напряженно о чем-то думая.
   Сорокин покосился на него и невесело усмехнулся.
   - Не забивай себе голову, - сказал он. - Мы тоже  решили  было,  что  его
кто-то убрал. Тем  более  что  обстоятельства...  В  общем,  он  на  большой
скорости налетел на проволоку, протянутую там, где ей совершенно нечего было
делать.
   - И что? - спросил Илларион.
   - А что бывает в таких случаях? Снесло башку к чертовой матери...
   - И ты говоришь, что это не убийство?
   - Понимаешь, - сказал Сорокин, - это произошло не на дороге,  не  в  арке
какой-нибудь и не в проходном дворе. Проволока была натянута между  стойками
турника на детской площадке, то есть там, где мотоциклисту делать совершенно
нечего. Там три турника рядышком, и только один проем из  трех  перегородили
подобным образом. Это.., я даже не знаю, с чем это сравнить. Это  все  равно
что сбросить кирпич с десятикилометровой высоты над чистым полем в  расчете,
что  он  упадет  на  голову   совершенно   конкретному   человеку.   Нелепая
случайность, вот и все. Детишки какие-нибудь во что-нибудь  играли  или  еще
что-нибудь... Теперь разве  узнаешь?  А  этот  дурак  на  своей  "Хонде",  в
темноте... Короче, стопроцентный несчастный случай. Нелепость,  конечно,  но
факт. Так что один свидетель у нас выбыл  наглухо,  а  другой  отдыхает  без
сознания. Хорошо еще, что на нем во  время  падения  был  шлем.  Он  здорово
треснулся  затылком  о  край  песочницы.  Весь  угол  разворотил,   и   шлем
раскололся. Плюс потеря крови - он, видишь ли, успел прикрыть голову руками,
и проволока располосовала ему предплечье.
   - Черт, - сказал Илларион, - как погано. Да, действительно нелепо.
   Сорокин покосился на него, но лицо Забродова не  выражало  ничего,  кроме
искреннего огорчения.
   - Обидно, - продолжал он. - Чертовски  обидно,  когда  гибнут  такие  вот
пацаны, которые еще ничего в  жизни  не  видели  и  не  успели.  А  главное,
обижаться не на кого и к ответу никого  не  призовешь.  Был  человек  -  нет
человека. И ни детей  после  него  не  осталось,  ничего...  Один  сломанный
мотоцикл.
   - Да мотоциклу-то хоть бы что, -  угрюмо  произнес  Сорокин.  -  Что  ему
сделается? Даже не поцарапался, пропади он пропадом. Знаешь, будь моя  воля,
я бы их запретил к чертовой матери, эти мотоциклы. Года не  проходит,  чтобы
на них десяток человек не гробанулся. Да как гробятся! На ста  километрах  в
час башкой в бетонный столб - это, знаешь, зрелище. Или как  этот  Пятнов  -
всадник без головы...
   - Да, - грустно согласился Илларион,  -  печально  это  все.  Но  поверь,
полковник, у Стивена Кинга ты ответов на свои вопросы не найдешь. Да и ни  у
кого не найдешь, если уж на то пошло. Тебе не ответы надо искать, а  убийцу.
Наплюй на то, что он каннибал. Ищи мокрушника, а его кулинарные  пристрастия
пусть остаются его личным делом - во всяком случае, до тех пор, пока его  не
приведут к тебе в кабинет.
   - Спасибо за совет, - проворчал Сорокин, мысленно проклиная себя  за  то,
что вообще пришел в этот сквер.
   Когда полковник вернулся на работу,  его  поджидал  очередной  сюрприз  -
естественно, неприятный. Сюрпризы иного свойства  случались  у  Сорокина  на
службе крайне редко, но он до сих пор не мог  до  конца  смириться  с  таким
положением вещей. Что это такое, в самом деле?! Человеку и без того  тяжело,
а тут еще все окружающие, словно сговорившись, так  и  норовят  окончательно
его добить.
   У окна в коридоре, прямо напротив двери полковничьего  кабинета,  скучала
какая-то женщина. Видимо, она стояла здесь уже давно и  успела  основательно
пресытиться видом этого коридора и, в  частности,  запертой  на  ключ  двери
кабинета. Поэтому она  стояла  к  коридору  спиной  и  с  безучастным  видом
смотрела в окно.
   У Сорокина при виде ее возникло трусливое желание  тихонечко  повернуться
кругом и стрекануть вдоль по коридору со всей прытью, на которую он еще  был
способен. Пока он убеждал себя,  что  такое  поведение  недостойно  высокого
звания офицера,  посетительница,  словно  уловив  его  присутствие  каким-то
шестым чувством, повернула голову.
   Полковник вздохнул - глубоко, но незаметно,  -  надел  на  лицо  любезную
улыбку и двинулся к  своему  кабинету  широким  шагом  чрезвычайно  занятого
человека, каковым он и являлся на самом деле.
   -  Здравствуйте,  Анна  Александровна,  -  сказал  он,  изображая  легкое
недоумение. - Вы ко мне?
   Анна Александровна Сивакова поздоровалась и  молча  кивнула  в  ответ  на
вопрос полковника. Сорокин отпер  дверь,  пропустил  посетительницу  вперед,
вошел следом и предложил ей присесть.
   Анна Александровна села. Полковник поинтересовался, не хочет ли  она  чаю
или кофе, получил отрицательный ответ и, уже не пряча вздоха,  откинулся  на
спинку кресла.
   - Итак, - сказал он, - что у вас произошло?
   -  Мне  казалось,  что  кое-что  произошло  у   вас,   -   сказала   Анна
Александровна. - Что вы можете сказать по поводу гибели Пятнова?
   Сорокин недовольно пожевал губами. "Это уже переходит всякие границы",  -
подумал он.
   - Анна Александровна, - как можно мягче сказал он, - поймите, пожалуйста,
меня правильно. И вы, и я - мы оба хотим,  чтобы  преступник  был  задержан.
Вами движет горе, но оно.., гм.., не дает вам права требовать у меня  отчета
о ходе следствия. Методы, которыми оно производится,  и  его  результаты  не
подлежат огласке вплоть до суда. Поверьте, мы делаем все, что в наших силах.
Если вы хотите и можете оказать  нам  какую-то  помощь  в  рамках  закона  -
милости просим. Но это все! Вы не можете руководить ходом следствия, так  же
как я не могу руководить вашей школой. Мы договорились?
   -  В  целом  да,  -  с  неожиданной   покладистостью   согласилась   Анна
Александровна. Полковнику не понравилось это "в целом", но он промолчал. - А
можете вы ответить мне на вопрос, не имеющий непосредственного  отношения  к
ходу следствия?
   "Новое дело? - подумал полковник. - Это еще что такое?"
   - То есть на личный? - осторожно уточнил он.
   - В некотором роде.
   - Ну, если это будет в моих силах... Постараюсь.
   - Скажите, у вас существует программа защиты свидетелей?
   "Вот так вопрос, - подумал Сорокин. - Не в бровь, а в глаз. И ведь ничего
не скажешь, вопрос сугубо личный. Узнав о  гибели  Пятнова,  все,  кто  имел
касательство к этому делу, не могли не задуматься. Интересно, - подумал  он,
- что было бы, если бы они узнали, что маньяк, которого мы взяли,  такой  же
фальшивый, как трехдолларовая купюра? Они все, наверное, переселились бы  ко
мне в кабинет и потребовали поставить у дверей двоих  автоматчиков.  И  были
бы, наверное, правы..."
   - Ну, - сказал он, осторожно откашлявшись, - конечно, что-то в этом  роде
у нас есть. Естественно, не в той форме, в какой эта программа существует  в
Соединенных Штатах, но...
   - Я почему-то так и думала, - перебила его Анна Александровна,  -  что  у
вас существует именно что-то в этом роде, - она покрутила в воздухе ладонью,
подчеркивая расплывчатость и неопределенность данного полковником ответа.  -
И после этого вы приглашаете людей к сотрудничеству!
   - Хотелось бы  вам  напомнить,  -  начиная  понемногу  свирепеть,  сказал
Сорокин, у которого и  без  Сиваковой  хватало  проблем,  -  что  я  вас  не
приглашал. Насколько я мог заметить, вы пришли сами. И вообще, я не понимаю,
при чем тут защита свидетелей? -  соврал  он.  -  Мы  же  имеем  дело  не  с
преступной группировкой, а с маньяком-одиночкой, который уже  арестован.  Не
пойму, что вас беспокоит.
   - А  вы  уверены,  что  Козинцев  до  сих  пор  сидит  в  тюрьме,  или  в
следственном изоляторе, или  как  это  у  вас  там  называется?  -  спросила
Сивакова. - Он не сбежал, не отпущен под подписку о невыезде, не переведен в
какую-нибудь больницу для обследования?
   - Да нет как будто. Я беседовал с  ним  буквально  полчаса  назад,  -  не
покривив душой, заявил Сорокин.
   - Странно, - сказала Анна Александровна. - У меня такое ощущение, что  он
где-то рядом.
   "Золотые твои слова, - подумал Сорокин. - Так оно и есть на самом деле. И
маньяк где-то рядом, и Козинцев твой поблизости - за  углом,  в  скверике...
Вот негодяй, - внезапно распаляясь, подумал он о Забродове. - Ведь  было  же
сказано русским языком: не высовывайся! А  он  бродит  вокруг  МУРа,  словно
нарочно ищет встречи со старыми знакомыми..."
   - Это нервное, - сказал он после неприлично долгой паузы.  -  Вам  многое
пришлось пережить, вот  вам  и  мерещатся  маньяки  за  каждым  углом.  Надо
хорошенько  отдохнуть,  сменить  обстановку,  и  все  пройдет.  Знаете,  как
говорят: пуганая ворона куста боится.
   - Но я-то не ворона, - заметила Сивакова.
   - Ни в коей мере! - поспешил заверить ее Сорокин. - Но наш  с  вами  мозг
посложнее птичьего, и всяких выдумок и беспочвенных страхов в нем помещается
больше. Вот мы и шарахаемся, как та ворона, от каждого куста.
   - Благодарю вас, - вставая, сказала Анна Александровна. - Вы  меня  очень
успокоили своей лекцией по орнитологии.
   Она не скрывала горькой иронии, и Сорокину  оставалось  только  огорченно
крякнуть.
   - Поймите, - сказал он, - я не могу приставить к вам милицейский  эскорт,
основываясь на ваших ощущениях. Да что там - на ваших! Даже мои  собственные
ощущения не  имеют  никакого  значения,  когда  речь  идет  о  таких  сугубо
официальных вещах, как расследование убийства.
   - А какие у вас ощущения? - с любопытством спросила Сивакова.
   - У меня  ощущение,  что  вы  вот-вот  опять  начнете  задавать  ненужные
вопросы, - ответил полковник. - Давайте ваш пропуск, я подпишу.
   - Хорошо, - сказала Сивакова, протягивая ему пропуск. -  Тогда  последний
вопрос. Как вы объясните тот факт, что Козинцев знал мое настоящее имя?
   - Следил, наверное, - глядя  на  часы  и  проставляя  в  пропуске  время,
рассеянно  ответил  Сорокин.  -  Да  успокойтесь  же,  Анна   Александровна!
Повторяю, Козинцев для вас неопасен.
   - А Пятнов? - быстро спросила Анна Александровна.
   - Выходит, предыдущий вопрос был предпоследним, - вздохнул  полковник.  -
Ну  что  Пятнов?  Пятнов  погиб  в  результате  несчастного   случая.   Если
предположить, что он был убит, то это..,  это...  Это  какой-то  дьявольский
расчет! Они катались на мотоцикле, катались, между прочим, впервые, и  вдруг
какая-то проволока - на детской площадке, в полусотне  метров  от  ближайшей
дороги...  Да  нет,  чепуха!  Я  скажу  вам  по  секрету:  в  каждой  сводке
происшествий по городу встречается сколько  угодно  смертей,  гораздо  более
нелепых, чем эта. И потом, даже если бы маньяк был  на  свободе,  какой  ему
смысл убивать Пятнова? Если бы мальчишка что-то знал, он  мог  поделиться  с
нами своей  информацией  давным-давно.  Значит,  и  убить  его  должны  были
давным-давно, правда?
   - Правда, - согласилась Сивакова. - Поэтому я  и  спрашиваю,  надежно  ли
заперт Козинцев.
   "Плохо, когда у женщины  мужские  мозги,  -  подумал  Сорокин.  -  С  ней
становится невозможно разговаривать,  а  уж  спорить  и  подавно.  Логика  -
страшная вещь. Ты вооружаешься ею,  чтобы,  фигурально  выражаясь,  треснуть
своего оппонента по макушке, а она, эта чертова логика,  вдруг  со  страшной
силой дает тебе по зубам, потому что у нее,  как  у  всякой  палки,  имеется
второй конец". Будь на месте Сиваковой мужчина, полковник давно выставил  бы
его за дверь, сославшись  на  необходимость  работать.  И  он  бы  ушел  как
миленький. Конечно, выйдя в коридор, мужчина непременно в сердцах помянул бы
мента поганого и мусора тротуарного, но тем бы дело и кончилось. А эта...
   - Анна Александровна, - устало сказал Сорокин, - давайте говорить  прямо.
Я вам ничего нового сообщить не могу. Вы мне -  тоже.  Неужели  вы  думаете,
что, исклевывая мою печень, вы поможете следствию?
   Произнося эти слова, Сорокин чувствовал себя отвратительно.  До  сих  пор
ему как-то не приходилось просить пощады у своих посетителей, а то,  что  он
делал в данный момент, больше всего напоминало именно это.
   Как ни странно, ссылка на исклеванную печень помогла. Сивакова  хмыкнула,
оценив образность полковничьей речи, попрощалась и  ушла.  Глядя  ей  вслед,
полковник повалился обратно в кресло,  громко  сказал:  "Уф!"  -  и  закурил
сигарету.
   Ему было не по себе. Визит Сиваковой был горстью крупной соли, высыпанной
на свежую рану. Смерть Пятнова очень  не  понравилась  полковнику  Сорокину.
Логика настаивала на том,  что  подстроить  такую  смерть  было  практически
невозможно, а интуиция нашептывала, что Пятнов умер как-то уж очень  кстати.
"Слишком много совпадений, - подумал полковник,  медленно  жуя  микронитовый
патентованный фильтр сигареты. - Слишком много. Сначала Пятнов,  Пантюхин  и
еще один подросток находят в лесу  труп,  потом  те  же  Пятнов  и  Пантюхин
прибиваются к подозрительному Козинцеву, а еще потом эти же двое, катаясь на
мотоцикле, налетают на стальную проволоку, которую кто-то  зачем-то  натянул
между стойками турника... И не надо забивать мне голову детишками, -  строго
подумал Сорокин. - Хотя, кажется, это я сам только и делаю, что забиваю всем
голову... Пятнову перерезало шею, как ножом, Пантюхину чуть было не отрубило
руку... Покажите-ка мне детишек,  которые  способны  так  надежно  закрепить
стальную проволоку, что она осталась на месте после  того,  как  на  нее  на
полном ходу налетел мотоцикл с двумя седоками!"
   Он выкурил три сигареты подряд, размышляя над тем, откуда  могла  взяться
проволока и как Пятнова угораздило  выбрать  именно  тот  маршрут,  в  конце
которого его поджидала старуха с косой. Он перетасовывал факты так  и  этак,
ища  ускользавшую  связь,  но  у  него  ничего  не  выходило:  фактов   было
катастрофически мало. Ввинчивая в переполненную  пепельницу  третий  окурок,
полковник поймал себя на том, что вопреки логике и против  собственной  воли
рассматривает смерть Пятнова как результат  умышленного  убийства.  "Черт  с
ним, - подумал  Сорокин.  -  Уж  лучше  перестраховаться,  чем  пройти  мимо
хладнокровной мокрухи, приняв ее за банальный, хотя  и  нелепый,  несчастный
случай".
   Придя к такому выводу, он снял телефонную трубку и распорядился выставить
охрану у больничной палаты, в которой лежал травмированный во время  падения
с мотоцикла Андрей Пантюхин.
 
Глава 14 
 
   Илларион Забродов в расслабленной позе сидел на садовой скамейке  до  тех
пор, пока фигура полковника Сорокина не  скрылась  за  углом.  Тогда  бывший
инструктор спецназа отшвырнул окурок, вскочил и быстрым шагом  направился  в
противоположную сторону.
   Очутившись за рулем своей  машины,  он  первым  делом  вынул  из  кармана
телефон и набрал номер справочной. Прижимая трубку плечом, Илларион  отыскал
в бардачке  шариковую  ручку  и  старую  штрафную  квитанцию  за  стоянку  в
неположенном месте, пристроил бумажку на  приборной  панели  и  стал  быстро
записывать телефонные номера,  которые  диктовала  ему  строгая  дамочка  из
справочной.
   Это были номера московских больниц, в которых имелись  травматологические
отделения. Илларион рассудил, что с сотрясением мозга и порезом, пусть  даже
очень глубоким, в реанимации Тюхе делать нечего.  Он  попытался  представить
себе, как все это было, и решил, что в данный  момент  жизнь  Пантюхина  вне
опасности. Хорошая все-таки штука - мотоциклетный шлем, подумал  он,  быстро
двигая ручкой по бумаге. Ему некстати вспомнилась вычитанная где-то  мрачная
шутка: дескать, пока не  изобрели  шлемы,  мозги  мотоциклистов  приходилось
отскребать от асфальта, а теперь они, мозги то есть, аккуратно лежат  внутри
шлема...
   Вежливо поблагодарив оператора справочной, Илларион без промедления начал
обзванивать приемные покои больниц, начиная с той, что  была  ближе  всех  к
месту ночного происшествия. Его  расчет  оказался  верным:  Андрей  Пантюхин
значился в списке поступивших. Илларион осведомился о его состоянии.
   - А вы ему кто? - спросил пожилой женский голос на другом конце провода.
   Илларион живо представил себе  обладательницу  этого  голоса:  хорошо  за
пятьдесят, крашенные в рыжий или, наоборот,  в  черный  цвет  волосы,  густо
подмалеванные  ярко-красной  помадой  губы,  высокий   крахмальный   колпак,
шариковая  ручка  в  нагрудном  кармашке  халата  и  полное  сознание  своей
значимости...
   - Отец, - нагло солгал он, отлично зная о семейных обстоятельствах Тюхи и
не боясь никаких неожиданных сюрпризов с этой стороны.
   - Состояние стабильное, средней тяжести, -  немного  смягчаясь,  произнес
голос в трубке. - Он в сознании. Да вы не волнуйтесь, папаша,  все  будет  в
порядке.
   Илларион узнал, в какой палате лежит Тюха, расспросил о времени посещения
больных и, сердечно  поблагодарив  разговорчивую  старушенцию  из  приемного
покоя, прервал связь.
   Бросив телефон на соседнее сиденье, он повернул ключ  зажигания.  Стартер
немного поквохтал, как курица, собирающаяся  снести  стальное  яйцо,  но  не
успел Забродов удивленно поднять брови, как двигатель ожил, заставив  машину
мелко завибрировать.
   Илларион тронул машину с места,  чувствуя,  что  надо  действовать  очень
быстро. Сорокин упорно отстаивал версию, по которой смерть Пятнова и ранение
Тюхи были результатом несчастного случая, но смотрел он при этом почему-то в
сторону. Полковника явно одолевали смутные сомнения, и Забродов, знавший его
не первый год, торопился: Сорокин привык доверять  своей  интуиции,  и  если
охраны в больнице еще не было, то она должна была появиться там в  ближайшее
время.
   Кроме того, Илларион побаивался за Тюху:  кое  у  кого  могло  возникнуть
вполне обоснованное желание довести начатое дело до логического конца.
   Он гнал машину прочь от Центра, с неудовольствием ощущая,  как  растет  и
начинает ворочаться где-то в районе диафрагмы холодная  и  скользкая  тварь.
Связывать гибель Пятого со своей вчерашней вылазкой в город было  глупо,  но
отрицать существование этой связи почему-то не получалось. В  конце  концов,
пока Илларион дисциплинированно прогуливался в  радиусе  двухсот  метров  от
своего дома, все было тихо. А стоило ему, что называется, выйти в свет,  как
произошел  этот,  с  позволения  сказать,  несчастный  случай.   Совпадение?
Вообще-то, Илларион верил в совпадения, но в данном случае  их  было  как-то
очень уж много.
   "Черт подери,  -  думал  он,  -  неужели  это  я  убил  парня?  Пусть  не
собственными руками, косвенно, но все-таки... Неужели он погиб  из-за  меня?
Из-за  моего  дурацкого  упрямства,  из-за  моей  тупой   самоуверенности...
Поставил на своем, сделал как захотел - и вот результат. Я от бабушки  ушел,
я от дедушки ушел, а от тебя, Сорокин, и подавно уйду... Дьявол, до чего  же
это неприятно - отвечать за других, особенно  когда  речь  идет  о  жизни  и
смерти! Как же я, оказывается, основательно от этого  отвык  -  отвечать  за
других".
   "Стоп, приятель, - мысленно сказал он себе. - Этак можно додуматься  черт
знает до каких вещей. Вот поговорю с Тюхой, расспрошу его,  что  да  как,  и
тогда уж решу, стоит ли мне волноваться. Может, Сорокин все-таки прав, и эта
авария произошла по чистой случайности. Мотоцикл - это  же  дорогостоящее  и
шумное орудие самоубийства..."
   "И все-таки, - подумал он, - кто же мог  опознать  во  мне  арестованного
милицией Ярослава Велемировича Козинцева? С кем  я  виделся-то?  И  главное,
когда? Может быть, нужно было действительно уехать из города? Где я бывал за
эти дни? Да нигде, кроме ближайшего гастронома да лавки  Пигулевского.  И  я
могу поручиться, что за все это время не видел  ни  одного  знакомого  лица,
кроме Сорокина, Мещерякова, Марата Ивановича  и,  естественно  соседей.  Ну,
плюс парочка продавщиц из гастронома, которые за много лет примелькались мне
и которым, скорее всего, примелькался я. Но  ни  соседи,  ни  продавщицы  не
знали меня как Козинцева..."
   "Есть, - вдруг  осенило  Забродова.  Он  вспомнил  соседа  по  лестничной
кл