итанов
и майоров в штатском. Они приходили и уходили ни  с  чем,  а  он,  лейтенант
Сиваков, жил здесь, ежедневно  с  головой  окунаясь  в  водоворот  слухов  и
предположений,  которые  строило  взбудораженное  и  насмерть   перепуганное
население микрорайона.
   "Да, - подумал Сиваков, медленно поднимаясь по лестнице. - Уж  чего-чего,
а слухов и предположений за эти три  месяца  накопилось  столько,  что  хоть
сейчас садись и пиши толстенную энциклопедию. Если каждой версии, выдвинутой
старухами  в  очередях  или  на  скамейках   у   подъездов,   посвятить   по
коротенькому, строчки на три-четыре, абзацу, по-" лучившийся том  все  равно
потянет килограммов на пять, а то и на все восемь... И очень может быть, что
в этом нагромождении пустопорожней болтовни, как жемчужина в навозной  куче,
скрывается зерно истины. А для  того,  чтобы  отыскать  его,  это  крохотное
зерно, необходимо запастись терпением и, главное, не бояться замарать руки".
   Укрепив таким образом свой боевой дух, Сиваков легко преодолел  последний
лестничный  марш  и  позвонил  в  обитую  рыжим   дерматином   дверь   своей
однокомнатной квартиры. Ему открыла жена, румяная и  разгоряченная  -  сразу
видно, что только что от плиты. На кухне  громыхала  посуда,  а  сытный  дух
пирогов, как только  открылась  дверь,  сделался  таким  плотным,  что  его,
казалось, можно было резать ножом.
   Сиваков чмокнул жену в горячую щеку, а  потом,  не  удержавшись,  нащупал
ртом  ее  губы,  одновременно  пустив  правую  руку  прогуляться  от  тонкой
беззащитной шеи через мягкую набухшую  грудь  к  округлой  тугой  выпуклости
живота. Раньше он часто слышал, что беременная  женщина,  если  она  любима,
становится особенно желанной, но никак не мог в  это  поверить.  Ну  как,  в
самом деле, можно  хотеть  заняться  любовью  с  чем-то,  что  больше  всего
напоминает страдающий круглосуточной тошнотой колобок?  На  поверку,  однако
же, оказалось, что молва не лгала, и, проведя ладонью по прикрытому шелковой
тканью халата тугому полушарию, Сиваков против собственной воли почувствовал
растущее возбуждение.
   Жена  со  смехом  дала  ему   по   рукам   и   высвободилась,   поправляя
растрепавшиеся волосы. Сиваков крякнул с притворным огорчением, снял фуражку
и закрыл за собой дверь.
   Сидя за столом в кухне и уплетая пироги с обжигающим чаем под добродушную
тещину воркотню, Сиваков снова думал о работе - вернее, о том, что не давало
ему покоя в последние три месяца. Как бы он ни старался  хотя  бы  на  время
забыть о маньяке-людоеде, его  грязная  тень  постоянно  маячила  где-то  на
заднем плане, сделавшись привычным фоном для всех мыслей и повседневных  дел
лейтенанта Сивакова. Больше всего на  свете  Сиваков  хотел  изловить  этого
мерзавца  -  не  ради  премий,  очередного  звания  или   благодарности   от
начальства, а просто потому, что это была его работа. Сиваков  был  молод  и
хотел прямо смотреть людям в  глаза  -  тем  самым  людям,  с  которыми  ему
ежедневно приходилось встречаться по долгу службы.
   Когда неделю назад ему пришлось  урезонивать  разбушевавшегося  алкаша  в
доме напротив, тот без обиняков  заявил:  "Ты,  начальник,  сначала  маньяка
посади, а потом уж приходи меня сутками пугать. Может, я хочу, чтоб ты  меня
на десять суток упрятал. Может, мне на улицу выйти боязно, оттого и  пью..."
Это, конечно, был обыкновенный пьяный бред, но, с другой  стороны,  что  он,
Сиваков, мог на это возразить?
   Страшнее всего, по мнению Сивакова, было то, что  внешне  маньяк,  скорее
всего,  ничем  не  отличался  от  окружающих.  Если  бы  он  расхаживал   по
микрорайону, непринужденно помахивая обглоданной берцовой  костью,  изловить
его было бы гораздо легче.  Но  людоедом  мог  оказаться  кто  угодно,  и  в
последнее время Сиваков ловил себя на том,  что  избегает  поворачиваться  к
окружающим спиной, словно кто-то в самом деле мог в  любой  момент  прыгнуть
ему на загривок и впиться клыками в шею.
   Поужинав, Сиваков вышел в лоджию и закурил сигарету, наблюдая за тем, как
между домами микрорайона сгущаются вечерние тени.  С  прудов  тянуло  мягкой
прохладой, воздух был по-деревенски  чист.  Пахло  сосновой  хвоей,  молодой
листвой, сеном и - совсем чуть-чуть - разогретым за долгий и жаркий  майский
день асфальтом. Где-то звонко  бухал  о  бетонную  стенку  резиновый  мячик,
звенели детские голоса. Потом, словно  по  команде,  в  этот  пискливый  хор
пароходными сиренами начали один за другим вклиниваться зычные голоса мамаш,
которые зазывали своих  детишек  по  домам.  Сиваков  посмотрел  на  часы  и
вздохнул: было двадцать ноль-ноль. В голосах, которые окликали  заигравшихся
на улице детей, не было ничего, кроме родительской тревоги,  но  участковому
инспектору упорно чудился горький упрек, обращенный непосредственно к  нему,
лейтенанту милиции Павлу Сивакову. Чувство вины стало совершенно нестерпимым
после  того,  как  две  недели  назад  в  кустах  за  ручьем  был  обнаружен
разделанный, словно мясная туша, труп двенадцатилетней девочки. Убийца  даже
не потрудился как следует спрятать тело.  Он  просто  срезал  с  него  самые
мясистые куски, а остальное бросил в кусты, как ненужный мусор.
   Сиваков глубоко затянулся сигаретой,  обжег  губы  и  выбросил  окурок  в
сгущающиеся сумерки. Тлеющий красный огонек  прочертил  в  синеющем  воздухе
стремительную дугу, ударился об асфальт пятью  этажами  ниже,  подпрыгнул  и
покатился, рассыпаясь на десятки гаснущих искр. По дороге прямо под лоджией,
в которой стоял лейтенант, медленно  прокатилась  патрульная  машина,  слепо
шаря по стенам бледными пятнами включенных фар.  Сиваков  проводил  взглядом
тлеющие рубиновые точки габаритных огней и вздохнул: нужно было  собираться,
а это означало очередной спор с женой.., а сегодня, черт  подери,  еще  и  с
тещей.
   Как ни странно, на сей раз теща решительно  приняла  его  сторону,  снова
доказав Сивакову, что была и осталась мировой женщиной,  и  даже  не  просто
женщиной, а  человеком.  Собственно,  если  разобраться,  этого  можно  было
ожидать. Теща всю жизнь проработала директором сельской школы, и  котелок  у
нее варил как следует. Во всяком случае,  узнав,  что  зять  на  ночь  глядя
собрался уходить из дому, она не стала кудахтать и хватать его за одежду,  а
спокойно и твердо сказала своей дочери:
   - Помолчи. Он мужик, и это его работа. А с тобой тут ничего не сделается.
Тем более что я здесь. Ступай, Паша. Я тебя подожду. Вернешься  -  пропустим
по пять капель для расширения сосудов.
   Ободренный подобным  образом,  Сиваков  рассовал  по  карманам  служебное
удостоверение, старенький плоский фонарик  в  облупившемся  черном  корпусе,
сигареты, спички и табельный пистолет - вычищенный, смазанный и  заряженный,
с восемью патронами в обойме и  одним  в  стволе.  Кладя  оружие  в  карман,
лейтенант твердо знал, что, если придется, рука у него не дрогнет.  Конечно,
потом придется написать тонну рапортов  и  объяснительных  записок,  но  эта
перспектива его не пугала. "Только попадись  мне,  -  одними  губами  шептал
Сиваков, спускаясь по лестнице. - Только попадись!.."
   Воздух на улице был теплым,  как  парное  молоко.  Внизу  запах  горячего
асфальта ощущался сильнее,  чем  на  балконе  пятого  этажа,  но  и  он  был
приятным, напоминая Сивакову о том, что за спиной у него раскинулся огромный
мегаполис, гражданином которого он мечтал стать всю свою сознательную жизнь.
"К черту Америку! Зачем она русскому человеку, если на  свете  есть  Москва?
Там, в  Америке,  все  искусственное  -  еда,  питье,  обычаи,  человеческие
отношения и даже сами люди. Это там впервые  снимали  фильмы,  насмотревшись
которых можно вообразить, что насилие -  единственный  способ  решения  всех
проблем. Тупой и самодовольный культ силы  -  вот  что  такое  Америка...  А
забросить сюда десяток-другой  ихних  хваленых  гангстеров  -  через  неделю
ковырялись бы в помойке, дрались с собаками за объедки и  просили  милостыню
возле каждого гастронома, а наши доходяги-бомжи,  проходя  мимо,  от  нечего
делать пинали бы их, как пустые пакетики из-под чипсов.."
   Лейтенант остановился под фонарем, закуривая  сигарету.  Взгляд  его  при
этом привычно блуждал по сторонам, пока не  остановился  на  белом  бумажном
четырехугольнике какого-то объявления, кривовато  налепленного  на  фонарный
столб. Несколько бумажных язычков с номером телефона уже были оборваны, хотя
с виду объявление казалось совсем свежим. Пряча  в  карман  спички,  Сиваков
подошел к столбу. Он уже начал понемногу присматривать приданое  для  своего
будущего наследника или наследницы, что при его доходах было делом нелегким,
поэтому чтение  объявлений  в  последнее  время  стало  для  него  такой  же
привычной и обязательной операцией, как чистка зубов.
   Распечатанное  на  современном  принтере  объявление  гласило  следующее:
"Избавлю от страданий, открою путь к духовному и  физическому  совершенству.
Тайны черной и белой магии, диагностика кармы,  составление  астрологических
прогнозов, коррекция осанки, гимнастика йогов и др.".
   - Гм, - с сомнением произнес Сиваков, которому больше  всего  понравилось
многообещающее "др.", заключавшее текст.
   Он присмотрелся к номеру телефона и с  удивлением  обнаружил,  что  автор
объявления рискнул помимо всего прочего оставить  на  столбе  свой  домашний
адрес. Для шарлатана, зарабатывающего  себе  на  жизнь  обманом  легковерных
простаков и просто несчастных людей, не знающих, к кому обратиться со своими
бедами, это было довольно нетипично. Сиваков потянул за  бумажный  язычок  и
спрятал отделившуюся бумажку с  телефоном  и  адресом  в  нагрудный  карман.
Сделал он это вовсе не из любопытства и не потому, что хотел  найти  путь  к
духовному совершенству через коррекцию  осанки  с  уклоном  в  астрологию  и
черно-белую  магию.  Причина,  по  которой  лейтенант  обратил  внимание  на
объявление, была проще:  автор  этой  многообещающей  листовки  проживал  на
участке Сивакова.
   Застегивая клапан кармана, Сиваков слегка хмурился: не было  печали!  Ему
была отлично известна версия,  которой  придерживались  ребята  с  Петровки:
согласно ей происходившие  в  районе  серийные  убийства  носили  ритуальный
характер. В ходе разработки этой  версии  МУРовские  опера  перетрясли  всех
сектантов, астрологов и колдунов, которые не только жили в микрорайоне, но и
имели несчастье хотя бы раз здесь  появиться.  Тогда  же  удалось  разогнать
компанию сопляков, которые именовали себя сатанистами и  на  этом  основании
цистернами хлестали пиво, дымили как паровозы и время от времени при  свечах
мучили кошек. В течение нескольких  недель  с  этими  "сатанистами"  активно
работали, но это не дало результатов: они были именно  теми,  кем  были,  то
есть кучкой одуревших от сытости и  безделья,  насмерть  перепуганных  таким
повышенным вниманием со стороны милиции сопляков.  Весь  этот  шум,  однако,
имел и положительный эффект: в период с конца марта по начало мая  в  районе
прекратили свою деятельность двое астрологов, одна гадалка и дипломированный
колдун по фамилии Кандыба, оказавшийся при ближайшем  рассмотрении  злостным
алиментщиком. За этого колдуна Сивакову,  помнится,  основательно  нагорело:
проглядел, недоработал, пустил на самотек...
   И вот теперь извольте полюбоваться: черная  и  белая  магия,  астрология,
йога и еще, видите ли, какое-то "др."! Как будто того, что было перечислено,
автору объявления показалось мало...
   "Завтра первым делом надо навестить этого умника, - решил  Сиваков.  -  Я
тебе покажу белую магию! Ты у меня живо посинеешь..."
   В то, что автор объявления может оказаться тем  самым  маньяком-людоедом,
Сивакову не верилось. Такие люди - в смысле,  маньяки,  -  как  правило,  не
тратят время на саморекламу. Впрочем, чем черт не шутит... В юности  Сиваков
прочел тонны полторы детективов  и  хорошо  усвоил,  что  лист  проще  всего
спрятать в лесу, а каплю - в океане. Иногда  то,  что  ты  безуспешно  ищешь
неделями и месяцами, преспокойно лежит на самом видном месте, примелькавшись
настолько, что его уже никто не  замечает.  Возможно,  каннибал  рассчитывал
именно на такой ход мыслей: дескать, кто же  станет  сам  на  себя  стучать?
Другое дело, что  наши  родные  российские  преступники  редко  так  мудрено
запутывают след. Так ведь наши преступники и людей, как правило, не едят...
   Попыхивая сигаретой, Сиваков ленивой походкой  двинулся  наискосок  через
дворы, по дороге с грустью отметив, что  район  выглядит  вымершим.  Правда,
большинство  окон  все  еще  светилось,  а  кое-где  за   темными   стеклами
угадывалось голубоватое мерцание включенных телевизоров, но вот на улицах не
было ни души. Несмотря на теплую погоду, на детских площадках  не  толпилась
молодежь и даже древние старухи, которых при любых обстоятельствах  вряд  ли
кто-то отважился бы употребить в пищу, не сидели на скамейках  у  подъездов,
перемывая кости соседям. Окна  первых  этажей  были  задраены  наглухо,  как
иллюминаторы идущих в штормовом море кораблей, и вообще  вид  у  микрорайона
был такой, будто по  нему  с  наступлением  темноты  стадами  бродили  самые
настоящие вампиры.
   Проходя мимо ряда припаркованных на освещенной  площадке  машин,  Сиваков
словно невзначай поднял руку, коснувшись пальцем  виска.  Со  стороны  могло
показаться, что он просто почесался или поправил волосы, в то время  как  на
самом деле лейтенант поприветствовал экипаж наружного наблюдения,  скучавший
в салоне одного из автомобилей - какого именно, он не знал.  Поначалу  почти
каждая вечерняя прогулка Сивакова заканчивалась  проверкой  документов.  Так
продолжалось до  тех  пор,  пока  все  наружники  с  Петровки  не  запомнили
участкового в лицо,  после  чего  недоразумения  прекратились  и  Сиваков  с
МУРовцами больше не мешали друг другу  заниматься  делом.  Оперативники  при
этом были уверены, что участковый просто валяет дурака, разыгрывая  из  себя
великого сыщика, а Сиваков, в свою очередь, считал,  что  они  сами  попусту
тратят время и государственные деньги, которые можно было  бы  потратить  на
что-нибудь гораздо более полезное.
   Проторенная через весь  микрорайон,  хорошо  утоптанная  тропинка  вывела
Сивакова на окраину в двух шагах от универмага, который уже закрылся  и  был
похож на пустой, тускло освещенный аквариум. Лейтенант нисколько не удивился
бы, увидев, как из глубины пустого магазина выплывает  и  бесшумно  скользит
вдоль стекла огромная белая акула. Впрочем, если акула-людоед и была  где-то
поблизости, то находилась она вовсе не по ту сторону  стекла,  а  по  эту  -
кружила где-то в теплой душистой темноте майской ночи, высматривая добычу.
   Сивакова передернуло, по спине холодной волной пробежали мурашки.  Он  не
боялся, но это повторялось каждый вечер именно  на  этом  самом  месте:  его
вдруг начинали одолевать сомнения в том, что он, Паша  Сиваков,  годится  на
роль истребителя акул. Возможно, это объяснялось тем, что отсюда было хорошо
видно начало тропинки,  отчетливо  белевшей  в  черной  гуще  кустарника.  В
мертвенном свете ртутных фонарей утоптанная земля была похожа на  выбеленную
солнцем и дождями кость какого-то доисторического животного. Ветра не  было,
но по кустам  волнами  пробегал  едва  слышный  шелест,  словно  там  кто-то
шептался, поджидая неосторожного путника  и  между  делом  обсуждая  способы
разделки туш.
   Привычным волевым усилием  подавив  в  себе  атавистический  страх  перед
темнотой, Сиваков решительно пересек пустую асфальтированную дорогу и ступил
на тропинку, нащупывая в одном кармане фонарик, а  в  другом  пистолет.  Его
сюда никто не гнал, но, поверни он сейчас назад, его вечерняя прогулка сразу
потеряла бы всякий смысл. Что  толку  патрулировать  у  пятачка  освещенного
асфальта перед универмагом? Это как у Ершова в "Коньке-горбунке": "...и  всю
ночь ходил дозором у соседки под забором"... Если существует шанс  встретить
убийцу, то произойдет это именно здесь,  среди  темных  кустов,  на  берегах
молчаливых прудов или в зарослях лозняка над  ручьем.  И  лейтенант  Сиваков
считал  такое  положение  вещей  правильным,  более   того   -   единственно
приемлемым: он  не  собирался  церемониться  с  людоедом  и  не  нуждался  в
свидетелях. Он так решил для  себя  в  один  из  вечеров,  когда  ему  вдруг
представилось, что очередной жертвой маньяка может стать  его  жена.  Именно
тогда Сиваков понял, что, если это окажется в его силах, никакого  суда  над
маньяком,  никакой  психиатрической  экспертизы  не  будет:  он,   лейтенант
Сиваков, сам вынесет приговор и сам приведет  его  в  исполнение  -  не  как
сотрудник милиции, а как человек. Как мужчина, если уж на то пошло...
   Круг света от карманного  фонаря  прыгал  у  него  под  ногами,  послушно
повторяя изгибы и неровности почвы. Дорога была знакомой до тошноты: круглый
булыжник с прожилками кварца, торчащий из глины  посреди  тропы;  обломанный
высохший сук без коры, призрачно белеющий в желтоватом электрическом  свете;
сосновый выворотень,  в  темноте  похожий  на  сказочное  чудище...  Сиваков
проходил этой дорогой десятки раз и всякий раз старательно делал  зарубки  в
памяти: валун, поворот, сухой сук,  канавка  справа,  старая  ель,  сосновый
выворотень, еще один поворот...  А  вот  и  расколотый  фаянсовый  бачок  от
унитаза, происхождение которого по сей день оставалось для лейтенанта тайной
за семью печатями: казалось бы, микрорайон был далеко  не  так  стар,  чтобы
кому-то из его жителей пришло в голову менять сантехнику, а вот поди ж ты...
   Он еще раз свернул направо, следуя прихотливым изгибам  тропинки,  и  тут
его ушей коснулся какой-то подозрительный звук. Сиваков  замер  на  месте  и
затаил дыхание, вслушиваясь в ночные шорохи. Спустя две или три секунды звук
повторился, и на сей раз лейтенант не сомневался  в  его  природе:  это  был
придушенный женский визг.
   С  третьего  раза  Сивакову  удалось  более  или   менее   точно   засечь
направление. Он выхватил из кармана тяжелый пистолет, большим пальцем  взвел
курок и бросился на крик, светя под ноги фонариком, чтобы не расшибить  лоб,
споткнувшись в темноте о какую-нибудь корягу.
   Он ураганом вырвался на небольшую  поляну,  поросшую  редкой  вытоптанной
травой и со  всех  сторон  окруженную  чахлым  малинником.  Когда  малинник,
неприятно напоминавший густые заросли сухих рыбьих костей, перестал  трещать
у него под ногами, лейтенант отчетливо услышал  хриплый  мученический  стон,
закончившийся тонким беспомощным вскриком.
   Времени на размышления не оставалось, да это и не требовалось:  лейтенант
сотни раз во всех подробностях представлял себе эту ситуацию и  точно  знал,
что нужно делать. Прыгающий круг  электрического  света  вырвал  из  темноты
что-то белое, двигающееся вверх-вниз в размеренном и жутковатом механическом
ритме.
   - Не двигаться! Милиция! Буду стрелять! -  надсаживая  глотку,  выкрикнул
Сиваков и отработанным  резким  движением  выставил  перед  собой  пистолет,
обеими руками изо всех сил стиснув теплую ребристую рукоять.
   Фонарик при этом оставался в его левой руке, и, еще  не  успев  до  конца
прокричать свое грозное предостережение, Сиваков осознал увиденное. В  круге
тусклого рассеянного электрического света посреди поляны ритмично  двигалась
вверх-вниз пара гладких, напрочь лишенных растительности, тугих  и  довольно
симпатичных ягодиц - не мужских ягодиц, женских.
   Пронзительный женский  визг  рассек  тишину  майской  ночи,  как  любовно
отточенный скальпель рассекает дряблую старческую плоть. Два белых полушария
стремительно  метнулись  вверх  и  в  сторону,  мгновенно  покинув   границы
освещенного пространства. Взгляду Сивакова на краткий  миг  открылось  нечто
бледное, косматое и гораздо менее аппетитное, чем то, что он наблюдал до сих
пор, а потом на противоположном конце поляны  громко  затрещал  малинник,  и
поля