блоню украли. Не пальму даже, а обыкновенную яблоню, что бы там ни плел про нее покойный Азизбеков. И не украли вовсе, а спилили - скорее всего, из чисто хулиганских побуждений. А что Беседина утверждает, будто пенек был не тот, так она, знаете ли, вам порасскажет. Всем известно, что у нее с покойным были какие-то шуры-муры... А пенька того больше нет.
     Выкорчевали и сожгли, потому что праздник, а пенек, сами понимаете, украшение очень даже сомнительное, особенно для столичного ботанического сада. Кто же мог подумать, что всемогущая, грозная и всеми нами глубоко уважаемая Петровка, 38 станет рассматривать этот несчастный пень в качестве главной улики? Неловко получилось, спору нет, но это же не по злому умыслу, а по неведению И полковник ушел. Вежливенько так распрощался и ушел, но где гарантия, что он не вернется?
     Александр Иванович деловито прошагал по сухому чистому асфальту стоянки и отпер дверцу своего "мерседеса".
     Из нагретого салона пахнуло застоявшейся жарой и смешанным запахом ванили и натуральной кожи На сверкающей темно-синей поверхности капота непристойно белел катышек воробьиного помета. Александр Иванович сквозь зубы отпустил нехорошее словцо, открыл багажник, отыскал там мягкую тряпицу и осторожно очистил капот от следов воробьиной жизнедеятельности. Вернув тряпку на место, он брезгливо вытер пальцы носовым платком, сел за руль и захлопнул дверцу.
     Из салона "мерседеса" мир выглядел совсем иначе. Он теперь был сам по себе, а Александр Иванович - сам по себе, отдельно и немного сверху. Александр Иванович водил это чудо немецкого автомобилестроения всего лишь третий день и все еще не мог привыкнуть к чувству свободы и комфорта, которое охватывало его всякий раз, стоило ему сесть за руль.
     Свобода и комфорт... Комфортабельная свобода - это ли не предел мечтаний для каждого нормального человека? Конечно, машина, пусть даже самая лучшая в мире, это еще не все.
     Но лиха беда начало! Главное, что фундамент для плодотворных деловых взаимоотношений уже заложен, и фундамент прочный. Кто бы мог подумать, что быть директором ботанического сада - не рынка, не грузового автопарка и не гиганта металлургической промышленности, а обыкновенного ботанического сада - так выгодно! Была яблонька, а стал "мерседес", и еще на бензин осталось, да и на многое другое...
     Было время, когда Александру Ивановичу казалось, что он безнадежно выпал из обоймы. Течение жизни - то бурное, то плавное - несло вперед Других, в то время как он оказался прибитым к берегу в тихой речной заводи, среди гниющих водорослей, мертвых ракушек и прочего речного мусора. Сделать карьеру оказалось не только сложно, но и бессмысленно.
     Что толку добиваться ученых степеней и постов, когда вокруг как мыльные пузыри лопаются гиганты промышленности, банки и солидные, всеми уважаемые фирмы? Но потом обстановка мало-помалу стабилизировалась, понятие "дефицит" кануло в Лету, вокруг стало очень много по-настоящему богатых людей, и люди эти наконец стали проявлять вполне прогнозируемый интерес к ботанике, так что пост, который после долгих усилий занял Александр Иванович, отныне сулил ему определенные материальные блага. Нужно было только уметь этими благами воспользоваться...
     "Ну, тут мне еще предстоит многому научиться, - самокритично подумал Александр Иванович, вставляя ключ в замок зажигания. - Всего-то раз попробовал и тут же чуть не засыпался. Что с того, что работал не я сам, а люди заказчика? Нужно было проверить, проконтролировать, чтобы все выглядело натурально. А я поверил этим амбалам на слово, и вот, пожалуйста, результат налицо - шум, скандал, полковники какие-то шастают... Ну да ничего, пошастают и перестанут. Зацепиться им не за что, а Беседина пускай хоть лоб себе расшибет-"
     Он запустил двигатель и осторожно выехал со стоянки. Машина отменно слушалась руля, и шум мотора в салоне был практически не слышен. Это создавало ощущение стремительного и плавного полета над землей - ощущение, которым Александр Иванович еще не успел насладиться в полной мере.
     Раньше он водил "Москвич", доставшийся ему по наследству от тестя. Вспоминая свои тогдашние ощущения, Александр Иванович чувствовал себя калекой, у которого каким-то чудом за одну ночь выросли новые, абсолютно здоровые ноги. Процесс управления мощным, комфортабельным и абсолютно, идеально послушным автомобилем доставлял ему огромное наслаждение.
     Сидя за рулем этой машины, можно было забыть о любых проблемах, даже настоящих, не говоря уже о такой ерунде, как скандал, устроенный этой истеричкой Бесединой вокруг яблоневого пня.
     Выезжая из ворот, Александр Иванович небрежно кивнул охраннику. Все-таки мысли о яблоне Азизбекова не давали ему покоя. Да оно и немудрено! До сих пор Александра Ивановича Егорова ни разу не допрашивали милицейские полковники; его вообще ни разу не допрашивали, коли уж на то пошло.
     Такое потрясение за пару дней не забудешь...
     Егоров думал о том, что покупателя, наверное, следовало бы предупредить о повышенном интересе, который проявляла к его недавнему приобретению милиция. Пускай бы спрятал яблоню получше и не хвастался перед друзьями: вот, мол, что у меня есть! Но как его предупредить, если он не оставил даже номера телефона? Назвался покупатель Иваном Петровичем, причем было невооруженным глазом видно, что имечко это он выдумал прямо на ходу: пришла пора назвать себя, вот он и сказал первое, что подвернулось на язык. Ну и как его, такого, предупредить? И нужно ли это делать? Да пожалуй, и не нужно. Он отлично понимал, что делает, за что платит деньги, и чужим именем назвался явно неспроста. Да и вид у него был такой... Бывалый, одним словом.
     Додумав эту мысль до конца, Александр Иванович ощутил легкий укол необъяснимого беспокойства. Что-то было не так в его рассуждениях, имелся в них какой-то незаметный изъян, как будто в конце последнего предложения какого-нибудь научного реферата стояла не точка, а многоточие. Как будто хвостик какой-то торчал наружу из груды придуманных Александром Ивановичем успокаивающих доводов, и казалось, что, потянув за этот хвостик, можно вытащить на свет божий похороненное под ворохом пустых фраз зубастое чудище в полковничьих милицейских погонах. А может, и без погон, кто его знает?
     Но ни за какие хвостики Александр Иванович, естественно, тянуть не стал. Откровенно говоря, весь этот возникший на пустом месте детектив уже успел его изрядно утомить, и выдумывать себе новые страхи вдобавок к уже пережитым ему совершенно не хотелось. Кем бы ни был таинственный покупатель, заплативший огромные деньги за яблоню, волшебные качества которой вызывали у Егорова определенные сомнения, он исчез из жизни Александра Ивановича раз и навсегда. Пришел, заплатил деньги, получил свой товар и ушел в неизвестном направлении. И кто станет его искать, если никому доподлинно не известно, крали яблоню на самом деле или не крали?
     Вырвавшись на простор скоростного шоссе, Егоров плавно придавил педаль акселератора, с удовольствием чувствуя, как ускорение прижимает его тело к упругой спинке сиденья.
     Стрелка спидометра послушно, без рывков, поползла вверх, тревожные мысли разом выскочили из головы. Потом впереди загорелся желтый, почти сразу же сменившийся красным.
     Плотная колонна автомобилей разом, как по команде, зажгла рубиновые огни стоп-сигналов и стала замедлять ход. Александр Иванович тоже затормозил и полез в карман за сигаретами: он решил воспользоваться паузой, чтобы закурить.
     Прикуривать на ходу он пока не решался: машина непривычно легко слушалась руля, и отвлекаться от управления ею было опасно. Для начала следовало хорошенько освоиться за рулем этого скоростного чуда, а уж потом делать, что в голову взбредет: закуривать, промачивать горло, разговаривать по телефону или, к примеру, хватать за коленки молоденьких лаборанток, и все это на ходу, на огромной скорости, почти в полете...
     Когда машина окончательно остановилась, почти касаясь бампером переднего автомобиля, Александр Иванович чиркнул колесиком зажигалки. Этот негромкий звук послужил сигналом тому, кто прятался на заднем сиденье. Позади Егорова медленно и бесшумно поднялась какая-то темная фигура. В зеркале заднего вида отразилось бледное, ненормально худое лицо с выпирающими скулами и большими, далеко оттопыренными, хрящеватыми ушами. Водитель не заметил пассажира: дымя сигаретой и нетерпеливо барабаня пальцами по ободу рулевого колеса, он смотрел на рдевший красным огнем глаз светофора.
     Человек на заднем сиденье сделал короткое движение рукой. Александр Иванович вздрогнул, почувствовав болезненный укол в правое предплечье, попытался обернуться, но тут же расслабленно откинулся на спинку сиденья, неслышно ударившись затылком о мягкий кожаный подголовник. Он не проронил ни единого звука; глаза его по-прежнему были открыты, но смотрели они теперь не на светофор, а куда-то в сторону и больше не мигали.
     Пассажир спокойно распахнул заднюю дверцу и выбрался из машины. Небрежно захлопнув дверцу, он не спеша начал пробираться между прижатыми друг к другу капотами и багажниками замерших у перекрестка автомобилей. Тротуара он достиг в тот самый момент, когда на светофоре зажегся желтый сигнал. Железная река зарычала, чадя сотнями выхлопных труб, и медленно двинулась вперед. Это напоминало начало диковинного разноцветного ледохода, и, как во время ледохода, где-то ближе к середине реки вдруг возник затор. Протяжно и раздраженно заныли сигналы, разноголосый вой множился и рос, а потом вдруг оборвался, будто обрезанный ножом.
     Пассажир Егорова, о котором тот так и не узнал, дошел до ближайшей подворотни и только тогда обернулся. Железная река плыла, сверкая солнечными бликами, рыча и отравляя воздух, а почти посередине этого пестрого потока, как камень на стремнине, торчал темно-синий "мерседес" с мертвым водителем за рулем.
     Хрящеухий убийца закурил сигарету без фильтра, сделал несколько жадных, хищных затяжек, бросил длинный окурок на пыльный асфальт, повернулся спиной к шоссе и вразвалочку зашагал прочь через дворы. Проходя мимо кучки сметенного дворниками мусора, он вынул из кармана и бросил на землю использованный одноразовый шприц. Потом, спохватившись, вынул из кармана телефон, позвонил Алфавиту и сообщил, что все в порядке.
     Минут через десять возле мешавшего движению синего "мерседеса" остановился милицейский "форд". Дорожный инспектор с недовольным лицом постучал согнутым пальцем в стекло водительской дверцы, но водитель даже не повернул голову на стук. Тогда старшина открыл дверцу, просунул голову в салон, взял водителя за плечо и встряхнул. Голова Егорова медленно перекатилась по подголовнику, повернувшись к гаишнику лицом. Тот заглянул в пустые, широко открытые глаза, выпрямился, вернулся к своей машине и сказал напарнику:
     - Готов. Вызывай "скорую" и эвакуатор.

Глава седьмая

     Сумерки сгущались мучительно медленно, с доводящей до безумия неторопливостью. Над ухом звенели вышедшие на тропу войны комары - едва ли не первые в этом году, - от воды все ощутимее тянуло прохладой. Внизу журчал ручей, под невысоким песчаным обрывом, узкие листья ив тихонько шелестели под порывами легкого ветерка. Ветерок приносил откуда-то волны нестерпимого смрада - очевидно, в кустах над ручьем разлагался труп какого-то животного. Кошки, например, а может быть, и собаки. Скорее всего, собаки, притом довольно крупной. Не может так вонять одна несчастная дохлая кошка! Чему в ней вонять-то?..
     Курить хотелось просто умопомрачительно - и чтобы отогнать комаров, и чтобы отбить вонь, и вообще... Короче, хотелось. Лукьянов привык относиться к своим желаниям бережно, с пониманием и очень не любил отказывать себе в мелких удовольствиях, но даже ему было понятно, что курить нельзя.
     Днем его могли обнаружить по дыму, а ночью - по тлеющему в темноте огоньку сигареты. Шансы на это были невелики, но они все-таки были, и Валерий сдерживал себя из последних сил. Помнится, он читал в каком-то романе про войну, что очень много людей погибло именно из-за закуренной не вовремя сигареты. Что же это был за роман такой? Чей? Ремарка, кажется. Да, точно, Ремарка, а вот какой именно роман, Валерий запамятовал. В свое время он отдал дань увлечению творчеством этого немецкого писателя; его многословное нытье казалось Валерию, как и многим молодым, не умудренным жизненным опытом людям, средоточием житейской мудрости и образчиком единственно приемлемой в наше время философии: все вокруг - дерьмо и дрянь, так давайте выпьем и трахнемся, пока живы. Возможно, это был упрощенный подход; скорее всего, Ремарк имел в виду что-то другое, описывая жизнь своего "потерянного поколения", но Валеру Лукьянова в ту пору подобные тонкости не интересовали. Ему тогда было приятно примерять на себя маску свойственного героям Ремарка разочарования в жизни, нравилось рисовать вокруг себя горький романтический ореол - если не в жизни, то хотя бы в воображении. И лишь теперь до него начало понемногу доходить, что никаких ореолов вокруг себя создавать не нужно.
     Ореол возникнет сам, когда ты пройдешь через ад и вернешься оттуда живым; и, к сожалению, когда это произойдет, тебя уже не будет интересовать, как ты выглядишь со стороны и что о тебе думают окружающие, особенно девушки. Плевать тебе будет и на девушек, и на ореолы, и вообще на все на свете - в точности, как одному из героев Ремарка. Получалось, что быть таким героем не очень-то приятно, но понял это Валера Лукьянов только после того, как в его жизни возникли настоящие, непридуманные трудности.
     Он длинно, тоскливо вздохнул, вынул из кармана сигареты и понюхал пачку. От запаха табака закружилась голова. Лукьянов стиснул зубы и заставил себя вернуть пачку в карман, утешаясь мыслью, что, когда все закончится, он первым делом выкурит сигарету или даже целых две - можно подряд, а можно одновременно. Правда, до этого момента еще нужно было дожить. Браться за дело раньше трех часов ночи, пожалуй, не следует - черт их знает, во сколько они там засыпают. Проворачивать подобные дела лучше всего перед рассветом: во-первых, это время самого крепкого сна, а во-вторых, меньше риска свернуть себе шею в кромешной ночной темноте.
     Валерий посмотрел на часы. Было только начало десятого, и он подумал, что зря, наверное, притащился сюда так рано.
     Впрочем, добираться ему пришлось на попутках, а при таком способе передвижения лучше иметь солидный запас времени.
     Да и кто бы рискнул посадить его к себе в машину на ночь глядя? И потом, ночью, впотьмах, он наверняка заблудился бы в лесу и плутал бы там до утра, а утром вышел бы не сюда, а на какую-нибудь подмосковную ферму...
     За ручьем, в черных ивовых зарослях, смутно белел кирпичный забор усадьбы Майкова. Где-то там, за этим забором, обретался сейчас папа Май со своими архаровцами - пил виски, жрал ветчину с шоколадом, смотрел порнуху по видео и хихикал, наверное, в кулак, вспоминая лоха Валеру, которого ему удалось так легко и непринужденно кинуть на приличную сумму. Конечно, хихикал! На его месте любой бы хихикал. Чего ж не похихикать, когда и работа сделана, и денежки остались при тебе, и тот, кого ты кинул, не может тебе отомстить...
     "Ну, это мы еще посмотрим, - подумал Лукьянов, - кто что может и кто чего не может. Жаль, но о деньгах, наверное, придется забыть. Зато хоть душу отведу..."
     Тут ему снова подумалось, что дело он затеял не только опасное и скорее всего бесполезное, но и довольно нечистоплотное. Недаром же у него язык не повернулся рассказать Сове и его суровому папахену о своих планах. Вряд ли они одобрили бы его затею. Сова по старой дружбе мог бы и промолчать, но вот родитель его наверняка сказал бы Валерию пару ласковых, а то и попытался бы помешать. Роскоши ссориться с этим старым хрычом Валерий Лукьянов себе позволить не мог: в конце концов, именно старший Савельев давал ему кров и еду. Поэтому из дома Савельевых он ушел тихо, не прощаясь, и очень надеялся, что по возвращении ему не станут сильно надоедать ненужными вопросами. Если оно будет, это возвращение...
     У него вдруг возникло почти непреодолимое желание махнуть рукой на свою детскую, в общем-то, месть, выбраться из этих вонючих кустов и, пока не поздно, вернуться к Сове.
     По большому счету у Совы Валерию жилось хорошо, особенно после того, как удалось договориться с председателем местного колхоза об обмене ненужного Лукьянову компьютера на очень нужный Савельевым списанный МТЗ. После завершения этой, с позволения сказать, сделки долг Валерия перед Совой был торжественно объявлен полностью погашенным, в ознаменование чего было выпито неимоверное количество крепчайшего самогона, который Савельев-старший собственноручно гнал у себя в сарае в свободное от полевых работ время. Самогон был хорош, и закуска была хороша, и вообще, жить и работать в хозяйстве Савельевых оказалось неожиданно хорошо, спокойно и, главное, прибыльно. Отец Совы платил Валерию очень неплохо и обещал, если все будет нормально, вскорости прибавить жалованье; тратиться в деревне было особенно не на что, и у Лукьянова впервые в жизни появилась вполне реальная возможность поднакопить деньжат.
     Но главное было даже не в этом. Только очутившись в деревне и выехав рано утром в поле за рулем старенького тарахтящего трактора, Валерий вдруг с полной и окончательной ясностью понял, как он устал от Москвы с ее шумом, гамом, бесконечной суетой, огромными расстояниями и странными, ни на что не похожими отношениями между людьми. Он как будто вернулся из далекого путешествия - даже не за семь морей, а, пожалуй, за семь планет. Здесь, в деревне, все было просто и понятно и не надо было подолгу ломать голову, чтобы понять, кто тебе друг, а кто - злейший враг. Работай побольше, пей поменьше, и все у тебя будет хорошо, и все ты со временем получишь - и деньги, и жилье, и машину, и уважение окружающих, и даже их зависть, если она так уж тебе необходима...
     Но обида оставалась. Днем о ней некогда было думать, но по вечерам обида возвращалась и жгла, как кислота.
     Именно как кислота, да-да...
     Валерий знал, что обида не пройдет сама по себе, и потому не стал откладывать дела в долгий ящик. В первый же выходной, который отец Совы предоставил ему посреди недели, он начал осуществлять свой план. Спешить, в принципе, было некуда, но Лукьянов понимал, что, чем дольше он станет тянуть, тем меньше шансов у него останется претворить свой замысел в жизнь. Рутина затянет - и махнешь на все рукой, а обида все равно останется и будет глодать по ночам всю жизнь, до самой смерти. Валерий знал, что злопамятен от природы, понимал, что это большой недостаток, но бороться с ним не собирался: гены пальцем не раздавишь, так что же ему теперь - вешаться?
     Пришедшее ему на ум сравнение обиды с кислотой понравилось Валерию, и он покосился на пузатую двадцатилитровую бутыль, горлышко которой высовывалось из-под клапана его рюкзака. Горлышко было пыльным, потому что бутыль долго стояла в гараже у Савельевых, прежде чем Валерий случайно на нее наткнулся. В бутыли был электролит, литров десять, а то и все двенадцать. Конечно, жидкость для аккумулятора - это не концентрированная кислота, железо ей не проесть, но вот штаны, к примеру, она прожигает в лучшем виде. А уж что она способна натворить, если вылить ее, скажем, под корни дерева, так про это даже подумать страшно...
     Именно это он и задумал: опорожнить пузатую стеклянную бутыль со своей жгучей обидой под корни кое-каких деревьев. Деревья, конечно, ни при чем, но такая уж их деревянная доля - погибать ради удовлетворения человеческих прихотей.
     Уже почти стемнело, и беленую кирпичную стену стало трудно отличить от черных кустов, а кусты - от неба. Комары куда-то исчезли - спать улеглись, что ли? - и стало по-настоящему прохладно, почти холодно. В отдалении шумело шоссе, в каком-то коттедже играла негромкая музыка, временами заглушаемая доносившимися с другой стороны азартными воплями телекомментатора - кто-то смотрел по телевизору футбол. Валерий остро позавидовал этому кому-то.