тридцать  седьмую
сигарету за сутки  и  обстреливал  стоявшую  у  двери  мусорную  корзину
бумажными шариками. Шарики полковник  катал  из  раздраконенных  страниц
своего рабочего блокнота. Расстояние до мишени было  изрядным,  бумажные
шарики летели плохо, и полковник попадал в цель в среднем  два  раза  из
пяти. Пол вокруг корзины был густо усеян свидетельствами  его  промахов,
но полковник продолжал катать шарики и швырять их через весь  кабинет  с
упорством, достойным лучшего применения.
   Он снова смял обрывок бумаги, энергично покатал  его  между  ладоней,
прицелился и запустил через весь кабинет по высокой навесной траектории.
Шарик ударился  о  пластмассовый  бортик  корзины,  подпрыгнул  и  упал,
разумеется, наружу.
   - Дерьмо, -  не  вынимая  из  зубов  сигареты,  прокомментировал  это
событие полковник.
   Он скатал новый шарик и метнул его в корзину.
   На этот раз его усилия увенчались  успехом  -  шарик  вошел  в  синий
пластмассовый круг чисто, как мяч, брошенный звездой НБА.
   - Два очка, - отреагировал Сорокин. - Все равно дерьмо.
   Этот способ убивать время полковник вычитал в книге. Что это была  за
книга и кто ее написал, Сорокин  понятия  не  имел.  Книга  принадлежала
гостившему у него племяннику жены и случайно попалась  ему  на  глаза  в
туалете, где была забыта юным интеллектуалом. Сорокин заглянул в книгу и
обнаружил,  что   это   какой-то   фантастический   роман   -   кажется,
американский. Так вот, некий фантастический  деятель,  живший,  судя  по
всему,  в  весьма  отдаленном  будущем,  развлекался  метанием  бумажных
шариков в  чернильницу.  Помнится,  Сорокин  тогда  удивился:  откуда  в
отдаленном будущем чернильница? Сегодня вечером описанная в книге забава
вдруг вспомнилась ему, и он решил попробовать.  Чернильницы  у  него  не
было, но он  компенсировал  разницу  в  размерах  между  чернильницей  и
мусорной корзиной, поставив корзину подальше, к самым дверям.
   "Надо будет позвонить Забродову и сказать,  что  от  книг  бывает  не
только польза, как он утверждает, но и прямой вред, -  подумал  Сорокин,
глядя на замусоренный пол с чувством, напоминавшим угрызения совести.  -
А он ответит, что вред книги приносят только  дуракам,  и  будет,  между
прочим, прав. Да ну его к черту! Сам-то, небось, ножами швыряется у себя
в квартире. Интересно, где уборщица держит  всякие  свои  тряпки-веники?
Надо бы здесь прибрать, что ли..."
   Вместо того  чтобы  отправиться  на  поиски  веника  и  совка,  он  с
мстительным   удовольствием   вырвал   из   блокнота   новую   страницу,
располовинил ее и принялся катать новый шарик.
   В дверь постучали. Сорокин вздрогнул и воровато спрятал  уже  готовый
бумажный шарик в карман кителя, уверенный, что это явилась уборщица.
   - Войдите, - виновато пригласил он.
   Дверь распахнулась, и на пороге возник капитан Амелин,  вот  уже  два
месяца,  как  переставший  быть  капитаном   и   щеголявший   новенькими
майорскими звездами.
   - Разрешите, товарищ полковник?
   - Предположим, я не разрешу, - проворчал  Сорокин.  -  Скажу,  что  я
занят. Твои действия?
   Амелин красноречиво покосился себе под ноги, где  валялось  множество
бумажных  комочков,  одним  глазом  заглянул  в  корзину  и  вздохнул  с
притворным смирением.
   - Зайду попозже, - ответил он. - Вместе с уборщицей.
   - Ну вот! Опять мне нет покоя! - пожаловался Сорокин - Никто меня  не
любит. Даже ты.
   - Нечего было идти в менты, - ответил жестокий Амелин. - Ас чего  это
вы взяли, что я вас не люблю?
   - Если бы ты меня уважал, - сказал Сорокин, - то не пришел бы сюда  в
первом часу ночи, держа под мышкой папочку с очередной гадостью.
   Амелин сокрушенно вздохнул.
   - Да уж, - сказал он. - Что да, то да...
   - То-то же, - горько вздохнул Сорокин. - Да ты проходи,  садись.  Что
там у тебя?
   Амелин  поколебался,  зачем-то  дотронулся  указательным  пальцем  до
кончика носа, нерешительно пожевал губами и сказал:
   - Да ничего, в общем. Так, шел мимо, вижу, свет у вас  горит...  Дай,
думаю, зайду. Вы почему домой не идете, товарищ полковник?
   Сорокин не глядя сунул окурок в  пепельницу  и  немедленно  вынул  из
пачки новую сигарету.
   - Домой, - со  странной  интонацией  повторил  он,  -  домой...  Там,
понимаешь, положение... Гости, в общем...
   - Так тем более! - с деланным энтузиазмом воскликнул  Амелин,  приняв
окончательное решение повременить с делами до утра.
   - Это как посмотреть, - проворчал Сорокин.  -  Глаза  бы  мои  их  не
видели. И ведь не прогонишь! Сестра жены, как-никак... С мужем и  сыном,
- тоскливо добавил он после паузы.
   - Да-а,  -  сочувственно  протянул  Амелин,  хорошо  осведомленный  о
жилищных условиях полковника. - Незваный гость хуже татарина...
   - Да званые они, - скривился Сорокин. - Ты не подумай,  они  отличные
люди, я их всех люблю.., не то, что ты меня... Просто... Их  так  много!
Мы все время друг на друга наступаем.
   - Вы что, с женой поссорились? - спросил проницательный Амелин.
   - Что за дикая идея? И потом, я уже не мальчик, чтобы, поссорившись с
женой, уходить из дома. В общем, кончай свой психоанализ и давай поближе
к делу.
   - Да нет у меня никакого...
   Сорокин легонько хлопнул по столу ладонью.
   - Я же сказал - хватит. Кого ты пытаешься провести? В  этом  кабинете
не такие, как ты, кололись. Мимо он проходил!  Ты  на  часы-то  смотрел,
"прохожий"? Гляди, выгонит тебя жена из дома.
   - Гм, - промычал Амелин.
   - Что - "гм"? Хочешь сказать, что такого красавца не выгонят?  Или..,
уже?
   - Пф-ф-ф, - шумно выдохнул Амелин.  -  Ну...  Ну,  в  общем...  -  он
непроизвольно вздохнул, - в общем, да.
   Точнее, она сама ушла. А еще точнее - уехала.
   - На "мерседесе", - уточнил Сорокин.
   - На "вольво", - поправил его Амелин.
   Сорокин помолчал, дымя сигаретой.
   - Погода  нынче  дерьмовая,  -  сказал  он  наконец.  -  Гопникам  не
позавидуешь.
   - Ну, они-то у нас всепогодные, - со вздохом возразил Амелин.  -  Как
бомбардировщики.
   - Может, тебе того... -  Сорокин  неопределенно  покрутил  в  воздухе
ладонью. - Может, помощь требуется?
   - Материальная, - немедленно отреагировал Амелин. - В размере  восьми
миллионов долларов.
   - Ладно, - сказал Сорокин, - как знаешь. В этих делах и правда каждый
сам за себя.
   - По крайней мере с тех пор, как  упразднили  парткомы,  -  подхватил
Амелин. - Наша служба и опасна, и трудна... А можно,  я  с  вами  вместе
шарики побросаю?
   - Приходи со своей бумагой, - ответил Сорокин. - Ну, так  что  там  у
тебя?
   Тема личных неприятностей майора Амелина и полковника  Сорокина  была
закрыта. Амелин наконец-то закрыл за  собой  дверь,  пересек  кабинет  и
подсел к Т-образному полковничьему  столу,  заставив  висевшую  над  ним
дымовую завесу слегка раздаться в стороны.
   - Я просмотрел сводки за последние два дня, - сказал Амелин.  -  Есть
такое дело.
   - Опять? - обреченно спросил Сорокин. - А ты уверен?
   - Стопроцентной уверенности, конечно, быть не может,  но  почерк  тот
же. Одиннадцатый этаж, форточка, следы  на  подоконнике.  Соседи  сверху
весь вечер были дома. Клянутся, что ни от  них,  ни  с  крыши  никто  не
спускался. Собственно, на крышу проникнуть там невозможно. Все чердачные
люки перекрыты решетками, замки в полном  порядке.  Районные  сыскари  в
полном обалдении. Получается, что он залез туда прямо по стенке.
   - Одиннадцатый этаж, - напомнил не то ему, не то себе Сорокин.  -  Ни
фига себе! Балконы? - спросил он со слабой надеждой.
   - До ближайшего метров восемь, - ответил Амелин.
   - А дверь?
   - Дверь, конечно, нараспашку. Не полезет же он, в самом деле, обратно
по стенке со всем этим добром.
   Но следов взлома никаких. Нет, это, конечно, форточник. Но вот как он
туда забирается, черт бы его подрал?
   - Много унес? - спросил Сорокин.
   - Не много, но дорого.  В  общем,  тысяч  на  двадцать.  -  Долларов,
конечно.
   - Губа не дура, - проворчал Сорокин.
   - Квартиры выбирать он умеет, - согласился Амелин.  -  Скорее  всего,
работает  по  наводке,  Сорокин,  морщась,   потушил   в   переполненной
пепельнице окурок, с сомнением покрутил в  пальцах  сигаретную  пачку  и
раздраженно бросил ее на стол.
   - Соображения есть? - спросил он.
   - Да какие тут могут быть соображения? Это Копперфилд  какой-то.  Или
этот.., как его.., в общем, француз один, его по  телевизору  показывали
пару лет назад.
   Скалолаз. Ползает по камням, как муха, безо  всякого  снаряжения.  На
козырьки забирается на одних пальцах, почище любой обезьяны.
   Сорокин  поморщился.  Ему  вдруг  припомнилась  книжка  про  то,  как
обитатель четвертого тысячелетия космической эры швырялся в  чернильницу
бумажными шариками.
   - Беллетристика, - с отвращением сказал он. - Библиотека  приключений
и фантастики. Цирк. И даже не цирк, а балаган - с бородатыми женщинами и
человеком-мухой. Несерьезно это, майор.
   - Да почему  же  несерьезно?  Наши  высотки  -  это  вам  не  Эверест
какой-нибудь. Особенно сталинские.
   По ним же карабкаться - одно удовольствие.
   Сорокин высоко поднял левую бровь.
   - Я имею в виду, для человека с соответствующей подготовкой, - быстро
поправился Амелин. - Скажете, мало у нас таких?
   - Урка-скалолаз, - с сомнением предположил Сорокин.  -  Хотя  урками,
конечно, не рождаются... Да нет, это какой-то Голливуд!
   - Обзываться все умеют, - проворчал Амелин. - Особенно на младших  по
званию. В общем, при всей фантастичности это можно  принять  в  качестве
одной из версий. Кто нам мешает осторожно пощупать  всяких  альпинистов,
циркачей, гимнастов.., кто там еще подходит по профессии?
   - Монтажники-высотники, - с невозмутимым видом подсказал неисправимый
Амелин, которого, казалось, не  мог  по-настоящему  огорчить  даже  уход
жены.
   - Монтаж.., тьфу на тебя! Шуточки ему...
   - Да какие уж тут шуточки, - внезапно помрачнел майор. - Это ведь еще
не все.
   - Так, - обреченно сказал Сорокин. - Есть свежие новости?
   - Сообщение поступило полчаса назад. На этот раз он  отметился  возле
Белорусского вокзала. Группа из райотдела уже на месте, так что вам туда
ехать незачем...
   - Да я и не собирался. Что же мне, за  каждым  домушником  по  Москве
гоняться?
   - Видите ли, товарищ полковник... На этот раз на  месте  преступления
остался труп.
 
Глава 2 
 
   До некоторых пор все было предельно просто и ясно.
   Человек, которого какой-то острослов в милицейских погонах уже  успел
окрестить "Мухой", никого не убивал и убивать не собирался - у  него  не
было ни склонности к мокрым делам, ни каких бы то  ни  было  причин  ими
заниматься. Это вовсе не означало, что он пацифист по натуре.
   В  свое  время  этот  гибкий,  несмотря  на  возраст,  невысокий,  но
пропорционально сложенный мужчина с твердыми, как железо, но удивительно
подвижными пальцами отправил к Аллаху немало правоверных  бородачей,  но
тогда на нем была военная форма, и никто (кроме, разумеется, все тех  же
пацифистов)  не  считал  его  поведение  зазорным.  Благодарная   Родина
прицепила ему на  грудь  парочку  медалей  и  орден  Красной  Звезды,  а
бородатый корреспондент столичной газеты, которого на подступах к лагерю
чуть не шлепнул часовой, принявший его за "духа", накатал о его подвигах
восторженную статью, впоследствии изрубленную в капусту, а после и вовсе
запрещенную военной цензурой. Муха, которого в то время еще никто так не
называл, не обиделся.
   Он вообще редко обижался, а уж обижаться на военную цензуру или, того
чище, на Родину полагал делом абсолютно бессмысленным.
   Разговоры об "афганском синдроме" и "потерянном  поколении"  казались
ему пустой болтовней - сам он не  чувствовал  себя  ни  полусвихнувшимся
боевым роботом, ни потерявшим смысл жизни персонажем романов Ремарка.  У
него была его работа, при нем было его мастерство, его хобби, его,  если
угодно, талант.
   К тридцати пяти годам  он  начал  понимать,  что  вершина  его  жизни
пройдена, и все, что ему осталось - это движение  под  уклон.  Это  было
неприятное открытие, которое рано или поздно делает любой человек. В его
случае   положение   усугублялось   хроническим   безденежьем   и    тем
обстоятельством,  что  его  жена  и  дочь  стали   все   чаще   выражать
недовольство по поводу его жизненного кредо - "бедный, но  честный".  Им
было глубоко наплевать на его честность. Да и не только им. Вокруг крали
все подряд, почти не скрываясь, раздуваясь от  жира  и  спеси,  и  очень
часто те, кому он по роду своей  деятельности  оказывал  помощь,  вместо
простых слов благодарности со снисходительным видом совали  в  нагрудный
кармашек его рабочей одежды зеленые бумажки.  В  конце  концов  он  стал
напоминать себе огромный дуб, гордо возвышающийся посреди  поля  -  дуб,
сгнивший изнутри, но продолжающий шелестеть  кроной  в  ожидании  порыва
ветра, который его повалит. Это было мучительное чувство  раздвоения,  и
он почти обрадовался, когда сереньким  воскресным  утром  его  старинный
приятель  Валера  Кораблев,  уже  четыре  года  державший   ломбард   на
Петрозаводской, отставив  в  сторону  полупустую  кружку  пива  и  ловко
распатронивая вяленого леща, вдруг  негромко  сказал,  глядя  куда-то  в
сторону:
   - Пропадаешь, братуха. Пропадаешь ни за что!
   - Чего? - переспросил он, не донеся до губ свою кружку. - С чего  это
ты взял, что я пропадаю?
   - Я же не слепой, - ответил Кораблев, с хрустом сдирая с леща кожу. -
Да и ты не первый, кто от своей великой честности по миру идет.
   Тот, кого через пару месяцев  растерянные  сыскари  окрестили  Мухой,
поставил кружку на стол, так и не сделав  глоток.  Он  полез  в  карман,
выложил на столик мятую пачку "примы" и закурил,  щурясь  от  дыма  и  с
интересом разглядывая Кораблева. К столику, шаркая по  бетону  подошвами
рваных растоптанных ботинок и  кривя  небритую  рожу,  приблизился  бомж
Ванюша, намереваясь разжиться глотком пивка и чинариком, а  то  и  целой
сигаретой.
   - Отвали, - не  оборачиваясь,  сказал  бомжу  Кораблев.  -  Не  мешай
разговаривать. Придешь позже.
   Ванюша покорно  зашаркал  к  другому  столику.  Глядя,  как  Кораблев
деловито расправляется с лещом,  человек,  которому  в  ближайшее  время
предстояло стать Мухой, глубоко затянулся сигаретой и сказал:
   - Интересно. А ты, значит, решил меня спасти.
   - Угу, - невнятно промычал Кораблев, погружая в кружку свой короткий,
нахально вздернутый нос, под которым топорщились жесткие щетинистые усы.
- Жалко же смотреть, - продолжал он, вытирая пену с усов. - Бьешься, как
рыба об лед, а вокруг деньжищ немеряно.
   Муха проводил взглядом проехавший мимо пивного  ларька  "мерседес"  с
тонированными стеклами. Ему невольно вспомнилось выражение лица  дочери,
когда она садилась в его проржавевшую до дыр "копейку", и  его  твердые,
как стальные стержни, и гибкие, как щупальца  осьминога,  пальцы  крепче
стиснули ручку пивной кружки.
   Внимательно наблюдавший за ним Кораблев незаметно ухмыльнулся в  усы.
Он не ошибся в расчетах: его приятель, судя по всему, давно готов был  к
"употреблению".
   - Вот послушай, -  снова  заговорил  Кораблев,  отодвигая  в  сторону
полупустой бокал. - Посмотри на  себя.  Ты  же  уникум,  равных  тебе  -
считанные единицы,  а  что  ты  с  этого  имеешь?  Я  понимаю,  конечно:
честность, законопослушание, принципы там всякие...  Но  ты  мне  скажи:
должен  талант  вознаграждаться?  Нет,  погоди,  молчи.  Того,  что   ты
собираешься сказать, уже даже по радио не говорят и в детских книжках не
пишут. Кто у нас сейчас бедный? Тот, кто зарабатывать не  умеет  или  не
хочет. Ты со  своими  способностями  мог  бы  грести  бабки  лопатой,  а
существуешь на оклад. Значит, что же - не  хочешь?  Поверить  в  это  не
могу.  Чтобы  умный,  талантливый,   молодой   мужик   не   хотел   жить
по-человечески - да быть такого не может!
   Налетевший из-за угла порыв ветра захлопал  отсыревшими  парусиновыми
зонтиками и смахнул со столика несколько  обрывков  сухой  рыбьей  кожи.
Кораблев вдруг странно изогнулся, сморщился от усилия  и  выудил  из-под
столика уже откупоренную бутылку водки.
   - Давай-ка, - сказал он, щедрой рукой доливая  доверху  бокал  своего
собеседника, в котором еще  оставалось  граммов  двести  пива.  -  Давай
дернем для успокоения нервов, а потом поговорим.
   - Да погоди, Валера, - слабо запротестовал тот. - Да ты  очумел,  что
ли? Утро же! Кто же с утра пораньше ерша пьет?
   - А кто с утра к пивному ларьку бежит? - парировал Кораблев. - Алкаши
конченные да те, кому дома невмоготу. И  не  рассказывай  мне  про  свою
счастливую семейную жизнь. Все твое семейное счастье  у  тебя  на  морде
написано. Пропадаешь, старик.
   Муха резко вскинул голову, собираясь  как  следует  отбрить  наглеца,
далеко переступившего границы дозволенного, но тут  же  сник  и  опустил
плечи: Кораблев был совершенно прав. Не будь в его словах правды, они ни
за что не встретились бы там воскресным утром. Он  попытался  вспомнить,
как  давно  начал  сбегать  из  дома  по  выходным,  и  зябко  поежился:
получалось, что давненько.
   Кораблев тем временем плеснул водки в свое пиво  и  спрятал  бутылку.
Они молча чокнулись бокалами и сделали по несколько глотков.
   - О! - сказал Кораблев, возвращая бокал на столик и переводя  дух.  -
Уже теплее. Теперь можно и поговорить. Как ты полагаешь, старик?
   Муха со стуком поставил свой бокал и яростно помотал головой.
   - Все равно,  -  сказал  он.  -  Все  равно  это  ничего  не  меняет.
Воровать... Нет, Валера, извини, я не так устроен.
   - А я, значит, устроен именно так, - закончил его мысль  Кораблев.  -
Ну, спасибо! Воровать, старик  -  это  кошельки  в  трамвае  тырить  или
сберкассу брать в день выплаты пенсий. А то, что я тебе  предлагаю,  это
не воровство и даже,  если  хочешь,  не  бизнес.  Это  скорее  медицина.
Знаешь, вроде того, как в платных  клиниках  у  богатых  клиентов  жирок
из-под  шкуры  отсасывают,  чтобы  морда  поперек  не  треснула.  Этакое
кровопускание в медицинских целях.
   - Красиво поешь, - сказал, изрядно хмелея  Муха.  -  Прямо  спаситель
человечества.
   - Я-то? - Кораблев рассмеялся и отхлебнул из бокала. - Какой из меня,
к черту, спаситель? У меня для этого руки коротки. Все, что я могу - это
подсказать таким, как ты, пару адресов. Ну, и после того.., ну,  ты  сам
понимаешь.
   - Ага, - сказал Муха. - То-то я думаю: чего он в этом своем  ломбарде
сидит?
   - Наконец-то! - обрадовался Кораблев. - Умнеешь на глазах! Только  ты
все-таки потише. Уйди отсюда, я сказал! - зарычал он на Ванюшу, которого
снова прибило к их столику. Бомж  что-то  невнятно  пробормотал  в  свое
оправдание  и  отчалил,  шаркая  по  неровным  бетонным  плитам   своими
разбитыми ботинками. - Ну, так как? -  снова  обратился  он  к  Мухе.  -
Дело-то плевое. Я имею в виду, для такого мастера, как ты.
   Муха пососал потухшую сигарету и зачиркал спичками, прикуривая.
   - И дерьмо это курить больше не будешь, - сказал Кораблев. -  Это  же
верный рак легких!
   - Не мельтеши, - попросил Муха. - Дай подумать.
   - Думай. Только не слишком долго.
   - А куда мне торопиться?
   - Видишь ли, - сказал Кораблев, - так  вышло,  что  как  раз  сегодня
вечером клиента не будет дома.
   Вернется  только  под  утро.  Представляешь,  какой  для  него  будет
сюрприз? Он-то, чудак, думает, что к нему залезть невозможно!
   - А ты, я вижу, все продумал, - с непонятной интонацией сказал  Муха,
- и встретились мы здесь, наверное, не случайно... Так ведь?
   Кораблев виновато развел руками.
   - Ну, бог тебе судья. А что за клиент?
   Кораблев наклонился к нему поближе и зашептал:
   - Клиент - сволочь. Биржевик, спекулянтская морда. Вот он-то  и  есть
самый настоящий ворюга. Такого и шлепнуть не грех,  не  то  что  немного
пощипать.
   Муха тяжело посмотрел на него, и Кораблев поспешно сменил тон.
   - Да нет, это я к слову, - сказал он. - Шле