бесконечно бегающий по кольцевой линии поезд метро, снова
помимо воли вернулась к исходной  точке.  Механически  двигая  помазком,
Сергей  Дмитриевич  невидящими   глазами   смотрелся   в   отражение   в
забрызганном зубной пастой зеркале и вспоминал, как все это случилось  в
самый первый раз.

***

   ...Дом стоял на самом краю микрорайона, и с двенадцатого этажа Сергей
Дмитриевич без труда мог наблюдать за жизнью  обитателей  обреченной  на
снос  деревушки,  в   огороды   которой   шестнадцатиэтажное   обиталище
вломилось, как ледокол в  береговой  припай.  Вокруг  дома  расстилалось
безбрежное море вздыбленной и исковерканной колесами и гусеницами  рыжей
глины, кое-где прорезанное жалкими полосками асфальта, проложенными, как
водится, совсем не там, где нужно, и потому имевшими заброшенный вид. На
рыжей  поверхности  глиняного  моря  белел  беспризорный  мусор,   среди
которого тихо ржавело забытое строителями железо и потихоньку  крошились
штабеля бетонных плит.
   В подъезде одуряюще пахло  побелкой,  масляной  краской  и  ацетоном.
Сквозь все эти запахи пробивался еще один, не слишком сильный, но весьма
откровенный запашок, в природе которого Сергей Дмитриевич не  сомневался
ни минуты: он сам  был  строителем  и  отлично  знал,  что  строительные
организации, как правило, не  утруждают  себя  возведением  на  объектах
таких архитектурных излишеств, как туалеты для рабочих.
   Возвращаясь с  работы,  он  с  головой  погружался  в  бурную  стихию
ремонта: Алла Петровна,  обычно  мягкая  и  иронично-веселая,  въехав  в
новенькую, с иголочки квартиру, казалось, напрочь утратила чувство юмора
и превратилась в хрестоматийного надсмотрщика за  рабами  -  не  хватало
разве что бича из воловьей кожи да шестизарядного  револьвера.  Впрочем,
себя она тоже не жалела, с лихвой восполняя недостаток денежных  средств
находчивостью  и  усердием,  так  что  через  каких-нибудь  две   недели
железобетонный  сарай,  оставленный  строителями  счастливым  новоселам,
совершенно преобразился.
   Соседи  Шинкаревых  тоже  не  теряли   времени   напрасно:   отовсюду
доносились утробный вой электродрелей, сводящий с ума  стук  молотков  и
потусторонние звуки, которые получаются, когда прямо у вас  над  головой
кто-то с натугой двигает по полу тяжелую мебель.
   Вскоре в  подъезде  появились  молодые  люди,  нагруженные  образцами
разноцветной винилис-кожи и плоскими чемоданчиками с  инструментом.  Они
звонили во  все  квартиры  подряд,  предлагая  свои  услуги,  и  подъезд
наполнился дробным перестуком молотков. Сергей Дмитриевич  был  вынужден
отказаться от обивки двери: после переезда и ремонта  в  карманах  гулял
ветер, а получка  ожидалась  еще  очень  нескоро.  Присутствовавшая  при
разговоре Алла Петровна  тяжело  вздохнула,  но  промолчала:  финансовое
положение семьи было ей известно не хуже, чем мужу, а в долг эти  ребята
не работали.
   Заперев дверь, Сергей  Дмитриевич  внутренне  съежился,  предчувствуя
недоброе. Такое случалось  редко,  не  чаще  двух-трех  раз  в  год,  но
все-таки случалось: Алла Петровна вдруг зацикливалась,  и  жизнь  Сергея
Дмитриевича превращалась в  кошмар.  В  последний  раз  причиной  такого
кошмара стала лисья шуба. Я понимаю, говорила Алла Петровна,  что  такая
вещь нам не по средствам.  Я  понимаю,  говорила  она,  что  ты  честный
человек, и очень это ценю, но неужели  я  не  заслуживаю  такой  мелочи?
Обидно,  говорила   она,   наблюдать,   как   восемнадцатилетние   шлюхи
увешиваются бриллиантами, наверчивают на себя песца и норку и разъезжают
из кабака в кабак на новеньких "порше". Мне не нужны песец и "порше",  с
ироничной улыбкой говорила Алла Петровна, я не шлюха, и готовлю я лучше,
чем повара в дорогих ресторанах, но, между прочим, зима  на  носу,  и  я
просто не могу восьмой год подряд приходить на работу в старом пальто. В
конце концов, там бывают приличные люди, и  я  устала  от  сочувственных
взглядов... По твоей милости, говорила она, я лишилась возможности иметь
детей, так почему бы не потратить часть сэкономленных на  них  денег  на
такой пустяк?
   Сергей Дмитриевич вздыхал и ежился. Разговор  о  детях,  которых  они
лишились по его милости, был, несомненно, ударом ниже пояса, но он ценил
откровенность жены, тем более, что во всем остальном Алла Петровна  была
права на все сто процентов.  Красивая  сорокалетняя  женщина,  хранившая
верность такому ничтожеству, как он, несомненно,  заслуживала  большего,
чем  потертое  зимнее  пальто  безнадежно  устаревшего  покроя,  и   он,
напрягшись, купил шубу. Помнится, в тот же вечер Алла Петровна  вошла  в
спальню, кутаясь в рыжий мех, и царственным жестом уронила шубу к ногам.
Оказалось, что под шубой на ней  не  было  ничего,  кроме  его  любимого
серебряного кулона и запаха его любимых духов...
   - Жаль, - сказала Алла Петровна, когда за обивщиками закрылась дверь,
и Сергей Дмитриевич понял. что не ошибся: кошмар начинался. Теперь,  она
будет неделю ходить вокруг да около, вздыхать и намекать, а потом попрет
напролом, как тяжелый танк.., а денег нет и не  предвидится.  Он  быстро
прикинул, сколько дней осталось до получки, и подавил вздох:  предстояло
прожить в аду не менее трех недель.
   На исходе второй недели Сергей Дмитриевич начал видеть винилис-кожу и
обойные  гвозди   во   сне.   Больше   всего   его   угнетала   какая-то
ненатуральность, надуманность ситуации; жена,  казалось,  помешалась  на
этой проклятой обивке. Она  не  могла  ждать,  она  хотела  обить  дверь
сейчас, немедленно, неделю назад. Шинкарев начал подумывать о том, чтобы
стащить рулон винилис-кожи с работы, но на складе, как на грех, искомого
материала не оказалось. Линолеума и плитки было сколько  угодно,  а  вот
винилис-кожа, словно по волшебству, вышла вся, до последнего клочка. "Не
боись, Митрич, - сказал ему вороватый кладовщик Соловьев, -  как  только
появится, я тебе сразу же капну". Сергей Дмитриевич  покивал  и  ушел  -
утешение было слабым.
   В субботу утром он проснулся, сразу же с тоской подумав  о  том,  что
сегодня выходной  и,  следовательно,  придется  целый  день  выслушивать
разговоры о винилис-коже и разнообразных способах обивки дверей. Вопреки
его ожиданиям, Алла Петровна не спешила атаковать.  Впрочем,  решил  он,
куда ей торопиться: впереди целых два дня...
   Умываясь,  он  с  некоторым  недоумением  обнаружил   на   подушечках
указательного  и  большого  пальцев   правой   руки   несколько   мелких
параллельных  порезов.  Это  выглядело  так,  словно  он  долго  вырезал
бритвенным лезвием какие-нибудь трафареты,  как  когда-то  в  армии,  во
время ночных бдений в Ленинской комнате. Он  попытался  припомнить,  где
ухитрился  порезаться,  и  не  смог:  он   давным-давно   не   занимался
оформительскими работами и, более того, был абсолютно уверен, что  вчера
вечером не было никаких порезов. Или все-таки были?
   Мало ли, где можно незаметно для себя порезать  пальцы...  Взялся  за
что-нибудь острое - например, за открытое окошко в  троллейбусе  или  за
край стекла на работе, - вот тебе и порезы...
   Это было логично, если не принимать в расчет  того,  что  всю  дорогу
домой он провисел в самом центре битком  набитого  салона,  цепляясь  за
поручень левой рукой, а на работе даже близко не подходил  ни  к  какому
стеклу.
   Может быть, дома? Он попытался восстановить в памяти  вечер,  но  тот
терялся в какой-то туманной дымке. Он  помнил,  что  на  ужин  были  его
любимые блинчики, а потом они с женой, кажется, смотрели  телевизор,  но
что именно смотрели, Сергей Дмитриевич припомнить не мог, не говоря  уже
о том, что было дальше.
   "Господи, - подумал он, - как же я вымотался!
   Скорее бы в отпуск! Буду лежать на диване и ничего  не  делать  целый
месяц, и пропади оно все пропадом! Надо же, до  чего  дожил:  ничего  не
помню!"
   Прихлебывая мелкими глотками утренний кофе и наслаждаясь  неожиданным
перерывом в боевых действиях, он вдруг услышал доносившиеся с лестничной
площадки возбужденные голоса. Разговаривало  несколько  человек,  и  тон
беседы все время повышался, но о чем идет речь, было не разобрать. Когда
собеседники перешли на крик, Сергей Дмитриевич  досадливо  поморщился  и
поставил, чашку на стол.
   - Черт знает что, - сказал он жене. - Ты все-таки права.  Как  только
получу деньги,  первым  делом  обобьем  дверь.  Орут,  как  на  ярмарке,
невозможно спокойно кофе выпить.
   - Правда, - согласилась жена, орудуя у плиты. - Что это  они,  как  с
цепи сорвались?
   - Пойду посмотрю, - решил Сергей Дмитриевич.
   -  Любопытной  Варваре  на  базаре  нос  оторвали,  -   рассмеявшись,
напомнила жена. - Сходи, сходи, мне тоже интересно,  да  боюсь,  котлеты
сгорят.
   Шаркая по линолеуму домашними шлепанцами, Сергей Дмитриевич  вышел  в
прихожую, открыл дверь и выглянул на площадку.
   На площадке было полно народу. Четыре  из  шести  выходивших  на  нее
дверей были распахнуты настежь, и  полуодетые  жильцы  что-то  оживленно
обсуждали, собравшись в центре площадки. Помимо соседей по этажу  Сергей
Дмитриевич  углядел  здесь  же  зловредную  бабку  Веронику  Ивановну  с
тринадцатого, нагруженную своеобычными авоськами  с  кефиром,  хлебом  и
пустыми бутылками. Старушенция была суеверной и всегда выходила из лифта
то на двенадцатом, то на четырнадцатом этаже,  избегая  нажимать  кнопку
своего. Она, как и следовало ожидать, разорялась больше  всех,  так  что
пронзительное старушечье  карканье  перекрывало  голоса  присутствующих,
мешая разобраться, в чем дело.
   Впрочем, Сергей Иванович понял,  что  к  чему,  очень  быстро.  Дверь
квартиры номер сто шестьдесят пять, расположенная как раз напротив и  до
сих пор остававшаяся закрытой, объяснила  ему  все  лучше  всяких  слов.
Новенькая темно-вишневая обивка  свисала  с  нее  неопрятными  клочьями,
беззастенчиво   выставляя   напоказ   белый   волокнистый   наполнитель.
Невооруженным глазом было видно, что кто-то основательно  поработал  над
ней бритвенным лезвием или очень острым ножом.
   - А, Серега! - возбужденно приветствовал  Шинкарева  сплошь  заросший
черным курчавым волосом Паша Иваницкий. - Ты видал, чего  делают,  суки!
Во всем подъезде двери пописали, говноеды!
   - С жиру бесятся, подонки, - авторитетно заявила  Анна  Яковлевна  из
сто семидесятой, возмущенно тряся всеми подбородками сразу.
   - Факт! - прорычал Иваницкий. - Поймать бы,  козлов,  и  шкуры  ихние
поганые заместо обивки к дверям приколотить!
   - Вот черт, - растерянно  сказал  Сергей  Дмитриевич.  У  него  вдруг
заныли порезанные пальцы. - А я, дурак, расстраивался, что не успел...
   - Да, - согласился Иваницкий, - тебе, брат, повезло.
   - А может, он  и  порезал,  -  вставила  свои  пять  копеек  карга  с
тринадцатого этажа. - Чтоб, значит, ни себе, ни людям.
   - Господь с вами, Вероника Ивановна, - пролепетал Сергей  Дмитриевич,
непринужденно засовывая правую руку в карман, - что вы такое говорите, в
самом деле...
   - Во дает старая кошелка! - восхищенно воскликнул Иваницкий. - Ты это
брось, Ивановна. Серега - наш человек.  Он  сам  строитель,  знает,  что
почем. Может, это ты ночью развлекалась? Сама же  вечно  жалуешься,  что
бессонница мучает...
   - Глаза твои бесстыжие!  -  заверещала  Вероника  Ивановна,  громыхая
стеклотарой,  и  пустилась  в  длинное  перечисление  недостатков   Паши
Иваницкого.
   Сергей Дмитриевич вздохнул и аккуратно прикрыл дверь.  Заперев  замок
на два оборота, он вынул из кармана правую руку и некоторое время  стоял
в  прихожей,  тупо  разглядывая  параллельные   неглубокие   порезы   на
подушечках пальцев и тихо радуясь тому, что не успел  пожаловаться  жене
на неизвестно откуда взявшуюся травму. Испуга  не  было  -  видимо,  его
время пока не приспело. Шинкарев просто не  мог  поверить  в  реальность
происходящего. Поверить можно  было  во  что  угодно:  в  самое  нелепое
совпадение, в полтергейст, в колдовство и гипноз, но не в  то,  что  он,
Сергей Дмитриевич Шинкарев, мог полночи перебегать на цыпочках  с  этажа
на этаж, кромсая обивку чужих дверей. "Совпадение, - решил он наконец. -
Это просто не может быть правдой, и значит, это - дурацкое совпадение.
   Порезаться  можно  было  где  угодно,  а  двери  полосуют  постоянно,
особенно в новых домах..."
   Он тихо вернулся на кухню и сел на любимое место у окна. Кофе остыл и
казался отвратительным на вкус.
   Сделав глоток, Сергей Дмитриевич раздраженно оттолкнул чашку.
   - Господи, - сказал он, - что за дрянь!
   - Твой любимый  сорт,  -  спокойно  ответила  жена.  -  Ну,  что  там
стряслось?
   - Какой-то идиот изрезал все  двери  в  подъезде,  -  ответил  Сергей
Дмитриевич, снова придвигая к себе чашку. Кофе не лез  в  горло,  но  он
решил, что не следует акцентировать  внимание  Аллы  Петровны  на  своем
дурном настроении.
   - Выходит, нам  повезло,  -  сказала  жена.  Она  по-прежнему  стояла
спиной, но Сергей Дмитриевич готов был поклясться, что Алла улыбается. -
Теперь у нас будет самая красивая дверь в подъезде.
   - Да, - согласился Шинкарев.
   - Кстати, - сказала Алла Петровна, -  куда  это  ты  ходил  ночью?  Я
проснулась, когда ты вставал, но почти сразу же уснула. Живот болел?
   - Да, - с вымученной улыбкой кивнул  Сергей  Дмитриевич,  -  скрутило
что-то. Думал, мозги через зад выйдут.
   - Сто раз тебе говорила: не пей сырой воды... В магазин сбегаешь?
   - Непременно, - ответил он.
   В магазин Сергей Дмитриевич  ходить  не  любил,  тем  более,  что  на
лестничной площадке все еще кипели страсти, но сидеть под проницательным
взглядом жены было еще хуже. Он быстро оделся, сунул в карман кошелек  и
вышел из дома. Всю дорогу до универсама Шинкарев уверял себя в том,  что
оказался жертвой сумасшедшего совпадения,  и  весьма  в  этом  преуспел.
Настроение стало понемногу подниматься и было вполне безоблачным до  тех
самых пор, пока он, уже стоя в очереди в кассу, не  полез  в  карман  за
кошельком.  Кроме  кошелька,  в  кармане  было  еще  что-то,  и   Сергей
Дмитриевич почти не  удивился,  когда  это  "что-то"  оказалось  початой
пачкой бритвенных лезвий "жиллет"...

***

   Сергей Дмитриевич вынул из пачки новое лезвие и вставил его в станок.
Зря я это, подумал он, снимая со щеки полоску пены и ополаскивая  бритву
под струей горячей воды. Зря  я  ворошу  старое.  Все  равно  ничего  не
изменишь и не поправишь, да  и  дело,  увы,  не  только  в  искромсанных
дверях...
   Осененный внезапно мелькнувшей мыслью, он положил станок на полочку и
внимательно осмотрел руки: все-таки это  был  первый  случай  за  два  с
половиной месяца.., первый случай на новом месте. Может  быть,  и  здесь
все начинается так же, как там?
   Руки были как руки - ни  порезов,  ни  царапин.  -Возобновив  бритье,
Сергей Дмитриевич легонько пожал  плечами:  в  конце  концов,  будь  что
будет.., как говаривали в старину, двум смертям не бывать,  а  одной  не
миновать.
   Он бодрился,  все  еще  надеясь,  что  амнезия  вызвана  элементарным
похмельем. Честно говоря, такой грех за ним  водился:  он  частенько  не
успевал уследить за собой и превышал обычную норму,  которая  составляла
ровно стакан, не больше и  не  меньше.  Проколы  случались  с  ним,  как
правило, в компании, когда веселый самозванный тамада наполнял рюмку  за
рюмкой под дружеский безответственный треп, и кончалось  все  это,  тоже
как правило,  дикими  выходками,  о  которых  наутро  хулигана  подробно
информировала жена или кто-нибудь из друзей - сам он ничего не помнил  и
подолгу отказывался верить этим рассказам, полагая их гнусной клеветой и
вообще воспитательной работой. Закончилось все это тем, что он  выбросил
с балкона новенький телевизор и  пытался  выпрыгнуть  следом.  Друзья  и
знакомые, не успевшие спасти дорогостоящий прибор, успели спасти  Сергея
Дмитриевича, в буквальном  смысле  слова  схватив  за  штаны  и  не  дав
сигануть с двенадцатого этажа навстречу горевшим далеко  внизу  огонькам
умирающей деревни. Если верить  их  рассказам,  спасаемый  в  это  время
косноязычно и очень громко распевал что-то про полет  к  новым  мирам  и
поливал своих спасителей площадной бранью.
   Тот случай окончательно убедил Сергея Дмитриевича в том,  что  где-то
за темными кулисами его сознания прячется злобная, хитрая  и  совершенно
безмозглая тварь, берущая на себя управление его телом всякий  раз,  как
сам он по тем или иным причинам выпускал рычаги из ослабевших  рук.  Это
можно  было  объяснять  как  угодно:  усталостью,  долго   и   тщательно
подавляемым  недовольством,  которое  находило   выход   в   таких   вот
разрушительных вспышках, или просто дурной наследственностью, - но  суть
от этого не менялась: пить Сергею Дмитриевичу было категорически нельзя.
   Пить он бросил, и досадные происшествия прекратились совершенно.., до
тех пор, пока не произошел  случай  с  бритвенными  лезвиями.  Помнится,
накануне того случая он не выпил ни капли, и именно  это  обстоятельство
напугало его больше всего: похоже было на то, что его чокнутого двойника
не удовлетворяло такое положение вещей, и он нашел себе  новую  лазейку.
Вечером того  дня  он  улегся  в  постель  с  большой  опаской  и  долго
ворочался, сбивая под собой простыню, в надежде  уловить  момент,  когда
его второе я потянет на приключения В  конце  концов  он  уснул,  как  в
полынью провалился.  и  до  утра  вскрикивал  во  сне  от  мучивших  его
кошмаров.
   Утром, однако же, оказалось, что все в порядке, если не считать того,
что жена из-за его метаний не спала всю  ночь  и  потом  сутки  мучилась
жестокой мигренью.
   Кошмары постепенно прекратились, и жизнь вошла в обычную  колею.  Так
прошел месяц, а потом,  как  гром  с  ясного  неба,  грянула  история  с
Барсиком.
   Барсик был, разумеется, котом, причем не каким  попало,  а  роскошным
зверем персидской породы. Жил он у Иваницких  -  язык  не  поворачивался
сказать, что этот похожий на легкое облачко черепаховой  масти  красавец
кому-то принадлежал. Он именно жил - в смысле,  проживал,  -  у  соседей
Сергея Дмитриевича. Каким образом он к ним попал, было не  вполне  ясно,
но в том, что кот достался Иваницким бесплатно или, как любил выражаться
Паша,  на  халяву,  сомневаться  не  приходилось:  баснословно   дорогое
животное вело точно такой же образ жизни,  как  какой-нибудь  приблудный
Пушок или Васька, львиную долю своего времени проводя во дворе.
   Жена Паши Иваницкого Ольга была  женщиной  простой,  иначе  говоря  -
сугубо деревенской, и десять лет жизни в столице  так  и  не  смогли  до
конца вытравить из нее крепкую крестьянскую закваску. Одна мысль о  том,
что кот, пускай себе и очень породистый, может  справлять  свои  пахучие
делишки на территории ее квартиры, приводила Ольгу в  состояние  шумного
негодования,  и  потому  всякий  раз,  когда  Барсик  начинал  проявлять
беспокойство, дверь жилища Иваницких распахивалась, и черепахового перса
без церемоний выставляли на  площадку.  Барсик  ничего  не  имел  против
прогулок, но лифтом пользоваться не умел, а путь  с  двенадцатого  этажа
неблизкий, так что  сплошь  и  рядом  пушистый  красавец  оправлялся  по
дороге, а если быть точным, то прямо на коврике под  дверью  Шинкаревых.
Почему он облюбовал именно это место,  навсегда  осталось  загадкой,  но
шинкаревский коврик во  все  времена  года  источал  трудно  переносимое
благоухание, а сами супруги Шинкаревы  неоднократно  пачкали  подошвы  о
результаты Барсиковых прогулок.
   Жалобы и разбирательства, как водится, не  помогали:  Паша  Иваницкий
шумно извинялся, бил себя в волосатую грудь волосатым  кулаком  и  долго
объяснял, что кот - он и есть кот, а не собака и не морская  свинка,  и,
тем более, не человек. Ему же, гаду,  ни  хрена  не  объяснишь,  говорил
Паша, дыша перегаром. Он же, зверюга, все равно  сделает,  как  захочет.
Что же касается супруги Иваницкого, то она со второй фразы переходила на
крик, из которого следовало, что ес