ела она и всю дорогу  гнала
так, что ее спутник избегал смотреть  на  спидометр.  Время  от  времени
укрепленный  на  лобовом  стекле  антирадар  начинал  квакать  и  мигать
лампочкой.  Тогда  ей  приходилось  снижать  скорость.  Но  как   только
затаившаяся в кустах милицейская машина  оставалась  позади,  она  снова
давила педаль газа, моля небо лишь об одном: чтобы  этот  чертов  шедевр
отечественного  автомобилестроения  не  развалился  посреди   дороги   и
благополучно довез их до места.
   Солнце,  весь  день  неторопливо  перемещавшееся  по  небу  в  полном
соответствии с законами природы, теперь зависло впереди,  изо  всех  сил
стараясь выжечь глаза сидевшим в машине. Оба надели солнцезащитные очки:
она - с зелеными стеклами, он - с совершенно фанфаронскими  зеркальными,
чем вызвал у нее новую  вспышку  раздражения.  Ближе  к  вечеру,  уже  в
Псковской области, она загнала  машину  в  придорожную  рощу  и  немного
прогулялась по свежему воздуху, пока ее спутник менял номера.
   В приграничной полосе машина с московскими номерами привлекает к себе
слишком много нежелательного внимания. Старательно припорошив  фальшивые
номерные пластины пылью, они вымыли руки и тронулись  дальше.  За  рулем
снова был Квадрат.
   Уже  стемнело,  когда  они  добрались  до  места,  где  их  дожидался
проводник. Места кругом были совершенно дикие -  дремучие  леса,  озера,
мелкие речушки и раскинувшиеся на многие  гектары  непроходимые  болота,
густо населенные прожорливым комарьем.
   Они  находились  неподалеку  от  стыка  трех  границ  -   российской,
белорусской и латвийской. Все три границы были одинаково дырявыми, но на
дорогах последнее время, как поганые  грибы,  вырастали  блокпосты.  При
известном мастерстве и некоторой доле везения их можно было обойти,  что
и делалось уже неоднократно при помощи  того  самого  человека,  который
сейчас шагнул в отбрасываемый фарами  конус  белого  света  и  поднял  в
приветственном жесте левую руку. В правой у него  была  зажата  тульская
двустволка с обшарпанным прикладом и без ремня - ремней на оружии он  не
признавал, предпочитая носить его под мышкой. Он  вообще  был  человеком
традиционным во  всем,  в  том  числе  и  в  одежде.  Брезентовый  плащ,
засаленная форменная фуражка и  сроду  не  чищенные  кирзачи,  казалось,
приросли к его коже.
   Борисыч вразвалку приблизился к машине  и,  отлепив  от  нижней  губы
беломорину, наклонился к открытому окошку.
   -  Привет,  залетные,  -  хрипло  сказал  он,  распространяя   густой
самогонный дух - опять же, традиционный. - Вы, однако, минута в  минуту.
Уважаю.
   - Садись, Борисыч, - сказал  Квадрат,  распахивая  заднюю  дверцу.  -
Кончай трепаться, поехали.
   Женщина, перегнувшись через спинку, убрала  с  заднего  сиденья  свою
сумочку, и проводник с кряхтеньем и добродушными матюками,  цепляясь  за
все прикладом ружья, втиснулся в  машину.  Он  сильно  хлопнул  дверцей,
защемив при этом полу плаща, матюкнулся, открыл дверцу, подобрал плащ  и
снова хлопнул дверцей, да так, что машину качнуло.
   - Ручку оторвешь, - предупредил его Квадрат.
   - А ты не боись, - успокоил его проводник, - ежели что, так  и  новую
купишь, не обеднеешь. Денежки-то мои у вас?
   - На месте получишь, - не оборачиваясь, сказала женщина.
   - Как всегда, значит, - не то  удовлетворенно,  не  то  разочарованно
констатировал Борисыч. - А много ли дадите?  Надо  бы  таксу  поднять  -
инфляция, понимаешь, мать ее через семь гробов в мертвый глаз...
   - И какая сволочь придумала средства массовой информации? - ни к кому
не обращаясь, с легкой горечью в голосе вопрошал  Квадрат.  -  Поднимем,
поднимем, - пообещал он проводнику, - ты, главное, проведи как надо.
   - Проведем в лучшем виде, - с готовностью откликнулся тот. -  Впервой
нам, что ли? Давай, ехай, чего стал?
   Машина осторожно двинулась по грунтовой дороге  между  двумя  стенами
леса, который в свете фар казался совершенно непроходимым.  Несмотря  на
жару, дорога то и дело ныряла в глубокие лужи, объехать которые не  было
никакой возможности - лес подступал к грунтовке  вплотную.  По  лобовому
стеклу то и дело хлестали ветки, корявые пальцы сучьев царапали борта, а
в воздухе мелодично звенели неисчислимые  полчища  кровожадных  комаров.
Один раз дорогу перебежал кто-то  неразличимо-стремительный  и  довольно
крупный, и женщина вздрогнула, с трудом подавив испуганный вскрик.
   В  редких  просветах  между  ветвями  над  головой  сверкали  звезды,
крупные, как шляпки шиферных гвоздей.
   - Р-р-романтика, - мечтательно сказал Квадрат, посмотрев  на  звезды.
Машину немедленно тряхнуло на ухабе,  Борисыч  ударился  носом  о  ствол
ружья и снова добродушно выматерился.
   - На дорогу смотри, - скомандовала женщина, - романтик!
   - Да чего на нее смотреть, - огрызнулся Квадрат, - все равно ухаб  на
ухабе. Хочешь, чтобы не трясло, летай  самолетами  Аэрофлота...  Правда,
там таможню по лесу не обойдешь, - подумав, добавил он.
   Женщина промолчала. Ей было не до пререканий.
   Чем  ближе  подъезжали  они  к  условной   линии,   разделявшей   два
государства, тем сильнее становилось нервное напряжение  и  тем  меньшее
значение имело то, что говорил и делал ее  спутник.  Совсем  скоро  этот
зануда вообще перестанет иметь какое-либо значение, если все пойдет  как
надо и если проводник не выберет какой-нибудь новый маршрут.
   Борисыч, впрочем, и тут остался  верен  традиции,  не  считая  нужным
искать  новый  маршрут.  Некоторое  время  в  машине  царило   молчание,
нарушаемое только репликами проводника, указывавшего,  в  какую  сторону
свернуть на очередной развилке.
   Напряжение росло, и наконец  даже  толстокожий  Квадрат  почувствовал
его.
   - Что-то мне не по себе, - сказал он, внимательно глядя перед собой в
рассеченную бледным светом фар темноту.
   - Надо же, - насмешливо сказала женщина, - неужто испугался?
   - Да нет, - досадливо дернул головой водитель, - не то. Просто  такое
чувство, будто что-то не так.
   Женщина покосилась в его сторону с невольным уважением.  Все-таки  не
стоило сбрасывать со счетов его  бывшую  специальность.  Совсем  недавно
этот человек был майором госбезопасности, а это что-нибудь  да  значило.
Он, похоже, обладал феноменальным чутьем на опасность. Впрочем, не таким
уж и феноменальным, раз согласился на эту поездку и  добрался  почти  до
самого конца.
   - Нервы, - стараясь, чтобы голос звучал спокойно, проговорила она,  -
нервишки. Нервишечки.
   - Да, ребяты, - подал голос с заднего сиденья Борисыч, - работенка  у
нас с вами нервная.
   "Тоже мне, коллега выискался, - подумала она. - С нервами".
   - Направо ворочай, - сказал Борисыч через  некоторое  время.  Квадрат
послушно повернул и сразу же надавил на тормоз.
   - Вот, блин, - в сердцах сказал он, - плакали наши денежки.  Придется
отстегивать. Эй, дед, - обернулся он к Борисычу, - это что, уже граница?
   - Ни хрена не понимаю, - растерялся тот. - До границы еще  километров
пять будет. Откуда ж они тут взялись? Навстречу машине шел,  прикрываясь
ладонью от света фар, человек в плащ-накидке, из-под  которой  виднелась
форма латышского пограничника. Из-под правой  руки  у  него  выглядывало
куцее рыло короткоствольного автомата.
   - Латышские стрелки, мать их,  -  копаясь  в  бумажнике,  пробормотал
Квадрат. - Бабки на дорогах отстреливают. Пограничник подошел, нагнулся,
и  отступив  на  шаг  от  дверцы,  с  твердым   прибалтийским   акцентом
скомандовал:
   - Всем выйти из машины! Таможенный и паспортный контроль.
   - Слушай, командир, - начал Квадрат, - какой таможенный контроль, тут
же Россия. Ты, браток, того.., заплутал малость. - Всем выйти из машины,
- не меняя тона, сказал  пограничник.  -  Вы  находитесь  на  территории
Латвийской республики.
   Прошу предъявить документы и вещи для досмотра.
   - Старый  козел,  -  сказал  проводнику  Квадрат,  неохотно  открывая
дверцу. - Хрен тебе, а не бабки. Таксу ему повысить...
   - Ни хрена не понимаю, -  как  заведенный,  повторял  Борисыч,  -  не
понимаю ни хрена.
   Между тем из  темноты  на  дорогу  шагнули  еще  двое  пограничников,
недвусмысленно наводя автоматы. Пассажиры  "москвича"  вслед  за  хмурым
Квадратом выбрались из салона в звенящую  комарами  ночную  прохладу.  У
Борисыча сразу же отобрали ружье, которое тот безропотно отдал.
   - Мужики, - сказал бывший майор госбезопасности Круглов  заискивающим
тоном, - давайте разойдемся по-хорошему...
   Он снова полез в бумажник. Пограничник ждал, стоя с протянутой рукой.
Взяв деньги, он посветил на них фонариком, кивнул, спрятал  куда-то  под
плащ-накидку и вдруг спокойным и в то же время почти  неуловимым  жестом
выдернул у Круглова из пальцев бумажник.
   - Теперь товар, - стальным голосом приказал он.
   - Какой еще товар? - не вполне соображая,  что  происходит,  удивился
Круглов. То, что происходило с ним сейчас, напоминало  кошмарный  сон  -
никогда до сих пор у него не возникало проблем с таможенниками ни с той,
ни  с  другой  стороны  границы.   Механизм   перевозок   до   сих   пор
функционировал безупречно, удовлетворяя всех, и казался отлаженным раз и
навсегда. И вот теперь в нем что-то дало сбой, и сбой этот, похоже,  мог
ему дорого обойтись. - Какой товар, ребята?  Вы  что,  белены  объелись?
Какой вам нужен товар?
   - Вольфрам, - спокойно сказал латыш. - Иридий... Я не знаю, что  еще.
Вы знаете. Отдайте товар.
   - Что-то я вас, ребята, не пойму, -  еле  сдерживая  злобу,  произнес
Круглов-Квадрат. - Вы, кажется, не совсем  понимаете,  что  творите.  Да
стоит мне словечко шепнуть, от вас мокрого места не останется...
   Однако, посмотрев на их лица, он вдруг понял, что все трое  находятся
в здравом уме и твердой памяти,  и,  как  человек  многоопытный,  словно
наяву увидел то, что будет дальше. Затравленно взвизгнув, он пригнулся и
метнулся в сторону, прочь от машины и стоявших возле нее  людей,  и  ему
удалось раствориться в темноте, но навстречу  ему  оттуда,  из  темноты,
вдруг ударила короткая очередь, остановив его на бегу и швырнув навзничь
на сырую от росы землю. Из темноты вышли  еще  двое  в  плащ-накидках  и
приблизились  к  лежавшему  на  земле  экс-майору,  который  еще   слабо
шевелился, скребя пятками по земле, - видимо, ему представлялось, что он
бежит через лес, уходя от  погони.  Один  из  пограничников  наклонился,
словно намереваясь  помочь  раненому.  Приглушенно  и  буднично  хлопнул
контрольный выстрел, тело Круглова выгнулось крутой дугой  и,  безвольно
обмякнув, глухо шлепнулось о землю.
   Борисыч вышел из транса, чувствуя,  как  быстро  остывает  на  ночном
холодке пропитавшая брюки горячая влага. "Мать  честная,  обмочился",  -
подумал он, но тут же отогнал неуместную мысль - сейчас было не до того.
Бросив быстрый взгляд на соседку, он едва не впал в  полубессознательное
состояние вторично - в рассеянном свете фар было отчетливо видно, что та
улыбается, жадно наблюдая за тем, как  убивают  ее  напарника.  Туда  же
смотрели и те трое, что стояли у машины.
   Все они стояли у передней части автомобиля, в то время  как  Борисыч,
вылезший из задней дверцы, так возле нее и остался. Ему показалось,  что
у него есть один-единственный  шанс.  Стоять  здесь  означало  дождаться
неминуемой смерти, и Борисыч решил рискнуть. Он резко присел и  метнулся
под прикрытие заднего борта, а уже оттуда, не чуя под собой  ног,  пулей
метнулся через  дорогу  в  лес.  Ему  удалось  проделать  это  быстро  и
бесшумно,  и  он  исчез  в  темноте  прежде,  чем   автоматчики   успели
среагировать; но спасительная темнота подвела, и в  лес  он  вломился  с
треском и хрустом, как стадо  ошалевших  от  ужаса  лосей,  за  которыми
гонятся волки.  На  этот  треск  и  хруст  отозвались  автоматы,  вокруг
засвистело и защелкало, но не задело, и он уже решил было, что пронесло,
но тут с маху налетел левым плечом на невидимое впотьмах дерево,  и  его
отбросило назад и в сторону, как раз под пулю, которая раскаленным шилом
воткнулась в другое плечо.
   - Уй-й-й-а, с-с-с... - тихонечко взвыл Борисыч, кое-как выровнял  бег
и бросился, поминутно оступаясь  и  падая,  через  лес,  крюком  забирая
влево, чтобы обойти Старое болото  и  берегом  его  выйти  на  тропинку,
ведущую к кордону.
   Вслед ему выстрелили еще несколько раз и перестали. Не то поняли, что
это уже бесполезно,  не  то  просто  боялись,  что  на  выстрелы  явится
кто-нибудь из местных пограничников. Что  бы  ни  говорили  эти  умники,
Борисыч твердо знал, что до латышской границы еще пять с гаком верст,  а
значит, то, что только что случилось обыкновенный разбой, и обнаруживать
себя латышам не резон. На это только он сейчас и надеялся, на  это  лишь
рассчитывал.
   Постреляют, плюнут, заберут, что надо, да и подадутся восвояси.
   Но баба, баба-то какова, а? Ведь это она, сука такая,  их  навела!  И
сказать-то про это некому, не местная ведь она, а из  самой,  вроде  бы,
Москвы. Ах ты, мразь подколодная! За мою доброту, за мою работу  ты  мне
пулю? Так-то у вас в Москве с людьми расплачиваются?
   "Господи ты боже мой, - думал Борисыч, зажимая ладонью рану в плече и
чувствуя, как вместе с кровью уходят силы, -  страх-то  какой,  господи!
Вот не думал, не гадал, что, такое приключится!  Да  чтобы  я  еще  хоть
раз!.. Хрен вам, падлы заезжие, сами дорогу ищите, коли у  вас  в  одном
месте свербит!"
   -  Ушел,  -  констатировал  старший  группы,  остановившей   вишневый
"Москвич". - Плохо.
   Он  повернулся  к  женщине,  по-прежнему  стоявшей  возле  машины,  и
спросил, сильнее обычного коверкая русские слова:
   - Кто это был?
   - Проводник, - устало  отозвалась  та.  -  Местный  егерь.  Живет  на
каком-то кордоне в лесу. Его надо догнать.
   - Я знаю этот кордон, - сказал другой пограничник и быстро  заговорил
по-латышски. Остальные четверо внимательно  выслушали  его  и,  согласно
кивнув, разошлись. Двое направились  к  "Москвичу",  а  трое  исчезли  в
темноте. Через минуту там зажглись фары и с ревом завелся двигатель.
   - Садись в машину, - сказал женщине пограничник. - Поехали  к  твоему
проводнику.
   Латыш, сказавший, что знает дорогу к кордону, сел за руль,  развернул
машину и поехал через лес в обратном направлении.
   До рассвета оставалось еще несколько часов -  вполне  достаточно  для
того, что они собирались сделать.

Глава 4

   Илларион  Забродов,  вооруженный  острым  шилом  и   мотком   прочной
просмоленной дратвы, восседал верхом на некрашенной деревянной  лавке  и
чинил ботинок. Вчера, поддавшись на уговоры  не  в  меру  гостеприимного
хозяина,  он  позволил  напоить  себя  самогоном  с  самого  утра.   Это
называлось "поправить голову" и было бы еще  ничего,  не  отправься  они
после  этого  на  охоту.  Голова  егеря  оказалась  поправленной  весьма
основательно. Пройдя километра два, он вдруг завалился на бок под  елкой
и во всеуслышание объявил, что  желает  вздремнуть.  Илларион  решил  не
оставлять его одного и,  нагрузившись  двумя  ружьями  и  бесчувственным
телом своего хозяина  и  проводника,  двинулся  в  обратный  путь.  Дело
осложнялось тем, что старенькая  "тулка"  егеря  была  без  ремня,  а  у
Иллариона не было третьей руки.
   Проклятое ружье довело его до тихого исступления.
   И вот в этом  состоянии  он  зацепился  носком  ботинка  за  какой-то
корень, растянулся плашмя, ободрал щеку и порвал ботинок.
   Илларион усмехнулся и дотронулся до царапины на щеке. В принципе, вот
так плыть по  течению,  временно  целиком  погружаясь  в  жизнь  другого
человека, во всем отличного от тебя, было даже интересно.
   Вот только самогона бы поменьше.
   Тусклый огонек керосиновой лампы вдруг начал мигать  и  приплясывать,
явно собираясь погаснуть.
   Илларион поднялся и поправил фитиль, отметив между делом,  что  время
уже позднее, а хозяин куда-то запропастился.
   Потуже затянув последний стежок, Илларион обулся и на пробу притопнул
ногой. Ботинок был  в  полном  порядке.  Забродов  привалился  спиной  к
бревенчатой стене, до  блеска  отполированной  множеством  других  спин,
закурил и стал прислушиваться к тому, как где-то снаружи  поют  сверчки.
Ночь выдалась абсолютно безветренная. Где-то  прокричала  вылетевшая  на
охоту ночная птица, в сарае всхрапнула и ударила  копытом  потревоженная
лошадь,  а  в  будке  завозился,  гремя  цепью,  бестолковый,  но  очень
дружелюбный кобель Мамай.
   Илларион  блаженно  потянулся,  широко  раскинув  руки   в   стороны.
Отсутствие хозяина его не беспокоило. В  конце  концов,  он  тоже  живой
человек и вполне  мог  отправиться  по  мужским  делам,  а  то  и  выпил
где-нибудь на стороне с приятелями. Как-нибудь не заблудится, а  если  и
заснет где-нибудь по дороге, так ведь лето.  Зато  у  него  теперь  было
несколько  часов  полного  покоя,   не   нарушаемого   ни   настойчивыми
приглашениями  к   столу,   посреди   которого   неизменно   красовалась
пятилитровая бутыль кристально  чистого  самогона,  к  коей  прилагалась
огромная  шипящая  сковорода,  распространяющая  вокруг   себя   ароматы
страшной убойной силы, ни бесконечными историями, которые все начинались
словами:
   "А вот была у меня как-то зазноба..." И не то,  чтобы  все  это  было
плохо - отнюдь нет, Илларион был вполне доволен жизнью, -  просто  время
от времени человеку необходимо побыть одному.
   "Однако, - подумал Илларион, - если так у нас  пойдет  и  дальше,  то
Мещеряков вряд ли дождется обещанного лосиного окорока. Сегодня  Борисыч
в загуле, так что завтра я, по всей видимости,  буду  рыбачить,  но  вот
послезавтра непременно нужно будет организовать небольшое сафари".
   Снаружи через открытое окошко долетел отдаленный треск веток - кто-то
тяжело ломился через лес, не  разбирая  дороги.  Судя  по  производимому
шуму, это могла быть какая-нибудь заблудившаяся корова.
   В будке завозился, просыпаясь, и неуверенно тявкнул два раза Мамай.
   - Молчи,  дурак,  -  прохрипел  ему  задыхающийся  голос,  в  котором
Илларион лишь с большим трудом признал надтреснутый тенорок Борисыча.  С
веселым егерем явно случилась какая-то беда.
   Илларион встал с лавки, собираясь выйти навстречу, но по крыльцу  уже
торопливо и как-то нетвердо пробухали кирзачи, взвыла ржавыми петлями  и
тяжело громыхнула дверь в сенях, и в комнату ввалился совершенно трезвый
Борисыч в исхлестанном ветками,  окровавленном  брезентовом  плаще,  без
ружья и без фуражки. Он влетел в комнату  и,  зацепившись  за  порог,  с
грохотом растянулся на полу. Все это выглядело так, словно за егерем  по
пятам гнались черти. Глядя на него, Илларион припомнил,  что  час  назад
ему почудилось, что где-то в отдалении стреляют очередями. Он  тогда  не
придал  этому  значения,  решив,   что   это   либо   шалят   перепившие
пограничники, либо какой-нибудь тракторист  в  муках  заводит  трескучий
дизель. Оказалось, однако же, что это и вправду были автоматные очереди.
   Озадаченный Забродов подскочил к егерю и принялся осторожно поднимать
его с пола, приговаривая:
   - Ничего, ничего, Борисыч, до свадьбы заживет...
   Борисыч поднял на него  бессмысленные,  мутные  от  пережитого  ужаса
глаза и некоторое время тупо смотрел, явно не узнавая. Наконец, в глазах
егеря появилось осмысленное выражение, и он с трудом выговорил;
   -  Ты?..  Черт..,  совсем   забыл..,   про   тебя   совсем   забыл..,
представляешь? Что удумали.., суки.., автоматы.., а?
   - Тихо, тихо, - успокаивал его Илларион. - Куда тебя?
   - Пле...чо, - вытолкнул из себя егерь, но Илларион и сам  уже  видел,
что у него прострелено правое плечо.
   Под сдавленные стоны и мат Забродов  содрал  с  хозяина  намокший  от
крови брезентовый плащ,  немилосердно  рванув,  распорол  по  шву  рукав
клетчатой байковой рубахи и обнажил желтоватое костлявое  плечо,  сильно
испачканное полусвернувшейся  кровью.  Пуля  прошла  навылет,  не  задев
кости.
   - Милостив твой бог, - сказал егерю Илларион, -