- Мы тут с ребятами как раз просматриваем  твою  пленку...  Показать  ее
тебе по телефону, конечно, не получится,  но,  если  хочешь,  могу  дать
послушать, какие звуки издают настоящие твари. Сделать звук погромче?
   - Чего вы хотите? - сдаваясь, спросил Константин Андреевич. Сейчас об
был готов согласиться на любые условия, чтобы выиграть время.., или хотя
бы проспаться, чтобы вернуть себе способность здраво размышлять.
   - Да, брат, - сказал голос, - здорово  ты,  однако,  вчера  надрался.
Чего, как ты думаешь, мы можем хотеть?
   Сдашь все материалы по делу Агапова - получишь обе кассеты.
   - Какие гарантии? - спросил Лопатин. В горле скрипело и пищало, и  он
с трудом узнал собственный голос.
   - Какие еще гарантий? - насмешливо ответили ему. - Ты не  в  магазине
радиотоваров. По-моему, выбирать тебе не приходится. И потом, мы с тобой
в одинаковой положении. Бумажки-то можно скопировать, как и кассеты...
   - Об этом я и говорю, -  сказал  Константин  Андреевич.  -  Мне  надо
подумать.., продумать...
   - Нечего тут продумывать, -  холодно  сказал  голос.  -  Ты  вляпался
ногами обеими, дружок. Впрочем, до завтра мы можем  подождать.  Приди  в
себя, пивка попей, в доме прибери... Орел,  блин.  Не  мне  тебя  учить.
Кстати, камеру можешь не искать. Мы ее взяли, пока ты отсыпался. Храпишь
ты, братец, как богатырь, даже завидно.
   А вот носки стирать надо, хотя бы иногда. Ну пока, орел.
   Константин Андреевич открыл было рот, собираясь  что-то  сказать,  но
говорить было уже не с кем - в трубке зачастили  короткие  гудки  отбоя.
Мертвой рукой опустив трубку на рычаг, он сжал ватные ладони в кулаки  и
с размаха впечатал себе по глазам. Перед зажмуренными глазами  полыхнули
белые круги, но легче не стало. Процесс проявки в его мозгу  шел  полным
ходом,  черно-белая  пленка  раскручивалась  с  нарастающей   скоростью,
демонстрируя  ему  уже  не  только  прошлое,  но  и  будущее  -  сначала
ближайшее, а потом и более  отдаленное..,  бесконечная  череда  серых  и
холодных, навсегда отравленных позором и безденежьем дней,  унизительная
процедура увольнения из прокуратуры, дом, окончательно превратившийся  в
ад... рассчитывать на развод  просто  глупо,  мадам  Лопатина  наверняка
сочтет, что это слишком легкий для него исход...
   Что же делать?
   Лопатин обнаружил, что все еще  держит  в  кулаке  проклятый  лифчик,
черный, как пиратский флаг. Провинциальная дурочка...  "А  капкан-то  на
меня поставили самый что ни на есть  примитивный,  -  со  жгучим  стыдом
сообразил Лопатин. - Даже  не  потрудились  придумать  что-нибудь  более
оригинальное... И, как это ни прискорбно, оказались совершенно правы."
   Он понимал, что нужно в  Прочном  порядке  начинать  хоть  что-нибудь
делать - хотя бы, как советовал шантажист, прибраться в  доме  и  выпить
пива, чтобы прийти в себя. То, что жена собиралась просидеть на даче  до
завтрашнего вечера, ничего не  значило:  она  могла  нагрянуть  в  любую
минуту, подобные проверочные рейды были для нее в порядке  вещей,  хотя,
видит Бог, Константин Андреевич никогда не давал ей к  этому  повода.  У
нее было  поразительное  чутье  на  крамолу,  которую  она  пресекала  в
зародыше, стоило той только шевельнуться под черепом у  мужа.  А  тут  -
такое!.. Нет, надо шевелиться, иначе быть беде.
   Приняв такое мудрое решение, Константин Андреевич добрел до  кровати,
рухнул на нее лицом вниз и мгновенно уснул, все еще сжимая в руке черный
кружевной лифчик.
   Проснулся он через три с половиной часа. Самочувствие  за  это  время
улучшилось. Теперь это было просто похмелье, а не та мировая катастрофа,
которая обрушилась на него утром. Некоторое время он сидел на кровати, с
удивлением разглядывая лифчик, потом отшвырнул  его  и  поскреб  ногтями
шершавую от проступившей щетины щеку. Очень хотелось пить,  и  не  давал
покоя вопрос: был ли на самом деле звонок по телефону, или ему приснился
этот кошмар? В мысли, что весь этот ужас привиделся ему  в  бреду,  была
опасная притягательность - поверить в это было просто,  потому  что  ему
этого очень хотелось.
   Просто забыть обо всем, словно ничего и не было.
   Все еще заметно покачиваясь, он добрался до кухни и долго пил  из-под
крана тепловатую, сильно отдающую хлоркой отвратительную  воду.  Отыскав
сигареты, Лопатин тяжело опустился на кухонный табурет, придвинул к себе
пепельницу и закурил, сломав при  этом  четыре  спички.  К  горлу  сразу
подкатила тошнота, и он потушил сигарету. Вместе  с  тошнотой  вернулось
отчаяние. Избежать беды было так просто! Одна-две  фразы,  "нет"  вместо
"да".., черт, да достаточно было просто показать ей  дорогу  к  метро  и
объяснить, как добраться до этой долбаной Третьяковки! Конечно, она  тут
же придумала бы что-нибудь еще -  она  наверняка  была  профессионалкой,
отрабатывающей полученные деньги, но все же...
   Может быть, стоит построить защиту именно на этом?
   Ведь баба-то и впрямь была подослана... И потом - камера.  Мало  того
что подобные съемки противозаконны - для того, чтобы надлежащим  образом
установить, а потом снять свою  аппаратуру,  этим  людям  пришлось,  как
минимум, дважды проникать в его квартиру, а это  уже  уголовщина  чистой
воды...
   Ну и что, собственно? Доказать ничего нельзя, они наверняка тщательно
замели следы, а если дадут кассете ход, то сделают это анонимно и  вовсе
не от имени Агапова. Нет, они своего, несомненно, добились,  и  добились
малой кровью. Знали, сволочи, чем меня взять."
   Дрожащей рукой он взял из пепельницы только что затушенную сигарету и
снова прикурил, не  обращая  внимания  на  тошноту.  Сколько  ни  думай,
результат один - все кончено. Что может изменить в своей судьбе лягушка,
по которой только что проехался грузовик? Да ничего, вот  и  весь  сказ.
Отдать им документы и надеяться на Божью милость.
   Существовала, конечно,  другая,  диаметрально  противоположная  точка
зрения, и Константин Андреевич,  сидя  на  кухне  с  ходящей  ходуном  в
трясущихся  с   перепоя   пальцах   сигаретой,   честно   попытался   ее
проанализировать.
   Чему  быть,  того  не  миновать.  Заполучив  документы,   Агапов   не
успокоится, пока окончательно не сотрет его в порошок, и значит, идти на
уступки бессмысленно.
   Стиснуть зубы и довести дело до конца, невзирая ни  на  что...  Прямо
сейчас.., нет, не сейчас, конечно, а, скажем, в  понедельник,  пойти  на
прием к  Генеральному  и  все  ему  рассказать  -  как  было,  со  всеми
подробностями. Мадам Лопатина... Да черт с ней, в  конце  концов!  Хуже,
чем есть, не будет. Не о ней разговор. Снять угол, если  придется,  и  -
вперед. Шашки наголо, так сказать. Напролом. Крушить эту паутину  связей
и взаиморасчетов, рвать зубами,  грызть,  проламываться,  проталкиваться
грудью... В конце концов, это его работа. Это то самое, о чем он  мечтал
тысячу лет назад, поступая на юрфак.
   Такие мысли,  как  всегда,  вызвали  у  него  кратковременный  прилив
воодушевления,  вроде  того,  что  он  испытал,  впервые   прочтя   "Как
закалялась сталь". Ему немедленно захотелось жертвовать собой и тут  же,
прямо не  сходя  с  места,  дать  кому-нибудь  в  морду  или  схватиться
врукопашную с целой шайкой  бандитов.  Впрочем,  теперь,  по  прошествии
многих лет, это чувство поистерлось, утратив  остроту,  и  очень  быстро
схлынуло: увы, он не был рожден героем боевика и отлично об  этом  знал.
Знал он и еще одно: только на экране жизнь может состоять из непрерывной
цепи подвигов, в которой нет перерывов даже на  то,  чтобы  заскочить  в
туалет по малой нужде. Реальная же жизнь состоит  из  миллионов  скучных
бытовых  мелочей,  и  эта  повседневная  рутина,  как   гнилое   болото,
затягивает в себя любые высокие порывы. Надо быть сделанным из оружейной
стали, чтобы, невзирая ни на что, гнуть свою линию. И надо  быть  полным
отморозком, чтобы не бояться смерти и вообще ничего не бояться, "И  еще,
- подумал он. - Еще надо очень четко представлять себе, ради чего ты все
это делаешь. А я не представляю. Ради того, чтобы место  Агапова  заняла
другая сволочь? Помилуйте, какой же в этом смысл? От  перестановки  мест
слагаемых сумма не изменяется - это мы еще  в  школе  проходили,  классе
этак в первом или во втором... Тогда чего ради? Чтобы  другим  неповадно
было?
   Ох, не учит никого и ничему чужой горький опыт, и никогда не учил.  И
потом, гораздо проще убрать к чертям собачьим  надоеду-следователя,  чем
перестать воровать.
   Подохнешь как собака, и никто не узнает, где могилка  твоя.  Что,  из
искры возгорится пламя? Да ничего ниоткуда не возгорится, да и какая,  в
сущности, ему, Константину Андреевичу Лопатину, будет тогда разница?"
   Его размышления были прерваны телефонным звонком.
   - Да пошел ты, - сказал телефону Лопатин, Не двигаясь  с  места.  Ему
хотелось завыть.
   Телефон продолжал звонить.
   - Господи, ну что вам еще надо?  -  простонал  Константин  Андреевич,
направляясь в прихожую. У него мелькнула мысль, что это может быть жена,
а то и, чего доброго,  теща,  сохранявшая  в  свои  девяносто  три  года
завидную бодрость духа и так же, как и ее  дочь,  всегда  не  жаловавшая
зятя, и заторопился.
   Голос в трубке снова был мужским и незнакомым.
   - Господин Лопатин? - осведомился голос. - Молчите и слушайте, у  нас
очень мало времени. Ваш телефон  прослушивается,  так  что  постарайтесь
воздержаться от междометий. Вы меня поняли?
   - Черт бы вас всех подрал, - сказал Константин Андреевич.
   - Я же просил... Я хочу вам помочь.  Надо  встретиться.  Приходите  в
парк. Беседку возле пруда знаете?
   - В нашем парке? Знаю...
   -  Вот  и  приходите.  Я  буду  ждать  с  семнадцати  пятидесяти   до
восемнадцати десяти. Искать меня не надо, я подойду к вам сам.
   Час от часу не легче, подумал Константин Андреевич.
   - Что... - начал было он, но связь уже прервалась.
   Положив трубку, он вернулся в кухню (в  комнату  по  вполне  понятным
причинам  ему  заходить  не  хотелось),  закурил  еще  одну  сигарету  и
попытался  обдумать  новый  поворот  событий.  "Я  хочу  вам  помочь..."
Хотелось бы верить, хотя скорее всего это  просто  провокация.  А  какой
смысл  людям  Агапова,  этим  его  "борейцам",   его   еще   на   что-то
провоцировать? Он и так у них,  можно  сказать,  в  кармане...  Идти  на
встречу было страшно, а не идти - глупо.
   К тому же, как ни пытался  Константин  Андреевич  настроить  себя  на
неизбежность предстоящих неприятностей, в душе упорно жила  и  никак  не
желала  умирать  трусливая  надежда  на  то,  что  все  еще   как-нибудь
рассосется.
   Докурив, Лопатин вздохнул и взялся за уборку.

Глава 6

   Старший группы  наружного  наблюдения  частного  охранного  агентства
"Борей" майор спецназа в отставке Николай Викторович Балашихин проснулся
поздно и сразу посмотрел на часы.  В  окно  било  солнце.  Ложась  спать
утром, он забыл опустить жалюзи,  а  пробуждение  при  полном  солнечном
освещении всю жизнь ассоциировалось у него с опозданием, но брошенный на
циферблат дорогого  хронометра  взгляд  сразу  успокоил  майора:  он  не
проспал и трех часов, что в его уже не  юношеском  возрасте  можно  было
считать  неплохим  результатом,  учитывая  то,  что  он   ухитрился-таки
выспаться и чувствовал себя бодрым и полностью отдохнувшим.
   - Старая гвардия, - объяснил он неизвестно  кому  и  одним  движением
сбросил ноги с постели.
   Он всегда вставал быстро, не позволяя себе нежиться под одеялом. Сама
мысль о том, что, будучи здоровым, можно лежать в  постели,  смотреть  в
потолок и почесываться, понапрасну убивая минуты (а то и  часы!)  и  без
того короткой жизни, казалась ему абсурдной.
   Не одеваясь, он распахнул балконную дверь и вышел в лоджию, с  легким
неудовольствием отметив тот факт, что  утренняя  прохлада  уже  уступила
место полуденной жаре.
   Впрочем, это  все-таки  был  не  Кандагар,  а  столица  нашей  Родины
город-герой Москва - такую жару  можно  было  пережить.  Не  сгибаясь  в
поясе, Балашихин бросил свое крепкое тело на бетонный пол лоджии, уперся
кулаками в твердый цемент и принялся отжиматься, пока на спине и  плечах
не выступил пот, а произошло это не скоро.
   Дом, в котором отставной майор купил себе квартиру, был из  тех,  что
принято называть  элитными,  хотя,  насколько  мог  заметить  Балашихин,
шваль, населявшая три его подъезда, если  и  относилась  к  какой-нибудь
элите, то разве что к финансовой, да и то с большой  натяжкой.  Так  или
иначе, лоджии здесь были огромными, и майор, делая утреннюю зарядку, мог
не бояться со всего размаха въехать какой-нибудь частью  своего  тела  в
стену или окно.
   Как  следует  размявшись,  Балашихин   перешел   к   упражнениям   на
перекладине, используя  в  качестве  последней  перила  лоджии.  В  этих
акробатических экзерсисах над двенадцатиэтажной пропастью была, конечно,
изрядная доля мальчишеского фанфаронства, но Николай Викторович  никогда
и не скрывал этой черты своего характера.
   Закончил он, как всегда, коронной стойкой на руках,  длившейся  ровно
две с половиной минуты по хронометру.
   На исходе второй минуты стояния вверх ногами на перилах  из  соседней
лоджии выглянула  огромная,  угольно-черная  голова  соседского  мастифа
Лелика. Лелик с комичным недоумением посмотрел на  Балашихина,  поставил
торчком маленькие  треугольные  уши  и  гулко,  как  в  огромную  бочку,
вопросительно гавкнул.
   - Сам ты гав, -  доверительно,  хотя  и  с  некоторой  натугой  из-за
прилившей к голове крови, сообщил ему Балашихин. - Присоединяйся!
   - Гав, - повторил Лелик и убрал голову. Присоединяться к сумасшедшему
соседу он явно не хотел.
   - Ну и фиг с тобой, - напутствовал его майор и мягко спрыгнул обратно
в лоджию.
   Стоя под душем, он напевал медленную мелодию, полностью отдавая  себе
отчет в том, что занимается совершенно пустым  делом,  пытаясь  обмануть
самого себя и сделать вид, что все идет как обычно. Солнечный день  имел
в самой своей сердцевине червоточинку, которая  увеличивалась  с  каждой
минутой: червячок, поселившийся в яблоке дня, был неугомонным и  обладал
отменным  аппетитом.  Тем  не  менее  майор  действовал  по  заведенному
распорядку - снявши голову, по волосам не плачут,  или,  говоря  другими
словами, назвался груздем - полезай в кузов. Или получи в пузо. Вот так,
и никак иначе.
   Одеваясь, он задел лежавшую на прикроватной тумбочке  видеокассету  и
на некоторое время  замер  в  нелепой  позе  с  до  половины  натянутыми
штанами, глядя на кассету остановившимся взглядом.
   - "Таперича спрашивается  вопрос,  -  сказал  он  голосом  популярной
некогда Авдотьи Никитичны, - на кой хрен мне все это надо?"
   Вопрос был не праздный:  майор  не  сомневался,  что  обладание  этой
кассетой гораздо более опасно для  его  драгоценного  здоровья,  чем,  к
примеру, хранение под кроватью чемодана с сырым  плутонием.  Сто  тысяч,
если разобраться, не  такие  уж  сумасшедшие  деньги,  чтобы  из-за  них
рисковать головой, но, с другой стороны,  кому  и  когда  мешали  лишние
доллары? Тем более что взять их проще, чем отобрать у  ребенка  леденец.
Сто тысяч. Те самые сто тысяч, которые  одна  рыжая  шлюха  должна  была
подло жить в квартиру  Лопатина  для  того,  чтобы  окончательно  добить
беднягу после того, как он сломается и отдаст то, что  у  него  требуют.
Что у него требовали, Балашихин не вникал, но полагал, что эти сто тысяч
с таким же успехом могут пойти на пользу ему, майору Балашихину, как и в
конец запутавшемуся в дамском белье следователю.
   Следаку хватит и видеозаписи. Балашихин слышал его по радио, видел на
экране монитора и  однозначно  определил  для  себя  как  стопроцентного
слизняка.
   План был прост: продать слизняку копию пленки, выдав ее за  оригинал.
Продать за те самые  сто  тысяч,  избавив  Лопатина  заодно  и  от  этой
опасности. Номера купюр наверняка тщательнейшим образом  переписаны,  но
ведь не для того же, чтобы искать их потом, а для  того,  чтобы  ментам,
которые найдут  их  в  квартире  следователя,  было  ясно:  это  взятка.
Конечно, сразу тратить их нельзя. Можно, к примеру, для начала забраться
в званцевский компьютер и поработать над этими самыми номерами...
   Колебания майора были вызваны тем, что он  никогда  не  был  силен  в
планировании. Он блестяще командовал ротой, никогда не кланялся пулям  и
один стоил взвода хорошо обученных солдат. К сожалению, в данном  случае
от него требовались совсем другие способности, и  он  не  без  оснований
сомневался, что обладает ими в достаточной для успешного завершения дела
степени. Кроме того, ставка с его стороны была чересчур высока -  жизнь,
в то время как выигрыш равнялся несчастным ста тысячам...
   Майор  крякнул  и  крепко  потер  пальцами   свой   гладко   выбритый
подбородок. Способность плести  интриги  никогда  не  была  его  сильной
стороной, но...
   Вот именно, "но", сказал он себе. Сколько можно горбатиться на  дядю,
приятель? Еще пара-тройка лет, ну от силы пять, и Званцев решит, что  ты
слишком стар для этой работы. И вообще, Званцев - это Званцев.  Он  ведь
может и что-нибудь другое  решить...  Например,  что  ты  слишком  много
знаешь.
   Поработав немного под началом  у  своего  бывшего  сослуживца,  майор
окончательно убедился в том,  что  у  начальника  не  все  в  порядке  с
головой.  Точнее,  голова-то  у  него  как  раз  работала  лучше  любого
компьютера,   но   вот   психология   Званцева   напоминала   психологию
тропического паука-охотника. Этот человек  был  до  краев  полон  черным
вязким ядом, и в последнее время Балашихин начал ловить себя на том, что
всерьез побаивается Званцева. Это был тот  же  инстинктивный,  глухой  к
доводам рассудка страх, который всегда охватывал майора при виде крупных
кусачих насекомых.
   Из "Борея" надо было уходить. И по возможности не с пустыми руками.
   "Какого черта я впутал во все это Забродова? - подумал майор. -  Пить
надо меньше, вот что. Хотел как лучше,  а  получилась  медвежья  услуга.
Наверняка этот огрызок Званцев что-то задумал, а если не задумал еще, то
задумает  непременно.  Иллариона  надо  обязательно  предупредить.   Вот
разберусь с этим делом и предупрежу, чтобы держал ухо  востро.  Плевать,
что телефон не записал. На что тогда справочная?"
   Он приготовил себе плотный завтрак -  ветчина,  яйца,  большая  чашка
черного кофе - и съел все без остатка, пытаясь убедить себя в  том,  что
действительно голоден. Поев, он тщательно вымыл посуду и вообще навел  в
кухне армейский порядок, точно зная, что в противном случае кухня, да  и
вся квартира за два дня превратятся в сущий хлев. Майор ничего не  делал
наполовину, и уж если зарастал грязью, то по самые уши,  так  что  потом
приходилось неделю драить и отскребать  все  подряд.  Закончив  наводить
порядок, он посмотрел на часы и понял, что пора двигаться.
   По графику у него сегодня был  выходной,  но,  когда  он  появился  в
конторе, никто из присутствовавших там сотрудников не удивился: все-таки
он был старшим группы наружного наблюдения, которая  в  последнее  время
работала не покладая рук, и его заинтересованность в результатах  работы
была вполне понятна. Он заглянул в технический отдел и  поинтересовался,
удовлетворены ли там  качеством  сделанной  им  минувшей  ночью  записи.
Бородатый начальник отдела по имени Боба (Балашихин  все  никак  не  мог
привыкнуть называть его этой собачьей кличкой, а настоящего имени  Бобы,
как ни старался, узнать так и не смог) по секрету сказал ему, что запись
получилась чересчур качественной и что он. Боба, лично пресек уже четыре
попытки  скопировать  ее  для  личных  видеотек  некоторых   охочих   до
порнографии сотрудников. Услышав  о  неудавшихся  попытках  копирования,
Балашихин незаметно для окружающих вздрогнул: его попытка была  удачной.
Впрочем, подумал он, спасибо Бобе - навел на удачную мысль...
   Званцев  был  оживлен  и  весел,  как  никогда.  Результаты   ночного
дежу