"Это паранойя, вот это что такое", - подумал он, вываливая содержимое
мусорного ведра в стоявший во дворе контейнер. Мысль эта не принесла ему
успокоения, и, ложась в постель, Шинкарев всухую сжевал четыре  таблетки
валерьянки, хотя и без того засыпал на ходу.
   А наутро он, наконец, получил ответ от двойника.
   По случаю субботы идти на работу было не  нужно,  и  он  так  и  этак
прикидывал, как бы проверить послание, не привлекая внимания жены.  Жена
же, как назло, хоть и легла очень поздно, встала одновременно с  Сергеем
Дмитриевичем и все утро ходила за ним по пятам, в  юмористических  тонах
описывая презентацию и то, как  их  начитанный  сосед  смешал  с  грязью
писателя Старкова.
   Сергей Дмитриевич кивал, улыбался в нужных местах  и  один  раз  даже
заставил себя рассмеяться,  внутренне  сходя  с  ума:  головная  боль  и
сухость во рту наводили его на подозрения. Чтобы жена  не  заметила  его
состояния, он, стараясь говорить в таком же, как и  она,  игривом  тоне,
рассказал, встретил на лестнице непривычно угрюмого соседа.
   - Теперь я понимаю, почему он был такой надутый, - сказал он.  -  Это
же надо: пришел и испортил презентацию! Вот артист!
   Наконец, Алла Петровна обнаружила, что в  доме  вышел  весь  хлеб,  и
снарядила мужа в магазин. Выйдя на лестницу, Шинкарев первым делом полез
в карман и вздрогнул: карман был пуст. Он лихорадочно  зашарил  по  всем
карманам, и наконец обнаружил  записку  в  заднем  кармане  брюк.  Кроме
записки, он нашел во внутреннем кармане куртки черный капроновый  чулок.
Он узнал его: эти  чулки  Алла  Петровна  надевала,  когда  ей  хотелось
побезобразничать в постели и вокруг нее. Коротко  удивившись  тому,  что
здесь делает чулок, да еще один, Шинкарев рассеянно сунул его в карман и
вернулся к записке.
   Записка  была  смята  в  комок  чьей-то  небрежной  рукой..,  чьей-то
окровавленной рукой, поправил  себя  Шинкарев.  Ха,  чьей-то!  Ясно  же,
чьей...
   Бумага выглядела так, словно ею вытирали испачканные кровью  руки,  а
потом скомкали и затолкали в карман.  Оглянувшись  по  сторонам,  Сергей
Дмитриевич расправил мятый лист и пробежал глазами знакомый текст. Он не
сразу  понял,  что  ответ  находится  у  него  перед  глазами:  поначалу
оставленная   двойником   надпись   показалась   ему   просто    следами
окровавленных пальцев, которые вытирали о бумагу. Да это  и  были  следы
окровавленных пальцев, но при ближайшем рассмотрении они складывались  в
буквы, а буквы образовывали слово.
   Одно-единственное коротенькое слово, косо  выведенное  прямо  поперек
записки.
   То же самое  слово,  что  было  нацарапано  на  дверце  забродовского
"лендровера".
   Вместо подписи  стоял  кровавый  отпечаток  большого  пальца.  Сергей
Дмитриевич, содрогаясь от  отвращения,  приложил  сверху  большой  палец
своей правой руки.
   Размер, похоже, совпадал, но этого было мало.
   "А чего тебе еще? - спросил он у себя. - Кто,  кроме  тебя,  мог  это
сделать? Но я все равно должен убедиться... Ах ты, мерзавец! Значит, это
и есть твой ответ?
   Интересно, что же ты выкинул на этот раз?"
   Он не запомнил, как сходил в магазин и вернулся домой. Хлеба он,  тем
не менее, принес, и жена ничего не заметила.  Сняв  куртку  и,  ботинки,
Сергей Дмитриевич  сходил  в  гостиную,  прихватил  простой  карандаш  и
перочинный нож и заперся в туалете.
   Здесь он расстелил  у  себя  на  коленях  кусок  туалетной  бумаги  и
торопливо наскоблил на него графитовой пыли с кончика карандаша.
   Он обмакнул большой палец в графит и прижал его  к  записке  рядом  с
прежним  оттиском.  Отпечаток  получился   на   загляденье,   и   Сергей
Дмитриевич, хотя и  ничего  не  смыслил  в  дактилоскопии,  без  лупы  и
микроскопа видел, что отпечатки очень похожи  друг  на  друга.  Вот  эта
петля, и этот завиток... А вот эти пальчики мы  обнаружили  на  чемодане
русской "пианистки", вспомнилось ему ни к селу ни к городу.
   Действуя с деловитой размеренностью робота, он  скомкал  обе  бумаги,
оторвал от укрепленного на двери рулона еще один кусок и тщательно вытер
палец. Всю бумагу он бросил в унитаз, спустил воду  и,  убедившись,  что
ничего не всплыло, вышел из  туалета.  Вымыв,  как  полагается,  руки  с
мылом, он вернулся в гостиную, вернул на место карандаш и ножик, а потом
пошел на кухню - Алла Петровна звала к столу.
   На завтрак была жареная печень с картофельным пюре. Сергей Дмитриевич
всегда был без ума от этого, блюда, но сегодня оно не лезло ему  в  рот.
Он давился, изображая волчий аппетит, но Алла Петровна,  как  ни  крути,
жила с ним не первый год и сразу почуяла неладное.
   - Что с тобой, Шинкарев? - спросила она.
   - Мммм? -  удивился  Сергей  Дмитриевич,  поспешно  запихивая  в  рот
огромный кусок печенки, чтобы выиграть время, и сразу  же  насаживая  на
вилку новый.
   Алла Петровна перехватила его руку, не дав донести кусок  до  рта,  и
внимательно посмотрела ему в глаза.
   Сергей Дмитриевич смог выдержать ее взгляд в течение двух  секунд,  а
потом трусливо отвел глаза.
   - Прожуй, - спокойно сказала она, - и объясни, что происходит.
   Он повиновался, как делал  всякий  раз,  когда  жена  говорила  таким
тоном. Алла Петровна редко проявляла твердость, предпочитая, как  всякая
умная женщина, править  семейным  кораблем  из-за  кулис,  не  оскорбляя
мужского самолюбия, но ни она сама,  ни  Сергей  Дмитриевич  никогда  не
обманывались насчет того, кто в  семье  главный.  На  сей  раз,  однако,
обстоятельства были таковы, что Сергей Дмитриевич повиновался,  но  лишь
наполовину.
   Он старательно прожевал, протолкнул кусок  в  горло,  запил  холодным
чаем и сказал, по-прежнему глядя в угол:
   - Я не понимаю, о чем ты говоришь.
   - Отлично понимаешь, - сказала Алла Петровна. - Нет, положи вилку. Ты
же не можешь есть, тебя с души воротит - что  я,  слепая?  В  чем  дело,
Сережа?
   - Да ни в чем. Что ты выдумываешь? Простудился, наверное. Что-то  мне
с утра нездоровится - голова кружится и во рту сухо."
   - Поставь градусник, - немедленно отреагировала жена.
   - Глупости, - с облегчением отодвигая тарелку, сказал Шинкарев. - Как
будто мне от градусника полегчает.
   - Ладно, это действительно  глупости.  Я  же  вижу,  что  дело  не  в
простуде. Тебя что-то гложет, и это продолжается уже не первый  день.  Я
долго молчала, но вижу, что тебе с каждым днем становится все  хуже.  Ты
осунулся, побледнел, взгляд у  тебя  сделался  какой-то"  я  не  знаю..,
какой-то волчий, затравленный...
   - Чепуха, - насквозь фальшивым голосом произнес Сергей Дмитриевич.  -
Просто устал. На работе все как с цепи  сорвались:  Фигаро  тут,  Фигаро
там. Осунешься тут...
   - Ой ли? - Алла Петровна сердито взглянула на него.  -  Или  тут  все
дело в какой-нибудь малярше? Что-то я не припомню случая, чтобы ты из-за
переизбытка работы перестал спать по ночам.
   Сергей Дмитриевич вздрогнул так, что на столе зазвенела посуда.
   - Что... Что ты имеешь в виду?
   - Я имею в виду, что ты  частенько  выходишь  по  ночам  из  дома.  Я
проснусь, а тебя нет. Знаешь, когда пятнадцать лет спишь с человеком под
одним одеялом, начинаешь даже во сне ощущать, есть он с тобой рядом, или
его нет. Например, сегодня ночью...
   Мысли Сергея Дмитриевича лихорадочно заметались: что сказать? Ну,  не
молчи, скажи что-нибудь, она же ждет, и не просто ждет, а гадает, строит
версии... Она же все поймет, если уже не поняла! Но что сказать?
   Спас звонок в дверь. Сергей  Дмитриевич  не  смог  сдержать  короткий
вздох облегчения - ему была дарована короткая  отсрочка.  Алла  Петровна
уловила этот вздох и, вставая из-за стола, с нажимом произнесла:
   - Мы еще вернемся к этому разговору.

***

   К этому разговору они так и не вернулись  -  надо  полагать,  по  той
простой причине, что необходимость в нем отпала сама собой.
   Как вскоре понял Сергей Дмитриевич, звонок в дверь  не  спас  его,  а
окончательно утопил.
   Жена пошла открывать, а он так и остался сидеть за  столом,  бездумно
ковыряясь в тарелке с пюре: он расчесывал картошку зубьями вилки, отчего
та становилась похожей на вспаханное  поле,  выкапывал  в  ней  водоемы,
окружал их стенами и наполнял  подливкой,  которую  тут  же  и  спускал,
проделывая   в   картофельных   стенах   узкие    канавки.    За    этим
высокоинтеллектуальным занятием и застал его майор Гранкин,  вошедший  в
кухню в сопровождении Аллы Петровны.
   - Приятного аппетита, - сказал майор. - Извините, что помешал.
   - Пустое, - ответила Алла Петровна. - Позавтракаете с нами?
   - Да, - выдавил из себя  Сергей  Дмитриевич,  которому  уже  виделись
решетки, колючая проволока, окрики конвойных и издевательства соседей по
камере, - присоединяйтесь.
   - Увольте, - майор комично замахал  руками,  словно  отгоняя  мух,  -
никак не могу. У меня, знаете  ли,  тоже  есть  жена,  и  ей  все  время
кажется, что, если она впихнет в меня завтрак,  то  со  мной  ничего  не
случится.
   Так что я набит под завязку.
   - Я очень хорошо понимаю вашу жену, - сказала Алла Петровна.  -  Если
бы мой муж работал в милиции, я бы сошла с ума.
   - Не сошли бы, - присаживаясь к столу, успокоил ее майор.
   "И без этого сойдешь", - обреченно  подумал  Сергей  Дмитриевич,  но,
разумеется, промолчал.
   - Выпейте хотя бы чаю, - поражаясь  собственной  наглости,  предложил
он, - а то как-то неудобно. Пришел человек - значит, надо угощать, а  вы
от всего отказываетесь...
   - Вот от чая не откажусь, - сдался Гранкин. - Только  без  сахара  и,
если вас не затруднит, покрепче.
   С самого утра голова пухнет.
   - Представьте, у меня тоже, - не успев сдержаться, ляпнул Шинкарев.
   - Осень, - наполняя чайник, вмешалась Алла Петровна. - Время вирусных
инфекций.
   - Ох, как бы я обрадовался, если бы дело было в обыкновенном  гриппе!
- со вздохом сказал майор.
   "Я тоже", - подумал Сергей Дмитриевич.
   - Собственно, я к вам, Алла Петровна, - продолжал Гранкин.
   Сергей Дмитриевич удивился до такой степени, что машинально  сунул  в
рот кусок остывшей печени и принялся размеренно, как корова на пастбище,
двигать челюстями. Решетки и конвойные, похоже, согласны были  подождать
его еще немного.
   - Я вся внимание, - сказала Алла Петровна.
   Она поставила чайник на плиту и села напротив майора, поставив локоть
на стол и положив на ладонь подбородок. Сергей  Дмитриевич  очень  любил
смотреть  на  нее,  когда  она  сидела  так,  и  даже  сейчас   невольно
залюбовался красивой линией  руки  и  твердыми,  но  очень  женственными
очертаниями подбородка и губ.
   - Это по поводу вчерашней презентации в вашем казино, - сказал майор.
   - А почему вы пришли именно ко мне? То есть, я ничего не имею против,
но я ведь всего-навсего подаю напитки...
   - Дело в том, что это касается вашего соседа Забродова, так что я как
бы убиваю одним выстрелом двух зайцев.
   - А! - Алла Петровна рассмеялась. - Вы по поводу этой ссоры?  Неужели
у Старкова хватило ума  написать  жалобу?  Уверяю  вас,  что  это  сущая
чепуха.
   Старков сам  же  все  и  затеял.  Мне,  говорит,  нужна  читательская
критика. Ну, Забродов и выдал критику.
   А Старков, естественно, обиделся. Он-то  думал,  что  критика  -  это
когда хвалят, а  оказалось  наоборот.  А  перед  этим  он  раз  пять  по
пятьдесят   граммов   коньяка   принял,   я   считала,   это   у    меня
профессиональное.  Да  шампанское  сверху...  Можете  записать  в  своем
протоколе, что Старков сам во всем  виноват.  Кричал,  руками  махал,  а
когда Забродов ушел, он за ним побежал, и лицо у него было такое...  Ну,
по-моему, у него кулаки чесались. В общем, вел себя, как свинья. Пишите,
пишите, я не боюсь. Если увижу, прямо в глаза ему  скажу,  не  посмотрю,
что писатель.
   - Не скажете. - Гранкин вздохнул. -  Старкова  сегодня  ночью  убили.
Застрелили из пистолета.
   Алла Петровна прижала ладонь к  губам,  словно  запоздало  хотела  их
запечатать.
   - Ой, - тихо, как-то совсем по-бабьи выдохнула она, - как же это? Что
же это я вам тут наговорила?
   - Да, - сказал Гранкин, - в свете ваших показаний дело представляется
не слишком сложным. Особенно, если Старков дал Забродову по  физиономии.
Некоторые газеты утверждают, что так оно и было.
   - Да чепуха это! - горячо воскликнула Алла Петровна.  -  Да  не  было
этого ничего! Ну, поспорили они  немного...  Кого  вы  слушаете?  Каюсь,
наболтала, хотелось соседа выгородить. Вы же  знаете,  бабий  язык,  что
помело. А про газеты вы мне не говорите, знаю я, из каких  газет  у  нас
вчера корреспонденты были. Они за свой  рейтинг  сами  утопятся  и  мать
родную утопят, не задумываясь.
   - М-да, - неопределенно промямлил Гранкин.  -  У  вас  чайник  кипит,
между прочим...
   Алла Петровна встала и занялась чайником.
   - Вы не переживайте, -  сказал  Гранкин,  глядя  ей  в  спину.  -  Не
забивайте себе голову тем, что ваши показания могут повредить Забродову.
Вот если  вы  от  них  откажетесь,  это  может  повредить  следствию.  А
Забродову  повредить,  знаете  ли,  трудно.  Больше,  чем  он  сам  себе
навредил, вы ему не навредите.
   - Ну, конечно, - с недоверием в голосе откликнулась Алла Петровна.
   - Уверяю вас. Я, вообще-то, не  имею  права,  но  раз  такое  дело...
Сторож в гараже видел убийцу. Лица он не разглядел, но зато уверен,  что
человек, застреливший Старкова, был одет в камуфляж. Это вам ни о чем не
говорит?
   Алла Петровна обернулась, держа в руках заварочный чайник. Она кусала
губы и сильно хмурилась.
   - Мало ли что - камуфляж, - медленно  проговорила  она.  -  Камуфляжа
этого на любом базаре навалом.
   - Вы просто прирожденный адвокат. Камуфляж сам по себе  действительно
ни о чем не говорит,  но  вот  вкупе  со  вчерашней  ссорой  наводит  на
некоторые мысли. Как вы полагаете?
   - Н-не знаю, - задумчиво проговорила Алла Петровна, совершая чайником
осторожные круговые движения, чтобы чай быстрее заваривался. - А  почему
охранник не разглядел лица?
   - А, - отмахнулся Гранкин, - старый прием.  Чулок  на  голову,  и  ты
Фантомас.
   Шинкарев вдруг вспомнил о том, что второй чулок до сих  пор  лежит  в
кармане его куртки, и на мгновение закрыл глаза. Вот так  и  попадаются,
подумал он. Вот так вас, дураков, и ловят...
   Разговор между тем продолжался так, словно Сергея  Дмитриевича  вовсе
не было на кухне. Это его вполне устраивало:  нужно  было  отдышаться  и
решить, что со  всем  этим  делать.  Надо  же,  подумал  он,  куда  меня
занесло...
   За писателей взялся. Это жена мне уши прожужжала:
   Старков, писатель, презентация... Черт, я ведь даже не знаю,  где  он
живет. Я не знаю, а мой непутевый братец  знает.  Он,  наверное,  вообще
знающий  парень,  сообразительный.  Однако,  пора   и   мне   пошевелить
извилинами.
   Забродов... Что ж, Забродов так Забродов.
   - в десять? Так рано?
   - Так ведь они же поссорились, - словно оправдываясь,  отвечала  Алла
Петровна. - И потом, я  не  помню  точного  времени.  Может  быть,  была
половина одиннадцатого.
   - Неважно. Все равно Старков был убит намного позже,  и  нет  никаких
доказательств того, что он поехал домой... А кстати, Сергей  Дмитриевич,
давайте мы вас спросим!
   - А? - встрепенулся Сергей Дмитриевич. - Меня? О чем?
   - Ну, вы же, наверное, в районе одиннадцати часов были дома?
   - Нет, - не подумав, ляпнул он, но тут же поправился. - То есть,  да,
конечно.  Просто  в  районе  одиннадцати..,  точнее,   даже   в   начале
двенадцатого я выносил мусор, и вот...
   Он оборвал фразу,  не  закончив,  и  тут  же  испугался,  что  сейчас
спросят, что, собственно, должно означать это его "вот", но  спросили  о
другом.
   - А вы, случайно, не встретили вашего соседа? Если с  презентации  он
поехал прямо домой, то вы вполне могли столкнуться на лестнице.
   - Нет, - сказал он, поймал удивленный взгляд жены и понял, что загнал
себя в волчью яму собственной глупой болтовней.
   - А машина Забродова стояла во дворе? У него старый "лендровер"...
   - Знаю. Нет, не стояла.
   Теперь Сергей Дмитриевич попер напролом. Он шел  ва-банк,  зная,  что
терять уже нечего, и никакая ложь не изменит того факта,  что  жена  все
поняла. Одно коротенькое "нет" решило дело, и  теперь  он  мог  спокойно
громоздить вранье на вранье - жене и так все было  ясно,  и  все  теперь
зависело только от нее.
   - Я вам даже больше скажу, - продолжал он, закусив удила. - Я  только
что вспомнил. Где-то около часа ночи я вышел на кухню покурить.  Окно  у
нас тут, как видите, во двор... Так  вот,  "лендровера"  на  стоянке  не
было. Я еще, помнится, удивился: где это нашего соседа носит?
   Майор значительно посмотрел на Аллу Петровну.
   - Вот видите.
   - Да, - тихо сказала она, глядя в пол, - вижу.
   - Тогда подпишите протокол, -  оживился  Гранкин,  -  и  я,  пожалуй,
пойду. Что-то я у вас засиделся.
   - А чай? - очень натурально удивился Шинкарев.
   - Да какой уж теперь чай... Забродова вашего, между  прочим,  до  сих
пор дома нет. Боюсь, подался в бега. Надо искать.
   - Удачи вам, - все так же тихо сказала Алла Петровна.
   До самого вечера они не сказали друг другу ни  слова.  Алла  Петровна
закрылась в спальне, а Шинкарев  весь  день  бродил,  как  неприкаянный,
между гостиной и кухней, куря сигарету за сигаретой и мучительно пытаясь
понять, как ему быть и что делать дальше. Несколько раз  он  подходил  к
дверям спальни, а один раз даже взялся за ручку, но  открыть  так  и  не
отважился.
   Он чувствовал, что гибнет, но страшнее этого было  ощущение,  что  он
теряет жену. Только теперь он понял, как много значила в его жизни  Алла
Петровна и насколько важной была для него их  близость.  Неважно,  каким
словом  это   называть:   любовь,   привычка,   совпадение   взглядов...
Единственно важным казалось то, что за все  эти  годы  они  ни  разу  не
предали друг друга, и даже тетерь, когда то, что с ним творилось,  стало
для Аллы Петровны очевидным, она не выдала мужа.
   А теперь, за этой закрытой, даже не запертой дверью  она  уходила  от
него, отдаляясь с каждой секундой.
   Она все поняла, в этом не было сомнений. У нее  был  цепкий,  быстрый
ум,  и  то,  что  она  ничего  не  сказала  майору,  было,  конечно  же,
сознательно принятым решением. Она поняла все в то же мгновение, как  он
солгал, взвесила все плюсы и минусы, в доли секунды  приняла  решение  и
поддержала его ложь, не выдав себя ни взглядом, ни дрожанием ресниц...
   Она была прекрасной женщиной, и рядом с ней Сергей  Дмитриевич  вдруг
почувствовал  себя  маленьким,  ничтожным  и  очень  грязным.  Все   его
переживания, все попытки как-то исправить положение и даже связаться  со
своим двойником рядом с ее молчанием  выглядели  копошением  опарышей  в
выгребной яме. Она стремительно уходила  от  него,  потому  что  кто  же
станет  жить  под  одной  крышей  с  маленьким,  ничтожным  и   вдобавок
кровожадным чудовищем?
   Он метался по квартире, как раненый  тигр,  перебирая  в  уме  слова,
выдумывая одну ложь за другой и немедленно отбрасывая их - все,  что  он
мог придумать, никуда не годилось. Жена видела его насквозь, и  обмануть
ее было делом  немыслимым.  Это  тебе  не  майор  Гранкин...  Убить  ее?
Шинкарев горько улыбнулся.  Все  его  существо  восставало  против  этой
сумасшедшей идеи.
   Только в состоянии полного умоисступления он  мог  хотя  бы  мысленно
совместить  эти  слова  в  одно  безумное,  совершенно  лишенное  смысла
словосочетание: убить жену. Жену. Живую, теплую,  с  сильными  красивыми
руками и карими глазами, которые все понимают.  Взять  в  руки  топор  и
ударить - по живому, по теплому, родному... И потом, что это  даст?  Так
он только выдаст себя, и больше ничего.
   Убить себя? Нет, страшно, все равно ничего не выйдет. Что же делать?
   К вечеру Алла Петровна вышла из спальни.  Бледно  улыбнулась,  отводя
покрасневшие глаза, поправила  перед  зеркалом  в  прихожей  прическу  и
буднично сказала:
   - Пойдем пить