я перед глазами, двоился и троился, и так было до тех  пор,
пока  на  ум  Анне  Александровне  не  пришло  грубоватое,  но  очень  емкое
определение: псих. У этого парня явно были не все дома, и,  придя  к  такому
выводу,  Сивакова  успокоилась:  хозяин   перестал   раздваиваться,   обретя
непротиворечивую целостность  образа.  Теперь  оставалось  только  выбраться
отсюда целой и невредимой. Анне Александровне почему-то казалось, что с этой
задачей она справится без особого труда: главное - не перечить сумасшедшему,
не заставлять его нервничать и, конечно же, ни в коем случае не злить.
   "А с другой стороны, - подумала она, - я ведь пришла сюда  не  для  того,
чтобы поставить ему диагноз. И потом, псих - это не диагноз, а ругательство.
Мне ведь хотелось понять, имеет ли  он  отношение  к...  В  общем,  не  надо
кривить душой и искать  обтекаемые  определения.  Мне  хотелось  узнать,  не
людоед ли он. В  наше  время  тот,  кто  ест  человеческое  мясо,  наверняка
душевнобольной, но это утверждение  не  имеет  обратной  силы:  редкий  псих
отважится по собственной инициативе отведать человечины".
   - Да аллах с ней, с магией, - продолжал между тем хозяин. - Я всей  душой
надеюсь,  что  проблема,  которая  привела  вас   ко   мне,   не   потребует
вмешательства сверхъестественных сил, про которые, кстати, никто  толком  не
знает, есть они на самом деле или их  вовсе  нет.  Между  прочим,  позвольте
представиться: Ярослав Велемирович Козинцев, ваш покорный  слуга.  Имечко  у
меня, как сказал герой одного литературного произведения, некруглое, поэтому
можете называть меня просто Славой.
   Анна Александровна удивленно приподняла правую бровь: Ярослав Велемирович
цитировал "А зори здесь  тихие"  Бориса  Васильева  -  вещь  хотя  и  широко
известную, но не имеющую ни малейшего отношения к астрологии,  хиромантии  и
магии. Все-таки он был до оторопи странным типом - странным и страшноватым в
своей странности.
   Однако элементарная вежливость требовала от Анны Александровны  ответного
жеста, и она, слегка наклонив голову, представилась:
   - Петрищева. Людмила Сергеевна.
   Она понятия не имела, зачем солгала, назвавшись чужим именем. Хорошо еще,
что на язык ей подвернулась фамилия коллеги, с  которой  они  рука  об  руку
оттрубили двадцать с лишним лет в сельской школе. В  противном  случае  Анна
Александровна запросто могла бы оконфузиться, ненароком забыв, как ее зовут.
   Впрочем, по зрелом размышлении она решила, что в этой  лжи  все-таки  был
определенный смысл. Если ее зятя убил этот странноватый Ярослав Велемирович,
он мог быть в курсе, кого убивал, или просто заглянуть в документы. В  таком
случае назваться собственной фамилией означало бы  подписать  себе  смертный
приговор. Анна Александровна похолодела, внезапно осознав,  что  только  что
беспечно провальсировала по самому краю пропасти, думая  о  чем  угодно,  но
только не о деле. Лишь теперь до нее окончательно дошло, за какое  серьезное
дело она взялась, и она на миг усомнилась в своей способности  справиться  с
поставленной перед собой задачей.
   - Итак, Людмила Сергеевна, - сказал хозяин,  сделав  перед  именем  своей
гостьи коротенькую паузу, которая очень не понравилась Анне Александровне, -
может быть, вы скажете, что привело вас в это недостойное жилище?
   Он  снова  непроизвольно  хихикнул  и  поспешно  прикрыл   ладонью   рот,
одновременно каким-то женским  движением  запахивая  на  груди  халат.  Анна
Александровна снова обратила внимание на то, какие  длинные  и  ухоженные  у
него ногти. Судя по виду, эти ногти были  стопроцентно  здоровыми  и  очень,
очень крепкими...
   - Карма, - неожиданно для себя сказала она. -  Я  хочу  понять,  что  это
такое и как с этим бороться.
   - Бороться? - Ярослав Велемирович, казалось, был  несказанно  удивлен.  -
Господь с вами, Людмила Сергеевна, да разве можно бороться  с  кармой!  Это,
между нами, наилучший способ многократно увеличить и без того тяжкое  бремя.
Что это вам пришло в голову? - он вдруг уставился в лицо Анне  Александровне
слепыми темными линзами очков, на пару секунд застыл, как каменный  истукан,
а потом удовлетворенно кивнул.  -  Ясно,  -  сказал  он.  -  Черная  полоса,
несчастья сыплются одно за другим, вы устали и не можете понять, за что  вам
такое наказание. А слово "карма" у всех на слуху. Никто толком не  понимает,
что оно означает, но все знают, что это что-то нехорошее, вроде наказания за
грехи, которых ты, может быть, вовсе  и  не  совершал.  Что-то  наподобие..,
гм.., процентных выплат по займу, который сделал твой пра-пра-прадед  триста
лет назад на крайне невыгодных условиях.
   Анна  Александровна  только-только  собралась  признать,  что  для  психа
Козинцев рассуждает очень уж спокойно и логично, как  он  опять  хихикнул  и
принялся с сухим шорохом потирать ладони.
   - Надо вам сказать, милейшая Людмила.., э...
   - Сергеевна, - подсказала Сивакова, сделав  вид,  что  не  заметила  этой
маленькой проверки.
   - Сергеевна, благодарю вас. Так вот, Людмила Сергеевна. Беда  заключается
в том, что все религии... Простите, вы не религиозны?
   - Увы.
   - Вот и славно. Так вот, все религии, в том числе и индуизм, из  которого
к нам  пришло  понятие  кармы,  грешат  одним  недостатком:  их  утверждения
невозможно ни доказать, ни опровергнуть. Помните, как у Высоцкого: кто верит
в Магомета, кто в Аллаха, кто в Иисуса... А карма - это,  если  разобраться,
совсем просто. Представьте себе этакое досье, в которое заносится  все,  что
вы сделали и чего не сделали на протяжении всего своего существования,  -  я
имею в виду все жизни, которые, по  мнению  индусов,  проживает  бессмертная
душа. Допущенные ошибки можно исправлять  или,  наоборот,  усугублять,  и  в
зависимости от этого тяжесть вашей кармы,  то  есть  количество  предстоящих
воплощений  и   степень   их..,   э-э-э..,   мучительности,   соответственно
увеличивается или, напротив, уменьшается.
   - А,  -  сказала  Анна  Александровна,  -  понятно.  Десять  заповедей  в
расширенном виде. Будь паинькой - и придет царствие небесное.
   - Как бы не так! - хихикая и  потирая  руки,  воскликнул  Козинцев.  -  В
том-то и загвоздка, что в этом случае никто не знает, что такое хорошо и что
такое плохо. Пожалев того, кто недостоин жалости, оказав помощь тому, кто на
самом деле в ней не  нуждается,  или,  скажем,  подписав  смертный  приговор
отпетому негодяю, вы рискуете взвалить весь груз его кармы на свои плечи,  и
груз этот может оказаться непосильным. Христианство в этом смысле проще и, я
бы сказал, человечнее. Но и примитивнее в то же  время.  Древние  религии  и
культы не знали милосердия. Они были величественны и жестоки,  и,  по-моему,
все они врали так же, как врут наши современные попы. Плюньте вы на эту свою
карму, ну ее совсем! Может быть, ее и вовсе не существует, а в  ваших  бедах
виноваты нехорошие люди. Вы об этом не думали?
   -  А...  Э...  Гм...  Знаете,  вы  меня   озадачили,   -   сказала   Анна
Александровна. Она действительно была озадачена, если не сказать  растеряна.
- Простите, но разве не вы написали  в  своем  объявлении,  что  занимаетесь
диагностикой кармы?
   - Мало ли что я там написал, - легкомысленно махнул наманикюренной  рукой
Козинцев. - Я ведь уже сказал, что просто помогаю людям. Помогаю, понимаете?
Это можно делать по-разному. Большинство из нас,  увы,  больше  нуждается  в
красивой лжи, чем в реальной помощи. Если кто-то хочет, чтобы ему рассказали
захватывающую историю о его трехстах двадцати  восьми  воплощениях  во  всех
частях света, то я не вижу причин  для  отказа.  А  сочинить  такую  историю
ничего не стоит. Для этого нужны всего лишь  кое-какие  специальные  знания,
чуть-чуть наблюдательности и крупица здравого  смысла.  Здравого  смысла!  -
повторил он с какой-то странной торжественностью,  словно  пытался  доказать
кому-то - и прежде всего самому себе, что у него этот здравый смысл имеется,
в чем Анна Александровна сомневалась с каждой минутой все сильнее.
   - Не понимаю,  зачем  вы  все  это  мне  рассказываете,  -  сказала  Анна
Александровна,  старательно  отводя  взгляд  от  страшного  рубца  на   щеке
Козинцева. Ей вдруг до смерти захотелось узнать, откуда у него эта отметина,
но она, разумеется, не стала задавать вопросов по этому поводу.  -  В  самом
деле, - продолжала она, - а вдруг я пришла к вам именно за красивой сказкой?
Вы же так растеряете всех своих клиентов!
   - Ну вот! - по-женски всплеснув руками,  воскликнул  Ярослав  Велемирович
(просто Слава, не к месту вспомнила Сивакова). - Опять вы за свое!  Клиенты,
деньги, бизнес... Помешались все на этом бизнесе. Помешались, вам ясно? - он
хихикнул. - Я же только что вам сказал:  немного  наблюдательности!  Помните
Шерлока Холмса? Вы умный, жесткий и весьма консервативный  человек,  Людмила
Сергеевна, и вы сами толком не знаете, зачем сюда явились. Вам нужна помощь,
не спорю, но диагностика кармы интересует вас  в  самую  последнюю  очередь.
Какая, к дьяволу, - ах, простите! - карма?! Ведь вы же всю жизнь учили детей
материализму!
   Анна Александровна вздрогнула и непроизвольно хватанула ртом воздух,  как
выброшенная на берег рыба. Вот так сумасшедший!
   - Откуда... Откуда вы знаете? - с трудом выговорила она.
   - Что вы педагог? Помилуйте, Людмила Сергеевна! Судя по  вашей  прическе,
вы ежедневно проводите перед зеркалом  как  минимум  полчаса.  Как  минимум,
подчеркиваю. Неужели вы до сих пор  не  заметили,  что  весь  ваш  послужной
список отпечатан у вас на лбу крупными буквами? А тому, кто не умеет читать,
достаточно один раз услышать ваш голос, чтобы понять, кто вы. Вы  завуч  или
директор? Я имею в виду должность, которую  вы  занимали  перед  выходом  на
пенсию.
   - Я что, выгляжу такой старой?
   - Ни в коем случае. Просто в  конце  мая  в  самый  разгар  рабочего  дня
встретить облеченного властью педагога на расстоянии свыше  трех  метров  от
здания  ближайшей  школы  -  дело  совершенно  немыслимое.  Так  завуч   или
директор?
   - Директор, - призналась Анна Александровна, окончательно  запутавшись  в
собственных умозаключениях. И это псих?! Да он умнее и проницательнее  всех,
с кем ей доводилось встречаться! И хитрее, пожалуй.
   Опасное сочетание, подумала она. А главное, до сих пор непонятно, есть ли
смысл во всем этом разговоре. Возможно, она попусту теряет время,  болтая  с
тихим  умалишенным,  в  то  время  как  ее  беременная  дочь,   только   что
похоронившая мужа, сидит одна в пустой квартире...
   И тут, словно в ответ на ее сомнения, в глаза ей  бросилась  лежавшая  на
захламленном журнальном столике книга. Взгляд Анны Александровны  все  время
блуждал по комнате, беспокойно перебегая с предмета на предмет, и эту  книгу
она, конечно же, уже видела, но лишь теперь до нее дошел смысл отпечатанного
на потрепанной коленкоровой обложке названия. "Тайные ритуалы  племен  Новой
Гвинеи"! Папуа Новая Гвинея. Папуасы! "Ну,  почему  аборигены  съели  Кука?"
Впрочем, Кука съели все-таки  не  папуасы,  но  дела  это,  в  сущности,  не
меняет...
   Анна Александровна придала  своему  лицу  самое  светское  выражение,  на
которое была способна при  сложившихся  обстоятельствах,  и  изящным  жестом
достала из сумочки сигареты. Хозяин, который молча наблюдал за ней и  то  ли
улыбался, то ли  нет  -  из-за  шрама  понять  это  было  затруднительно,  -
предупредительно пододвинул к ней  пепельницу  в  форме  дракона  и  чиркнул
украшенной барельефом черепа зажигалкой.
   - Я, с вашего позволения, присоединюсь, - как ни в чем не  бывало  сказал
он, вынимая из кармана мятую пачку "Парламента". - Знаю, что  надо  бросать,
но в этой жизни так мало удовольствий!
   - Вы правы, - со светской улыбкой согласилась Анна Александровна. -  А  у
вас широкий круг интересов, - сказала она, указывая  на  лежавшую  на  столе
книгу. - Это беллетристика?
   - Отнюдь,  -  сказал  Козинцев  и  любовно  погладил  ладонью  засаленный
переплет.  -  Это  весьма  серьезное  исследование   одного   малоизвестного
английского антрополога. Он прожил больше  десяти  лет  среди  каннибалов  и
ухитрился при этом не только не угодить в котел, но и  сделаться  доверенным
лицом их вождя. Вернувшись домой, он написал фундаментальное исследование  и
мог бы стать знаменитым, если бы не одно печальное обстоятельство.
   - Какое же? - заинтересованно спросила Анна Александровна.
   - Он закончил свои дни в сумасшедшем доме. Дело в  том,  что  в  процессе
наблюдения за каннибалами сей ученый муж незаметно для себя усвоил некоторые
их  наклонности  и  привычки,  которые  в  Англии  сочли  несколько."  гм..,
нетрадиционными. Он успел съесть четырех своих соотечественников, прежде чем
его изловили и заперли в печально знаменитом лондонском Бедламе. Большинство
экземпляров книги, которую он успел издать  на  собственные  средства,  было
уничтожено, так что перед вами самый  настоящий  раритет,  библиографическая
редкость, имеющая огромную ценность - как антикварную, так и познавательную.
   - Познавательную?
   - Разумеется! Они были  не  так  уж  глупы,  эти  самые  каннибалы...  Их
совершенно напрасно считали дикарями лишь на том основании,  что  у  них  не
хватило ума изобрести штаны и огнестрельное оружие. А им это было не  нужно,
представьте! Зато они научились жить в гармонии с природой и с собой.
   - И есть при этом друг друга и  всех,  кто  подворачивался  под  руку,  -
борясь с легкой тошнотой, добавила Анна Александровна.
   - Ну, во-первых, далеко не  всех,  -  обиженно  возразил  Козинцев,  -  а
во-вторых, это тоже было неотъемлемой частью гармонии, - он опять разразился
своеобразным смехом. - У них было чему поучиться, поверьте, -  заключил  он,
резко оборвав свое хихиканье. - А кстати, не желаете ли перекусить?
   -  Человечиной?  -  не  успев  поймать  себя  за  язык,   спросила   Анна
Александровна  и  мгновенно  покрылась  холодным  потом.  "Что  я  делаю?  -
панически подумала она. - Боже, что я натворила!  Этот  чертов  маньяк  меня
спровоцировал, а я купилась как последняя дура! Что же теперь будет? Что  он
со мной сделает?"
   Впрочем,  ничего  страшного  не  произошло.  Хозяин  воспринял  последнюю
реплику  Анны  Александровны  как  шутку  и  от  души  рассмеялся  -  именно
рассмеялся, а не захихикал, на мгновение сделавшись почти симпатичным.
   - Да нет, - сказал  он,  перестав  смеяться.  -  Всего  лишь  пельменями.
Хотя... Кто их знает, из чего они делают фарш у себя на мясокомбинате? В эти
их мясорубки может угодить что угодно.., вернее, кто угодно.  Согласен,  то,
что я говорю, звучит не очень аппетитно и  даже,  я  бы  сказал,  не  совсем
прилично, но правда  частенько  бывает  неприглядной,  вы  согласны?  Именно
поэтому я стараюсь как можно реже покупать продукты в магазинах.  Ничего  не
могу с собой поделать - противно. Так как насчет пельмешек?
   - Благодарю вас, - вежливо ответила Анна Александровна, подавив внезапный
рвотный позыв, - я сыта. Мне, пожалуй, пора, я и так  засиделась  у  вас  до
неприличия долго. Вы правы, диагностика кармы - это совсем не  то,  что  мне
требуется. Вот поговорила с вами, и на душе полегчало.
   -  Нехватка  нормального  общения,  -  спокойно  констатировал  Козинцев,
провожая ее до дверей. - Звоните или приходите в любое время.  Только,  если
вас не затруднит, во второй половине дня.
   - Непременно, - не покривив душой, сказала Анна Александровна.
   В прихожей она остановилась, осененная внезапной идеей.  Вопрос,  который
она собиралась задать, был дурацким, но удержаться Анна Александровна просто
не могла, тем более что это вдруг показалось ей очень важным.
   - Скажите, - спросила она, глядя на хозяина через плечо, - это, случайно,
не вы посадили под окнами картошку?
   - Разумеется, я, - без  тени  замешательства  ответил  Козинцев  и  мелко
захихикал, с сухим шорохом потирая ладони.
 
*** 
 
   После занятий Пантюхин заглянул на пруд. Погода в  последние  две  недели
стояла сухая и  жаркая,  вода  в  прудах  успела  прогреться  до  приемлемой
температуры, так что купальный сезон был в полном  разгаре.  Тюха  собирался
окунуться разок-другой перед обедом,  но,  уже  начав  расстегивать  джинсы,
вспомнил об  одном  неприятном  обстоятельстве,  которое  начисто  исключало
всякую возможность купания - по крайней мере, здесь и сейчас.
   Дело было в том, что накануне мать загнала Тюху в ванну. Это дело  Андрей
Пантюхин по присущей ему лености не любил, так что с самого детства и по сей
день купание происходило в приказном порядке: мать просто  наполняла  ванну,
выкладывала на крышку стиральной машины чистое  полотенце  и  свежее  нижнее
белье и железным голосом командовала: "Андрей!  Мыться!"  Двухметровый  Тюха
безропотно  шлепал  в  ванную,  поскольку  знал,  что  спорить   бесполезно:
разозлившись, мать могла запросто надавать по шее,  а  мысль  о  том,  чтобы
защищаться, используя свое превосходство в росте, весе  и  физической  силе,
как-то не приходила Тюхе в голову. Все-таки это была его мать, которую  Тюха
искренне любил и  которой  всячески  помогал  в  меру  своих  сил.  Он  и  в
строительное училище пошел только потому, что при его способностях  это  был
едва  ли  не  единственный  реальный  шанс  быстро   получить   пользующуюся
повышенным спросом профессию.
   Короче говоря, накануне Тюха принимал  ванну,  после  чего,  естественно,
надел чистое белье. Из ванной он вышел  в  одних  семейных  трусах,  босиком
прошлепал на кухню, где возилась у плиты  разгоряченная  мать,  и,  обиженно
надув губы, продемонстрировал ей не  слишком  обширную,  но  очень  заметную
прореху сзади.
   По правде говоря, трусы -  сатиновые,  ветхие,  с  ослабшей  от  старости
резинкой,  давно  потерявшие  первоначальный  цвет,  -  давно  просились  на
помойку, но финансовое положение семьи было таково, что каждая сэкономленная
копейка приходилась весьма кстати. Что касалось верхней одежды, то тут  мать
буквально ложилась поперек себя, стараясь, чтобы ее  сын  выглядел  не  хуже
других, но вот белье у Тюхи явно не годилось для того, чтобы демонстрировать
его на людях. В принципе, Тюхе на это было глубоко плевать. Кому какое дело,
что у тебя за трусы, если их все равно не видно?
   Увидев дырку, мать огорченно вздохнула, легонько шлепнула сына по  тугому
(с дыркой) заду и сказала:
   - А до следующей стирки ты потерпеть не можешь?  Постираю  -  зашью.  Все
равно все твои тряпки в корзине с грязным бельем. Мог бы, между прочим,  сам
постирать, не маленький уже.
   - Угу, - недовольно прогудел Тюха, - счас. Ладно, и так сойдет.
   В общем, дырка на трусах наличествовала и в  данный  момент,  так  что  о
купании нужно было забыть. На низком травянистом берегу некуда было  ступить
- повсюду лежали, сидели, стояли, играли в карты,  ели,  пили  и  беседовали
бледные после долгой зимы москвичи. Тюха отлично понимал, что всем им нет до
него никакого дела, но появиться на людях, среди которых было полно  молодых
симпатичных девушек, в дырявых трусах он просто не мог. Не имел права, вот и
все. Девушки, или телки, как  называл  их  Тюха  с  приятелями,  не  прощают
подобных вещей. Подойдешь к такой вот на дискотеке, пригласишь  подергаться,
а она тебе и выдаст: а, дескать, ты тот самый, который  по  пляжу  в  драных
"семейниках" разгуливал! И с подружками - шу-шу-шу, шу-шу-шу... Тьфу, блин!
   - Эх, маманя, - без особой, впрочем,  горечи  вздохнул  Тюха  и  принялся
застегивать наполовину расстегнутые брюки.
   Он забросил на плечо ремень  сумки  с  учебниками,  без  всякого  желания
закурил сигарету и ленивой походкой двинулся прочь от пруда.
   Выбравшись из прозрачной, пронизанной солнечными лучами тени перелеска на
пышущий нездоровым жаром послеполуденный асфальт, он  пошел  еще  медленнее.
Жара  навалилась  на  него,  как  тонна  тлеющего  угля,  вспотевшие  ступни
скользили внутри горячих  кроссовок,  по  спине  тек  пот,  скаплив