м, преданным и недалеким.
   - Мне не очень нравится, что вы послали  туда  мальчишку,  -  отвечая  на
вопрос, о котором господин Набуки уже успел забыть, вдруг сказал  Сабуро.  -
Мне его почему-то жаль.
   - Тебе не было его жаль, когда ты предлагал списать на него  всех  убитых
на Окинаве янки, - тихо, чтобы не услышали туристы, сказал господин Набуки.
   - Тогда он был для меня просто именем. А  что  такое  имя  без  человека?
Пустой звук. Но вы приняли участие в его судьбе, и я увидел  в  нем  себя  -
такого, каким я был когда-то, очень давно. Ведь первого своего американца  я
тоже убил камнем. Правда, меня не поймали. Вы сами сказали, что  в  нем  жив
дух бусидо, и, присмотревшись повнимательнее, я понял, что это правда.
   - А мне казалось, что ты его недолюбливаешь, -  сказал  господин  Набуки.
Этот бесцельный разговор уже утомил его, но ему  стало  любопытно,  что  еще
скажет Сабуро.
   - Я был к нему суров, - согласился Сабуро. - Точно так же я был бы  суров
с собственным сыном, если бы он у меня был. Мне не нравится, как воспитывают
нынешних детей. Они не готовы встретить трудности лицом к лицу. Они даже  не
догадываются, что бывают  настоящие  трудности,  а  не  та  чепуха,  которая
считается теперь трудностями. Мне это не нравится - Я вижу, тебе  многое  не
нравится, - мягко сказал господин  Набуки.  Он  был  ошеломлен  упорством  и
жесткостью, с которыми обычно бессловесный Сабуро  вдруг  принялся  излагать
свои взгляды на жизнь. - Говори, Сабуро. Я же вижу,  что  тебе  хотелось  бы
высказаться, но ты почему-то ходишь вокруг да около. В чем дело?
   - Да, Набуки-сан, - сказал  Сабуро,  твердо  глядя  ему  в  лицо,  -  мне
действительно многое не нравится в последнее время. Я смело  говорю  вам  об
этом потому, что знаю: вы меня поймете.  Мы  многое  сделали  вместе,  через
многое прошли, и теперь мне кажется, что пора остановиться.  То,  что  мы  с
вами сделали в Нью-Йорке, - это чересчур, Набуки-сан. Такая страшная кара не
должна исходить от людей. Это дело богов, а мы с вами далеко не боги и  даже
не их посланцы.
   Господин Набуки слушал его, не веря собственным ушам.
   - Постой, - сказал он, немного оправившись, - я возражу тебе. Кто был тот
американский летчик, который сбросил бомбу? Кем были те, кто послал  его  на
это ужасное дело? Тогда погибли  не  десятки  тысяч,  Сабуро.  Там  остались
миллионы. Миллионы японцев! Так кем они были, эти янки, - богами?
   - Я отвечу, - сказал Сабуро. Странно, но напор господина Набуки ничуть не
смутил его - по крайней мере, внешне он  оставался  спокойным.  -  Они  были
самыми обыкновенными людьми. И я  думаю,  что  они  уже  много  лет  жестоко
страдают в аду за свои преступления. Это их личное дело. Мне не хотелось  бы
составить им компанию.
   Господин Набуки усмехнулся.
   - Похоже, ты считаешь, что мое место рядом с ними, - сказал он.
   - Я сказал, что мне не хотелось бы оказаться в их  компании,  -  возразил
Сабуро, - но я не говорил, что этого не будет.
   - Послушай меня, - сказал господин Набуки - Раз уж мы все равно ударились
в мистицизм, попробую объяснить это тебе так, как понимаю сам. Древние  боги
давно покинули плоскость земли, но они все еще наблюдают  за  нами.  Времена
изменились, Сабуро, и высшие силы теперь не действуют так  же  открыто,  как
раньше. Почему - кто знает? Им приходится прибегать к  помощи  слабых  людей
наподобие нас с тобой,  потому  что  при  виде  несправедливости  их  сердца
обливаются кровью так же, как наши.
   - Вы рассказываете мне сказки, как будто я ребенок, -  сказал  Сабуро.  -
Мне самому уже впору иметь внуков, Набуки-сан.
   - Ты первый заговорил о богах и демонах, - напомнил господин Набуки.
   - Но женщины, - сказал Сабуро, - дети... Прошу вас, Набуки-сан,  отзовите
Рю! Уже достаточно крови...
   - Достаточно ли? Откуда нам знать, что есть справедливость и  отмщение  в
глазах богов? Возможно, для них то, что мы  делаем,  это  только  начало,  и
кому-то придется Продолжить  наше  дело  после  того,  как  мы  умрем.  Мне,
например, кажется, что дело обстоит именно  так.  Можешь  считать,  что  это
поведал мне потусторонний голос, когда сегодня ночью я лежал без сна в своей
постели.
   Сабуро тяжело вздохнул, и тут оба совершенно неожиданно для себя заметили
приземистого толстяка в больших  очках,  пестрой  куртке  и  дурацкой  белой
панаме,  который  стоял  в  каком-нибудь  метре  от  них   и   разинув   рот
прислушивался к их разговору. Господин  Набуки  внутренне  содрогнулся:  как
глупо! Какая непростительная неосторожность! Сабуро едва заметно отшатнулся,
и его лицо на какое-то мгновение сделалось почти неотличимо похожим на морду
деревенской  лошади,  шарахнувшейся  от  внезапно  вылетевшего  из-за   угла
автомобиля.
   Турист,  поняв,  что  обнаружен,  тоже  заметно  испугался  и,   невнятно
пробормотав какие-то  извинения,  вознамерился  было  ретироваться  Господин
Набуки остановил его окликом.
   - Простите, господин, не могли бы вы нам помочь? -  сказал  он,  улыбаясь
так,  как  умел  улыбаться  только  господин  Набуки,  когда  это  было  ему
необходимо. Перед такой улыбкой не мог  устоять  никто,  и  турист  замер  в
нерешительности. - Видите ли, - продолжал господин Набуки, - у нас с  другом
вышел  отвлеченный  спор,   результаты   которого,   однако,   будут   иметь
определенные практические последствия. Дело в том, что я пишу книгу -  нечто
среднее  между   автобиографической   повестью,   историческим   романом   и
политическим детективом. Мой друг считает, что я ввожу в книгу слишком много
батальных  сцен  и  вообще..,  гм..,  крови.  Рассудить  нас  может   только
незаинтересованный человек.
   - Простите, - промямлил турист, натянуто улыбаясь  и  начиная  потихоньку
пятиться вдоль борта. - Простите еще раз мою нескромность,  я...  Я  был  бы
счастлив помочь, но, увы, я ровным счетом ничего  не  смыслю  в  литературе.
Признаться, я со школьной скамьи не прикасался к  книге.  Тысяча  извинений,
господа! Всего наилучшего  Блестя  линзами  очков  и  продолжая  через  силу
скалить в улыбке искусственные зубы, толстяк попятился еще дальше  и  быстро
затерялся в толпе.
   - Не спускай с него глаз, - глядя на  приближающийся  берег  и  почти  не
шевеля губами, сказал господин Набуки. - Не теряй его из виду ни на минуту и
постарайся убить прежде, чем он успеет  позвонить  в  полицию  или  хотя  бы
обсудить это странное происшествие с женой. Надеюсь, ты понимаешь,  что  это
необходимо, и не станешь умолять меня пощадить этот мешок с салом.
   - Конечно, Набуки-сан, - твердо сказал Сабуро. -  Я  все  сделаю.  Верьте
мне!
   Господин Набуки повернулся к нему, заглянул в лицо  и  молча  кивнул.  Он
знал, что Сабуро сдержит  свое  обещание,  потому  что  видел  его  глаза  -
окруженные  похожей  на  чешую  сеткой  морщин  холодные  немигающие   глаза
гигантской черепахи-убийцы.
   Через несколько минут катер мягко, почти без толчка, подвалил к замшелому
причалу. Заскрипели  о  скользкий  камень  желтые  резиновые  шары  кранцев,
стукнул спущенный на берег трап. По обе его стороны  стали  двое  российских
пограничников - хвала богам, автоматов при них не было. Паспортный  контроль
выглядел пустой формальностью. В отдалении,  укрывшись  в  тени  гигантского
покоробленного щита  с  наполовину  смытым  дождями  изображением  чрезмерно
мускулистой женщины в, платке и еще более мускулистого  мужчины  в  рыбацкой
шляпе, нетерпеливо переминалась с ноги на ногу кучка встречающих из местного
населения. Испитый мужчина, в тельняшке и брезентовых штанах,  но  почему-то
босиком, держал над головой плакат с надписью по-японски. "Добро пожаловать,
господин Набуки!" - гласила надпись. Плакат выцвел и покоробился едва ли  не
так же сильно, как фанерный щит с изображением рыбака и рыбачки, а в надпись
вкрались целых три ошибки, но господин Набуки уже привык и не обращал на это
внимания. Он видел этот плакат в каждый свой  приезд  на  Кунашир,  вот  уже
двенадцать лет подряд - время, за которое можно притерпеться к чему  угодно.
Мужчина, который держал плакат, заметно покачивался, так что было непонятно,
кто кому не дает упасть - он плакату или плакат ему. К этому господин Набуки
привык тоже, как и к  энтузиазму,  с  которым  его  соотечественники-туристы
принялись снимать живописную группу встречающих на фото- и  видеопленку.  По
прошествии двенадцати лет с момента первого визита в эти края  о  сюжетах  и
снимках, на которых была запечатлена радостная встреча  населением  Кунашира
своего единственного друга и благодетеля, господина  Набуки  Синдзабуро,  не
хотели слышать ни в одной японской газете, не говоря уже о телекомпаниях.
   Чуть поодаль от  кучки  бедно  одетых  аборигенов  стояла  другая  кучка,
поменьше и почище, состоявшая всего из трех человек:  представителя  местной
администрации (сам глава местной  администрации  не  прибыл,  чему  господин
Набуки был только рад, поскольку за двенадцать лет так и не смог убедить  ни
одного из занимавших этот пост достойных  мужей  в  том,  что  физически  не
способен выпить в один присест литр водки), начальника милиции  и  директора
местной школы. Все они были господину Набуки хорошо знакомы и воспринимались
им как неизбежное зло. Однако, вопреки обыкновению, сегодня на причале  было
не две, а целых три кучки встречающих. Третью, обособленную кучку  составлял
один-единственный человек. Был  он  загорелый,  среднего  роста,  с  военной
выправкой и в то же время весь какой-то расслабленный - не расхлябанный,  не
опустившийся" и не обвисший, а именно расслабленный. Такое умение  полностью
расслабляться, не теряя  при  этом  подтянутости  и  грациозности,  господин
Набуки встречал только у представителей семейства кошачьих да  еще  у  самых
прославленных мастеров каратэ и дзюдо. Одет этот странный абориген  -  да  и
абориген ли? - был очень просто и вместе с тем аккуратно.  На  его  выпуклой
груди, обтянутой линялой фуфайкой цвета хаки, висело две фотокамеры, на боку
болтался  объемистый  видавший   виды   фотографический   кофр,   в   уголке
насмешливого рта дымилась сигарета. На ногах у  незнакомца  были  далеко  не
новые, но вычищенные до блеска высокие армейские ботинки.
   Господин Набуки не  знал,  что  именно  привлекло  его  внимание  в  этом
человеке, до которого ему, в сущности,  не  было  никакого  дела.  Однако  у
незнакомца, похоже, имелось какое-то дело к господину  Набуки.  С  кажущейся
рассеянностью скользнув серыми глазами  по  толпе  выгружавшихся  на  причал
туристов, незнакомец мигом отыскал в ней господина Набуки и,  опередив  всех
встречающих, первым шагнул ему навстречу. На втором шаге он спохватился (или
только сделал вид, что спохватился), отлепил от нижней губы  окурок,  бросил
его на землю и придавил подошвой ботинка. После этого он,  широко  и  плавно
ступая, приблизился к господину Набуки и без предупреждения щелкнул затвором
своей  камеры.  Господин  Набуки  зажмурился  и  невольно  поднял  ладонь  в
запоздалой попытке защитить глаза от молнии фотовспышки.
   - Коннити-ва, Набуки-сан! - весело прокричал незнакомец и еще раз щелкнул
фотоаппаратом.
   Господин Набуки опустил ладонь и сквозь плавающие перед  глазами  цветные
пятна посмотрел на фотографа. Тот широко и радостно  улыбался  прямо  ему  в
лицо. Улыбка у него была  открытая,  белозубая  и  очень  располагающая,  но
господину Набуки от этой улыбки вдруг стало не по себе.  Он  сердито  поджал
губы, обогнул фотографа и, заранее протягивая для пожатия чопорно  сложенную
руку, двинулся навстречу представителям местной администрации.
   - Коннити-ва! - крикнул ему вслед веселый фотограф.
   Господину Набуки очень хотелось  обернуться  и  еще  раз  хорошенько  его
рассмотреть, но он сдержался, хотя это стоило ему больших усилий.
 
*** 
 
   Иларион Забродов надел на  объектив  старенького  "Никона"  пластмассовый
колпачок и застегнул потертый кожаный  футляр.  На  губах  у  него  все  еще
блуждала тень задумчивой улыбки, но  глаза,  которыми  он  смотрел  в  спину
удалявшемуся японцу, были внимательными и холодными.
   Забродов неплохо разбирался в людях и с первого взгляда понял, что  перед
ним - очень достойный противник. Сухое коричневое лицо с аккуратной щеточкой
седых усов, благородная седина на голове, осанка и, главное,  взгляд  -  все
это заставляло забыть о дурацкой красной ветровке  и  белых  кедах,  которые
делали господина Набуки неотличимым от толпы  туристов,  хлынувших  с  борта
прогулочного теплохода, чтобы осмотреться  на  местности,  которая,  как  им
казалось, должна была снова сделаться частью их родины. Но всякому,  у  кого
были глаза и желание обдумать увиденное,  сразу  же  становилось  ясно,  что
господин Набуки и  туризм  -  понятия  несовместимые.  У  таких  людей,  как
господин Набуки, просто не бывает времени на пассивные развлечения наподобие
туристических поездок или просмотра телевизионных сериалов.
   Иларион рассеянно нашарил  в  нагрудном  кармане  пачку,  двумя  пальцами
выудил  из  нее  сигарету  и  закурил,  прищуренными  глазами  наблюдая   за
церемонией торжественной встречи. Судя по тому, что никаких особенных  речей
и вообще излишнего ажиотажа вокруг приезда богатого и влиятельного японца не
наблюдалось, можно было сделать вывод,  что  господин  Набуки  наезжал  сюда
частенько.
   Представитель местной администрации с заученной сердечностью потряс  руку
гостя, улыбаясь так, как умеют  улыбаться  только  политики  нижнего  звена.
Директор школы смотрел на японца так, что казалось: будь у  него  хвост,  он
вилял бы им без остановки. Начальник милиции, худой и сутулый майор,  скалил
желтые лошадиные зубы и смотрел японцу прямо в рот, хотя тот пока не говорил
ничего заслуживающего внимания. Жиденькая толпа под выцветшим  транспарантом
полюбовалась  привычным  зрелищем  минуты  две,  от  силы  три,   и   начала
потихонечку рассасываться.
   Наконец высокий гость в сопровождении местных тузов направился к стоявшей
неподалеку машине. Собственно, машин  было  две  -  видавшая  виды  "тойота"
представительного черного цвета и милицейская "Волга" с мигалками на  крыше.
Пока господин Набуки и его пожилой спутник в точно такой  же,  как  у  него,
красной ветровке усаживались на заднее сиденье "тойоты",  начальник  милиции
подошел к машине сопровождения и, наклонившись к  открытому  окошку,  что-то
сказал.  Из  "Волги"  поспешно  выбрался  старший  лейтенант  и,   на   ходу
нахлобучивая парадную фуражку с орлом, неторопливо, с солидной  уверенностью
направился прямиком к Илариону.
   Представитель администрации уселся на "хозяйское" место рядом с водителем
"тойоты", майор погрузился в "Волгу", и короткая кавалькада тронулась, обдав
клубами белой пыли директора школы, которого по какой-то причине  начальство
не сочло нужным пригласить с собой. Иларион усмехнулся, краем глаза наблюдая
за приближением старшего лейтенанта.
   По мере того как расстояние между ними сокращалось, лицо милиционера  под
надвинутым козырьком фуражки  принимало  все  более  строгое  и  официальное
выражение, пока не стало напоминать бронзовую  физиономию  памятника  героям
революции. Правда, это сходство было весьма отдаленным: у героев революции -
точнее, у их памятников - никогда не было таких глупых физиономий.
   Когда милиционера отделяло от Забродова каких-нибудь пять-шесть метров, в
голову последнему пришла отличная идея. Он  быстро  расстегнул  чехол,  снял
колпачок с объектива и,  направив  камеру  на  старшего  лейтенанта,  дважды
щелкнул затвором. У него не  было  никакой  уверенности  в  том,  что  кадры
получатся, да это ему и не требовалось: психологический эффект был важнее.
   Эффект превзошел все ожидания. Старший  лейтенант  шарахнулся,  словно  в
него дважды  выпалили  из  полевой  гаубицы,  и  сделал  запоздалую  попытку
спрятаться за собственной растопыренной ладонью. Когда он понял, что опоздал
с мерами самозащиты, его физиономия позеленела от  злости,  и  он,  раздувая
ноздри, бросился к Илариону.
   - Вашу  камеру,  пожалуйста,  -  сказал  он,  делая  безуспешную  попытку
казаться вежливым. Это ему не удалось: слова были правильные, но  вот  голос
дрожал и срывался от с трудом подавляемого праведного гнева.
   - Пожалуйста, - Сказал Иларион, улыбаясь ему в лицо самой  оскорбительной
из своих улыбок. - Только сначала объясните, на каком  основании.  Если  это
обыск, у вас должен быть ордер. А если ограбление, вам придется достать свой
пистолет и попробовать отнять камеру силой. Но имейте в виду,  что  тогда  я
вас просто искалечу - в целях самозащиты, разумеется.
   Как и ожидал Иларион,  сочетание  насмешки  с  угрозой  не  охладило  пыл
старшего лейтенанта, а, наоборот, подхлестнуло его. Его необходимо было  как
следует завести, чтобы потом, когда придет  время,  он  побольнее  треснулся
своим каменным лбом о несокрушимый монолит простенькой  истины:  милицейские
погоны не всегда служат символом вседозволенности.
   - Ты мне еще поговори! - взревел старший лейтенант.  Иларион  поморщился:
этот тип был еще глупее, чем ему показалось вначале. -  Давно  на  нарах  не
ночевал? Если ты такой умный, я тебе быстро  срок  организую!  Камеру  сюда,
быстро!
   - Основание, - с улыбкой повторил Иларион, длинной струей выпуская в  его
сторону сигаретный дым.
   - Какое еще,  на  хрен,  основание!  Я  работник  милиции  и  имею  право
производить досмотр личных вещей подозрительных граждан.
   - Правильно, - сказал Иларион. - А я российский гражданин  и  имею  право
отказаться  от  досмотра  своих  личных  вещей,  тем  более   что   я   себе
подозрительным не кажусь. А вот ты кажешься. Дай тебе в руки камеру, а ты  с
ней либо убежишь, либо испортишь что-нибудь. Кто потом чинить будет?
   - Гражданин, е-н-ть, - презрительно передразнил его мент.  -  Сейчас  вот
вызову наряд, тогда посмотрим, какой ты гражданин!
   - Нормальный гражданин, - заверил его Иларион. - С документами, пропиской
и,  главное,  хорошей  физической  подготовкой.  Пока  твой  наряд  сюда  из
Южно-Курильска доберется, я тобой трижды подотрусь, и поминай как звали.
   - Мудак ты, а не гражданин, - внезапно успокаиваясь,  сказал  старлей.  -
Поминай как звали... И куда ж ты денешься, если не  секрет?  Вплавь  уйдешь,
недотыкомка" Предъявите документы! - закончил он официальным тоном.
   Иларион ничего не имел против. Момент истины настал, и нужно было  ковать
железо, пока горячо. Он полез в карман и протянул старшему  лейтенанту  свой
паспорт  и  журналистское  удостоверение.  Тот   хищно   цапнул   документы,
невнимательно перелистал паспорт и заглянул в удостоверение.
   - Специальный корреспондент газеты "Красная звезда", - сказал он,  впадая
в легкую задумчивость. Иларион знал, что это ненадолго, и ждал  продолжения.
- Ну и что? - сказал мент, что-то, по всей видимости, сообразив.  -  У  меня
нет никаких инструкций по  поводу  вашего  пребывания  на  Кунашире.  А  где
разрешение на въезд в погранзону?
   - Ах да, - сказал Иларион и снова полез в карман. - Прошу.
   Старший  лейтенант  бегло  просмотрел  протянутую  Забродовым  бумагу  и,
подумав еще немного, спросил:
   - А разрешение на проведение съемок?
   - Здесь нет военных объектов, - возразил Иларион, - зато  полно  японцев,
которые бродят по всему острову с фотоаппаратами и видеокамерами.  Я  что-то
не заметил,  чтобы  вы  спрашивали  у  них  какие-то  разрешения.  Это  что,
покушение на свободу слова? Такие вещи в  наше  время  непопулярны,  старший
лейтенант.
   -  Слушай,  парень,  не  нарывайся  на  неприятности,  -  сказал  старший
лейтенант, вертя в руках  документы  Илариона.  -  Ну  что  ты  уперся?  Мне
всего-то и надо, что  засветить  твою  пленку.  Приказ  у  меня,  понимаешь?
Начальник милиции приказал, что я могу поделать? Остров у нас маленький, мне
с майором еще служить и служить, поэтому  приказ  я  выполню:  деваться  мне
некуда, понял? И нечего лезть в бутылку