е  молчаливых  деревьев,  быстро  терявших   свои
очертания в надвигавшихся сумерках.
   Илларион перевернул тело и увидел вонзившийся в грудь пружинный  нож.
Двенадцатисантиметровое лезвие вошло по самую рукоятку и застряло  между
ребрами.
   Илларион не стал его оттуда извлекать - зачем?
   - Эх ты, - грустно сказал он убитому, - недотыкомка безрукая...
   Он сноровисто обшарил карманы Санька, но обнаружил только  связку  из
трех ключей - по всей видимости, от квартиры.
   - На войне  как  на  войне,  приятель,  -  сказал  Илларион  Забродов
Александру Сивцову, лежавшему на спине с собственным  ножом  в  груди  и
смотревшему в темнеющее небо глазами, в которых собралась грязная вода.

Глава 15

   Званцев оставил свой "Мерседес" на людной  улице,  а  сам,  нырнув  в
неприметную  щель  между  двумя  строениями,  двинулся  наискосок  через
казавшиеся бесконечными  дворы,  обходя  детские  площадки  и  скопления
ржавых, милосердно скрытых разросшейся  зеленью  металлических  гаражей,
пролезая сквозь дыры в каких-то, неизвестно кем, когда и с  какой  целью
поставленных проволочных заборах и внимательно глядя под ноги то, что он
находился в  центре  громадного  мегаполиса,  не  гарантировало  его  от
неприятной возможности наступить на дерьмо.
   Вскоре  он  оказался  на  параллельной  улице,  подойдя  с   тыла   к
обветшалому пятиэтажному дому, построенному  в  середине  прошлого  века
каким-то оборотистым купцом.
   Дом, казалось, дрожал от старости и готов был обвалиться без  участия
строителей, которые уже положили на него глаз,  обнесли  его  забором  и
даже успели разобрать кровлю. Собственно, это был уже не дом,  а  только
его  остов,  окостеневший  труп,  тупо  пялившийся  на   приближавшегося
Званцева пустыми глазницами окон. Возле дома скучал покинутый гусеничный
механизм с увесистой чугунной  бабой  на  цепи.  Стрела  механизма  была
опущена вниз, и баба лежала на земле, тяжело завалившись  набок  в  куче
щебня и строительного мусора.  Подойдя  поближе,  Званцев  заметил,  что
часть дома уже снесена -  на  ее  месте  громоздились  неопрятные  груды
битого кирпича, гнилых досок и занозистой дранки.
   "Еще немного, и пришлось бы искать другое место", - подумал  Званцев,
легко проскальзывая между неплотно прикрытыми створками ворот,  закрытых
на огромный висячий замок.
   Легким шагом он пересек захламленную стройплощадку и вошел в  средний
из трех уцелевших подъездов. Внутри было  полутемно  и  неприятно  пахло
старым жильем.  Это  был  сложный  букет  запахов  съеденные  много  лет
навадщи,  такие  ядовитые,  что  их  вонь  намертво  въелась  в   стены,
давным-давно издохшие кошки, плесень, подвальная сырость и, конечно  же,
свежий, победительный смрад человеческих экскрементов, перекрывающий все
остальное.
   Осторожно ступая, он поднялся на третий этаж по  скрипучей  и  шаткой
деревянной лестнице, в которой местами не хватало ступенек - кое-где  по
одной, а между первым и вторым этажом - сразу трех подряд.
   До назначенной им встречи оставалось полчаса.
   Для верности следовало бы, конечно, явиться еще раньше - как  минимум
за час, но Званцев не верил в  то,  что  Лопатин  способен  на  активные
действия:   по   телефону   следователь   показался    ему    совершенно
деморализованным. Тем не менее, войдя в выбранную квартиру, он сразу  же
направился к ближайшему окну  и  осторожно  выглянул  наружу.  Все  было
спокойно: вокруг не было ни скопления милицейских машин, ни засевших  на
крышах снайперов, ни переодетых  оперативников,  которых  Званцев  давно
научился распознавать с первого взгляда, - и он  немного  расслабился  и
разжал сжимавшую рукоять пистолета  ладонь,  оставив  оружие  в  кармане
брюк.
   Он неторопливо покуривал, вполглаза наблюдая за улицей и уже  начиная
вчерне набрасывать план очередной операции:  дело  Лопатина  можно  было
считать закрытым. Оставались чисто  технические  мелочи,  которые  можно
было со спокойной душой передоверить исполнителям.
   В конце концов,  он  платит  этим  людям  именно  за  то,  чтобы  они
выполняли грязную работу, и платит неплохо.
   Докурив, он посмотрел на часы и перешел к окну, выходившему во  двор,
ставший теперь  строительной  площадкой.  Небольшая  квадратная  комната
когда-то была, по-видимому, спальней или детской. Скорее всего  детской,
равнодушно подумал Званцев, скользя безучастным взглядом  по  выцветшим,
вспучившимся, а кое-где и вовсе обвалившимся обоям с рисунком из полевых
цветов. Доски  пола  пронзительно  скрипели  и  опасно  прогибались  под
ногами, на них  было  полно  битого  стекла  и  обвалившейся  с  потолка
штукатурки. Подняв голову, Званцев увидел косые  квадратики  почерневшей
от времени и сырости дранки  и  по  достоинству  оценил  опасный  прогиб
провисшего потолка. В центре комнаты на витом  шнуре  болталась  ставшая
совершенно непрозрачной от пыли лампочка. Званцев зачем-то  привстал  на
цыпочки и толкнул ее  рукой.  Лампочка  закачалась,  как  маятник,  шнур
слегка заскрипел.
   Он подошел к окну и посмотрел вниз - как раз вовремя, чтобы  увидеть,
как между створками ворот протискивается невзрачный, лысоватый,  заметно
косолапящий человечишка в серых брюках и клетчатой  рубашке  с  коротким
рукавом - следователь прокуратуры Лопатин  собственной  персоной.  Левой
рукой он придерживал  зажатую  под  мышкой  картонную  папку  противного
грязно-фиолетового цвета, а в правой руке у него был большой  сине-белый
носовой платок, которым Константин Андреевич все время утирал лицо, шею,
лысину и даже грудь, хотя дневная жара уже спала, уступив место  мягкому
вечернему теплу.
   Званцев еще раз окинул эту нелепую фигуру  внимательным  взглядом  и,
убедившись, что папка при  Лопатине  имеется,  а  оружия,  наоборот,  не
видно, отошел от окна.
   Заняв заранее выбранную позицию, он стал ждать.
   Долго ждать не пришлось. Вскоре с лестницы донесся скрип  ступенек  и
неуверенные, осторожные шаги. Лопатин не опоздал, но  он  и  не  спешил,
прекрасно, по всей видимости, понимая, что сует голову прямиком в  пасть
тигру. Теперь, когда он в одиночку принес свою драгоценную папку в  этот
покинутый дом, его жизнь не стоила ломаного гроша, и он не мог  об  этом
не знать. "Страшная сила - давление обстоятельств, над  которыми  ты  не
властен, - без тени сочувствия подумал Званцев, стоя за дверью  кухни  с
пистолетом в руке. - Он ведь следователь, он отлично видит,  что  пропал
сам и утянул за собой на тот свет мальчишку,  но  все  равно  безропотно
подчиняется и делает все, что ему велят.  Прикажи  я  ему  сейчас  взять
папку в зубы и идти на руках -  пойдет.  Вернее,  попытается:  он  и  на
ногах-то держится не слишком твердо, какие уж тут руки..."
   Из глубины подсознания  опять  вынырнула  заманчивая  идея:  шлепнуть
Лопатина прямо здесь, не вступая в переговоры.  Рубить  узлы  -  значит,
рубить. Почему бы не начать сейчас?
   Причин для отрицательного  ответа  на  этот  вопрос  было  несколько.
Во-первых, следовало все же подстраховаться: Лопатин мог свалять  дурака
и принести не все или вовсе не то,  что  от  него  требовалось.  Он  мог
рассказать кому-нибудь о том, что происходит. Он мог, черт  его  возьми,
все-таки рискнуть и подстраховаться  сотней  различных  способов,  среди
которых могла оказаться парочка действенных. Званцев, конечно, вовсе  не
ждал от него такой прыти, но проверить все-таки не мешало.
   И потом, Званцеву очень не хотелось марать руки о мокрое дело.  Пусть
это сделает кто-нибудь из его подчиненных - плевать, что по его приказу,
но не сам. Тот, кто это сделает, не станет болтать  языком  хотя  бы  из
соображений личной безопасности. Если бы Званцев, поддавшись  искушению,
спустил курок самолично, то все, кто знал о его  предстоящей  встрече  с
Лопатиным, получили бы над ним некую, пусть  призрачную,  эфемерную,  но
власть. Например, Санек. Дать ему конец петли, наброшенной на свою  шею,
- это же подумать страшно!
   Вякнуть не успеешь, как от тебя мокрого места не останется, а в твоем
кресле будет сидеть этот железнозубый урод. А то, что он там надолго  не
задержится, утешает слабо - ему, Званцеву, будет уже все равно.
   Лопатин наконец добрался до третьего этажа, потоптался  на  площадке,
решая, по всей видимости, в какую дверь сунуться, и нерешительно вступил
в прихожую - Званцев услышал,  как  завизжали  под  его  ногами  шальные
половицы.
   - ..Твою мать, - сказал Лопатин. - Берлога.
   - Стоять, - сказал из кухни  Званцев.  Половицы  мгновенно  перестали
скрипеть. - Повернитесь лицом к выходу.
   Половицы скрипнули и замолчали опять. Званцев осторожно  выглянул  из
кухни и убедился в том, что Лопатин послушно стоит, повернувшись лицом к
двери, и даже перестал вытираться. Званцеву почудилось даже,  что  он  и
дышать перестал, но это было не настолько важно, чтобы проверять.
   - Положите папку на пол, - скомандовал он.
   - Где мой сын? - не оборачиваясь, спросил Лопатин.
   - Положи папку на пол, мудак, - железным голосом повторил  Званцев  и
передернул затвор пистолета.
   Лопатин заметно вздрогнул и, медленно согнувшись,  положил  папку  на
грязный пол. Для этого ему пришлось почти присесть.  Было  невооруженным
глазом видно, что физическими упражнениями следователь Лопатин  себя  не
изнуряет.
   - Где мой сын? - разогнувшись, повторил он с тупым упорством  заевшей
пластинки.
   - Что ты заладил как попугай: где мой сын, где мой сын? - раздраженно
ответил Званцев. - Ну-ка, сделай пять  шагов  вперед!  До  пяти  считать
умеешь? Пошел!
   Лопатин неохотно отошел от папки, ожидая, как видно, пули в затылок.
   - Если с ним что-нибудь случится, я  вас  уничтожу,  -  сухим  ломким
голосом сказал он.
   - Что-то не верится, - рассеянно сказал  Званцев,  быстро  подходя  к
папке и беря ее в свободную руку. - Впрочем, кто тебя знает...
   Пятясь, он вернулся к дверям  кухни,  прислонился  спиной  к  косяку,
задрал кверху левое колено и, неловко орудуя одной рукой, раскрыл на нем
папку.
   - Так, - сказал он, - ага.., ага... Черт,  и  вот  это  ты  называешь
материалами следствия? Милый, да если бы ты мне как следует заплатил,  я
бы снабдил тебя такими материалами... А это -  пшик,  и  больше  ничего.
Хотя при умелом использовании лет  пять-семь  строгого  режима  из  этой
макулатуры выжать можно... Честно говоря, я и этого от тебя  не  ожидал.
Хвалю, удивил. Да здесь все ли?
   - Все, - сказал Лопатин. - Отдай ребенка.
   - Лопатин, - проникновенно сказал Званцев, - не строй из себя идиота,
Лопатин. Ты ведь знал, на что шел.
   Не надоедай мне,  Лопатин,  иначе  я  вышибу  из  тебя  твои  вонючие
прокурорские мозги. Ты меня понял?
   - У нас была договоренность, - не  сдавался  следователь.  -  Я  свою
часть уговора выполнил. Ваш Агапов может продолжать красть  и  торговать
страной сколько влезет. Теперь ваша очередь. Где ребенок?
   - Ребенок твой в полной безопасности, - уверил его Званцев.  -  Более
того,  он  сейчас   находится   в   гораздо   более   цивилизованных   и
комфортабельных условиях, чем в твоей норе. С ним все будет хорошо, если
ты не станешь рыпаться и немного потерпишь. Считай, что он в  пионерском
лагере - воздух, солнце, река.., чем плохо? Или, к примеру, у бабушки...
Отдохнет, окрепнет, да и ты оклемаешься  маленько.  А  мы  тем  временем
убедимся, что папочка эта - не фуфло, посмотрим, что да как... В  общем,
рассчитывай недельки на две, а то и на все  три.  И  не  вздумай  валять
дурака, Лопатин! За тобой будут наблюдать, и не дай тебе бог хоть словом
обмолвиться... Ты меня понял?
   - Понял, - сказал Лопатин. - Какая же ты сволочь... А  что  я  скажу,
если меня о нем спросят?
   - Ну,  дружок,  -  рассмеялся  Званцев,  -  это  уже  твои  проблемы.
Сообразишь что-нибудь. У тебя же высшее юридическое образование!
   - Я должен поговорить с сыном,  -  по-прежнему  стоя  спиной,  сказал
Лопатин.
   - Законное желание, - согласился Званцев. - Иди домой и  жди  звонка.
Все, будь здоров. Шагай.
   Лопатин шагнул вперед и сделал наконец то, на что по крупицам собирал
мужество на протяжении всего разговора, - резко обернулся, чтобы увидеть
лицо своего мучителя. Но  длинная,  полуразрушенная  прихожая  с  голыми
дверными  проемами   и   покоробившимися   полами   была   пуста,   даже
грязно-фиолетовой картонной папки не  было  в  ней,  словно  следователь
прокуратуры Лопатин видел сны наяву, а проще говоря - галлюцинировал.  А
что, подумал он, вполне возможно. Шел человек по улице, стало ему  плохо
- перегрелся там, или на нервной почве -  забрел  в  заброшенный  дом  и
увидел глюки... А теперь вот очухался. И хорошо.  И  ладно.  Очухался  -
можно и домой. Потихоньку, полегоньку...
   Сейчас пойду, сказал он себе. Вот только в кухню загляну -  интересно
все-таки, как люди жили.
   - Но-но, - с угрозой сказал знакомый  голос,  -  не  подглядывать!  Я
сказал - иди домой! Жить надоело?
   Константин Андреевич вздохнул, опустил плечи  и  вышел  из  квартиры,
косолапя сильнее обычного: галлюцинациями тут, похоже, и не пахло.
   Званцев послушал,  как  он  спускается  по  лестнице,  тяжело  скрипя
ступенями, и подошел к окну. Лопатин долго не  выходил,  и  Званцев  уже
начал было нервничать,  не  в  силах  понять,  как  следователю  удалось
проскочить незамеченным, но тут Лопатин появился, бредя не то чтобы  как
пьяный, но и не совсем как трезвый. Ни разу не оглянувшись,  он  пересек
стройплощадку, со второй попытки протиснулся  между  створками  ворот  и
скрылся из вида. Его клетчатая рубашка еще два или три раза мелькнула  в
просветах между кронами деревьев, прежде чем исчезнуть совсем.
   Званцев задумался: что он там делал, в подъезде?
   Нужду справлял? Плакал? Или, может быть, мину  закладывал?  Ступеньки
подпиливал, ямы-ловушки рыл? Да нет, решил Званцев. Все-таки,  наверное,
плакал. Есть такие мужики, случаются изредка: хлебом их  не  корми,  дай
уронить скупую мужскую слезу. Начинают с  малого  -  раз  в  десять  лет
приложит  платочек  к  глазам  на  похоронах  какого-нибудь  безвременно
усопшего, а потом, глядишь, пошло и поехало... Не люди,  а  слизь,  или,
выражаясь по-русски, сопли. Выродившаяся материя, гной.
   Ненавижу.
   Он плюнул - по-настоящему плюнул на пол, - закурил  и,  пристроившись
на подоконнике, еще раз перелистал содержимое папки. Да, подумал он. Да.
Это мы вовремя за него взялись. Еще немного, и остался бы я без спонсора
и работодателя, а то и пошел бы с ним по одному  делу...  Где  это  оно?
Ага, вот: страница дела номер семнадцать.., а также номер двадцать  два,
двадцать пять и сорок три. Много он про  меня  накопал,  стервец!  Ну  с
этим,  кажется,  все.  Можно  звонить  Саньку,  пусть   кончает   пацана
по-тихому. А там и до папаши доберемся.
   Да, вспомнил он. Не забыть бы организовать  им  телефонный  разговор.
Пусть поговорят напоследок. Что же мы, не люди? Люди, да  к  тому  же  -
русские. А русский человек, как известно, отличается широтой натуры.
   Он  захлопнул  папку,  сунул  ее  под  мышку  и   легко   сбежал   по
рассыпающейся под ногами лестнице на первый этаж, еще  не  зная,  что  в
этом  деле  появились  некоторые   новые   обстоятельства,   существенно
изменившие расстановку сил.

***

   Когда на столе в приемной зазвонил телефон, секретарша  Званцева  Оля
по   кличке   Чучмечка   совершала    ежедневный    ритуал,    неизменно
сопутствовавший окончанию рабочего дня. Ритуал был  довольно  сложным  и
состоял  из  множества  действий,  совершаемых  в  строго  установленной
последовательности. Собственно, эта последовательность не была столь  уж
обязательной, но Оля во всем любила порядок, который в ее личной системе
ценностей стоял на третьем месте после насилия и секса.
   Для  начала  она  отперла  своим  ключом  кабинет  шефа,   проверила,
отключены ли электроприборы и не пришло ли чего-нибудь по  факсу,  затем
до блеска протерла крышку званцевского стола,  опорожнила  пепельницу  в
корзинку для бумаг, а корзинку - в мусорное ведро, которое  должна  была
вынести уборщица. Пепельницу она вымыла и до  скрипа  вытерла  вафельным
полотенцем, висевшим в личной умывальной  комнате  шефа  специально  для
этих целей. Она полила цветы, опустила жалюзи и расставила  видеокассеты
в алфавитном  порядке,  двигаясь  по  кабинету  с  плавной  и  экономной
точностью хорошо отлаженного автомата. Выполняя эти несложные  действия,
она ни о чем не думала, поскольку в данный момент в этом не было нужды.
   Заперев кабинет тремя поворотами ключа, Оля навела идеальный  порядок
на своем рабочем месте, вынула из стола и положила  в  сумочку  пистолет
Макарова, чтобы не пугать и не вводить в  искушение  уборщицу,  любившую
иногда сунуть нос куда не следует, опустила жалюзи в приемной и села  на
свое место, чтобы напоследок привести в порядок свою внешность,  которая
и без того была в идеальном порядке. Она как  раз  открыла  пудреницу  и
сняла колпачок с патрончика с губной помадой, когда зазвонил телефон.
   Оля не глядя протянула руку и нажала  пальчиком  на  клавишу  громкой
связи, тут же вернувшись к исполнению ритуала. Телефон неприятно хрюкнул
и немедленно закричал голосом Василька:
   - Алло!
   Недовольно поморщившись, Оля отложила в сторону пудреницу и патрончик
с помадой и, отыскав на корпусе телефона неприметный рычажок,  уменьшила
громкость.
   Только после этого он ответила"
   - Приемная Званцева слушает.
   Она узнала Василька, но слова "Приемная Званцева слушает"  тоже  были
частью ритуала и воспроизводились  автоматически,  как  при  нажатии  на
клавишу магнитофона. В данном случае ритуал был оправданным: такой ответ
помогал  сохранять  дистанцию  между  шефом  и  его  подчиненными,   ибо
общеизвестно, что кабинет шефа начинается с приемной.  Оля  ответила  бы
точно так же, даже если  бы  звонил  сам  Званцев:  она  была  идеальной
секретаршей и очень любила порядок.
   - Оля, это Василек, - проквакал телефон. - Шеф на месте?
   - Ты на часы смотрел? - прозвенела  Оля.  -  Шеф  давно  уехал  и  не
собирался сегодня возвращаться.
   - Блин, - с отчаянием в голосе сказал Василек. - Чего делать-то?  Где
Санек, ты не знаешь?
   - Санек? - переспросила Оля. Она была  доверенным  лицом  Званцева  и
знала, откуда звонит Василек и чем он там занят. Знала  она  и  то,  что
Санек давным-давно уехал домой, чтобы перевезти  мальчишку-заложника,  а
заодно и приставленного к нему  Василька  на  дачу  шефа.  Она  еще  раз
взглянула на табло определителя номера - нет, все точно, Василек до  сих
пор сидит на  квартире  у  Сивцова...  Ситуация  требовала  немедленного
осмысления, и ее холодный,  не  вполне  человеческий  мозг  заработал  в
полную силу, словно внезапно запущенный двигатель мощного бульдозера.  -
Санек? - повторила Оля. - А разве он не с тобой? Он уехал  полтора  часа
назад.
   - Куда? - с мукой в голосе спросил Василек. - Куда его черти понесли,
этого уголовника?
   - Домой, - ответила Оля. -  Черти  понесли  его  домой.  Он  что,  не
приезжал?
   -  Вот  козел,  -  почти  простонал  Василек,  и   Оля   с   растущим
беспокойством поняла, что  он  близок  к  панике.  Беспокойство  она  не
любила: оно причиняло ей дискомфорт,  и  потому  его  причину  следовало
устранить - чем быстрее, тем лучше.
   - Опять с бабами водку жрет, - продолжал Василек, - а я тут  за  него
расхлебывай. Пацан этот чертов орет как недорезанный,  соседи  в  стенку
молотят, и мент какой-то два раза приходил. Я как в глазок глянул - чуть
не обгадился, честное слово.
   - А ну,  тихо,  недоносок,  -  прозвенела  наемная  убийца  Чучмечка,
железной рукой перехватывая контроль над ситуацией. - По-моему,  ты  уже
обгадился, и далеко не "чуть". Что-то  случилось.  Мент  -  ерунда,  это
участковый. Санек же у нас условно-досрочный, вот он и проверяет...
   - Нашли, блин, куда пацана засунуть, - сказал Василек.
   - Не твоего ума дело... Кстати, что-то его не слышно?
   - Да я ему  пасть  л