асов, где не  было  ни  одной
цифры, а только стрелки.
   "Денег  на  пару  чашек  кофе  у  меня  хватит.  Пойду,  потусуюсь  в
какой-нибудь кафешке или барчике, а потом вернусь".
   И она, развернувшись, перепрыгивая через лужи, через грязные  шумящие
ручьи выбралась из двора.
   "Будь ты неладен, папашка, только ботинки из-за тебя  перепачкала!  А
шузы классные, сто пятьдесят баксов  отдала.  Таких  ни  у  кого  нет  в
классе, только у меня, да еще у  Катьки  похожие.  Правда,  ее  -  сотку
стоят, а Катька врет, что двести. Я то цену  ее  шузам  знаю,  а  она  -
моим".
   Маша добралась до первого попавшегося барчика, но  что-то  он  ей  не
понравился. Слишком уж много было там  народа,  слишком  много  небритых
здоровенных парней в турецких  куртках,  от  которых,  как  знала  Маша,
пахнет сырой или даже мокрой кожей. Она нашла другой  барчик,  метрах  в
ста  пятидесяти  от  первого,  там  народу  было  поменьше.  Она  вошла,
осмотрелась.  Затем,  улучив  момент,  когда  мужчина  слез  с  высокого
табурета и направился в туалет, забралась на его место  и  постучала  по
барной стойке.
   Подошел бармен:
   - Вам чего?
   - Добрый вечер, - буркнула Маша. - Мне спички.
   - И все?
   - Еще кофе, - буркнула девушка и, вытащив из кармана  пачку  сигарет,
быстро прикурила.
   Когда мужчина в сером плаще вернулся с мокрыми руками из туалета, его
место оказалось занято. На табурете сидела худощавая девчонка.
   - Это... - начал мужчина.
   - Что это? - буркнула Маша. - Чего пристаешь?
   Я не съемная.
   - Место мое.
   - Твое место? Где табличка, папаша, что место это твое?
   - Какая табличка?
   - А, да ты колхозник, не знаешь,  что  табличку  надо  ставить,  мол,
пошел в туалет пописать, место не занимать.
   Мужик смутился. Такого он от девчонки-переростка не ожидал  услышать.
К тому же посетители уже обращали на них внимание.
   А Маша, чувствуя себя в центре внимания, раздухарилась еще больше.
   - Ходят такие... Маньяк ты, наверное, сексуальный!
   Девочку увидел, и с мокрыми руками к ней лезет. Руки  бы  вытер!  Или
тебе носовой платок дать? Своего, небось, нет.
   Мужик зло заворчал и сунул руки в  карманы.  Еще  пару  секунд,  пару
резких фраз, и он как цепной пес бросился бы на эту девчонку. Но  вокруг
захохотали.
   Поведение девчонки посетителям бара понравилось.
   - Платок покажи, батя, - послышался голос из угла. - Покажи!
   - Пошли вы все! Вот молодежь!
   Мужчина взял портфель, стоявший у высокого табурета,  сунул  его  под
мышку и быстро ретировался.
   - Где мой кофе? - громко, голосом победителя крикнула Маша.
   - Несу, несу, не кричи,  не  на  вокзале!  Это  там  можно  шуметь  и
выпендриваться, а здесь веди себя прилично.
   - Так я же  ничего,  просто  дед  ко  мне  клеиться  начал,  а  лысые
пескоструйщики не в моем вкусе.
   - Какие в твоем вкусе? - бармен подвинул чашку с дымящимся кофе.
   - Да вот такие, как ты, мне нравятся, в белых рубашках и с бабочками.
   - Ну, спасибо, - бармен подобрел, ив не ожидал услышать комплимент. -
Может, тебе сахару бросить?
   - С сахаром я не пью, - щелкнув языком, сказала Маша, - сахар - белая
смерть.
   - Колеса, извини, не подаю.
   - А мне колеса и не нужны, я не наркотка.
   - Но кофе - это наркотик, - напомнил бармен, - легкий, но наркотик.
   - А мне легкий и нужен,  надо  немного  возбудиться.  У  меня  сейчас
разговор готовится с моим папашкой, ой, какой не простой.
   - Успеха тебе. Он сюда придет, что ли?
   - Еще не хватало! Если б он сюда пришел, он бы здесь  все  разворотил
как бульдозер, мол, почему ребенку курить разрешаешь  и  коньяк  в  кофе
льешь.
   - Я тебе коньяк не лил.
   - Это мне понятно, что ты не лил. А он скажет!
   Тогда доказывай, что ты не лысый.
   Бармен понял, лучше прекратить любезничать с обозленной девчонкой.
   "Вот, стерва малолетняя! Злющая, как  змея  подколодная,  которой  на
хвост наступили. Фыркает, шипит, того и гляди, в бедро зубами вопьется!"
   Бармен взял сигарету, повертел ее  в  пальцах,  причем  повертел  так
ловко, как художник вертит карандаш, положил на  место.  Курить  ему  не
хотелось.
   А  Маша  пила  кофе.  Наконец  чашка  оказалась  пустой,  и  девчонка
перевернула ее вверх дном, а затем семь раз  звонко  щелкнула  пальцами.
Подняла  чашку  резко  и  принялась  рассматривать  черное  пятно  гущи,
образовавшееся на тарелочке. Она вертела  его  и  так,  и  этак,  силясь
понять, на что оно похоже.
   - Иди сюда, - позвала она бармена, - смотри, что это?
   - По-моему, гуща кофейная.
   - Я и без тебя знаю, что гуща кофейная. На что она похожа?
   - На клубок какой-то.
   - Какой еще клубок? Где ты видел клубок с ногами?
   - Тогда.., на паука.
   - На паука похоже. А ты знаешь, к чему паук?
   - Что я тебе, астролог или цыган, чтобы разгадывать твои ребусы?
   - Но ты,  как  профессиональный  бармен,  должен  делать  это  легко,
играючи.
   Бармен еще раз скосил глаза:
   - Паук, и все.
   - А медведя видишь?
   - Какого медведя?
   - Не белого, естественно, а бурого.  А  может,  и  гризли,  хрен  его
знает. Но я вижу медведя.
   - Где?
   Маша провела пальцем:
   - Вот он, из-за тебя все испортила. Точно, был медведь. Паук -  он  к
доброй вести, а медведь... Не знаю, к чему, но, наверное, к деньгам. Так
что из-за тебя я кучу денег потеряла.
   - Хочешь сказать, за кофе платить не станешь?
   - Нет, за кофе заплачу. За  удовольствие  платить  надо,  это  первая
заповедь.
   - Чья?
   - Моя, - сказала Маша.
   - А я думал...
   - Мне плевать, что ты думал, - Маша положила деньги, раздавила окурок
о смазанную кофейную кляксу, теперь уже напоминавшую только  клубок,  и,
легко спрыгнув с табурета, ушла из кафе.
   "Наверное, гость уже свалил, папашка один, вот тут  я  его  и  возьму
тепленького. Пусть раскошеливается, нечего жмотом быть. Ушел  из  семьи,
оставил дочь." пусть  теперь  подпитывает,  если  не  духовно,  то  хоть
финансово".
   Она вошла во двор мастерской. В окнах горел свет.
   Маша решила заглянуть, ушел ли гость. Мужчины сидели и, судя по  лицу
отца, было понятно, он изрядно пьян и не в духе. Одна бутылка виски  уже
стояла у ножки журнального столика, вторая на столе - пустая наполовину.
   "Вот бы вас сейчас ментам сдать, пьяниц  несчастных!  Но  они  только
уличных пьяниц забирают... Вроде бы  виски  вам  осталось  с  полбутылки
выпить, пойду еще чашку кофе опрокину, полюбезничаю с барменом.
   Парень он ничего, мне такие нравятся. Не наглый".
   На чашку  кофе  денег  еще  хватало.  Она  направилась  уже  знакомым
маршрутом и через дверь увидела, что ее место не занято.
   "Словно я табличку повесила: "Место не занимать, ушла  в  туалет!"  -
самодовольно подумала Маша.
   А в это время Леонид Хоботов согнул прут арматуры в скобу, сделав его
похожим на букву "Г", и стоял, опираясь на него, как на клюку.
   - Да врешь ты все, Леня, - говорил Штурмин, даже  не  оборачиваясь  к
Хоботову, - навыдумывал всякой ерунды. Поменьше газет читать надо.
   - Да точно я тебе говорю, это все про меня написано.
   - А может, про меня? У меня тоже руки сильные.
   - Нет, это не про тебя, про тебя еще напишут. Я их всех задушил.
   Штурмин засмеялся, по-детски, беззлобно. Наконец он понял, что крепче
Хоботова, хоть и начал раньше, смог-таки его перепить,  если  тот  несет
околесину.
   - Проспишься, тебе с утра стыдно  станет,  что  такой  хренотени  мне
наговорил. Нашел чем хвастаться, будто ты маньяк, людей душишь, и кресты
на затылках вырезаешь! - Штурмин наколол  на  вилку  холодную  телятину,
макнул ее в горчицу и, держа вилку в руке, как священник  держит  свечу,
сказал:
   - Все это бред, Леонид. Ни  одному  слову  твоему  не  верю.  Выдумки
творческого человека - вот что это.
   - Я говорю тебе, следующая заметка в газетах о тебе будет!
   Штурмин неторопливо повернулся. В голосе Хоботова  что-то  показалось
ему подозрительным - словно скульптор мгновенно протрезвел. Лев  Штурмин
посмотрел на кусочек мяса, неровно испачканный в горчицу.
   И в это время Хоботов бросился на него, держа прут как пику. Стальная
рифленая проволока, срезанная сваркой под углом, вошла Льву  Штурмину  в
левую сторону груди. Не  задев  сердце,  острие  вышло,  разорвав  ткань
пиджака, чуть выше диванного валика. Вилка застряла во рту Штурмина.
   Хоботов громко захохотал, прутом опрокидывая майора на  пол.  Штурмин
хрипел, силясь что-то сказать, а  Хоботов  уже  вцепился  ему  в  горло.
Единственное, что успел сделать Штурмин, так это ударить вилкой Хоботова
в плечо. Но что такое вилка по сравнению с сильными пальцами,  могучими,
как слесарные тиски, сошедшимися на шее!
   - Ну, что, теперь веришь? Веришь? - выкрикивал Хоботов.
   Глаза Штурмина закатились, язык вывалился изо рта. Он  несколько  раз
дернулся, наконец, замер.
   - Ну, вот, все. Я тебя задушил, я сильнее тебя!
   Хоботов бросился к окнам и задернул в  мастерской  все  шторы.  Затем
выдернул прут и обшарил у мертвого карманы. Он нашел портмоне, в котором
лежали деньги и документ с фотографией, с печатью.
   - Майор ГРУ? - Хоботов повертел головой, словно бы отгоняя назойливую
муху. - Ничего себе! А я-то  думал,  чего  ты  такой  здоровый.  Так  ты
оказывается, в самом деле убийца, профессиональный убийца!
   А я всего лишь любитель, и смог  тебя  завалить.  Мне  даже  работать
захотелось. Правда, с тобой  предстоит  развязаться  как  можно  скорее.
Дождаться ночи и вывезти отсюда. А завтра тебя найдут. Остался последний
росчерк.
   Хоботов взял нож, которым совсем недавно резал  мясо,  и  вырезал  на
затылке Штурмина большой крест.
   Крови  уже  натекло  изрядно,  и  Хоботову  пришлось  повозиться.  Он
завернул тело Штурмина в толстый  целлофан,  перевязал  веревкой,  затем
открыл яму, в которой хранилась глина, и подумал:
   "Черт, возни много - доставать, если я его туда  затолкаю,  весит  он
немало. Лучше, под стеллаж".
   Он вытащил пару скульптур и засунул мертвого  Штурмина  под  стеллаж.
Затем поставил скульптуры и задернул шторы. Протер шваброй пол.  Подошел
к столу и  выпил  несколько  глотков  виски.  А  затем  сбросил  свитер.
Оставшись в майке и джинсах, принялся  лепить.  Руки  стали  послушными,
пальцы не делали лишних движений, они приближали шедевр к завершению.
   "Ну, ну, еще немного", - шептал скульптор, когда дверь  открылась,  и
он краем глаза увидел на пороге дочь.
   - Тебе чего?
   - Привет, добрый вечер. Ты один?
   - Один.
   На столе стояли бутылки, два стакана.
   - Видишь, я работаю?
   - Вижу.
   Хоботов развернул станок так,  чтобы  дочь  не  видела,  над  чем  он
работает.
   - Тебе деньги нужны?
   - Ага, - сказала Маша.
   - Возьми в моем пиджаке, во внутреннем кармане.
   - Сколько можно взять?
   - Сколько совесть позволяет.
   Маша подошла, запустила руку  в  карман.  Там  было  триста  долларов
шестью купюрами по пятьдесят.
   - Если я половину возьму, не обидишься?
   - Возьми две сотни и проваливай, я работаю.
   - Слушаюсь, папа,  -  Маша  быстро  покинула  мастерскую,  удивившись
щедрости отца.
   "Даже не вспомнил, что несколько дней назад уже финансово  подпитывал
оставленную семью. Странный он какой-то, но, наверное, не от доброты.  А
может, денег у него куры не клюют, вот  и  дал.  Все  равно,  деньги  не
пахнут", - и Маша, перепрыгивая через лужи и ручьи, на этот раз не боясь
запачкать свои новые шузы, побежала к стоянке такси. Но тут же подумала:
   - Деньги-то надо обменять  на  российские,  деревянные,  родные,  так
сказать. Эх, была бы мелочь зеленая.., жаль,  не  стрельнула  у  него  и
рублей, дал бы точно. А что все деньги не взяла, это правильно. Возьми я
все, он наверняка запомнил бы, а так заработается, забудет  и  подумает,
что истратил. Глаза то у него сейчас, как у сумасшедшего, огнем горят  -
одержимый.
   После трех часов за полночь Хоботов неохотно бросил работу.
 
Глава 15 
 
   Полковник Уголовного розыска Владимир Петрович Сорокин вернулся домой
во втором часу ночи с сильнейшей головной болью. Жена и дети уже  спали.
Он тихо пробрался в квартиру, аппетита не было.
   "Да, надо выпить таблетку, и лучше но одну, а сразу две. Чертов Удав!
- запивая  таблетки  холодной  водой  из  стеклянного  графина,  подумал
полковник Сорокин. - Из-за тебя ни днем, ни ночью нет покоя. Экспертизы,
десятки версий, разговоры, встречи с психиатрами, проверка психлечебниц,
прогнозирование возможных  жертв  -  словом,  непрерывная,  бесконечная,
тяжелая работа. Надо выспаться.., хотя бы часов до восьми,  а  то  и  до
девяти".
   Владимир Петрович принял душ,  но  головная  боль  не  прошла,  виски
ломило, как после тяжелого похмелья.
   "Господи, да что это такое! Выпить еще воды? Может, и усну".
   Пришлось вернуться на кухню, включить электрочайник.  Затем  Владимир
Петрович выпил стакан кипяченой воды и тихо прошел в спальню.
   Жена приоткрыла глаза:
   - Чего так поздно? - задала она  избитый  будничный  вопрос,  которым
почти каждый день встречала мужа.
   - Чего, чего... Можно подумать, ты не знаешь?
   Спи, работы много.
   - Ox, и работа же у тебя!
   - Да, работа, - сказал муж, положил на прикроватную тумбочку телефон,
натянул до подбородка одеяло.
   Ему показалось, что в спальне жарко. Поднялся, приоткрыл форточку.
   - Холодно, - услышал он голос жены, раздраженный и злой.
   - Спи, спи.
   "Холодно ей, жарко, а у меня голова кругом идет".
   - Голова болит? - на этот раз участливо спросила жена.
   - Да.
   - Работа у тебя дурацкая, вот она у тебя и болит чуть  ли  не  каждый
день. Покажись врачу.
   - Я и без врача знаю от  чего:  сигареты,  кофе  и  никакого  отдыха,
никакой разгрузки.
   - Вот и покажись врачу, - жена повернулась на бок,  отворачиваясь  от
мужа. - И свет погаси.
   - Ага, - сказал Владимир Петрович, дергая шнурок настольной лампы.
   В спальне стало темно. Владимир Петрович еще некоторое  время  лежал,
глядя на белый потолок, расчерченный голубоватыми тенями.
   "Надо уснуть как можно скорее! - улыбнулся, - ну и дурацкий же  совет
я себе дал!"
   Головная боль понемногу начала проходить. И тут  же  в  голове  опять
начали бешено крутиться версии.
   "Нет-нет, не надо об этом  думать!  Не  надо!  -  сам  себе  приказал
полковник Сорокин. - Завтра будет день,  завтра  я  и  подумаю.  Кстати,
что-то давно Удав не преподносил сюрпризов. Давненько".
   У опытного сыщика проснулась уверенность, что в  ближайшие  несколько
дней должна появиться очередная жертва. Полковник и сам не  мог  понять,
чем обусловлено это предположение, ведь каких-то  явных  предпосылок  не
существовало. Но у  него  появилось  твердое  убеждение,  что  именно  в
ближайшие дни, возможно, в конце  недели,  появится  еще  один  труп  со
зловещим крестом на затылке.
   "Раз, два, раз, два..."
   Полковник попытался представить  быстро  бегущую  реку  с  кристально
чистой водой, натянутую как струна леску,  которая  эту  воду  режет,  и
крупную рыбу, серебристо поблескивающую боками в переливах  стремительно
изменчивой воды. Рыбу  надо  вытаскивать,  но,  как  назло,  забарахлила
катушка спиннинга - не проворачивается.
   - Черт побери, - уже засыпая, пробормотал  полковник  Сорокин,  -  да
крутись же ты, крутись!
   Катушка начала  вращаться,  леска  натянулась  еще  сильнее,  удилище
изогнулось, и тут же леска безжизненно провисла. Спиннинг стал легким, а
катушка закрутилась с бешеной скоростью.
   "Вот и все. Ушла. Ну, и, слава богу. Она была такая большая,  сильная
и красивая, что пусть себе плывет".
   А потом милицейскому полковнику стали сниться  камыши,  серые  облака
над рыжим жнивьем, птицы и вода  -  много  прозрачной  воды,  в  которой
отражаются камыши, небо, летающие птицы, и  в  глубине  воды  проносятся
стремительные, как торпеды, с темными спинами и острыми плавниками рыбы.
   Владимир  Петрович  Сорокин  в  высоких  рыбацких  сапогах  брел   по
вымоченной дождем траве, и на душе было легко. Бандиты, садисты, маньяки
остались в другом мире,  в  мире  людей,  "сложном,  жутком.  А  во  сне
струилась река, холодил чистый воздух, во всем царила ясность,  гармония
и умиротворение.
   "Дойду до излучины, - во сне решил Владимир Петрович, - и там,  возле
ивы, попытаюсь порыбачить.
   Там обязательно должна быть рыба, я ее поймаю, обязательно".
   Он перешел через маленький ручей, забрался на пригорок.  Трава  везде
была не примята,  лишь  за  его  спиной  вдоль  берега  извилистой  реки
оставался темноватый след. Вот и ивы, их серебристо-зеленые вершины  уже
показались над камышом.
   "Туда, туда, скорее! Что это такое? Какой странный звук... Что это за
птица? - во сне подумал Владимир Петрович. -  Никогда  такой  не  слышал
здесь, на реке. О, да это же не птица!" - и тут же  догадался,  что  это
звонит на  прикроватной  тумбочке  сотовый  телефон,  пищит  настойчиво,
требовательно и,  самое  главное,  абсолютно  безразлично  к  спящему  и
видящему прекрасные сны полковнику и его супруге.
   Не открывая глаз, Сорокин нащупал трубку, нажал кнопку и левой  рукой
дернул шнурок настольной лампы - в спальне было все еще темно.  На  часы
Владимир Петрович пока еще не посмотрел.
   - Алло, слушаю, - усталым голосом произнес он в трубку.
   - Владимир Петрович, вы?
   - А то кто же! Ты, Борщевский?
   - Я, Владимир Петрович.
   - Ну, чего там? Какого черта! - наконец Владимир  Петрович  разглядел
циферблат настенных часов.
   Было шесть с небольшим. В узкой щели между  шторами  чуть-чуть  серел
рассвет.
   - Владимир Петрович, у акведука обнаружили...
   - Обнаружили-таки?
   - То же, что и в прошлый раз.
   - В машине? - уже холодея, спросил полковник Сорокин.
   - Нет, не в машине, возле сугроба, внизу.
   - Возле сугроба.".
   - Да, в грязи. А лужа немного подмерзла.
   - Кто обнаружил?
   - Две женщины, на электричку спешили.
   - Задержали их? Откуда звонишь, Борщевский?
   - Я уже на месте, за вами выслал  машину.  Минуть  через  пять-восемь
будет у подъезда.
   - Хорошо.
   - Чего ж хорошего...
   - Бригада выехала?
   - Они уже на месте, разворачиваются.
   - Никого не подпускай, я выезжаю.
   - Есть, Владимир Петрович.
   - Чего ж хорошего, капитан, поспать не дали.  Лег  в  два,  а  сейчас
всего лишь шесть. Вот так всегда.
   Жена тоже проснулась, села на кровати.
   - Очень торопишься?
   - Да, очень, - сказал Владимир Петрович, кулаками  протирая  глаза  с
тяжеленными, словно свинцовыми, веками.
   Затем Сорокин тряхнул головой, сбрасывая дремоту, от которой никак не
мог избавиться.
   - Я тебе сейчас кофе приготовлю, Володя.
   - Приготовь. А я быстро умоюсь, да  немного  побреюсь.  Кстати,  дома
сигареты есть?
   - Есть. Я целый блок вчера купила.
   - Вот за это хвалю, молодец. Только тихо, детей не буди.
   - Хорошо.
   Детьми в их доме считались трое - двадцатипятилетний сын  с  женой  и
внуком, которому было три с половиной. Наспех выпив чашку крепкого  кофе
и даже не успев побриться, полковник сбежал с четвертого этажа во  двор,
где стояла черная "Волга". Он забрался на переднее сиденье.
   - Что, поспать не дали, Владимир  Петрович?  -  осведомился  дежурный
водитель.
   - Не дали, Витя, будь  они  неладны.  Прикончит.  бы  всех  бандитов,
вывезти их  куда-нибудь  в  карьер  и  засыпать  бульдозером  живьем.  И
сровнять, чтобы осталось ровное поле.
   - Много же вывозить придется, Владимир Петрович,  такого  карьера  не
найти.
   - Хватило бы, тысяч пять, Витя, вывезти бы, а тогда и другим стало бы
не повадно.
   - Сталин, Владимир Петрович, уже вывез поболей пяти тысяч, а толку?
   - Да, ты прав, наверное, парень, толку с этого мало.
   Профилактикой правонарушений заниматься надо, - как-то  вяло  ответил
полковник, понимая, что эти слова - всего лишь дежурная  фраза  и  ни  к
чему не обязывают. - Включи  мигалку  и  гони  поскорее,  хочу  приехать
пораньше.
   Машина   с   мигалкой   помчалась,   пересекая   Москву,   даже