ердито  разглядывая  красную  звезду  на  циферблате.
Звезда была крупная, ее можно было увидеть даже  издалека.  Подобные  звезды
обычно красуются на башнях танков, нарисованных детьми дошкольного возраста.
Когда-то Иларион сам рисовал такие.
   - Верхняя головка - будильник, - объяснял тем временем Матвей. - Средняя,
как обычно, для установки времени и завода пружины. Самая нижняя - твоя.  Ее
надо вытянуть до конца. В смысле, совсем.
   - То есть вырвать? - уточнил Иларион.
   - Вот именно.
   - - И что будет?
   Матвей показал руками, что будет.  Выходило,  что  будет  взрыв.  Иларион
подозрительно посмотрел на него и для пробы попытался вытянуть головку.
   - Довольно неудобно, - ворчливо заметил он.
   - Это сделано нарочно, - сказал Брузгин. - А то захочешь завести часы,  а
сам в это время задумаешься или, скажем, спросонья... Схватишься  не  за  ту
головку, и ку-ку.
   - А какой у этой штуки радиус действия? - спросил Иларион.
   - Сто метров, - ответил Брузгин.
   Иларион недовольно пожевал губами. Федотов покачал головой, глядя  то  на
чемодан, то на Забродова. Лицо у него было хмурое.
   - Подарочный набор "Юный камикадзе", - сказал Иларион. - Сто метров . Да,
это впечатляет. По мне, так телефон был лучше. Гуманнее. Все-таки у  японцев
дело с охраной труда поставлено основательнее, чем у нас.
   - Я так понял, что это - на самый крайний случай, - сказал Брузгин.
   Иларион снова почесал щеку.
   - В общем, да, - сказал он.
   - Ну а чего ты тогда скрипишь? Иларион пожал плечами: он и сам  не  знал,
почему скрипит.
   - Как там Мещеряков? - спросил он, чтобы сменить тему.
   - Состояние стабилизировалось, - сказал молчавший до сих пор Федотов.
   - Когда придет в себя, передайте ему привет, - попросил Иларион.
   - Сам передашь, - проворчал генерал. - Что это тебя на приветы  потянуло?
Ты бы еще завещание составил.
   Брузгин укоризненно покачал головой и, отвернувшись, поплевал через левое
плечо.
   - И то правда, - после паузы сказал Иларион и встал. -  Ну  что,  господа
военные... Я так понимаю, что пора собираться.
   - Я тебя подвезу, - сказал Брузгин, закрывая крышку чемодана.
   - Уж будь так добр, - сказал Забродов. - А то как  подумаю,  сколько  мне
еще эту тяжесть на своем горбу таскать... Вы куда сейчас, товарищ генерал?
   - Я  побуду  здесь,  -  ответил  Федотов.  -  Подожду  вашего  звонка  из
аэропорта.
   - Я позвоню, - пообещал Брузгин. - Как только самолет  будет  в  воздухе,
так сразу.
   - Дверь не забудьте запереть, -  сказал  Иларион.  -  И  не  балуйтесь  с
ножами. - Он рассеянно оглядел комнату и вздохнул:
   - Ну с богом, православные!
 
Глава 10 
 
   - Вчера русские опять пытались задержать "Коньэй-мару", - сообщил Сабуро,
подавая господину Набуки захваченную на всякий случай  непромокаемую  куртку
из ярко-красной прорезиненной материи.
   Господин Набуки натянул куртку  и  застегнулся  -  медленно,  неуверенно,
совсем по-стариковски. Перед тем как затянуть "молнию" у горла, он выпростал
из-под куртки увесистый профессиональный фотоаппарат  в  пластиковом  чехле.
Ремень фотоаппарата резал шею, и господин Набуки недовольно  повел  головой,
начиная жалеть  о  том,  что  пустился  в  это  путешествие.  Пестрая  толпа
туристов, облепившая поручни небольшого теплохода - или большого катера, это
уж кому как нравится, - вызывала у него раздражение. Соленые морские брызги,
то и дело касавшиеся кожи, казались чересчур холодными, солнце слишком  ярко
сверкало в  безоблачном,  тоже  излишне  синем  небе.  Все  краски  утратили
полутона и буквально били  по  глазам;  плеск  волн,  крики  чаек  и  голоса
туристов сливались в невыносимо громкую какофонию, от  которой  у  господина
Набуки начала разламываться голова. Даже Сабуро, верный слуга,  соратник  и,
пожалуй,   единственный   настоящий   друг,   вызывал   раздражение    своей
заботливостью и ненужной предупредительностью - "Коньэй-мару"? - переспросил
господин  Набуки,  изо  всех  сил  стараясь  скрыть  владевшее   им   дурное
настроение.
   Он не сразу понял, о чем идет речь и какой реакции ждет от  него  Сабуро.
Какая еще "Коньэй-мару"?  Потом  его  взгляд  упал  на  рыболовный  траулер,
бороздивший воды Кунаширского пролива примерно в полумиле от их прогулочного
теплохода, и до него наконец дошел смысл сказанного. Сабуро говорил об одном
из  рыболовецких  судов,  принадлежавших  корпорации  Набуки  и   снабжавших
разбросанные по всему миру  рестораны  и  торговые  точки  свежими  морскими
продуктами. Тот факт, что понимание  пришло  не  сразу,  обеспокоил  его:  в
последнее время он стал невнимателен к мелочам и многое  забывал.  Это  была
старость, и  она  несла  с  собой  весь  букет  сопутствующих  удовольствий:
слабость ума, немощь тела, никчемность; забвение и в конечном итоге  смерть,
которая никого по-настоящему не огорчит.
   Он повернул голову и посмотрел на Сабуро. Сабуро  стоял  рядом  с  ним  в
такой же ярко-красной штормовке с белыми иероглифами  на  груди  и  спине  и
смотрел на него глазами, полными тревоги и беспокойства. Похоже, он  отлично
видел, что творится с его хозяином, и от этого раздражение господина  Набуки
только усилилось. Конечно, Сабуро  был  рядом  с  ним  долгие  годы  и  знал
господина Набуки лучше, чем кто бы то ни было. Но  раньше  главе  корпорации
без труда удавалось скрывать свои эмоции и мысли даже от Сабуро, и  то,  что
старый слуга заметил его состояние, говорило о  частичной  потере  контроля.
Господин Набуки знал, что это только начало. Он еще мог попытаться замедлить
неумолимый процесс разрушения, но  понимал,  что  повернуть  его  вспять  не
удастся: время было неумолимо. Безумное напряжение последних месяцев вызвало
переутомление, от которого, как отчетливо  осознавал  господин  Набуки,  ему
было уже не оправиться.
   Спохватившись, он сделал над собой нечеловеческое усилие и  изобразил  на
лице вежливую улыбку.
   - Надеюсь, все закончилось благополучно?
   - Да, - сказал  Сабуро.  -  "Коньэй-мару"  -  хорошее  судно,  крепкое  и
быстроходное. Русские дважды стреляли в воздух, но догнать наш корабль так и
не смогли.
   Господин Набуки пожал плечами  и  отвернулся.  Угасшее  было  раздражение
вспыхнуло в нем с новой силой. Если все закончилось благополучно,  зачем  об
этом говорить? До каких пор он,  глава  могущественной  корпорации,  пожилой
усталый человек, должен лично входить в каждую  мелочь?  Или  Сабуро  просто
дразнит его?
   Ему вдруг захотелось снять с шеи тяжелый футляр с фотокамерой,  выбросить
его за борт и посмотреть, как он пойдет ко дну. Это дало бы  отличный  выход
его раздражению, но вокруг было слишком много туристов,  которые  галдели  и
шарили видоискателями своих камер  по  всем  четырем  сторонам  горизонта  в
поисках впечатлений. Они заплатили за  эту  экскурсию  и  жаждали  зрелищ  -
любых, какие попадутся на глаза. Господину Набуки отнюдь не  улыбалось  даже
на короткое время сделаться объектом их любопытства. Стоило только оказаться
в центре внимания этой толпы безмозглых  идиотов,  и  кто-нибудь  непременно
опознал бы в нем главу "Набуки корпорейшн". Идиоты не прощают  сильным  мира
сего поступков, которые для них самих  считаются  в  порядке  вещей.  Стоило
господину Набуки позволить себе любую  экстравагантную  выходку  -  хотя  бы
плевок за борт, не говоря уже  о  том,  чтобы  утопить  в  море  фотокамеру,
стоимость которой для него была близка к нулю, - и газеты трепали бы его имя
на каждом углу до полного изнеможения. Идиоты, какие же они все идиоты...
   - Идиот убежден, что все, кроме него, идиоты, - сказал он негромко, глядя
на пенившуюся вдоль борта катера воду.
   Вода была темно-синяя и напоминала густое желе. Взбитая форштевнем катера
пена походила на паутину стеклянных нитей с вплетенными в нее  бесчисленными
пузырьками. Крупные  чайки  кружили  над  кораблем,  оглашая  воздух  своими
пронзительными неблагозвучными криками. На корме туристы кормили их с рук, и
большие черно-белые птицы со снайперской точностью на  лету  выхватывали  из
протянутых ладоней кусочки пищи.
   - Акутагава, - откликнулся Сабуро. - Он знал толк в жизни,  хотя  и  рано
умер.
   - Чепуха, - резко возразил господин Набуки. - Знай он толк в жизни, он не
покончил бы с собой в тридцать шесть лет. Талант писателя состоит не в  том,
чтобы хорошо знать и  понимать  жизнь.  Талант  не  имеет  ничего  общего  с
мудростью. Заставить людей поверить, что  ты  мудр,  и  принять  твою  точку
зрения - вот настоящий талант.
   - То же самое можно сказать не только о писателях,  -  осторожно  заметил
Сабуро. Он был рад случаю отвлечь господина Набуки от мрачных мыслей и очень
боялся оттолкнуть его неосторожно сказанной фразой. - Политики, например...
   - Верно, - нетерпеливо перебил его господин Набуки. - Не бывает таланта в
какой-то отдельно взятой области - в литературе, в живописи,  в  политике...
Талант огромен и всеобъемлющ. Это что-то наподобие мандарина,  который  люди
делят на дольки. Одна долька -  умение  сочинять  музыку,  другая  долька  -
способность вести за собой войска и выигрывать сражения... Кому-то достается
одна долька, кому-то пять или шесть, а еще кому-то - кожура мандарина, а  то
и вовсе ничего.
   - Некоторые люди просто не способны воспользоваться  даже  тем  немногим,
что им дано, - сказал Сабуро.
   - Это другой вопрос, - пожал плечами господин Набуки. - Если  человек  не
может переварить дольку мандарина, значит, у него проблемы с  желудком.  Это
надо не осуждать, а лечить. Акутагава это очень хорошо понимал. Он-то  выжал
из своей дольки все до последней капли. Зачем ему было продолжать жить?
   Сабуро молча кивал, глядя,  на  выраставшие  из  моря  обрывистые  берега
Кунашира. Двигатель катера размеренно стучал где-то под палубой, сизый дымок
дизельного выхлопа стелился над самой водой Разговор получился странный и не
слишком приятный, но это было все-таки  лучше,  чем  совсем  ничего:  Сабуро
побаивался господина  Набуки,  когда  тот  вот  так  угрюмо  молчал.  Хозяин
понемногу начал сдавать, но в последнее время этот процесс пошел с  пугающей
скоростью. , Господин Набуки тоже смотрел на приближавшийся берег.  Разговор
с Сабуро на какое-то время отвлек его от мрачных раздумий,  но,  как  только
оба замолчали, прежние мысли вернулись, словно никуда и не уходили Почему-то
вспомнились  давние  времена,  когда  он  впервые  начал   осознавать   свое
предназначение - то, ради чего он родился и уцелел в войне, не погиб  вместе
со всей своей семьей. Тогда ему казалось, что он обязательно доживет до того
дня,  когда  над  потерянными  Японией  островами  снова  взовьется  флаг  с
изображением восходящего солнца. Теперь господин Набуки начал понимать,  что
ею надежды оказались напрасными. Обиднее всего было то, что до осуществления
его мечты оставалось совсем немного времени - год, два, от силы десять  лет.
Но он чувствовал, что столько ему  не  протянуть.  Виноват  в  этом  был  не
возраст и даже не здоровье. Просто желание жить покидало господина Набуки, и
с каждым днем этого желания оставалось все меньше.
   "Ничего, - подумал господин  Набуки.  -  Это  ничего.  Мне  действительно
незачем больше жить. Я сделал в тысячу раз больше, чем мог бы сделать  любой
человек, любой политик. Я заставил этот подлый мир содрогнуться от ужаса.  Я
отомстил обидчикам, покарал убийц и осквернителей святынь моего народа.  Это
сделал я, я один, и, когда пробьет мой час, мир узнает, кто его покарал и за
что. Мир должен об этом узнать, и он узнает. Но сейчас думать об этом  рано.
Нужно все подготовить, чтобы смерть не застала меня  врасплох,  но,  пока  я
жив, мне придется действовать - до самой последней минуты  действовать  так,
словно впереди у меня еще сто лет жизни. Потому что дело еще  нужно  довести
до конца. Потому что я не имею права умирать раньше, чем..."
   - Сабуро, - позвал он, - мальчишка улетел? Сабуро ответил не сразу, и эта
пауза не понравилась господину Набуки. Похоже, его старый  друг  и  соратник
имел что-то против его последнего замысла. Неужели не только глупый и подлый
мир, но и железный Сабуро, его  верный  помощник,  его  правая  рука,  начал
испытывать содрогание от того, что делал его хозяин?
   Этого не может быть, сказал себе господин Набуки. Этого  не  может  быть,
потому что не может быть никогда. Сколько людей убил  Сабуро?  Кто  знает...
Пожалуй, он и сам сбился со счета. Почти у каждого из этих людей были  семьи
и друзья, но Сабуро это никогда не останавливало. И убивал он не потому, что
так велел ему господин Набуки -  вернее,  не  только  потому.  Он  убивал  и
отдавал приказы наемным убийцам, потому что верил  и  знал:  так  нужно  для
дела, иначе о справедливости лучше забыть. "Каждому да  воздается  по  делам
его" - так сказано в Библии. Вряд ли Сабуро придерживался иной точки зрения.
Старость - это возраст постепенного угасания,  а  не  перемен.  Все  старики
консерваторы, и профессиональные убийцы - не исключение. Так в чем же дело?
   - Да, - ответил Сабуро, когда господин  Набуки  уже  готовился  повторить
свой вопрос. - Да, Набуки-сан, Рю Тахиро вылетел  из  Токио  час  назад  под
именем  Эдогава  Тагомицу.  Сообщение  об  этом  поступило  на  мой  пейджер
пятьдесят с небольшим минут назад.
   - Почему ты не сказал мне об этом сразу? - спросил господин Набуки.
   - Простите, Набуки-сан. Вокруг  было  слишком  много  посторонних.  Кроме
того,  я  не  думал,  что  это  достойно  упоминания.  Кицунэ  Таками  лично
подготовил парню все документы,  так  что  никаких  неожиданностей  быть  не
могло.
   - Позволь мне самому судить о том, что достойно упоминания, а что нет,  -
резко  сказал  господин  Набуки  и  немедленно  устыдился  своей  ничем   не
оправданной вспышки, увидев, как дернулось, словно от пощечины,  морщинистое
лицо Сабуро. - Прости меня, Сабуро, - сказал  он,  помедлив  и  совладав  со
своими эмоциями. Голос его теперь звучал так же, как всегда - ровно, вежливо
и бесстрастно. - Я немного волнуюсь. Это вторая крупная акция за два месяца.
Мне кажется, я начал уставать. Ты позаботился  о  том,  чтобы  в  этом  деле
прослеживался чеченский след?
   - Да, господин, - ответил Сабуро. - Этим тоже занимался Кицунэ, а у  него
не бывает накладок.
   Господин Набуки кивнул. Да, у лисицы Таками накладок не случалось,  разве
что в  далекие  дни  его  молодости,  но  об  этом  никто  ничего  не  знал.
Собственно, особого умения здесь и не требовалось.  Сложнее  было  раздобыть
бомбу и доставить ее в Москву. Вот  это  действительно  потребовало  больших
усилий, изобретательности и огромных капиталовложений.  А  после  того,  как
бомба взорвется, превратив в радиоактивные руины самый центр Москвы,  версия
о причастности к этому взрыву чеченцев возникнет сама собой в миллионах умов
по всему миру. Найдутся, конечно же, те, кто станет  сомневаться  и  строить
собственные версии, одна из которых скорее всего будет недалека  от  истины.
Но кто станет слушать этих людей, когда  чеченские  бандиты  все  время  под
рукой? Это очень удобно: всегда иметь под рукой кого-то,  на  кого  можно  с
легким сердцем свалить любое  преступление  и  чья  виновность  будет  всеми
единодушно признана - без суда, следствия и сбора улик.
   С нью-йоркскими небоскребами было сложнее, но зато все вышло изящно.  То,
что произошло на Манхэттене одиннадцатого сентября, имело  вид  законченного
произведения искусства, хотя сделать это было нелегко. Тут господину  Набуки
сильно помогла знаменитая фраза бен Ладена, который не придумал ничего умнее
как угрожать американцам с экранов их телевизоров. Правда,  после  того  как
американцы начали его преследовать,  Усама  опомнился  и  попытался  сделать
новое  заявление,  в  котором  категорически  отрицал  свою  причастность  к
событиям одиннадцатого сентября. Вот тут-то господину Набуки в очередной раз
пригодился Кицунэ - тот самый Кицунэ, который уже много лет подряд  негласно
контролировал все каналы связи "террориста  номер  один"  с  внешним  миром.
Усилиями этого старого лиса  панические  вопли  перепуганного  араба  так  и
остались гласом вопиющего в пустыне.  "Да,  -  подумал  господин  Набуки.  -
Кицунэ Таками - это находка, и благодарить за нее  следует  Сабуро.  Недаром
бен Ладен прислал ко мне своего человека, и недаром этот человек так брызгал
слюной у меня на яхте... Усама неглуп, он сразу догадался, кто подставил его
шею под американский топор. Пусть  знает.  Пускай  кусает  локти,  мечтая  о
мести. Ему все равно не успеть."
   - Сабуро, - сказал он, - что ты станешь делать, когда я умру? Ты,  Кицунэ
и другие...
   - Не говорите так, Набуки-сан, - сказал Сабуро. - Я не думал об  этом.  Я
не хочу об этом думать. И потом, нам не дано знать, когда мы  умрем.  Откуда
вы взяли, что умрете первым?
   - То, что ты задал этот вопрос, уже  само  по  себе  означает,  что  тебе
отпущен больший срок. Ты моложе меня, Сабуро, и ты до сих  пор  уверен,  что
человеку не дано знать о приближении смерти. На самом деле это  не  так.  Во
всяком случае, не всегда. Иногда человек знает,  что  скоро  умрет,  так  же
точно, как то, что завтра взойдет солнце.
   - Вы больны, Набуки-сан? - встревожился Сабуро.
   - Я совершенно здоров, - суховато ответил господин Набуки. - А вот  тебя,
я вижу, что-то гложет. В чем дело, Сабуро?
   Сабуро снова задержался с ответом. Их  судно  прошло  мимо  стоявшего  на
рейде российского пограничного катера, небольшого, серого, очень старого,  с
одной-единственной скорострельной пушкой на палубе и  с  бессильно  повисшим
флажком на корме. Господин  Набуки  подумал,  уж  не  этот  ли  катер  вчера
безуспешно преследовал скороходную "Коньэй-мару", и невольно усмехнулся: да,
шансов догнать новенькую шхуну на этом  ржавом  корыте  у  русских  нет.  По
палубе пограничного катера прохаживался  моряк  в  линялой  синей  робе.  Он
окинул прогулочный  теплоход  с  туристами  равнодушным  взглядом.  Господин
Набуки, сам не  зная  зачем,  помахал  ему  рукой.  Пограничник  отвернулся.
Пограничники не любили туристов с соседних островов; они  вообще  не  любили
японцев, хотя никогда не упускали случая купить по дешевке  старую  японскую
машину и перепродать ее втридорога своим соотечественникам. Господин  Набуки
не осуждал их за это: нужда толкала людей  на  поступки,  которые  в  глазах
всего остального мира делали их  смешными.  Впрочем,  сочувствовать  русским
пограничникам в их бедственном положении он тоже не собирался: их сюда никто
не звал, и им давно пора убираться восвояси - на Сахалин, а то  и  подальше.
Россия напоминала господину Набуки огромного, неразборчивого и  не  знающего
меры в еде монстра, который на глазах  у  всего  света  издыхал  в  страшных
мучениях от несварения желудка.  Единственное,  чего  боялся  японец  больше
всего, это чтобы ядовитые миазмы  разложения  не  достигли  берегов  Японии,
отравляя землю и воздух, мутя рассудок людей и губя  все  живое.  Это  могло
случиться; это уже было однажды и могло повториться вновь.  Господин  Набуки
никогда не испытывал ненависти к отдельным людям -  за  редким  исключением,
конечно. Он ненавидел народы в целом -  народы,  которые  стали  виновниками
того второстепенного положения, которое занимала теперь Япония. Народы,  чьи
солдаты убили его отца и мать и лишили его того будущего,  для  которого  он
был рожден.
   Впрочем, настоящей ненависти в его душе не  было.  Он  был  потомственный
японский дворянин, он дал клятву  отомстить,  и  этого  достаточно.  Он  дал
клятву на лезвии отцовского меча - давно, более  полувека  назад.  И  он  ее
выполнил - по крайней мере, процентов на  восемьдесят.  Остальное  -  потом,
когда вести  из  развороченной  ядерным  взрывом  Москвы  достигнут  Японии.
Господин Набуки знал день и даже час,  когда  это  произойдет,  и  почти  не
волновался: у Кицунэ Таками никогда не случалось накладок, а Рю  Тахиро  был
идеальным исполнителем - храбры