иные шкуры и имеет клыки, которые  не
помещаются у него во рту. Но тридцать лет педагогической деятельности -  это
такая школа прикладной психологии, которой позавидует любой профессор. Если,
конечно, ты педагог, а не просто фельдфебель с указкой... Анна Александровна
была настоящим педагогом и не без оснований считала, что умеет разбираться в
людях.
   Она на ходу  расстегнула  сумочку,  проверила,  на  месте  ли  бумажка  с
адресом, и ускорила шаг, впервые за эти страшные три дня чувствуя, что может
сделать что-то полезное.
 
Глава 4 
 
   Он проснулся после  полудня  из-за  того,  что  солнце,  описав  дугу  на
небосклоне, нащупало щель в портьерах и уперлось ему в лицо,  своим  горячим
пальцем.
   Некоторое время он неподвижно лежал на спине, слушая  удары  собственного
пульса и вглядываясь в красный полумрак под зажмуренными веками.  Постепенно
бешеное  сердцебиение   улеглось,   и   остатки   отвратительного   кошмара,
приснившегося ему перед  самым  пробуждением,  окончательно  растворились  в
умиротворяющем покое пустой квартиры. Тогда  он  повернул  голову,  так  что
горячая полоса солнечного света сместилась с лица на шею, и открыл глаза.
   Несмотря на кошмар и  преждевременное  пробуждение,  он  чувствовал  себя
выспавшимся и отдохнувшим. Признаться, так он не чувствовал себя уже  давно.
"Все верно, - сказал он себе. - Так и должно  быть.  Здоровый  образ  жизни,
правильное питание, полноценный отдых..."
   Он не глядя протянул руку и нащупал на тумбочке часы. Было начало второго
пополудни - в самый раз для человека, который заснул  в  шестом  часу  утра.
"Ночная смена, - с ухмылкой подумал он. - Ночной образ жизни. Так жили  наши
волосатые предки, и так живут сейчас те, у кого хватает ума понять, что ночь
- самое хорошее время для того, чтобы жить полной жизнью..."
   Он рывком сел на постели и спустил босые ноги на  нагретый  солнцем,  уже
успевший слегка запылиться паркет. В косом солнечном луче кружились пылинки,
исполняя  свой  вечный  танец,   замысловатые   "па"   которого   оставались
неизменными в течение тысячелетий и в то же время  никогда  не  повторялись.
Человек, который сидел на постели и наблюдал за танцем пылинок, не  видел  в
таком утверждении ничего парадоксального: да, никогда не менялись и в то  же
время никогда не повторялись! Нет никакой нужды в том, чтобы  менять  фигуры
этого  солнечного  танца,  и  в  то  же  время  их  существует  бесчисленное
множество, настолько огромное, что перебрать все возможные  варианты  нельзя
за время существования  Земли.  Скорее  всего,  именно  этим  и  обусловлено
отсутствие необходимости перемен, решил он. Бессмысленно  пытаться  изменить
то, что существует в бесконечном множестве вариантов, - все равно придумаешь
нечто, что и без тебя давным-давно придумано.
   В  этом  рассуждении  ему  почудилась  какая-то  предопределенность.  Это
напоминало попытку измерить бесконечность или понять, как  у  ленты  Мебиуса
может быть одновременно и две стороны, и одна. Такая неуловимость того,  что
поначалу казалось столь простым и определенным, слегка раздражала его, и он,
отбросив рассуждения, потянулся за брюками: портить себе настроение в  самом
начале дня не хотелось.
   Он натянул тренировочные брюки  и  встал,  во  весь  рост  отразившись  в
зеркальной двери платяного шкафа. Тело у него, несмотря на  далеко  не  юный
возраст, все еще оставалось крепким и  мускулистым.  Его  можно  было  бы  с
чистой совестью назвать красивым, но  так  его  никто  никогда  не  называл:
отношения с женщинами у обладателя  этого  крепко  сбитого,  стройного  тела
складывались, мягко говоря, довольно своеобразно.
   Он взял в углу  за  кроватью  десятикилограммовые  гантели  и  в  течение
получаса истово махал ими в воздухе, пока каждый мускул его тела не  загудел
от приятной усталости.  Тогда  он  вернул  гантели  на  место,  постаравшись
сделать это как можно аккуратнее, чтобы стук не  потревожил  соседей  снизу.
При этом в нос  ему  ударил  запах  собственного  пота  -  густой,  терпкий,
необъяснимо приятный и одновременно отталкивающий. Он слегка поморщился,  но
тут же сунул ладонь под мышку и поднес ее к носу, втянув ноздрями опьяняющий
аромат своего разгоряченного тела.
   Приняв контрастный душ, он  вышел  на  кухню,  приглаживая  мокрые  после
купания волосы, в которых местами уже поблескивала седина.  Волосы  все  еще
были длинными и густыми, только  вот  это  непрошеное,  незваное  серебро...
Впрочем, с этим ничего поделать было нельзя, разве что  начать  краситься  в
подражание какой-нибудь стареющей кокетке.
   Он отыскал свои очки  и  бережно  водрузил  их  на  переносицу,  все  еще
продолжая улыбаться: сравнение с кокеткой его искренне позабавило. Стекла  в
очках были слегка притемненными,  и  мир  сквозь  них  выглядел  удивительно
четким и контрастным, хотя и не таким ярким, как без очков.  Это  тоже  было
хорошо и правильно: излишек цветов сбивал с толку, отвлекая  от  главного  и
мешая распознать истинную суть предметов.
   Он вышел в лоджию, намеренно оттягивая момент, когда можно будет закурить
первую в этот день сигарету, и, как обычно, получая  удовольствие  от  своей
власти над собственными привычками и потребностями. Конечно, с точки  зрения
здорового образа жизни от курения было бы  лучше  отказаться  вовсе,  но  он
ограничился тем, что сократил количество выкуриваемых сигарет  до  минимума.
Это было  невинное  удовольствие,  маленькая  уступка  давно  покоренному  и
закованному в стальные цепи несгибаемой воли  демону  саморазрушения;  кроме
того, он твердо знал, что при желании может бросить курить в любой момент  -
сейчас, сегодня, завтра.., да хоть вчера!
   Окно в застекленной лоджии было приоткрыто,  и  сквозняк  слегка  шевелил
висевшие на бельевом шнуре узкие линялые джинсы и простую серую  рубашку  из
тонкой  хлопчатобумажной  ткани.  Здесь  же,  укрепленные  с  помощью   двух
архаичных деревянных прищепок, висели изрядно поношенные матерчатые туфли на
стоптанной резиновой подошве.  Вынутые  из  них  потрепанные  шнурки  висели
отдельно, как два мертвых дождевых червя.
   Он пощупал одежду. Джинсы и туфли все еще были слегка влажноватыми,  зато
рубашка уже высохла - хоть сейчас надевай. Придирчивый осмотр  показал,  что
на  вещах  не  осталось  ни  одного  постороннего  пятнышка:  автоматическая
стиральная машина и новый  порошок  с  биодобавками  отлично  справились  со
стиркой. Раньше, когда он еще  не  купил  себе  стиральную  машину,  стирать
приходилось вручную, а это было довольно утомительно. А еще зима и осень! Да
и весна, коли уж на то пошло... В холод и  в  дождливую  погоду  выстиранная
одежда никак не просыхала, и ее приходилось уносить в  кухню  и  развешивать
над включенной плитой. Плита у него  стояла  электрическая  и  жрала  просто
сумасшедшее количество энергии, заставляя его нести дополнительные  расходы.
Это было накладно, но необходимо: не мог же он появиться на людях в  грязной
одежде!
   Стоя в лоджии, он прикрыл глаза и прислушался к едва  слышному  шороху  и
звону в ушах. Это был неустанный ток крови, питавшей кислородом  клетки  его
организма. "Шумит, - с  неожиданным  умилением  подумал  он.  -  А  странная
получается штука, если разобраться: пока  кровь  циркулирует  внутри  твоего
тела, это то, что дает тебе жизнь; но стоит ей попасть на одежду, на  пол  и
вообще пролиться, как она тут же автоматически превращается в грязь, да  еще
в такую, которую не сразу и отмоешь..."
   Он открыл глаза. Отсюда, сверху, открывался  отличный  вид.  По  широкому
тротуару внизу, болтая и смеясь, прошли три  молоденькие  девушки.  Впрочем,
подумал он, при ближайшем рассмотрении девушки могли оказаться не такими  уж
молоденькими:  расстояние  и  ракурс  мешали  разглядеть  их  как   следует.
"Интересно, - подумал он, - почему же я решил, что они  молоденькие,  совсем
юные? Наверное, потому, что они уж очень громко и  непринужденно  болтали  -
так, что их голоса были слышны даже здесь, хотя и неразборчиво".
   "Самый возраст, - подумал он. - Организм цветет,  и  материнство  еще  не
успело  выпить  из  него  все  соки.  Материнство,  работа,   муж-алкоголик,
кровосос-начальник... Кофе, сигареты, спиртное, болезни, усталость - все это
откладывается в клетках организма, накапливается  и  разлагается,  превращая
цветущее молодое тело в рассадник инфекции".
   Его передернуло от отвращения. Какая гадость!
   Он вернулся на  кухню  и  открыл  дверцу  холодильника.  Полуторалитровая
бутылка темного пива поджидала его на нижней полке,  и  он  решил,  что  она
ждала уже достаточно долго. После  трех  или  четырех  глотков  пиво  начало
потихоньку  туманить  мозг,  окончательно  прогоняя   неприятные   мысли   и
воспоминания. Например, о том, как однажды ему повстречалась  внешне  вполне
здоровая, с виду крепкая и чистая женщина,  все  тело  которой  под  одеждой
оказалось покрытым какими-то отвратительными гнойными язвами.  Он  бежал  от
нее как от чумы, а она... Ей было все  равно.  Им  всем  было  все  равно  -
молодым и  старым,  здоровым  и  больным.  Всегда.  После  нескольких  минут
знакомства они теряли к нему всяческий интерес - разумеется,  кроме  тех,  с
которыми ему приходилось контактировать на работе. Ну, те - разговор особый.
Интересно, почему все его коллеги женского пола вечно думали только  о  том,
как затащить его в постель? Их что, специально отбирали  по  этому  признаку
или такое единодушие явилось результатом случайного стечения обстоятельств?
   Обдумывая этот немаловажный вопрос, он глотнул  еще  пива  и  решил,  что
настало время перекусить. Черт с ними,  с  этими  похотливыми  кошками.  Все
равно с работы он уволился и возвращаться  туда  не  намерен.  У  него  есть
сбережения, он здоров и уж как-нибудь сумеет раздобыть кусок мяса  на  обед.
Сумеет ли? Конечно,  сумеет!  Если  кто-нибудь  в  этом  сомневается,  можно
заглянуть в морозильник и убедиться  собственными  глазами.  Кстати,  заодно
можно и поесть - кажется, как раз подошло время обеда.
   Он разморозил  в  микроволновой  печке  кусок  вырезки,  положил  его  на
разделочную доску и  окинул  оценивающим  взглядом.  Мясо  выглядело  просто
отменно: без костей и  прожилок  и  жировая  прослойка  совсем  тоненькая...
"Ну-ну, - с легким скептицизмом подумал  он.  -  Посмотрим,  каково  оно  на
вкус".
   Ножи лежали в выдвижном ящике буфета, и он минуты две, а  то  и  все  три
выбирал  подходящий.   Все   они   были   хороши   -   сверкающие,   любовно
отполированные, острые как бритвы, с удобными деревянными рукоятками -  боже
сохрани, никакого пластика! Конечно, пластик прочнее,  но  он  всего-навсего
заменитель доброго старого дерева, а от всех  заменителей  за  версту  тянет
подделкой. А что может быть хуже подделки, особенно когда имеешь возможность
пользоваться оригиналом?
   Его пальцы любовно пробежались по отполированному прикосновениями темному
дереву рукоятей, осторожно трогая медные заклепки,  словно  это  были  глаза
любимой женщины.  Наконец  он  остановил  свой  выбор  на  одном  из  ножей,
аккуратно вынул его из ящика, чтобы не повредить режущую  кромку,  и  бедром
задвинул ящик на место.
   Размороженное мясо резалось легко. Он отделил от большого куска два ломтя
величиной с ладонь, вынул из  другого  ящика  шипастый  кухонный  молоток  и
тщательно отбил оба куска. Вскоре на сковороде заскворчал кипящий жир  и  по
квартире поплыл вкусный аромат жарящихся отбивных. Сдабривая мясо  специями,
он насвистывал сквозь зубы что-то веселое, стараясь не обращать внимания  на
тот факт, что его слюнные железы превратились в настоящие фонтаны. "Условный
рефлекс,  -  думал  он,  одну  за  другой  переворачивая  отбивные.  -   Вся
деятельность большинства  из  нас  -  просто  непрерывная  цепь  условных  и
безусловных рефлексов, как у кроликов или лабораторных крыс.  Думать  -  это
так утомительно! Наверное, поэтому  подавляющее  большинство  представителей
homo sapiens предпочитают кумекать, соображать, прикидывать или  шурупить  -
что угодно, но только не  думать.  Сплошная  инстинктивная  деятельность,  и
главный инстинкт - стадный. Он  отодвигает  на  второй  план  даже  инстинкт
размножения. Да  что  там  размножение!  Когда  речь  идет  о  необходимости
отбиться  от  стада  ради  спасения  собственной  никчемной  жизни,  стадный
инстинкт сплошь и рядом оказывается сильнее инстинкта самосохранения. Отсюда
то, что газеты и телевидение называют героизмом  и  самопожертвованием.  Для
бедного  барана  осуждение  собратьев  оказывается  страшнее  смерти,  и  он
безропотно дает себя  убить  ради  каких-то  высосанных  из  пальца  идей  и
понятий, от которых ему, если разобраться, ни жарко, ни холодно".
   "Взять хотя бы нашего участкового, -  подумал  он,  аккуратно  выкладывая
мясо на тарелку и без стука опуская тарелку на стол.  -  Взять  участкового,
да..."
   "Да, - подумал он, встрепенувшись, и положил рядом  с  тарелкой  столовый
нож и вилку. - О чем это я? Да о нашем участковом, которого хоронили сегодня
утром. Черт, мясо жестковато... Впрочем, этого и  следовало  ожидать.  Когда
нет выбора, приходится брать что под руку подвернется. Итак,  участковый.  В
газете про него написали, что он погиб на боевом посту  и,  как  это..,  при
исполнении служебного долга. Какая чушь! Его  боевой  пост  -  за  столом  в
опорном пункте охраны правопорядка, а  его  служебный  долг  -  растаскивать
дерущихся супругов и искать украденное с веревок белье. За каким дьяволом он
сунулся в этот лес? Знал ведь, что рискует жизнью, и все равно полез. Зачем,
спрашивается? А затем, чтобы благодарные бараны  промемекали  ему  хвалебную
песнь и могли спокойно продолжать жрать и размножаться, не опасаясь  угодить
под нож мясника. Выходит, он добровольно пошел на смерть  только  для  того,
чтобы услужить стаду и, боже упаси, не удостоиться его, стада,  порицания...
И это  вы  называете  героизмом  и  исполнением  служебного  долга?  Смешно,
ей-богу...  Н-да,  а  мясо  действительно  жестковато.  Пельменей,  что  ли,
накрутить? С лучком, с перчиком... А? Решено, - подумал он. -  Будем  лепить
пельмени. Не выбрасывать же добро, в самом-то деле. Кстати, мясо  кончается,
надо бы выйти, пополнить запасы, то да се..."
   Он с некоторым усилием прожевал последний  кусок,  подобрал  жир  хлебной
коркой,  тщательно  вымыл  посуду  и  принялся,  насвистывая,   собирать   и
устанавливать архаичную мясорубку. Пока он чистил лук, перекручивал мясо  на
фарш и замешивал тесто, короткая стрелка на его часах перевалила через цифру
четыре и начала свое неумолимое и незаметное для глаза движение к  пяти.  Он
бросил  короткий  взгляд  на  циферблат,  усмехнулся  и  стал  не   торопясь
раскатывать тесто: до наступления темноты было еще очень  много  времени,  а
пельмени из участкового инспектора Сивакова  были  уже  почти  готовы  -  их
оставалось только слепить.
 
*** 
 
   Дом был такой же, как и все остальные в этом ряду, -  шестнадцатиэтажный,
бежевый  с  серым,  издалека  казавшийся  стройным  и  красивым,  а   вблизи
громоздкий и уродливый, как все вещи, утилитарное  назначение  которых  было
трудно замаскировать из-за их огромных  размеров.  Все  эти  крупнопанельные
дома напоминали  Анне  Александровне  кучи  склеенных  между  собой  обувных
коробок, которые можно было лишь с очень большой натяжкой назвать жильем.
   Вокруг дома энтузиасты из местного населения уже разбили  палисадник.  По
краям палисадника росли какие-то цветы, но основная площадь его представляла
собой голую, без единой травинки, тщательно разрыхленную граблями  землю.  У
Анны Александровны при виде  этого  знакомого  зрелища  возникло  сильнейшее
подозрение, что какой-то трудолюбивый абориген  от  большого  ума  перепутал
цветочную клумбу с картофельным полем.
   "Москва, - подумала она с горькой иронией. - Столица! Третий Рим... Можно
подумать, что город в блокаде, и они тут умирают от голода. Картошки  им  не
хватает, видите ли. Неужели эта  страсть  к  ковырянию  земли  действительно
сидит  в  генах?  Одному  не  хватает  картошки,  и  он  разводит  огород  в
палисаднике вокруг шестнадцатиэтажного дома, причем ясно же, что  урожая  он
не  дождется,  поскольку  сообразительные  соседи  не  упустят   возможности
поживиться на дармовщинку; другой не в состоянии выйти в  магазин  и  купить
себе мяса, и по этой причине он  охотится  на  людей...  Тоже  правильно,  -
ядовито подумала она. - Картошка на клумбе - это еще куда  ни  шло,  но  вот
свиноферма в лоджии - это уже будет посложнее. И потом, у  кого-то  в  генах
намертво засела  привычка  к  землепашеству,  а  у  кого-то  -  выработанный
столетиями охотничий инстинкт. Вечный конфликт  земледельцев  и  кочевников,
изуродованный, извращенный и видоизмененный огромным городом - вот  что  это
такое".
   Установленная перед подъездом скамейка, как ни  странно,  была  пуста.  У
Анны  Александровны  немедленно   возникло   почти   непреодолимое   желание
воспользоваться этим, присесть и не спеша  выкурить  еще  одну  сигарету,  а
заодно в последний раз все как следует обдумать. Хотя, с другой стороны, что
ей было обдумывать? Желание потянуть время было признаком слабости,  а  Анна
Александровна всю жизнь не давала спуску ни себе, ни другим.
   Внезапно налетевший из-за угла порыв теплого  ветра  швырнул  ей  в  лицо
горсть пыли. Несколько  песчинок  иголками  вонзились  в  щеку.  Застигнутая
врасплох,  Анна  Александровна  закашлялась,  прикрывая  лицо   ладонью,   и
решительно двинулась к подъезду.
   На двери подъезда красовался новенький кодовый замок. К  такому  сюрпризу
Анна Александровна оказалась не готова. До деревни, где она  жила,  подобные
новшества еще не добрались, да если бы даже и добрались, что толку:  кода-то
она не знала!
   Это было, по  сути  дела,  непреодолимое  препятствие,  и,  осознав  этот
неутешительный  факт,  Анна  Александровна  неожиданно   испытала   огромное
облегчение. Разумеется, в объявлении не случайно был указан номер  телефона.
Нужно было позвонить, заранее  договориться  о  встрече...  Попытка  застать
адепта черной  и  белой  магии  врасплох  провалилась  в  самом  начале,  и,
проанализировав собственные ощущения, Анна Александровна  убедилась  в  том,
что действительно этому рада.
   Она немедленно устыдилась такого приступа  непозволительной  слабости,  а
устыдившись, преисполнилась решимости войти внутрь любой ценой -  вплоть  до
вульгарного взлома.
   Мимо, глухо рокоча по асфальту роликами коньков, прокатился парнишка  лет
двенадцати,  одетый  как  американский  подросток  из   рекламного   фильма:
бейсболка козырьком назад, просторная фуфайка, обрезанные чуть  выше  колена
джинсы, кожаные наколенники и такие же нашлепки на  локтях,  легкий  свитер,
рукава которого были завязаны узлом на  талии,  и,  конечно  же,  неизменная
жевательная резинка за щекой.
   - Молодой человек! - окликнула его  Анна  Александровна  своим  чистым  и
твердым "педагогическим" голосом. - Вы не могли бы мне помочь?
   Парнишка  плавно  развернулся  на  пустой  парковочной   площадке,   лихо
затормозил напротив подъезда, выдул изо рта чудовищный резиновый пузырь и  с
выжидательным видом уставился на Анну  Александровну.  Его  тощие  загорелые
ноги при этом едва заметно елозили  взад-вперед,  словно  ему  не  терпелось
поскорее возобновить движение.
   - Я пришла к знакомым, - сказала Анна Александровна, - а  кода  не  знаю.
Как быть?
   Резиновый  пузырь,  заслонявший  половину  мальчишечьей  физиономии,  еще
немного увеличился в размерах и неожиданно  лопнул  с  громким  хлопком,  от
которого Анна Александровна непроизвольно вздрогнула. Парнишка  отработанным
движением языка убрал жвачку за щеку и с легким пренебрежением сообщил:
   - Это же домофон, тетя.
   Обронив эту загадочную фразу, он хотел было  укатить  восвояси,  но  Анна
Александровна остановила его очередным вопрос