евесить  мишень  или
вообще отказаться от недавно  приобретенной  привычки  спросонья  метать
ножи.
   Так и не приняв окончательного решения, он сбросил ноги с  постели  и
потянулся за одеждой. В окно лениво сочился серенький осенний  полусвет,
по жестяному карнизу барабанил дождь, и Илларион  досадливо  поморщился:
опять  придется  сушить  одежду.  Скупыми  экономными  движениями  убрав
постель, он оделся, зашнуровал высокие  армейские  ботинки  и  вышел  из
квартиры.
   Он никогда не задавался вопросом, зачем  каждое  утро  изнурять  себя
долгими пробежками и  утомительными  физическими  упражнениями,  полагая
такую постановку вопроса лишенной всяческого смысла. Зачем солнце встает
на востоке? Зачем вода мокрая, а ветер дует? "Зачем?" -  хитрый  вопрос,
которым можно довести  до  белого  каления  любого  философа,  поскольку
каждый ответ порождает новое "зачем?" Забродов поступал так потому,  что
считал это правильным, и потому, что так привык.
   Впрочем, сегодня привычный ход вещей  был  нарушен  в  самом  начале.
Выйдя  из  квартиры  и  обернувшись,  чтобы  запереть  дверь,   Илларион
обнаружил на ней написанное мелом короткое, но очень неприличное  слово.
Белые печатные буквы красиво выделялись  на  темной  обивке  двери  и  в
жиденьком свете горевшей на  площадке  сорокаваттной  лампочки  казались
чуть ли не рельефными.
   - Однако, - сказал Илларион, прочтя надпись. - Не спорю, доля  истины
в этом утверждении есть, но все-таки это хамство.
   Пришлось вернуться в квартиру за влажной тряпкой. Оттирая испачканную
обивку, он с недоумением пытался угадать, кто автор этого художества. На
двери подъезда давно стоял кодовый замок, да и до его  установки  ничего
подобного не случалось. Во всем подъезде проживал только  один  человек,
которого, хоть и с большой натяжкой, можно было отнести к детям -  Толик
Мухин с третьего этажа, но  этому  недорослю  через  месяц  должно  было
стукнуть семнадцать, и он больше интересовался девушками, чем наскальной
живописью.
   Орудуя тряпкой, Илларион с  сомнением  покосился  на  дверь  квартиры
напротив. Неделю назад туда въехали новые жильцы, и он  до  сих  пор  не
понял, есть у них дети или нет. Если есть, то все, в общем,  понятно,  и
останется только вежливо попросить самого младшего из соседей больше так
не делать. А если нет?
   Вчера соседи справляли новоселье, и ему  с  огромным  трудом  удалось
отклонить настойчивые просьбы присоединиться к веселью. Соседи были  как
соседи, но Илларион не любил шумных незнакомых компаний.
   Может быть, причина в этом?
   - Ну-ну, - тихо сказал себе Илларион, - скажешь тоже. Они же взрослые
люди. Кем это надо быть, чтобы в  их  возрасте  разрисовывать  соседские
двери?
   Он прополоскал тряпку под краном в ванной, запер дверь и легко сбежал
по  лестнице.  Неприятный  осадок,  оставленный   хулиганской   выходкой
неизвестного художника, исчез,  стоило  Иллариону  повернуться  к  двери
спиной. В самом деле, подумал он, бесшумно  сбегая  по  ступенькам,  что
случилось-то? Мелом по двери - это  не  ножом  по  спине,  это  пережить
можно... Да и ножом по спине - тоже ерунда, плавали, знаем...
   Выбежав во двор, он остановился, как вкопанный, и потряс головой,  не
веря глазам. Старый  оливково-зеленый  "лендровер",  стоявший  на  своем
обычном месте недалеко от арки,  имел  какой-то  непривычно  сиротливый,
обиженный вид. Вначале Забродов даже  не  понял,  в  чем  дело,  и  лишь
подойдя поближе, убедился в правильности первого впечатления, Все четыре
колеса "лендровера" были проколоты.
   Осевшие шины черными блинами распластались по мокрому асфальту двора,
и  Илларион  без  труда  обнаружил  на  них  оставленные  ножом  порезы.
Озадаченно, он осмотрел колеса, разогнулся и  на  всякий  случай  ударил
кулаком по укрепленной на капоте запаске.
   - Ага, - сказал он. - Разрешите доложить: не четыре колеса, а пять. А
надпись где же?
   Еще раз обойдя машину кругом, он обнаружил то, что  искал:  на  левой
передней дверце красовались те же три буквы, что и  на  двери  квартиры,
только на этот раз  неизвестный  художник  воспользовался  не  мелом,  а
каким-то острым предметом - возможно, обыкновенным гвоздем.
   Илларион с силой втянул воздух через стиснутые зубы, не замечая,  что
дождь кончился. Право, это уж слишком.
   - За такие дела надо руки обрывать, - вслух сообщил он пустому двору.
   Он испытывал те же чувства, что и прохожий, которому  посреди  людной
улицы вдруг вывернули на голову  содержимое  ночного  горшка.  Это  была
злость  пополам  с  недоумением:  за  что,  собственно?   Он   попытался
припомнить, не было ли у него в последнее  время  конфликтов  с  местной
шпаной, но тут же махнул  рукой;  припоминать  было  совершенно  нечего,
после одной  или  двух  давних  стычек  окрестная  братва  сохраняла  по
отношению к нему вежливый нейтралитет. И потом, подобная мелочная  месть
была даже этим шакалам не к лицу.
   Происшествие было совершенно  необъяснимым,  но  от  этого  не  менее
обидным,  тем  более,  что  Забродов  намеревался  в   ближайшее   время
отправиться в  одну  из  своих  экспедиций  по  окрестностям.  "Вот  так
прокатился", - подумал он. Думать о том, в какую сумму обойдется ремонт,
ему не хотелось. У него был знакомый  автомеханик,  способный  устранить
любую неисправность буквально голыми руками,  но  даже  этому  кудеснику
было не под силу сотворить из ничего пять автомобильных шин и краску для
изуродованной дверцы.
   Жалобно насвистывая, Илларион  огляделся  по  сторонам,  с  сомнением
почесал кончик носа и неторопливо направился к выходу  со  двора.  Ни  о
какой зарядке  теперь  не  могло  идти  речи,  но  упускать  возможность
пробежаться не стоило, и потому, миновав арку, он ускорил шаг, а потом и
вовсе перешел на бег.
   Физическая нагрузка, как всегда, помогла справиться с  отрицательными
эмоциями, и, пробежав в среднем темпе три квартала, Забродов успокоился.
Он свернул во двор старого, сталинских времен дома с  облезлыми  лепными
украшениями на фасаде, пересек его по диагонали, ныряя между облетевшими
кустами сирени и перепрыгивая через полусгнившие  скамейки,  и  вошел  в
крайний подъезд. Поднявшись на третий этаж, он позвонил в дверь,  борясь
с искушением найти где-нибудь гвоздь и нацарапать на этой  двери  то  же
самое, что недавно прочел на своей.
   Звонить пришлось  долго,  но  в  конце  концов  за  дверью  раздались
шаркающие шаги, и на пороге возник совершенно раскисший со сна амбал лет
двадцати  пяти  со  стриженой  остроконечной  головой,  одетый  в  мятые
спортивные трусы. Руки по локоть были синими от наколок, а  под  глазами
темнели тяжелые мешки нездорового  фиолетового  оттенка.  Он  недоуменно
поморгал на Иллариона розовыми, как у кролика, глазами, и наконец узнал.
   - Ты что, служивый, - зевая, спросил он, - охренел? Кому не спится  в
ночь глухую...
   Илларион шагнул вперед и неуловимым движением схватил собеседника  за
нос.
   - Вот об этом я и хочу с тобой  поговорить,  -  сказал  он,  задвигая
амбала в квартиру и входя следом.
   - Э, полегче!  -  гнусаво  крикнул  амбал,  благоразумно  держа  руки
опущенными вдоль тела. - Ты что, белены объелся?
   - Это ты белены объелся, - сказал Забродов, толчком усаживая  его  на
развороченную  постель  и  выпуская  его  нос.  -   Мы   как   с   тобой
договаривались? Мы договаривались, что ты и твои гаврики будете меня  за
километр обходить, так?
   - Ну, - утвердительно проворчал хозяин, осторожно проверяя, на  месте
ли нос. - Чем ты недоволен-то, не пойму?
   - А ты не знаешь?! - спросил Илларион. Чувство, что  он  пришел  сюда
напрасно, не оставлявшее его  с  самого  начала,  превратилось  в  почти
стопроцентную уверенность. - Слушай, - продолжал он, -  какая-то  зараза
сегодня ночью изуродовала мою машину. Прокололи все колеса и  поцарапали
дверцу. Имей в виду, Репа, я этого так не оставлю...
   - Погоди, - шмыгая пострадавшим носом, перебил его Репа. - Прокололи?
Это ты не по адресу. Вот если бы сняли  -  это  да,  это  совсем  другой
базар. А прокололи... Нет, это не ко мне. За  кого  ты  нас  держишь,  в
натуре? Надо же - прокололи...
   - Может быть,  кто-то  из  твоих  придурков  развлекался?  -  спросил
Илларион. - Учти: поймаю - ноги вырву  и  обратной  стороной  в  задницу
вставлю.
   - Фильтруй базар, - осторожно огрызнулся Репа.  -  Тоже  мне,  король
нарисоваяся... Вламывается ни свет ни заря, руки распускает...
   - Не понял, - сказал Илларион.
   - Чего ты не понял? Нет, ты,  конечно,  мужик  крутой,  не  спорю,  а
только быть бы тебе поосторожнее. Один, знаешь ли, в поле не  воин.  Как
бы чего не вышло.
   Некоторое время Илларион с интересом разглядывал Репу, как редкостное
насекомое, потом сделал шаг к кровати. Амбал отпрянул.
   - Вот, - назидательно сказал Илларион. - Ведь боишься же. Зачем тогда
гавкаешь? Это ты недоумками своими  командуй,  а  я  уж  как-нибудь  сам
разберусь, что к чему. Так ты уверен, что это не ваши?
   - Зуб даю, -  сказал  Репа  и  для  убедительности  коснулся  большим
пальцем крупных желтоватых зубов. - Сам посуди,  на  кой  хрен  нам  это
надо? Что нам, по-твоему, делать нечего?
   - Ладно, - сказал Илларион, - верю. Но заруби на носу: еще одно такое
происшествие, и я с тобой по-другому поговорю.
   - Так что мне теперь, караул возле твоей телеги  выставить?  -  снова
возмутился Репа. Осененный новой идеей,  он  вдруг  вскочил  с  кровати,
словно подброшенный пружиной. - Погоди! Ты как меня нашел?
   Илларион легонько хлопнул его тыльной стороной ладони по переду мятых
красных трусов. Репа охнул и согнулся. Забродов  уперся  ладонью  в  его
стриженую макушку и толчком усадил Репу обратно на кровать.
   - Не твое дело, сопляк, - сказал он. - Тоже мне, проблема.
   Репа  сделал  резкое  движение,  собираясь  вскочить,   но   Илларион
приподнял брови, и бандит сник.
   - Много на себя берешь, - пробормотал он.
   - Не твое дело, - повторил Илларион и вышел из квартиры.
   Он был недоволен собой: теперь, сорвав на Репе дурное настроение,  он
видел в набеге на главаря местных  отморозков  еще  меньше  смысла,  чем
вначале.  Скорее  всего,  решил  он,  где-то  поблизости  просто  подрос
очередной сходящий с ума от безделья  сопляк.  "И  все-таки  странно,  -
думал он, ленивой трусцой  возвращаясь  домой.  -  Сопляки  нынче  пошли
грамотные и ничего не делают бесплатно.
   Это лет пятнадцать-двадцать назад можно было встретить  бескорыстного
хулигана, гадящего из любви к  искусству,  но  времена  переменились.  В
самом деле, какой смысл,  пыхтя  и  рискуя  засыпаться,  резать  дорогие
покрышки, когда их можно продать? И потом, дело ведь не только в машине.
Дверь тоже разрисовали, не поленились лезть на пятый этаж-Кому же я  так
не понравился?"
   Поднимаясь к  себе,  он  столкнулся  на  лестнице  с  новым  соседом,
направлявшимся,  судя  по  его  виду,  на  работу.  Это  был   невысокий
полноватый мужчина с обширной лысиной, прикрытой  старомодной  шляпой  с
узкими полями. Черты одутловатого лица показались  Иллариону  еще  более
мягкими и невыразительными, чем вчера.
   Забродов предположил, что вечером, зазывая на  новоселье,  сосед  был
уже основательно на взводе, так что  сегодняшняя  бедность  мимики  была
вполне объяснимой.
   Одет он был так, как привыкли одеваться мелкие московские  чиновники:
в удлиненную кожаную куртку, в вырезе которой виднелась белая рубашка  с
галстуком, темные,  тщательно  отутюженные  брюки  и  сверкающие  туфли.
Увидев Иллариона, он вежливо приподнял смешную шляпу и наклонил  голову,
сверкнув лысиной.
   Отвечая на приветствие, Забродов подумал, что ему нечасто  доводилось
видеть более незаметных людей: встреться они не в подъезде, а на  улице,
Илларион ни за что не узнал бы соседа по лестничной площадке.
   "Надо бы запомнить его как следует, - взбегая  по  лестнице,  подумал
он, - а то может выйти неловкость.
   Не замечу где-нибудь, пройду мимо - глядишь, обидел человека... Черт,
стандартный он какой-то, как рублевая купюра, зацепиться  не  за  что...
Шляпа? Лысина? Одно слово - гений посредственности. Неужели  этот  гений
все-таки по ночам на дверях пишет? Чепуха, быть этого не может. Взрослый
человек... Так есть у него все-таки дети или нет? Надо бы выяснить".
   Поднявшись к себе, он тщательно побрился,  причесался,  прихватил  на
кухне чистую рюмку и решительно направился через площадку. Дверь открыла
хозяйка.
   Илларион  внутренне  вздохнул:  он  предпочел  бы,  чтобы  на  пороге
оказалась не симпатичная женщина средних лет, а нагловатый  подросток  с
перепачканными мелом пальцами - тогда, по крайней мере, не нужно было бы
хитрить и разводить дипломатию.
   - Здравствуйте, соседка, - выдавая  самую  обворожительную  из  своих
улыбок, сказал он. - Мне ужасно неловко.
   - Почему же это вам неловко? - тоже  улыбаясь,  с  легким  кокетством
спросила хозяйка. Лет  ей  было  около  сорока,  волосы  она  красила  в
каштановый цвет и  выглядела  еще  очень  даже  ничего,  особенно  когда
улыбалась.
   Улыбка была открытая, очень располагающая, а зубы ровные и белые, как
у героини рекламного ролика.
   - Мне неловко по трем причинам, - с  самым  серьезным  видом  ответил
Илларион. - Во-первых, из-за того, что я вчера повел  себя  несколько..,
э.., невежливо, отклонив ваше приглашение. Поверьте, мне очень жаль,  но
я вчера так замотался...
   - Пустое, - снова улыбнувшись, сказала хозяйка. - Я вас очень  хорошо
понимаю. Так, бывает, за день натопчешься, что белый свет не мил...
   - Вот-вот. Еще мне неловко потому,  что  я  только  что  встретил  на
лестнице  вашего  мужа.   Может,   знаете   ли,   сложиться   превратное
впечатление, будто бы я...
   - Ох, - рассмеялась соседка, - так уж и превратное?
   - Клянусь, - торжественно сказал Илларион. - В этих  делах  я  всегда
выступаю с открытым забралом и атакую замужних  женщин  исключительно  в
присутствии мужей.
   - Странная тактика.
   - Ну, а третья причина вашей неловкости?
   - Вот, - сказал Илларион, протягивая пустую рюмку.  -  Совершенно  не
умею побираться  и,  поверьте,  сроду  этим  не  грешил,  но  тут  такой
случай... Просто стихийное бедствие.  Взялся  готовить  себе  завтрак  и
вдруг обнаружил, что в доме ни крупинки  соли.  А  магазин  у  черта  на
куличках...
   - Да, - согласилась соседка, забирая рюмку, -  магазин  действительно
далеко.
   - Зато школа  в  двух  кварталах,  -  как  бы  между  прочим  заметил
Илларион.
   - А у вас есть дети? - удивилась она. - Мне почему-то показалось, что
вы живете один.
   - Вам правильно показалось, - смутился  Илларион.  -  Я,  собственно,
имел в виду ваших...
   Соседка вздохнула.
   - Нас двое, - сказала она, - детей нет. Бог не дал...
   - Извините, - сказал Илларион. - Какой я.., прямо как бегемот.
   - Пустое, - повторила хозяйка и торопливо ушла на кухню.
   Вернувшись домой, Забродов почесал в затылке, пожал плечами,  высыпал
соль в мусорное ведро и  принялся  звонить  по  телефону  -  ему  срочно
требовалась машина.

Глава 2

   Сергей Дмитриевич Шинкарев проснулся с трудом.
   В последнее время такое с ним случалось довольно  часто;  пробуждение
напоминало подъем с невообразимой глубины, тяжелая вода давила  со  всех
сторон, не давая всплыть, утаскивая на дно, сопротивляясь, как живая...
   Просыпался он  по  частям.  Сначала  в  беспросветной  тьме  возникло
надоедливое дребезжание, потом там забрезжил неприятный желтоватый свет,
и только через некоторое  время  Сергей  Дмитриевич  ощутил  настойчивые
толчки и понял, что наступило утро.
   Он открыл глаза. В окно заглядывал неторопливый октябрьский  рассвет,
под потолком горела голая лампочка,  висевшая  на  испачканном  побелкой
шнуре, будильник заливался злорадным звоном, а жена изо всех сил  трясла
за плечо.
   - Подъем, - монотонно повторяла она, - подъем,  Сережа,  проспишь  на
работу...
   - Все, - сказал он, с трудом ворочая огромным шершавым языком, - все,
все, я уже проснулся.
   В доказательство он сел на постели и едва не упал обратно на  подушку
- так сильно закружилась голова.
   Состояние было такое, словно он вчера выпил  по  меньшей  мере  ведро
водки. Конечно, вечером он пил - на то и новоселье, - но все-таки...
   Чепуха, решил Сергей Дмитриевич, с трусливой старательностью закрывая
глаза на очевидное. Обыкновенное похмелье. Надо  меньше  пить  и  больше
закусывать. Ч-черт, совершенно не помню, как лег спать...
   Он с опаской взглянул на жену, пытаясь отыскать на ее  свежем  и  все
еще очень привлекательном лице следы недовольства.
   - С-слушай, - нерешительно спросил он, - я вчера.., ничего?
   - Ты вчера напился, как зонтик, - сообщила ему жена.  -  Слава  богу,
никто, кроме меня, этого не заметил.
   - Вот черт, - огорченно сказал он, - извини. Ничего не помню.
   - Пустое, - с улыбкой ответила жена. Это было ее любимое  словечко  -
"пустое", и оно означало, что Алла Петровна не усматривала  в  поведении
супруга ничего предосудительного. - Ты устал - переезд, ремонт..
   Выпил лишнего и отключился. На то и новоселье.
   - Это точно, - бодрясь, сказал Сергей Дмитриевич и  с  трудом  встал.
Его качнуло, и он ухватился за спинку кровати.  -  На  то  и  новоселье.
Умница ты у меня, Петровна.
   - С тобой все в порядке? - обеспокоенно спросила жена.
   - В полном, - уверил Сергей  Дмитриевич  и  в  доказательство  звонко
шлепнул себя ладонью по голому выпуклому животу. - Хоть сейчас в космос.
   - Одевайся, космонавт, - сказала Алла Петровна и взлохматила  остатки
мужниных волос вокруг лысины. - Завтрак стынет.
   - Завтрак стынет, рога трубят, - фальшиво пропел  Сергей  Дмитриевич,
со второй попытки попадая ногой в шлепанец и  направляясь  в  ванную.  -
Великие дела ждут того, кто способен их свершить.
   Продолжая распевать эту чепуху, он вышел в прихожую и включил свет  в
туалете. Воровато оглянувшись на дверь спальни,  он  быстро  и  бесшумно
приоткрыл стенной шкаф и запустил в него руку.  Он  знал,  что  так  или
иначе узнает все и без этой партизанщины, но удержаться просто  не  мог.
Мозг кричал во все горло, призывая закрыть  шкаф  и  хотя  бы  ненадолго
оттянуть неизбежное,  но  рука  действовала  словно  бы  сама  по  себе,
раздвигая, ощупывая.., убеждаясь.
   "Что же это было? - думал Сергей Дмитриевич, так  ожесточенно  двигая
зубной щеткой, словно намеревался разорвать рот. - Что же было  на  этот
раз? И что вообще со мной происходит?"
   Он посмотрел в укрепленное над раковиной зеркало, как будто отражение
могло дать ответ. Отражение молчало, и вид у него был самый  что  ни  на
есть дурацкий: круглые щеки - одна больше другой из-за зубной  щетки,  -
перемазанный пастой рот, мешки под  заплывшими  глазами,  длинные  пряди
вокруг  лысины  торчат  во  все  стороны,  придавая  голове  сходство  с
полуоблетевпшм одуванчиком, белесая щетина на подбородке".  Да,  подумал
он. Пожалуй, это чучело ответит.
   - Ну, чего таращишься?
   Он  подавил  в  себе  желание  плюнуть  зубной  пастой  в  зеркало  и
тщательно,  по  всем  правилам,  прополоскал  рот.  Похмелье   понемногу
отступало, и мозг привычно перебирал предстоящие дела,  настраиваясь  на
рабочий лад и как бы между делом воздвигая непроницаемый защитный барьер
вокруг зиявшего в памяти черного провала, в который каким-то  не  вполне
понятным образом ухнул остаток вчерашнего вечера. В последнее время  эта
операция успела утратить остроту новизны и превратилась в рутинное,  раз
и навсегда отработанное действо - с памятью Сергея Дмитриевича творились
странные вещи, и временами  он  побаивался,  что  скоро  там  вообще  не
останется ничего, кроме этих  огороженных  хлипкими  заборчиками  черных
бездонных ям.
   Но хуже всего были пробуждения, и даже  не  пробуждения,  а  то,  что
следовало за ними. Намыливая щеки, Сергей Дмитриевич выдавил  кривоватую
улыбку: да уж, по утрам ему приходилось несладко...
   Память, как