в кармане рукоять пистолета и со вздохом облегчения смежил веки.
   Сон навалился на него  сразу  -  плотный,  тяжелый,  без  сновидений.
Разбудил его осторожный,  вежливый  стук  в  окно.  Вздрогнув,  Кораблев
открыл глаза и  некоторое  время  пребывал  в  недоумении,  не  в  силах
сообразить, где он находится и почему глаза никак не желают  открываться
до конца. Стук повторился, и память скачком вернулась к  нему,  заставив
его сжаться от страха.
   Ему казалось, что он спал не более пяти минут, на деле же,  наверное,
прошло часов шесть - восемь.
   Машина совсем остыла, превратившись в холодильную  установку,  стекла
запотели от его дыхания, и сквозь них невозможно было  разглядеть  того,
кто вежливо, но настойчиво барабанил согнутым пальцем в стекло.
   Вдобавок ко всему опять пошел снег пополам с  дождем,  и  снаружи  по
стеклам  лениво  сползали  тяжелые  тающие  хлопья,  казавшиеся  отсюда,
изнутри, похожими на густые плевки.
   В стекло снова забарабанили. Кораблев  вдруг  ощутил  в  правой  руке
нагретую теплом его ладони рубчатую рукоятку пистолета,  и  это  придало
ему уверенности в себе. Он взял из кармана  на  дверце  сухую  тряпку  и
протер стекло слева от себя.
   За рябым от дождя стеклом смутно маячила какая-то скрюченная фигура в
блестящей от влаги кожаной куртке с поднятым воротником.  Фигура  делала
Кораблеву какие-то знаки, но чего хочет незнакомец,  Валерий  так  и  не
понял. Поодаль стояла забрызганная грязью пятидверная "нива", безуспешно
пытавшаяся притвориться крутым внедорожником,  о  чем  свидетельствовали
мощная защитная решетка, выступавшая из-под переднего бампера похожей на
челюсть морского окуня дугой, и масса  дополнительных  фар,  укрепленных
как на этой решетке, так и на специальной дуге над крышей.
   Вид автомобиля чем-то сильно не понравился Кораблеву -  видимо,  тем,
что "нива" словно невзначай загородила ему дорогу. Он покрепче стиснул в
кармане  пистолет,  большим  пальцем  сдвинул  флажок  предохранителя  и
опустил стекло.
   -  В  чем  дело?  -  неприветливо  спросил  он,   борясь   с   дурным
предчувствием. Впрочем, ему сразу же полегчало, как только он  разглядел
номерной знак "нивы", яснее всяких слов говоривший  о  том,  что  машина
местная.
   - Дорожный сбор, отец, - миролюбиво ответил худой, как жердь,  парень
в кожаной куртке, ежась от попадавших за воротник  капель.  -  Ну,  типа
страховки.
   - Не понял, - сказал Кораблев, который отлично  все  понял  и  теперь
тянул время, прикидывая, как ему поступить.
   - Не понял? - удивился парень. - Щас объясню.
   Ну, типа ты рулишь по нашему району с московскими номерами, а народ у
нас голодный, дикий народ... Врубаешься? Партизаны конкретные:  выскочат
из леса, разденут и обратно в лес ускочат,  и  никакая  ментовка  их  не
найдет. Кому это надо? Ты в обиде,  мы  в  напряге,  и  партизанам  этим
никакого удовольствия, потому как опять напьются до потери пульса, и все
дела...
   - Так напьются хотя бы, - заметил Кораблев, осторожно зевнув и тут же
поморщившись - зевать было больно.
   - Так они же и так напьются, -  объяснил  худой.  -  Их  же,  е-н-ть,
нагишом в барокамеру посади - через час бухие будут, так  что  им  бабки
отдавать никакого резона.
   - А что же делать? - тоном клинического дебила спросил Кораблев.
   Парень в кожанке нехорошо улыбнулся и покрутил головой с самым что ни
на есть обиженным выражением лица.
   - Ну, дядя, ты того.., даешь,  в  натуре.  Типа  не  понял,  да?  Под
дурачка, типа, закосил?
   - Типа, - сказал Кораблев. - Ладно, сколько?
   Парень опять покрутил головой.
   - Нет, ты все-таки  козел.  Не  зря  тебя  так  разрисовали.  Я  что,
милостыню у тебя прошу? Типа мне хавать нечего, спиногрызы дома  плачут,
да? Я тебе, мужик, защиту предлагаю, а ты  кочевряжишься,  как  муха  на
стекле: чего, зачем, сколько... За  конкретную  защиту  и  башлять  надо
конкретно. Это называется "крыша", врубаешься?
   - Врубаюсь, - сказал Кораблев. - Потому  и  спрашиваю,  сколько  тебе
надо, чтобы ты отстал. До  чего  страну  довели,  суки!  Ни  пройти,  ни
проехать, ни вздремнуть по-человечески. Шел бы ты на завод,  сынок.  Ну,
какой из тебя рэкетир? Смешно ведь.., типа. На, возьми сотку и отвали.
   Он левой рукой вынул из внутреннего кармана сто долларов и, зажав  их
между фалангами среднего и указательного пальцев,  небрежно  протянул  в
окно. Худой молча взял  деньги,  внимательно  осмотрел  купюру  со  всех
сторон  и,  глядя   в   лицо   Кораблеву   пустым   взглядом   маленьких
невыразительных глаз, сказал:
   - Фальшивые. Ты за кого нас держишь, фраер московский?
   Он  рванул  дверцу  на  себя.  Краем  глаза  Кораблев  заметил,   как
одновременно распахнулись все четыре  дверцы  стоявшей  впереди  "нивы",
выхватил из кармана пистолет  и  выстрелил  -  больше  он  не  собирался
терпеть побои от кого бы то ни было.
   По его расчетам, у него был неплохой шанс  выйти  из  этой  переделки
живым. Судя по расстоянию, отделявшему его "опель" от  "нивы"  бандитов,
он мог успеть запустить двигатель  и  прорваться  сквозь  заслон.  Кроме
того, все эти провинциальные стервятники  привыкли  к  легкой  добыче  и
могли просто отстать, удовлетворившись тем, что уже получили.
   Худой еще падал, держась обеими  руками  за  простреленный  живот,  а
Кораблев уже завел машину и дал  задний  ход.  Он  смотрел  назад  через
плечо, слегка  пригнув  голову  на  тот  маловероятный  случай,  если  у
кого-нибудь из бандитов окажется  при  себе  пистолет,  и  не  успел  ни
испугаться, ни хотя бы удивиться, когда по его машине  в  четыре  ствола
ударили из автоматов.
   Тело Кораблева конвульсивно  задергалось  под  градом  пуль.  "Опель"
несколько раз взревел, рывками двигаясь по обочине, въехал багажником  в
придорожные кусты и заглох. В наступившей тишине стало  слышно,  как  из
пробитого в нескольких местах радиатора с хлюпаньем вытекает охлаждающая
жидкость.
   Коренастый крепыш с  круглым  лицом  и  квадратным  затылком,  плавно
переходящим в широкие плечи, щелкнул предохранителем автомата  и  присел
над раненым.
   Худой повернул к нему посеревшее лицо.
   - Кабан, - хрипло пробормотал он. - Убил он меня, сука.
   - Лежи, лежи, - успокоил его коренастый. - Сейчас в больницу  поедем,
я только гляну, как там этот козел.  Грузите  его,  да  поосторожнее!  -
крикнул он своим товарищам.
   Подойдя к тяжело просевшему на простреленных шинах синему  "опелю"  с
начисто выбитым лобовым стеклом, Кабан заглянул в салон,  удовлетворенно
кивнул и сплюнул на землю.
   - Поехали домой, - сказал он остальным. - Время поджимает.
   Один из  автоматчиков,  не  церемонясь,  сорвал  с  "нивы"  фальшивые
номера, обнажив скрытые под ними  московские  регистрационные  знаки,  и
через несколько секунд возле синего "опеля" не осталось ни одного живого
человека.
 
Глава 12 
 
   Стук в дверь застиг Иллариона Забродова в тот момент, когда он, голый
по пояс и в закатанных  до  колен  старых  спортивных  шароварах,  ловко
орудовал пылесосом.
   Было начало восьмого вечера - не самое удобное время для того,  чтобы
затевать генеральную уборку. Честно говоря, Илларион и сам  был  не  рад
своей затее, но теперь, когда снятые  со  стеллажей  книги  громоздились
повсюду,  как  башни  и  бастионы  невиданной   бумажной   крепости,   а
драгоценные кувшины и вазы (некоторьм из них было по семьсот - восемьсот
лет) шатко балансировали на верхушках  этих  бастионов,  грозя  в  любой
момент свалиться и разлететься вдребезги, отступать было некуда.
   Такие приступы всеобъемлющей чистоплотности случались у Забродова  не
чаще одного раза в два-три  года  и  напоминали  стихийное  бедствие,  с
которым невозможно было бороться и которое можно было только  переждать.
Начинались они без какой бы то ни было системы, невзирая на время  суток
и степень занятости Иллариона, и заканчивались  всегда  гораздо  раньше,
чем Забродов успевал закончить уборку, так  что  наводить  окончательный
лоск ему, как правило, приходилось через силу, проклиная все на свете  и
в первую очередь себя.
   Сейчас приступ был в самом разгаре, и Забродова  переполнял  трудовой
энтузиазм. Он тщательнейшим образом протер стеллажи и убрал  скопившуюся
в недоступных прежде углах пыльную паутину, в которую никто  никогда  не
попадался и которую давно покинули даже  терпеливые  пауки.  Покончив  с
этим, он вооружился пылесосом и стал  методично  обрабатывать  книгу  за
книгой, бережно проходя насадкой пылесоса по обрезу и  возвращая  каждый
том на раз и навсегда отведенное ему место. Он как раз подумал, что этой
работы ему должно хватить до утра,  и  тут  его  слуха  достиг  какой-то
посторонний звук.
   Забродов выключил пылесос и поставил на полку книгу, которую держал в
руке.  Звук  повторился,  и  теперь,  когда  пылесос  молчал,   Илларион
расслышал  его  очень  хорошо:  кто-то  барабанил  в   дверь   с   силой
окончательно  пришедшего  в  отчаянье  человека.  Дверь  сотрясалась  от
тяжелых ударов,  Илларион  слышал,  как  в  широком  лестничном  пролете
мечется от стены к стене гулкое эхо  -  видимо,  стучали  уже  давно,  и
терпение стучавшего наконец лопнуло.
   Илларион отыскал взглядом лежавшие на подоконнике часы, посмотрел  на
циферблат и пожал плечами.
   Время было детское.  Неужели  его  пылесос  мешает  соседям  смотреть
телевизор? Сейчас, кажется, как раз должна идти  очередная  серия  этого
убогого сериала...
   Он снова пожал плечами. Скандалистов среди его соседей,  кажется,  не
было, да и вообще, как-то само собой вышло, что к Забродову  в  подъезде
относились с опасливым уважением. Илларион поморщился.  Ему  никогда  не
нравилось словосочетание  "опасливое  уважение",  но  отношение  к  нему
соседей было именно таким.  Раньше  это  обстоятельство  его  как-то  не
волновало, а теперь он ни с того ни с сего начал задумываться  о  вещах,
которые раньше не стоили и выеденного яйца.  Может  быть,  в  этом  была
виновата Татьяна?
   Он прислонил трубку пылесоса к заваленному  книгами  дивану  и  пошел
открывать, на всякий случай приветливо улыбаясь, а  в  душе  негодуя  по
поводу прерванной уборки. Негодовал он  неспроста,  поскольку  прекрасно
знал, что, если его отвлекут хотя бы на полчаса, его энтузиазм бесследно
испарится, и придется призывать на помощь такие неуютные, совершенно  не
домашние вещи, как самодисциплина и чувство долга.
   Он щелкнул замком, и  стук  прекратился.  Распахнув  дверь,  Илларион
увидел на площадке знакомую картину: Мещеряков и  Сорокин  топтались  по
кафелю с выражением притворного раскаяния на лицах.
   - Не помешали? - как ни в чем ни бывало спросил Мещеряков.
   - А мы тут шли мимо, смотрим, у тебя свет, - добавил Сорокин.
   - Думали, ты не один, - подхватил Мещеряков.
   - А у тебя пылесос воет, -  с  некоторым  разочарованием  подал  свою
реплику Сорокин.
   - И вы решили помочь, - не скрывая сарказма, сказал Илларион.  -  Ну,
проходите.
   Сорокин первым шагнул в прихожую и замер в нерешительности.
   - Да, - сказал он. - Это впечатляет.
   - Черт возьми, - заглядывая в комнату через его плечо, с  отвращением
сказал Мещеряков. - Авгиевы конюшни. Ты нарочно, что ли?
   - Не понял, - строго сказал Илларион и тут же звонко хлопнул себя  по
лбу.
   - Вот именно, - сердито сказал Мещеряков. - Давай я добавлю!
   - Ну, господа разведчики, - разочарованно протянул Сорокин. - С  вами
связываться...
   Илларион задумчиво поскреб ногтями сначала голый живот, потом затылок
и развел руками.
   - Забыл, - растерянно сказал он. - Дай, думаю, приберусь  немножко...
Может, в ресторан? Я угощаю, раз такое дело.
   - Я так понял, что у тебя и  без  нас  с  полковником  есть,  кого  в
ресторан водить, -  проворчал  Сорокин.  -  При  чем  тут  ресторан?  Мы
поговорить хотели, а ты - ресторан. Поесть я и дома могу, причем вкуснее
и дешевле. Договорились же... Ты что, каждый раз так прибираешься?
   - Нет, -  ответил  за  Иллариона  Мещеряков.  -  Это  у  него  что-то
наподобие функционального  расстройства  психики.  Случается  редко,  но
когда начнется, лучше держаться подальше.
   - Ладно, - вздохнул Сорокин и  нахлобучил  шляпу,  которую  держал  в
руке. - Придется, видимо, зайти в другой раз.
   - Вот-вот, - поддакнул Забродов и  стал  демонстративно  разглядывать
светильник над головой. - Вот черт, -  сказал  он,  -  абажур  протереть
надо.
   - Ну, удачи, - со вздохом сказал Сорокин и повернулся к дверям.
   - Погоди, полковник, - остановил его Мещеряков. - Ты что,  и  вправду
собрался уходить? Ты посмотри на его рожу, он же  издевается,  мерзавец.
Раздевайся, Сорокин, остаемся.
   - Вы все-таки решили помочь, - растроганно произнес Илларион.
   - Фиг тебе, - отрезал Мещеряков. - Перетопчешься. Просто я тебя знаю,
как облупленного. Не может  быть,  чтобы  в  этом  бардаке  не  осталось
уютного местечка, куда ты  сбежишь,  когда  твоя  дурацкая  уборка  тебе
опостылеет. Ну, куда  нести?  -  Он  помахал  перед  носом  у  Забродова
бутылкой коньяка. - На кухню?
   - И начинания, вознесшиеся мощно,  сворачивая  в  сторону  свой  ход,
теряют имя действия, - грустно продекламировал Забродов, оглянувшись  на
разгромленную комнату.
   - Сам придумал? - спросил Мещеряков, пристраивая на вешалку пальто. -
Немного заумно, но суть верно схвачена.
   - Нет, - сказал Забродов, - придумал, увы, не я.
   Я не творец, я потребитель. Тундра ты, полковник.
   Шекспира не узнал.
   - А в академии Шекспира не  проходят,  -  съязвил  Сорокин,  заслужив
холодный взгляд приятеля, который он спокойно проигнорировал. -  Так  мы
пройдем?
   - Пройдете, пройдете, - проворчал Забродов. -  Вы  уже  прошли.  Союз
милиции и армейской разведки непобедим. Где уж мне, простому пенсионеру,
с вами спорить.
   - Завел свою шарманку, - буркнул Мещеряков, приглаживая волосы. - Так
на кухню?
   - Куда же еще,  -  со  вздохом  сказал  Забродов.  -  Кухня  -  самое
подходящее место для разговора. Если  бы  наш  президент  решал  вопросы
управления государством на кухне, Америка давно  валялась  бы  у  нас  в
ногах.
   Мещеряков фыркнул, а более непосредственный Сорокин громко захохотал.
От Иллариона,  впрочем,  не  укрылось  то  обстоятельство,  что  хохотал
полковник чересчур старательно. Забродов незаметно вздохнул:  похоже,  у
Сорокина опять были неприятности.
   - Опять у вас неприятности, полковники, - констатировал  Забродов.  -
Вы несчастные люди. Ваша работа состоит из одних неприятностей, а  когда
их становится слишком много, вы приходите сюда, чтобы поделиться ими  со
мной.
   - Почему ты  так  решил?  -  поинтересовался  Мещеряков,  по-хозяйски
снимая с кухонного стола торчавшие  на  нем  вверх  ногами  табуретки  и
усаживаясь на свое любимое место в углу.
   - Потому что после вашего ухода неприятности  начинаются  у  меня,  -
честно ответил Илларион. - Что у вас на этот раз?
   - Во-первых, давай выпьем, - предложил Сорокин. - А во-вторых...
   - А во-вторых, - становясь серьезным, перебил его Мещеряков, - нальем
по новой и снова выпьем. Неужели к тебе нельзя зайти в гости просто так?
   - Да можно, наверное, - ответил Илларион, расставляя рюмки. -  Только
у вас с  Сорокиным  это  почему-то  никогда  не  получается.  Только  не
говорите мне, что у вас все в порядке.
   Мещеряков  с  треском  свернул  алюминиевый  колпачок   и,   морщась,
расплескал коньяк по рюмкам. Поставив бутылку, он бросил рядом с ней  на
стол пачку сигарет и закурил, выпустив в потолок длинную струю дыма.
   - Зачем задавать глупые вопросы? -  проворчал  он.  -  Как  будто  не
знаешь, что вокруг творится.
   - Знаю, - сказал Илларион, - но, к счастью, далеко не все. Знать  все
- вне моей компетенции.
   - Ох-хо-хо-хо, - с чувством, но совершенно  невразумительно  произнес
Сорокин и, не  дожидаясь  остальных,  опрокинул  свою  рюмку.  Мещеряков
покосился на него, дернул щекой и наполнил его рюмку по второму разу.  -
Что там слышно, полковник, - обратился Сорокин к Мещерякову, - скоро эта
бодяга с Кавказом закончится?
   - Откуда я знаю? - пожал плечами Мещеряков.
   - А еще  разведка,  -  совсем  расстроился  Сорокина  -  Не  дают  же
работать! Весь личный состав на борьбу с международным терроризмом!  Как
будто грузины с рынка и басаевские боевики - это одно и то же.
   Скорей бы это кончилось, ей-богу.
   - Это длится уже вторую сотню лет, - напомнил  Забродов.  -  И  конца
этому не видно.
   Сорокин посмотрел на него долгим тоскливым взглядом и отвернулся.
   - Спасибо, - сказал он. - Ты меня утешил.
   Когда коньяк кончился, полковники начали переглядываться и беспокойно
ерзать, собираясь уходить. Илларион молча наблюдал за ними сквозь облако
табачного дыма, равномерно заполнявшего весь объем кухни, и думал о том,
как странно вышло, что эти двое случайно  встретившихся  людей  вот  уже
который год поддерживают самые тесные дружеские  отношения,  не  забывая
при  этом  постоянно  вставлять  друг  другу  шпильки   при   разговоре.
Милицейский полковник Сорокин был для Мещерякова "братом меньшим", о чем
Мещеряков  напоминал  ему  при  каждой  встрече,  а  кадровый  разведчик
Мещеряков, по словам Сорокина, являлся "рыцарем плаща и кинжала". Они  и
внешне ничем не походили друг на друга - нервный,  худощавый,  подвижный
Мещеряков  и  неторопливый  основательный  Сорокин,  больше  похожий  на
механизатора, чем на полковника московской милиции. Их объединяло  одно:
оба были профессионалами,  не  зря  евшими  свой  хлеб  и  не  склонными
продаваться тому, кто больше предложит. Последнее качеств, сильно мешало
полковникам в жизни, никак не давая выйти в  генералы  и  начать  дарить
женам бриллианты ко дню рождения. "Что  же  это  получается,  -  подумал
Илларион, насмешливо глядя  на  мучения  Сорокина,  который  старательно
делал вид, что хочет встать и уйти. -  Может  быть,  мы  трое  -  просто
идиоты? Ну, я-то ладно, мне уже давно никто  ничего  не  предлагает,  но
полковники? Им наверняка предлагают, и предлагают со  всех  сторон,  так
что можно не спеша выбрать, у кого взять, а кого послать  подальше.  Так
что им мешает? У обоих семьи, и оба, что характерно, примерные..,  черт,
как же будет "семьянин" во множественном  числе?  Семьянины?  Семьяне?..
Или  они  просто  умело  притворяются?  А   у   Сорокина   действительно
неприятности, причем, судя по его  виду,  выходящие  за  обычные  рамки,
сверхплановые."
   - Ну, мы пойдем, - с вопросительной интонацией сказал Сорокин.
   - Ну, пойдите, - нарочито  безразличным  тоном  ответил  Илларион.  -
Сорвали вы мне уборку, бездельники. Совсем настроение пропало.
   - Так, может... - начал Мещеряков, но, взглянув на  кислое  выражение
лица Забродова, замолчал и кашлянул в кулак.
   Сорокин посмотрел на него, нахмурился  и  встал.  Илларион  продолжал
молча курить, разглядывая полковников с интересом завзятого натуралиста.
Он не собирался их  отпускать,  но  ему  очень  хотелось  их  позлить  -
Забродов  чувствовал,  что  спокойной  жизни  приходит  конец.  На   чем
конкретно основывался подобный вывод, он не знал, но выработанное еще  в
молодости чутье на приближающиеся неприятности еще ни разу не  подводило
Забродова.
   Мещеряков бросил на  Иллариона  свирепый  взгляд  -  видимо,  он  был
полностью в курсе  неприятностей  Сорокина,  -  и  встал,  со  скрежетом
отодвинув табурет. Илларион зевнул, не вставая дотянулся до холодильника
и выудил оттуда резервную бутылку водки. Он поставил бутылку на  стол  и
свинтил колпачок. Мещеряков остановился в дверях кухни и повернул голову
на звук.
   - А? - спросил он.
   - Идите, идите, - напутствовал его Илларион. - Блюдите свои служебные
и военные тайны. Полковник - это же командир  полка,  супермен..,  слуга
царю, отец солдатам. А что  может  быть  отвратительнее  пьяного  слуги?
Только пьяный отец... Так  что  ступайте,  я  должен  закончить  уборку.
Стеклотару вот нужно освободить... Идите, в общем.
   - С-час, -