дую
минуту.
   Войдя  в  вагон  метро,  она  устремилась  к  высмотренному   заранее
свободному месту  в  углу  и  плюхнулась  на  него,  потеснив  какого-то
плешивого инвалида в соломенной шляпе. Инвалид послушно подвинулся. Вера
Степановна утвердилась на сиденье, прижав сумку обеими руками к животу и
поставив перед собой сына, чтобы максимально затруднить  вагонному  вору
доступ к деньгам.
   Всю дорогу она  озиралась  по  сторонам,  подозрительно  рассматривая
попутчиков. Один из них как нельзя лучше подходил  на  роль  карманника.
Длинный,  мосластый,  коротко  остриженный  и  неимоверно  худой  тип  с
состоявшей, казалось,  из  одних  острых  костей  совершенно  бандитской
физиономией  стоял  поодаль,  придерживаясь  за  поручень   похожей   на
конечность  скелета  рукой,  и  все  время  украдкой  пялился  на  мадам
Лопатину. Вера Степановна заметила, что с ее места  можно  наблюдать  за
этим подозрительным типом, глядя  на  его  отражение  в  темном  оконном
стекле. Ее подозрения подтвердились:  стоило  ей  отвернуться,  как  тип
уставился прямо на нее своими глубоко запавшими, как у  узника  фашизма,
глазами. Этот человек на вид был пострашнее  десятка  Лопатиных,  вместе
взятых, и Вера Степановна  почувствовала  себя  напуганной  всерьез.  Ей
вспомнился  фрагмент  какого-то  древнего,  еще  доперестроечных  времен
детектива,  в  котором  пожилой,  но   очень   симпатичный   следователь
втолковывал молоденькой  свидетельнице,  что  людям,  у  которых  украли
наворованное, некуда даже пожаловаться, и потому они  вынуждены  жить  в
постоянном страхе. Умом Вера Степановна понимала это всегда,  но  теперь
это понимание ледяным ножом вошло в самую душу, доставая до кишок и даже
глубже...
   Жить в страхе она не привыкла и потому резко развернулась, с  вызовом
посмотрев подозрительному типу прямо в  глаза.  Подозрительный  нехорошо
осклабился,  устрашающе  сверкнув  двумя  рядами   стальных   зубов,   и
отвернулся с таким видом, словно  знать  ничего  не  знает  и  знать  не
желает. "Зарежет, - подумала Вера Степановна. - Надо будет -  зарежет  и
глазом не моргнет."
   Ее испуг усилился до неимоверных пределов, когда, выйдя из метро, она
увидела человека с железными зубами позади себя. Он шел в  одном  с  ней
направлении, держась метрах в десяти от нее, и  раскуривал  сигарету,  с
самым  беспечным  видом  считая  ворон.  Отпрыск  с  недовольным   видом
волочился  рядом  с  ней,  оттягивая  руку,  за  которую  был   вынужден
держаться, как какой-то мертвый груз: поскольку торопились они  явно  не
за компьютером, он не хотел утруждать себя спешкой.
   Мадам Лопатина широко шагала по людной улице  и,  несмотря  на  жару,
обливалась холодным  потом,  боясь  обернуться.  Она  видела  достаточно
кровавых фильмов и слышала от мужа и приятельниц массу страшных историй,
многие из которых сейчас всплывали в  ее  памяти,  как  дохлые  рыбы  из
черной глубины отравленного пруда.
   Она хорошо знала цену кажущейся безопасности, которую щедро сулили ей
солнечный день и переполненные народом тротуары. На  то,  чтобы  пырнуть
человека ножом, много времени не требуется, а на то,  чтобы  вырвать  из
холодеющей руки сумку с деньгами  и  нырнуть  в  толпу,  его  нужно  еще
меньше. Когда ощущение  направленного  под  левую  лопатку  голубоватого
сточенного лезвия сделалось нестерпимым, она собрала в  кулак  все  свое
мужество и обернулась.
   И, конечно же, позади никого не оказалось. То есть,  улица,  конечно,
по-прежнему была полна народа, но вот долговязый тип с волчьей  лагерной
физиономией исчез, словно его и не было. На мгновение ей показалось, что
в отдалении тускло сверкнула нержавеющей сталью его пугающая улыбка,  но
в следующий миг оказалось, что это блеснул  облупившимся  хромом  бампер
проезжавшего  мимо  микроавтобуса.  Ржавые  потеки,   протянувшиеся   от
круглых, как расширенные от удивления глаза, фар к  бамперу,  напоминали
слезы, и  со  стороны  казалось,  что  машина  плачет,  умоляя  поскорее
отправить ее на свалку.
   Мадам  Лопатина  вздохнула   с   некоторым   облегчением,   поудобнее
перехватила  зажатую  в  руке  вялую  детскую   ладошку   и   решительно
устремилась к уже маячившей в отдалении вывеске работавшего без выходных
коммерческого банка.
   Тем не менее в полной  безопасности  она  себя  почувствовала  только
тогда, когда вступила в зеркальные двери банка и оказалась  под  защитой
его крепких стен и сидевшего  у  входа  человека  в  камуфляжной  форме,
который,  по  идее,  должен  был  сильно  страдать  от  жары   в   своем
бронежилете, но, судя по его виду, не испытывал никаких неудобств. Мадам
Лопатина, впервые почтившая своим вниманием подобное заведение, спросила
у него, где здесь можно  сделать  валютный  вклад.  Охранник  поднял  от
кроссворда сосредоточенный взгляд и, вникнув в то, чего от него  хотели,
коротко объяснил дорогу.
   Вера Степановна вступила в операционный зал банка,  прижимая  к  себе
сумку  с  долларами  и  волоча  за  собой  отпрыска.  Отпрыск,  попав  в
незнакомую обстановку, оживился было, но, быстро поняв, что это  никакой
не магазин, снова  увял  и  безвольно  тащился  за  мадам  Лопатиной  на
буксире, как шлюпка за океанским лайнером.
   Вежливая девушка за стойкой выразила полную готовность принять у Веры
Степановны любой  вклад.  Некоторое  время  у  них  ушло  на  то,  чтобы
выяснить, какой именно вклад желает сделать мадам Лопатина, и надлежащим
образом оформить все необходимые для  этого  сложного  и  ответственного
дела бумаги. Наконец наступил момент, когда осталось  только  вписать  в
бумаги сумму и отдать  деньги  в  кассу.  Лопатин-младший,  окончательно
утратив интерес к происходящему, слонялся  вокруг  и  всем  своим  видом
выражал готовность снова начать канючить.
   - Сейчас, сынок,  сейчас,  -  сказала  ему  мадам  Лопатина.  Сказала
немного нервно: расставаться с деньгами было страшновато, и вдобавок она
боялась, что вот-вот кто-то незнакомый и грозный твердо  возьмет  ее  за
локоть и спросит, откуда у нее такие деньги.
   -  Скажите,  -  обратилась  она  к  девушке,  -  а  тайну  вклада  вы
гарантируете?
   - Как и всякий банк, - с очаровательной  белозубой  улыбкой  ответила
та.
   "Что ты скалишься, дура, - с раздражением подумала Вера Степановна. -
Нельзя разве по-человечески ответить: да или нет?"  Впрочем,  вслух  она
этого говорить не стала, подумав с легким смущением, что уж кому-кому, а
ей, кассиру, выдающему зарплату работникам культторга, знать такие  вещи
сам Бог велел.
   - Сколько будете класть? - деловито спросила девушка.
   Мадам Лопатина, в  последний  раз  быстро  оглянувшись  по  сторонам,
назвала сумму. Она ожидала, что у сидевшей за  стойкой  вертихвостки  от
удивления глаза выскочат из орбит  и  закачаются  на  пружинках,  как  у
персонажа мультфильма, но  та  все  с  тем  же  профессионально-любезным
выражением  лица  вписала  сумму  в  бумаги  цифрами  и  прописью,  сама
заполнила приходный ордер и протянула его Вере Степановне.
   - В кассу, пожалуйста.
   Кассирша с неудовольствием посмотрела на груду денежных пачек,  часть
которых сохранила на  себе  банковскую  упаковку,  а  часть  -  те,  что
рассыпались от  удара  лопатой,  -  была  аккуратно  перетянута  черными
аптекарскими  резинками.  Что-что,  а  этот  взгляд  был   знаком   Вере
Степановне до мелочей. Это был взгляд человека, ежедневно  пропускающего
через свои руки миллионы, которые ему не  принадлежат,  и,  более  того,
вынужденного эти миллионы пересчитывать. Этот взгляд она иногда ловила в
зеркале, когда чистила зубы и думала о работе.
   Кассирша включила аппарат для проверки подлинности купюр и  принялась
за дело. Заглянув в окуляр, она на мгновение оторвалась от него, бросила
на Веру Степановну странный взгляд, который  та  гордо  проигнорировала,
нажала какую-то кнопку  на  крышке  стола  и  снова  уставилась  в  свой
аппарат, словно и впрямь допускала мысль, что такая во  всех  отношениях
солидная  и  законопослушная  гражданка,  как  мадам   Лопатина,   могла
подсунуть ей фальшивые сто  долларов.  Она  отложила  первую  бумажку  в
сторону и принялась за вторую - Так вы до вечера не управитесь, милочка,
- сказала ей мадам Лопатина.
   Кассирша снова бросила на нее свой странный взгляд, опустила глаза  и
с профессиональной вежливостью сказала:
   - Да, придется подождать. Сумма довольно большая.
   Мадам Лопатина вынуждена была отдать должное выучке кассирши:  на  ее
месте она сама ответила  бы  так,  что  у  нетерпеливого  клиента  разом
отшибло бы желание не только торопить ее, но и торопиться самому.
   В это время к кассе подошел кто-то еще. Вера Степановна  не  обратила
на подошедшего клиента никакого внимания. Она  наблюдала  за  кассиршей,
чтобы та, не дай бог, не подменила какую-нибудь купюру. В очередь, милый
мой, в очередь, подумала она с легким злорадством.  Придется  подождать.
Сумма, знаете ли, довольно большая.
   Она очень удивилась, когда твердые пальцы сомкнулись на ее руке  чуть
повыше локтя, и подошедший через ее голову спросил у кассирши:
   - Эта?
   Та молча кивнула, перестав  делать  вид,  будто  изучает  принесенные
мадам Лопатиной доллары на предмет обнаружения фальшивок.  Безо  всякого
микроскопа было видно, что на всех купюрах стоит один и  тот  же  номер.
Фальшивка была явная, рассчитанная на круглого идиота, и было совершенно
непонятно, как эту здоровенную бабищу в  соломенных  кудряшках  и  диком
цветастом балахоне, который она,  похоже,  считала  платьем,  угораздило
приволочь всю эту груду макулатуры в банк. Чокнутая она, что ли?
   Мадам Лопатина обернулась и  обнаружила  рядом  с  собой  высокого  и
стройного молодого человека в строгом  деловом  костюме  и  с  не  менее
строгим и деловым лицом.
   Она  дернула  локтем,  пытаясь  высвободиться,  но  пальцы   молодого
человека, хоть и не могли до конца сомкнуться  на  окорокоподобной  руке
мадам Лопатиной, держали ее крепко  и  в  ответ  на  ее  попытку  только
сильнее сдавили плечо, причинив боль.
   - В чем дело? - с места в карьер переходя на повышенный тон, спросила
она.
   Несколько человек, стоявших у других окошечек, обернулись на ее голос
и стали с интересом наблюдать за происходящим.
   - Не надо шуметь, - тихо и вежливо сказал молодой человек. - У нашего
руководства возникло к вам несколько вопросов, которые просто необходимо
выяснить, и чем скорее, тем лучше.
   - Даже не подумаю никуда идти, пока вы мне не объясните, в чем  дело,
- еще громче заявила Вера Степановна. Публика подалась ближе, а вот сын,
наоборот, отошел в сторонку, надул губы и отвернулся: он терпеть не мог,
когда мать затевала свары в  общественных  местах,  а  она  затевала  их
постоянно.
   - Вам все объяснят в кабинете, -  все  так  же  тихо,  но  с  большой
настойчивостью сказал молодой человек. - Я попросил бы вас не устраивать
скандала, тем более что это не в ваших интересах.
   - Да в чем дело, вы можете мне сказать? -  тоном  ниже,  но  все  еще
воинственно спросила мадам Лопатина.
   Она  все  еще  не  могла  сообразить,  что   происходит.   Она   была
консерватором,  и  в  ее  мозгу  все  еще  гвоздем  сидела   память   об
андроповщине и борьбе  с  нетрудовыми  доходами,  но  металл,  явственно
звучавший в голосе молодого  человека,  сильно  поколебал  ее  решимость
стоять насмерть.
   - Хорошо, - совсем уже тихо,  так,  что  не  только  заинтересованные
зрители, но и сама Вера Степановна с трудом могла разобрать  его  слова,
сказал молодой человек, - я вам скажу. Дело в том, что доллары,  которые
вы пытались положить на счет в нашем банке, оказались фальшивыми.
   - Этого не может быть, - с царственным пренебрежением  ответила  Вера
Степановна, но вырываться перестала и  покорно  направилась  за  молодым
человеком  к  неприметной  двери  в  глубине   помещения,   на   которой
красовалась  солидная,  как  и  все  здесь,  черно-золотая  табличка   с
надписью: "Посторонним вход воспрещен".
   Публика  вздохнула  -  бесплатное  представление  закончилось   -   и
вернулась к своим прерванным занятиям, а через полчаса мадам Лопатина  и
ее сын Юрий  разъехались  из  банка  в  разных  направлениях:  она  -  в
ближайшее отделение милиции, а  он,  на  "Мерседесе"  начальника  службы
безопасности банка - домой, на скамеечку у подъезда. По дороге  водитель
"Мерседеса" пытался развлечь его разговором, но Юрка молчал и невидящими
глазами смотрел в окно.  Он  понимал,  что  на  него  свалились  крупные
неприятности, но никак не мог сообразить, что он  такого  сделал,  чтобы
заработать себе такое сомнительное счастье.

Глава 10

   Илларион застал своего старинного приятеля за интереснейшим занятием.
Марат Иванович сидел за письменным столом  в  своем  уютном  грязноватом
кабинетике и бережно  перелистывал  хрупкие  и  пожелтевшие  от  времени
страницы какой-то  инкунабулы.  Страницы  были  неровными  по  краям,  а
кожаный переплет с позеленевшими  медными  застежками  был  основательно
тронут плесенью и даже, как показалось Иллариону, погрызен мышами.
   На усохшем, как старый пергамент, морщинистом лице  Марата  Ивановича
застыло выражение жалости и возмущения одновременно, и одного взгляда на
него было достаточно, чтобы понять, что старик готов разразиться гневной
речью и ждет только благодарного слушателя,  чтобы  начать  разговор.  У
Забродова  появилось  малодушное  желание  тихонько  прикрыть  дверь   и
скрыться, но Марат Иванович,  краем  глаза  заметив  какое-то  движение,
поднял голову и вопросительно взглянул на Иллариона поверх очков.
   - Ага, - сказал он, - явился! - Илларион  развел  руками,  показывая,
что да, явился, но, если не вовремя, то он может уйти.  -  Ты  посмотри,
что вытворяют некоторые наши, с позволения сказать, соотечественники! Да
ты проходи, садись...
   Илларион  вошел,  осторожно  опустился  в  стоявшее  сбоку  от  стола
антикварное, ручной работы, неимоверно удобное и располагающее к долгому
отдыху и неторопливым размышлениям кресло, придвинул к себе  малахитовую
пепельницу, которую некурящий Марат Иванович  держал  для  гостей,  а  в
отсутствие оных использовал в качестве пресс-папье, и закурил, деликатно
пуская дым в сторонку.
   - Вот посмотри, - с жаром толковал ему  Марат  Иванович,  -  нет,  ты
посмотри  только!  Рукописная  Библия,  тринадцатый  век!  И   в   каком
состоянии!
   - Я бы сказал,  учитывая  ее  возраст,  что  состояние  не  столь  уж
плачевное, - заметил Илларион. - Отреставрировать можно.
   - Отреставрировать!" - воскликнул Марат Иванович с таким  выражением,
словно раскусил зеленый лимон. - Отреставрировать, конечно,  можно...  А
что ты скажешь, если я тебе  сообщу,  что  в  подобное  состояние  книга
пришла буквально в последние два года?
   - Шутить изволите? - спросил Илларион.
   - Какие уж тут  шутки...  -  Марат  Иванович  бережно  закрыл  книгу,
повозился с медными застежками и осторожно отложил тяжелый даже  на  вид
том на дальний край стола, нежно проведя  сухой  старческой  ладонью  по
изуродованной коже переплета. - Библия эта хранилась в библиотеке князей
Голицыных, в одном из их подмосковных имений. Как она не пошла  в  печку
сразу после революции - не  знаю,  но  потом  попала  она  к  Арсеньеву,
Николаю Аристарховичу...
   - К тому самому? -  спросил  Илларион,  с  уважением  покосившись  на
книгу. О коллекционере Арсеньеве по Москве ходили легенды,  и  множество
бесценных раритетов были обязаны ему спасением от неминуемой гибели.
   Если верить этим легендам (а Илларион им верил, делая  поправку  лишь
на  неминуемые  при  передаче  из  уст  в   уста   искажения),   Николай
Аристархович в своих розысках не раз рисковал жизнью и свободой.
   - К тому самому, - подтвердил Марат Иванович, -  земля  ему  пухом...
После его смерти наследники, чтоб им пусто было, как  водится,  поделить
коллекцию не смогли, распродали по дешевке, а деньги уже разделили - их,
сам понимаешь, делить легче, да и приятнее, опять же...
   - Что ж тут непонятного, - сказал Илларион. - Деньги - движущая  сила
экономики, а от книг одна пыль.
   - Вот именно, -  скривившись,  подтвердил  Пигулевский.  -  В  общем,
попала наша Библия к случайному человеку. Человек этот за год  спился  и
по пьяному делу угодил под машину. Жена все его  вещи  распродала,  чтоб
духом его не пахло: сильно она покойника не любила, особенно в последнее
время. А все, что продать не смогла, снесла с глаз долой в подвал.
   - Дальше можно не рассказывать, - сказал Илларион. - В  общих  чертах
все и так ясно. К вам она сама ее принесла?
   - Сын, - ответил Пигулевский. - Предприимчивый юноша. Копит деньги на
компьютерную игровую приставку. Эту, как ее... "Сега".., или "Мега"...
   - Ага, - сказал Илларион.. - Ну, вы ему дали на приставку?
   - Еще  чего,  -  мгновенно  становясь  прежним  -  едким,  желчным  и
хитроватым держателем антикварной лавки, - сказал Марат Иванович.  -  За
то, в каком состоянии находится книга, ему следовало все руки  оборвать.
Меня удержало только то, что он тут, в сущности, ни при чем.
   Илларион рассмеялся, вообразив, как сухонький Марат Иванович обрывает
руки нескладному недорослю, который на полголовы выше его.
   - И нечего смеяться, - отдуваясь, проворчал  Пигулевский.  -  Заметь,
то, что я тебе сейчас рассказал, - типично наша, российская история. Как
подумаю, сколько еще таких вот Библий гниет по подвалам,  по  сараям,  -
плакать хочется...
   - Ну не так уж и много, - тоже грустнея, ответил Илларион.
   - Да, - согласился старик, - пожалуй, ты прав.
   Уже не много. Уже. Все, что могло сгнить, уже сгнило.
   Не понимаю, откуда у нас такое равнодушие к собственной истории?!
   - Это просто защитная реакция, - ответил Илларион. - Нас столько жгли
и рубили в капусту, что  по-другому,  наверное,  просто  нельзя.  Снявши
голову, по волосам не плачут...
   - Ой,  -  саркастически  воскликнул  Пигулевский,  -  я  вас  умоляю!
Обыкновенное свинство, исторически вытекающее из обширности  территории.
В Европе, которую великий русский народ свободно может закидать шапками,
- и не раз закидывал, кстати, - говорят: не откладывай на завтра то, что
можно сделать сегодня. Что отвечает Европе великий русский народ?
   - У Бога дней много, - хохоча, ответил Илларион.
   Он был доволен: Пигулевский пришел в норму.
   - Вот именно! - задиристо воскликнул старик. - Вот именно,  и  нечего
скалить зубы! Если, к примеру, жители какого-нибудь Лихтенштейна  начнут
гадить по углам, то уже через месяц там некуда будет ступить, через  два
Лихтенштейн переименуют в Говенштейн, а через год на его месте  вырастет
гора экскрементов...
   Илларион снова рассмеялся.
   - Так уж и гора, - сказал он. - К соседям начнут бегать, вот и все...
   - Не начнут, потому что - Европа. Им такое и в голову не придет. Да и
соседи не пустят. А у нас земли немеряно, гадь хоть  тысячу  лет  -  все
равно до конца не загадишь.  И  соседи  нам  не  указ,  потому  что  нас
больше...
   - Господь с вами, Марат Иванович, - сказал Илларион. - Что  вы  такое
говорите?
   - А что я говорю? - снова вскинулся Пигулевский. -  По-твоему,  я  не
прав?
   - Прав,  конечно,  -  признал  Илларион.  -  Ты  всегда  прав,  Марат
Иванович, кроме тех случаев, когда ошибаешься. Только уж очень образно у
тебя это все получается. Даже, кажется, запашком потянуло .
   Пигулевский насторожился и принюхался, пугливо поводя во все  стороны
большим горбатым носом.
   - Неужели канализация? -  испуганно  сказал  он.  -  Ведь  совсем  же
недавно трубы поменял...
   Марат Иванович  жил  в  постоянном  страхе  перед  тем,  что  однажды
канализационные  или  водопроводные  трубы  прорвутся   и   зальют   его
расположенные в  подвале  запасники,  так  что  Илларион  порой  не  мог
удержаться  и  поддразнивал  старика,  хотя  и  понимал,  что  поступает
нехорошо.
   - Полно, Марат Иванович, - с  раскаянием  сказал  он.  -  Я  пошутил.
Честн