лал
принимать у нее заявление о пропаже мужа и  дочери.  Оно  и  понятно:  зачем
портить статистику?
   Нет заявления - нет и преступления. Не генерал все-таки...
   Сигарета обожгла губы. Она вздрогнула и  стряхнула  с  коленей  пепел.  В
пепельнице все еще лежали окурки сигарет, выкуренных мужем.  Она  все  время
пыталась отучить его курить в комнате. Вот и отучила.
   Она пыталась разыскать их сама. Обзвонила все больницы, все морги.  Мама,
глядя  на  нее,  растрепанную,  со  страшным,  опухшим  от  слез  лицом,   в
распахнувшемся халате, молча забрала Антошку и увезла к себе в Тушино. Потом
позвонила и спросила, не нужно ли приехать. Она сказала - нет. Я хочу побыть
одна.
   И  снова  принялась  терзать  телефон.  Она  обзвонила  всех  знакомых  и
полузнакомых, номера которых помнила. Никто ничего не знал, и всем  было  до
ужаса интересно:  а  что,  собственно,  произошло?  Пропал?  Шерше  ля  фам,
подруга. Я же тебя предупреждала... Ах, вместе с  дочкой?  Ну,  тогда  я  не
знаю. Да ты не волнуйся, придет. Ну и что, что с дочкой?  Она  ж  маленькая,
ничего не понимает.
   Ты разве не в курсе, чего Катькин-то учудил? Ну, как хочешь. Пока.
   Сергей? Нет, не знаю. Неделю уже не виделись, вот как он в  отпуск  ушел,
так и не виделись. Нет, не звонил. Не собирался, нет. А что случилось?
   Климов? Это который же Климов? Ах,  у  Баранова...  Как  же,  припоминаю.
Что?
   Да нет не был. Не звонил, нет. А что?..
   Она обзвонила всех. Бегала по  окрестностям,  высматривала,  даже  звала,
обращая на себя внимание. Один раз к ней пристали два  каких-то  подонка  со
стеклянными глазами наркоманов. Она не испугалась - на это уже не было сил.
   Расцарапала слюнявую рожу  ногтями  и  убежала,  но  бродить  по  вечерам
перестала: она была нужна Антошке. Мама уже старенькая. Именно  поэтому  она
ничего с собой не сделала - она была нужна Антошке, а мама уже старенькая.
   Мама не слишком жаловала ее мужа. Она лелеяла надежду, что дочь выйдет за
"своего" и уедет, наконец, из этой  страны,  прихватив  и  ее.  Она  мечтала
сидеть на берегу моря  в  шезлонге  и  нянчить  кудрявых  внуков.  Именно  в
шезлонге и именно кудрявых.  А  море  должно  быть  непременно  Средиземное.
Сергей боя не принимал: уважал тещу издалека и исподволь  приручал,  никогда
не забывая о дне ее рождения. И, конечно же, неизменные гвоздики к  Восьмому
марта. Постепенно она смягчилась, и, когда зять пропал  вместе  с  обожаемой
внучкой, немедленно приехала. Она не заламывала  рук  -  мама  была  сильная
женщина и помогала, как могла. Но Валентина прекрасно видела,  что  она  уже
прикидывает, кто бы мог составить Дочери выгодную партию.  Иногда  Валентине
казалось, что мама чересчур сильная.
   Валентина понимала, что несправедлива к матери. В конце  концов,  в  том,
что случилось, ее вины нет. Какой-то мерзавец пришел и что-то  сделал  с  ее
любимыми людьми. С работой Сергея это не могло быть связано:  уволившись  из
армии, он закончил, по его собственному выражению, "компьютерный  ликбез"  и
работал в газете. Дело свое любил и в течение года сумел  стать  техническим
редактором, отвечающим за компьютерный набор и выпуск газеты в свет. Вряд ли
у себя на работе он мог стать свидетелем  чего-то  такого,  из-за  чего  его
следовало бы убить.
   А может быть, он что-то увидел на улице? Увидел и вмешался  -  он  всегда
вмешивался,  когда  видел,  что   кто-то   нуждается   в   помощи.   Они   и
познакомились-то, когда он, отчаявшись  добиться  чего-то  с  помощью  слов,
расшвырял по ночной улице дружков  ее  чересчур  ревнивого  ухажера.  Ухажер
тогда удрал без памяти и  больше  не  появлялся:  звонил  пару  раз,  просил
прощения, угрожал, но она про него уже начисто забыла - у  нее  был  Климов.
Был. То-то и оно.
   "Ты не бойся, глупая, - говорил он ей каждый раз после очередной драки, -
нас, десантников, плевком не сшибешь". Вспомнив о десантниках, она вспомнила
еще кое-что. Был еще один человек, которому она не  звонила.  Бывший  не  то
сослуживец, не то однокашник мужа. Сергей привел его домой  в  самом  начале
минувшей зимы. Как же его звали? Быков... Да, Виктор Быков.
   Надежда была слабенькая, но она разыскала  блокнот,  в  который  они  оба
заносили адреса и телефоны знакомых. Да, так и есть, вот он:  Виктор  Быков,
Ленинградское шоссе... телефон... ага.
   Она сняла трубку и решительно набрала  номер.  Он  ее,  конечно,  уже  не
помнит, придется представляться, долго объяснять, кто она и что ей  от  него
нужно... При мысли о всех этих, скорее всего,  бесплодных  усилиях  к  горлу
подкатила тошнота.
   Но это была соломинка, а Валентина не могла пренебрегать даже соломинкой.
Трубку сняли после третьего гудка.
   - Слушаю, - сказал осторожный мужской голос.
   - Здравствуйте. Я говорю с Виктором Быковым?
   - Да. Кто это?
   -  Моя  фамилия  Климова.  Валентина  Климова.  Вы  меня,  наверное,   не
помните...
   - С чего вы взяли? Я вас прекрасно помню. Вы жена Сергея, так ведь?
   - Да, я...
   - Как он там? Что-то он опять пропал, не звонит,  не  заходит...  Скажите
хоть вы ему, что так не годится. Я ему, черту полосатому, бока намну.
   - Видите ли... - слезы опять начали душить ее, голос дрогнул и исказился.
- Видите ли, он пропал. В самом деле пропал. Вышел погулять с дочерью  и  не
вернулся.
   - Не может быть! Как пропал? Это чепуха какая-то, ошибка. Не  мог  Серега
просто так взять и пропасть!
   - Значит, вы ничего не знаете. Простите за беспокойство, я должна...
   - Постойте, постойте, не кладите трубку! Что вы, в самом деле, нельзя  же
так. Когда это случилось?
   - В среду. А какое это имеет для вас...
   - Я хочу вам помочь, Валя. Сергей был... Сергей мой друг, и я хочу помочь
вам найти его. Поймите, я спросил не из праздного любопытства. Мне  кажется,
я знаю, куда он мог пойти. В среду, говорите?
   - В среду. Что вы знаете? Скажите, умоляю вас!
   - Мне не хотелось бы обсуждать это по телефону. Боюсь, он встал  кое-кому
поперек дороги.
   - Его убили? Их убили?
   - Надеюсь, что еще нет. Но, повторяю, это не телефонный  разговор.  Нужно
встретиться.
   - Может быть, стоит позвонить в милицию?
   - Что вы! Они же все испортят. У них обе ноги левые, вы же знаете.
   - Да, - с горечью сказала она, припомнив двоих с собакой, - да. Когда  вы
сможете приехать?
   - Приехать придется вам. Подозреваю, что за мной следят. Не  хотелось  бы
привести их к вам домой. Эти люди способны на все. У вас есть мой адрес?
   - Да, у меня тут записано. Но...
   - Никаких "но". Приезжайте немедленно. Им же грозит опасность, вы что, не
понимаете? Я жду.
   Быков  положил  трубку.  Она  заметалась  по  квартире,   лихорадочно   и
бестолково отыскивая ключи, сумочку, деньги...
   На миг остановилась  перед  зеркалом.  Господи,  ну  и  чучело...  Волосы
копной,  под  глазами  мешки,  да  и  глаза,  как  у  кролика   -   красные,
зареванные... Хоть сейчас в фильм ужасов на  главную  роль.  Ну,  с  глазами
ничего не поделаешь, придется потерпеть, а остальное можно  поправить.  Надо
поправить, а то дочка испугается.
   Господи, взмолилась она, только бы они были живы!  Ничего  мне  не  надо,
только бы они были живы. Уж я их как-нибудь выручу, любые деньги соберу,  на
панель пойду... Катька давно зовет, между прочим. Быков поможет. Он сильный,
он тоже десантник. Он, хоть и хромой, им всем еще покажет... Ни к селу ни  к
городу в голову полезли старые  фильмы  перестроечных  времен:  неустрашимые
афганцы возвращаются домой и вступают в неравный бой со всевозможной мафией.
И, конечно, побеждают. А как же иначе? Так и надо, чтобы побеждали...
   Это уже был бред. Тряхнув головой, она выбросила из  головы  все  лишнее,
наспех причесалась, припудрила щеки и нос и уже взялась  за  барашек  замка,
когда заметила, что собралась к Быкову в халате и тапочках. Вот те раз...
   Оделась, второпях безжалостно выворачивая на пол  содержимое  шкафа.  Что
надеть? Джинсы, конечно. Плевать, что мятые - не на танцы.  Блузка.  Зонтик.
Где сумочка? А, вот она, на столе...
   Только выскочив на улицу, сообразила, что такси  можно  было  вызвать  по
телефону.  Стоянка  в  трех  кварталах  от  дома,  конечно  же,   пустовала.
Добираться на перекладных? Это долго, а Быков сказал - немедленно. На минуту
ей стало интересно: а что это за спешка? Если он что-то знает, то почему  не
позвонил сам?
   Но тут из-за угла вывернулась машина с зеленым огоньком, и она  бросилась
наперерез.
   - Такси!
   У машины уже был какой-то длинноногий субъект с букетом, большим тортом и
бутылкой шампанского в руках. Неловко изогнувшись, он пытался открыть дверцу
кончиками пальцев занятой руки. На подбежавшую дамочку субъект  посмотрел  с
улыбкой - ничего, мать, доедешь на троллейбусе,  -  но  она,  не  вступая  в
переговоры, оттолкнула его в сторону и запрыгнула на заднее сиденье.
   Длинноногому было не до пререканий: он ловил ускользающую бутылку.
   - На Ленинградское и побыстрее, пожалуйста!
   Таксист попался пожилой и философски настроенный. В газете,  где  работал
Сергей, однажды напечатали статью о московских таксистах. Статья  называлась
"Продавцы скорости", но этот таксист, видимо, ее не читал  -  он  никуда  не
торопился. На приборном щитке болтался выцветший  до  грязно-розового  цвета
треугольный вымпелок с желтой надписью: "За  работу  без  аварий".  Провожая
глазами  со  свистом  проносившиеся  мимо  автомобили,  водитель   беззлобно
говорил, нимало, похоже, не заботясь о том, слушают ли его:
   - Летят... Куда летят? От смерти не убежишь, всех денег не заработаешь.
   Вчера на дороге в Шереметьево один тоже... И что от него  осталось?  Куча
горелого железа, вот и все. Торопиться надо не спеша. Я двадцать лет езжу, и
ни одной аварии.
   И он кивал на вымпелок, не отрывая рук от баранки  и  вглядываясь  вдаль,
как капитан дальнего плаванья.  Валентина  прекрасно  понимала,  что  лишние
десять-пятнадцать минут ничего не решат, но с трудом преодолевала  искушение
схватить сумочку и начать колотить этого философа по загривку, погоняя,  как
старую обленившуюся клячу. Слова бородатого Быкова вселили в нее надежду,  и
малейшее промедление выводило Валентину из себя. Наконец  такси  свернуло  в
заросший буйной  зеленью  двор  с  гаражами,  беседками,  перекладинами  для
выбивания ковров, квадратами "классиков" на мокром  асфальте  и  неизменными
старушками, которые по случаю ненастья переместились со скамеек у  подъездов
в одну из беседок. Валентина скользнула по ним невидящим  взглядом,  мельком
удивившись тому, что одна из старушек одета в камуфляж но тут  же  забыв  об
этом - в конце концов это мог быть и старичок, а они почему-то  очень  любят
одеваться в военное...
   Торопливо расплатившись с таксистом она вбежала в  нужный  подъезд.  Лифт
очень кстати оказался на первом этаже, словно  поджидал  ее.  Поднявшись  на
седьмой, она с силой придавила кнопку  звонка  сорок  третьей  квартиры.  За
дверью раздался мелодичный перезвон. Когда там послышались  шаги,  Валентина
отпустила кнопку.
   Дверь открылась. На пороге стоял Быков - странно бледный, взъерошенный, с
бегающими по сторонам глазами.
   - Хвоста за вами нет? - спросил он первым делом.
   - Чего? - не поняла Валентина.
   - Хвоста... Ну, слежки.
   - Н-не знаю. По-моему, нет.
   - Ладно, заходите, не стойте в дверях. Не надо, чтобы нас видели вместе.
   Он посторонился,  пропуская  ее  в  квартиру.  Здесь  пахло  застоявшимся
табачным дымом  и  почему-то  свежей  рыбой  -  скорее  всего,  речной.  Это
сочетание запахов чем-то не понравилось ей, но чем  именно,  она  понять  не
успела.
   Быков вдруг надвинулся на нее и схватил  левой  рукой  за  горло.  Правая
нашарила ее грудь и больно сдавила.
   - Ну, пархатая, - сказал Быков, - снимай штаны, знакомиться будем.
   Прижатая спиной к двери, Валентина попыталась вырваться и  крикнуть,  все
еще не в силах осознать и поверить в происходящее, но Быков был  сильнее-Его
левая рука не пускала наружу рвущийся из горла  крик,  а  правая  продолжала
жадно шарить и мять, причиняя боль, забираясь под блузку.
   - Долго же ты  добиралась,  -  низким,  странно  тягучим,  словно  пьяным
голосом сказал Быков и укусил ее в губы - не поцеловал, а именно укусил, как
собака, до крови. Она замычала от боли и ужаса, и тогда он отпустил ее грудь
и, схватив освободившейся рукой за волосы, поволок  в  кухню  и  швырнул  на
аккуратно застеленную серым шерстяным одеялом кушетку.
   Она больно ударилась спиной о край кушетки.  Что-то  хрустнуло  -  не  то
спина, не то рассохшееся дерево. Валентина попыталась отползти,  забиться  в
угол. Горло жутко болело и было каким-то чужим - она не могла крикнуть,  как
ни старалась.
   Казалось, гортань сузилась до размеров игольного ушка  и  оттуда  исходил
только слабый свистящий хрип. Левая грудь будет  вся  в  синяках,  мелькнула
абсурдная мысль.
   - Только пикни, жидовская морда, - сказал Быков, - сверну шею, как твоему
Климову.
   Он шагнул к кушетке, и тут позвонили в дверь.

***

   Вернувшись домой на метро, Виктор так и не смог заснуть до  самого  утра.
Он ворочался на скрипучей кушетке, жгутом  скручивая  простыню,  то  и  дело
вставал, пил из-под крана отдающую хлоркой воду, курил, меряя кухню  шагами,
пока не кончились сигареты. Включая свет, видел, что дым повис в кухне,  как
облако, заполняя собой все пространство. В темноте он, казалось,  душил  еще
сильнее, но держать свет включенным подолгу  Виктор  боялся:  за  ним  могли
следить. А уж о том, чтобы открыть форточку, не могло быть и речи...
   В ванне брюхом кверху плавала дохлая плотва.  Как  ни  странно,  хотелось
есть,  но  плотва  вызывала  отвращение  -  есть  эту  рыбу  было  бы  почти
каннибализмом. Все равно, что жевать этого старого жида.
   От волнения и от неимоверного количества выкуренных сигарет опять  начала
разламываться голова. Лучшее средство от  головной  боли  -  это  гильотина,
вспомнилось вдруг не к месту. Гильотиной сейчас  не  пользуются.  Интересно,
как в наше время расстреливают? Или уже не расстреливают? Не помню, черт...
   Неужели все-таки попался? Нет, не может быть. Отпечатков пальцев  он  там
не оставлял, а  на  машину  они,  кажется,  не  обратили  внимания.  А  если
обратили?
   Машину нужно будет непременно  забрать,  только  не  сейчас.  Сейчас  там
наверняка полно народу - весь квартал, наверное, перебудили. Было бы,  из-за
чего... Машину надо забрать утром. Если что -  возвращался  из  гостей,  под
банкой, естественно, понял, что не доеду, поставил машину и поехал на такси.
Таксист может подтвердить.
   А у кого был в гостях? Н-да... В баре я был. Какой  там  бар  поблизости?
Или на рыбалке. Вон и рыба. Да, выпил. Люблю, знаете ли, на природе выпить.
   Перебрал, сам не помню, как меня туда занесло... Понимаю, что нельзя, так
что ж мне было - в лесу под елкой ночевать? Я,  знаете  ли,  инвалид.  Воин,
блин, интернационалист. Контуженный и отмороженный. Могу справку показать. А
Гершковича вашего я знать не знаю и знать не хочу - есть грех,  не  люблю  я
эту породу.
   За окнами начинало сереть, и скоро предметы  в  кухне  стали  приобретать
привычные очертания. К  этому  времени  Виктор  почти  успокоился:  в  конце
концов, визит  ментов  в  лавку  мог  быть  чистой  случайностью,  никак  не
связанной с ним, Виктором Быковым. Но, случайность это или нет, не  заметить
труп они не могли, так что расслабляться не стоило.
   Уже в половине восьмого утра Быков  был  у  магазинчика.  Здесь  все  еще
стояли милицейские машины, в которых безмятежно дремали  водители  -  то  ли
совесть У них была чиста, то  ли  не  было  ее  вовсе.  На  крылечке  маячил
скучающий сержант с автоматом под мышкой. Сержант Виктору не  понравился,  и
он стал с  преувеличенным  вниманием  изучать  фонарный  столб,  облепленный
объявлениями, налепленными так густо  и  многослойно,  что  его  поверхность
напоминала шелушащийся древесный ствол  -  березовый,  пожалуй.  Виктор  уже
собрался было для вида оторвать пару бумажек с телефонами, но  тут  сержант,
которого, видимо,  окликнули  изнутри,  встрепенулся,  придал  своей  сонной
физиономии деловой служебный вид и скрылся в магазине.
   Стараясь не  торопиться,  Быков  пересек  улицу  и  сел  за  руль  своего
"москвича". Свернутая в квадрат пленка по-прежнему лежала на сиденье. Мотор,
чихнув,  завелся,  и  Виктор,  неторопливо  отъехав  от  обочины,   медленно
прокатился мимо милицейских машин. Водители по-прежнему дремали.  Он  выехал
на улицу с двухсторонним движением и направил "броневик" к дому.  По  дороге
он заехал на заправку, а заодно купил  водки  и  сигарет  нанеся  тем  самым
чувствительный удар по своему бюджету - до пенсии оставалась неделя.
   Все-таки это было не правильно. Оставшийся лежать на  полу  труп  старика
каким-то образом разрушал стройную, налаженную систему, мешал,  вот  именно,
как крошка под простыней. И не в том дело, что Виктора могли арестовать -  в
конце концов, на войне как на войне. За идею надо не  только  сражаться,  за
идею надо быть готовым умереть. Именно мученичество делает идею бессмертной.
Взять хотя бы христианство. Получило бы оно такое  широкое  распространение,
не предай Иуда Христа? Вряд ли. Получается, что и от евреев на свете  бывает
польза.
   Нет, оборвал он себя. Совсем не это должно получаться. Получается  совсем
другое. Идея нуждается в мучениках, требует полива  и  удобрения.  Кровью  и
прахом... И чем величественнее идея, тем больших жертв она должна требовать.
   Гитлер это хорошо понимал, но он был псих и сифилитик и, естественно, все
изгадил и испортил со своими вечными истериками и дурацкой челкой.
   "Готт мит унс", - вспомнил Виктор. Так они писали на  пряжках  солдатских
ремней. "С нами бог". Вот тут-то они и просчитались.  Высоковато  занеслись.
Бог испокон веков был, есть и будет  с  русскими.  Бог  не  выдаст.  Виктор,
конечно, в диктаторы не метит. Нам бы свое дело делать  потихонечку,  мы  не
гордые. А из искры, как известно, возгорится пламя... Во  глубине  сибирских
руд. Во глубине сибирских руд недаром слышится кряхтенье.  Не  пропадет  ваш
скорбный труд - дерьмо пойдет на  удобренье.  Классика  бессмертна,  господа
жидомасоны. А В. Быков, хоть и не бессмертен, но пока что жив и ни в тюрьму,
ни на тот свет не собирается. Мы с вами еще споем. И съездим на рыбалку.
   Остаток дня он провел дома, никуда не выходя и  методично  напиваясь.  Он
крутил на стареньком проигрывателе пластинки Высоцкого и  на  всякий  случай
готовился к худшему, но  за  ним  все  не  приходили.  Иногда  он  вспоминал
Валентину Климову - ее длинные ноги никак не шли из головы,  сколько  он  ни
обзывал себя зоофилом и  извращенцем.  Он  решил  выждать  неделю,  а  потом
нанести вдовушке визит.
   В конце концов, женщина нуждается в утешении,  так  что  откладывать  это
дело  в  долгий  ящик  не  стоило.  И  потом,  там  ведь  остался  еще  один
полужидок...
   Эта идея настолько завладела  его  воображением,  что  он  открыл  вторую
бутылку водки, несмотря на то, что закуски в доме не осталось никакой,  если
не считать пресловутой плотвы, которая уже начала попахивать - он так  и  не
удосужился вынуть ее из ванны. Шатаясь, Быков  добрел  до  ванной,  выпустил
воду, выгреб проклятую рыбу и, не откладывая, выкинул в мусоропровод.
   К шести часам вечера он уже подпевал  Высоцкому  не  лишенным  приятности
голосом, а в восемь нацепил орден и долго чистил наган непослушными руками.
   Он так и уснул,  сидя  за  столом  и  уронив  голову  на  полуразобранный
револьвер, с куском промасленной ветоши в руке. Проснулся он в пять утра  от
того, что затекла спина, выключил на кухне  свет,  перебрался  на  топчан  и
проспал до половины одиннадцатого.
   Его разбудил орден, немилосердно впившийся в грудь своими  лучами.  Кроме
того, болела голова, во рту творилось черт знает что - смесь пустыни  Сахары
с солдатским нужником, и вдобавок не