его левый глаз дыма.
   - Дежурный? Сорокин беспокоит. Да, да, взяли, все целы... Ну, ты что,
сам не знаешь? Слушай, некогда мне с тобой трепаться. Что  там  по  делу
Старкова? У Гранкина? А Гранкин там? Да  сам  знаю,  что  воскресенье...
Мало ли - а вдруг? Дело-то серьезное... Что - ясно? Кому это  все  ясно?
Это вам с Гранкиным все ясно, а мне вот не ясно, а наоборот, очень  даже
облачно... Позвони-ка ему  домой.  Да,  трубку  не  клади,  я  здесь,  у
аппарата подожду. Ага, давай.
   Он опустил трубку на колени и сказал Мещерякову:
   - Домой звонит.
   Мещеряков кивнул, показывая, что он все слышал и понял.
   - Сейчас мы это дело проясним, - сказал Сорокин  и  поднес  трубку  к
уху. - Алло... Ну, что? Где? На  какой,  к  дьяволу,  рыбалке?!  Ах,  на
карася... Ну, я ему покажу карася. Что? Что надо, то  и  натворил.  Твое
дело дежурить, а не сплетни собирать. Вот именно. Вот и дежурь.
   Ага, давай,  всплакни,  маме  пожалуйся...  Ну,  все,  все,  отстань,
некогда мне с тобой. Все равно ничего не скажу.
   Все, будь здоров.
   Он вернул трубку Мещерякову и развел руками.
   - На карася уехал. Куда - жена то ли не знает, то ли не  говорит.  Ох
уж мне эти милицейские жены!
   Он посмотрел на Мещерякова и успокаивающе похлопал его по колену.
   - Да ты не расстраивайся, полковник, - сказал он.  -  Завтра  займусь
этим прямо с утра. Ну, переночует он еще разок в изоляторе...
   - Вот удовольствие, - проворчал Мещеряков.
   - Удовольствие, конечно, ниже среднего, но тут уж ничего не попишешь.
Разве что ты решишь взять тюрьму штурмом.
   - Гм. - Под внимательным взглядом Сорокина Мещеряков смутился и отвел
глаза. - Честно говоря, была у меня такая мысль...
   - Не валяй дурака, полковник, - серьезно сказал  Сорокин.  -  Потерпи
немного. Обещаю, что сделаю все возможное и невозможное.
   - А если этого не хватит?
   - Надеюсь, что хватит.
   Мещеряков не стал настаивать. В конце концов, нечего впутывать в  это
Сорокина. Пусть его совесть будет чиста.
   Он отвез Сорокина домой и  даже  проводил  до  квартиры,  чтобы  хоть
немного смягчить его участь.
   Жена Сорокина, поворчав, действительно  смягчилась  и  напоила  обоих
чаем - она была довольна, что муж все-таки вернулся, да и Мещерякова она
уважала как человека серьезного и положительного. Прихлебывая обжигающий
чай, Мещеряков подумал, как хорошо, что телепатии не существует:  прочтя
его мысли,  симпатичная  мадам  Сорокина  напрочь  утратила  бы  веру  в
человечество.

***

   Аппетита у них не было, и они решили на завтрак ограничиться чаем.
   Шинкарев заметил, что жене больно глотать, и  поспешно  отвел  глаза,
чтобы не смотреть на ее осунувшееся лицо  и  снова  вернувшуюся  на  шею
цветастую косынку. Вместо этого он опустил  глаза  и  принялся  с  тупым
изумлением разглядывать свои руки. Только вчера  он  думал  о  том,  что
никогда не сможет намеренно причинить жене боль, и в эту же ночь пытался
задушить вот этими самыми руками. Если бы под руку Алле не  подвернулась
лампа, он, как и боялся  когда-то,  проснулся  бы  рядом  с  окоченевшим
трупом. "Вот тогда бы я точно сошел с ума, - подумал он, -  окончательно
и бесповоротно". Мысль эта показалась ему плоской  и  бесцветной,  более
того - лживой. Ведь не сошел же он с ума, узнав, что пытался  ее  убить.
Что с того, что покушение не удалось? Главное, что он пытался, и  ничего
с ним при этом не случилось, разве что появилась новая шишка на  голове.
Никакого, черт его подери, сумасшествия...
   - Прости, - продолжая смотреть на руки, тихо сказал он.
   - Пустое, - откликнулась она  хриплым  шепотом.  -  Это  не  ты,  это
болезнь. Надо лечиться, Сережа, Надеюсь, ты это понимаешь?
   - Ты.., ты давно догадалась?
   - Я подозревала с самого начала. Помнишь ту изрезанную дверь? Я тогда
собралась  выбрить  под  мышками..,  извини  за  подробность..,   вот..,
сунулась в шкафчик, а лезвий нет. И  пальцы  у  тебя  были  порезаны,  я
видела.
   И вообще, врать ты не умеешь. Можешь обмануть кого угодно, только  не
меня.
   - Проклятье... Почему же ты молчала? Видишь,  как  все  кончилось.  Я
ведь мог тебя убить. Неужели тебе не страшно?
   - Разве можно бояться человека, которого любишь?
   И потом, я не была уверена. Что бы я тебе сказала?
   - Это да...
   Некоторое время они помолчали. Шинкарев рассеянно  потирал  запястья,
на которых все еще виднелись следы веревок, и  боролся  с  подступавшими
слезами. Он подумал, что стал ненормально много плакать,  глаза  у  него
все время были на мокром месте.., собственно, подумал он,  почему  бы  и
нет? Есть от чего заплакать.
   У него было такое ощущение,  словно  он  долго  шел  против  сильного
ветра, а теперь вот не то ветер внезапно стих, не  то  сам  он  зашел  в
укрытие... Это было ощущение нездоровой легкости и  опустошенности,  как
будто он был щепкой, выброшенной штормом на пустой, безжизненный берег.
   - И что теперь? - спросил он, чтобы заполнить эту  пустоту  и  внести
окончательную ясность в свое положение.
   - Что ж теперь, - держась за горло, хрипло ответила Алла Петровна.  -
Будем жить. Я ведь сказала: тебя не брошу. Что я  буду  делать  одна?  И
потом, раз я тебя не выдала, значит, мы теперь соучастники. Может  быть,
это звучит высокопарно, но я даже довольна: теперь ты мой до  конца,  до
донышка.
   - Вот уж сокровище, - с иронией сказал Сергей Дмитриевич,  но  иронии
не получилось: на последнем слове голос его  задрожал  и  поплыл,  и  он
все-таки заплакал.
   - Боже мой, - сипло прошептала Алла Петровна,  вцепившись  ладонью  в
забинтованное горло, - боже мой, что за проклятая жизнь! Во что она  нас
всех превратила!
   - Всех? - Сергей Дмитриевич криво улыбнулся сквозь слезы. - Почему же
всех? Все люди как люди, а вот я...
   - Да, ты... Вот именно - ты. Ты не такой, ты тоньше, и  поэтому  тебе
тяжелее. Все занимаются тем же, что и ты, только делают это по-другому и
совершенно сознательно. Кто-то больше, кто-то меньше, но все.
   - А ты?
   - Я? Что за вопрос? Я же у тебя ангел. Твой личный ангел-хранитель, а
ангелы, как известно, не грешат.
   - Угу. Кроме одного.
   - Ну-у, ты вспомнил... Зато этот один, пожалуй, стоил всех остальных.
Посмотри, сколько тысяч лет он в одиночку сражается  со  всем  миром.  И
небезуспешно, заметь.
   - Да уж. Меня он уделал в лучшем виде. Вот ты говоришь: будем жить. А
как жить-то? Что же, ты теперь будешь меня каждую ночь стреножить?
   - А вот это уже деловой разговор. Ты мне  главное  скажи,  Сережа:  я
тебе нужна или нет? Сначала реши, а потом будем  думать,  как  из  всего
этого выпутаться.
   - Ты... Я... Ты у меня одна, - выпалил он наконец, не придумав ничего
лучшего, как украсть строчку у Визбора.  Впрочем,  это  было  целиком  и
полностью по существу, да и куда ему тягаться с поэтом?
   - Тогда... Нет, погоди, так не пойдет. Совсем не могу говорить.
   Алла Петровна встала, открыла навесной шкафчик и достала  из  аптечки
упаковку анальгина. Бросив в рот сразу три таблетки, она запила  чаем  и
протянула упаковку мужу.
   - Голова-то болит, наверное?
   Сергей  Дмитриевич  благодарно  кивнул  и  тоже   принял   лекарство,
ограничившись двумя таблетками - голова у него действительно трещала  по
всем швам, а положение складывалось такое, что  любое  недомогание  было
теперь непозволительной роскошью.
   - Значит, с главным мы разобрались, - продолжала Алла Петровна, снова
садясь за стол и все еще прижимая ладонь к горлу. - Если я  тебе  нужна,
то ты должен довериться мне и делать то,  что  я  скажу.  Во-первых,  ты
должен отдохнуть. Как следует отдохнуть.
   Сколько там тебе осталось до отпуска? Что-то около месяца, да? Вот на
это время мы и сделаем тебе больничный, я это устрою через знакомых...
   - Это, наверное, дорого, - рискнул возразить Сергей Дмитриевич.
   - Кому дорого, а кому и не очень, -  спокойно  ответила  жена.  -  Не
забывай, что твой ангел-хранитель в свое время работал в поликлинике. До
отпуска посидишь дома, а потом махнем куда-нибудь в теплые края.
   Молчи, плевать я хотела на долги, ты мне дороже.
   - Господи, бред какой, - не сдержался Шинкарев. - Ты сидишь за  одним
столом с маньяком и обсуждаешь с ним планы на отпуск. Я просто глазам не
верю.
   - Не с маньяком, а с собственным мужем. Это,  как  говорят  одесситы,
две большие разницы. - Алла Петровна снова была деловитой  и  уверенной,
как всегда.
   Она даже посвежела и почти перестала хрипеть и хвататься за горло,  и
Шинкарев не мог понять, что было этому причиной: анальгин  или  железная
воля жены, взявшей управление давшей  течь  семейной  посудиной  в  свои
красивые крепкие руки. - Теперь  так.  В  таком  состоянии  я  с  тобой,
конечно, никуда не поеду, и первое  время  тебе  действительно  придется
поспать связанным.
   Понимаю, это неудобно, но ты уж извини...
   - Да уж, - криво усмехнувшись, сказал Шинкарев, - извини. Куда уж тут
извиняться. Жаль только, что наручники я выбросил.
   - Какие наручники?
   - А ты думаешь, откуда у меня взялся пистолет?
   Наверное, где-то по какому-то милиционеру до сих пор плачут. Хоть  бы
узнать, как его звали.
   - Незачем, - отрезала Алла Петровна. -  И  забудь.  Ничего  не  было.
Вообще ничего, ты понял? Было одно: вчера к нам приходил  милиционер,  и
ты рассказал ему, что не видел ли Забродова, ни его машины. Стой на этом
твердо, и все будет в порядке. Учти, вам могут устроить очную ставку, но
там будет его слово против твоего, а он под подозрением, так что  ничего
не бойся и смело смотри следователю в глаза. Не юли, понятно?
   А то ты, чуть  что,  начинаешь  глазками  стрелять,  как  невеста  на
смотринах... Они, - Алла Петровна махнула рукой куда-то в сторону  окна,
- они, конечно, так, как я, тебя не знают, но там тоже не все дураки,  и
по глазам читают очень даже неплохо. Так  что  не  дергайся,  веди  себя
естественно. А может быть, все и так обойдется, без очной ставки.
   - Слушай, -  забыв  о  боли  в  голове,  сказал  ошеломленный  Сергей
Дмитриевич, - откуда ты все это знаешь? Показания, очные ставки...
   - А помнишь, что ты мне говорил? Чепуха, мол, твои детективы,  только
время зря тратишь." Выходит, не зря, а, Шинкарев?
   - Выходит, что не зря, - вынужден  был  признать  Сергей  Дмитриевич.
Ощущение нереальности происходящего понемногу  отступало  под  деловитым
напором  жены.  У  нее  был  редкий  дар  не  пасовать  ни   при   каких
обстоятельствах и заражать спокойной уверенностью окружающих. Теперь  он
был не один, и в нем постепенно крепло предчувствие, что вдвоем с  Аллой
Петровной они сумеют отбиться хоть от всего белого света.
   Только как же быть с внутренним врагом?
   - Это все хорошо, - сказал он. - А что делать с. со мной?
   - Нет проблем,  -  спокойно  ответила  Алла  Петровна.  -  Есть  одна
старушенция... Не дергайся, тебя я к ней не  поведу,  незачем  это.  Она
бабка хитрая, глаз у нее наметанный - живо смекнет, что  к  чему.  Схожу
сама, придумаю, что ей наплести. У нее такие отвары,  что  через  неделю
будешь, как новенький. Не уверена, но, по-моему, она над ними шепчет.  И
не кривись, пожалуйста, я же сказала - положись на меня.
   - Отвары? Ох, не знаю... По-моему, мне нужна смирительная  рубашка  и
электрошок, а никакие не отвары.
   Это же все равно, что лечить перелом припарками!
   - С каких это пор ты у нас заделался специалистом в области медицины?
- вздернув брови, спросила Алла Петровна. Круги у нее под глазами еще не
сошли, но выглядела она гораздо лучше, чем  то  испуганное,  отчаявшееся
создание, которое Сергей Дмитриевич увидел рано утром.  Она  уже  начала
иронизировать, и время от времени полные, твердо очерченные губы трогала
легкая улыбка, словно они обсуждали не длинный ряд кровавых кошмаров,  а
какой-нибудь двусмысленный комплимент, неосторожно отпущенный Шинкаревым
посторонней женщине в присутствии жены. Словно не она была в эту ночь на
волосок от смерти.
   Он вздохнул и залпом допил остывший чай.
   - Вот, - сказала она, - а теперь полежи.
   - С утра? Но я собирался прибить карниз."
   - Карниз ждал полгода и еще подождет, ничего с ним не сделается. Тебе
нужно как следует выспаться.
   - Но я же недавно проснулся!
   - Что ты называешь сном? - спросила она, и Сергей Дмитриевич сник.  -
В постель, в постель. В конце концов, я тоже устала за  ночь.  И  потом,
мне нужно выяснить у тебя еще одну вещь.
   - Какую? - испугался он.
   - А вот об этом мы поговорим, когда ты ляжешь.
   И не спорь. Ты обещал меня слушаться.
   Сергей Дмитриевич покорно  поплелся  в  спальню,  разделся  и  лег  в
постель, попутно ногой затолкав под кровать  веревку,  которая  все  еще
лежала на полу, свернувшись кольцами, как змея. Алла Петровна, не снимая
халата, прилегла рядом, плотно  прижавшись  и  положив  голову  мужу  на
плечо. Сергей Дмитриевич обнял ее свободной рукой, прижимая к  себе  еще
теснее.
   - Ты хотела о чем-то меня спросить, - сказал он в ее волосы.
   Она шевельнулась, положив ногу на его бедро.
   - Да. Я хотела спросить: может быть, помнишь, что обещал мне  сегодня
ночью?
   Он  вздрогнул.  Все  утро  она  вела  себя  так,  словно   кошмарного
пробуждения со связанными руками не было, как и синяков на  шее,  и  вот
теперь...
   - Не помнишь? - спросила она, дыша ему в шею. - Не помнишь...
   Он сглотнул и с трудом разлепил вдруг разом пересохшие губы.
   - Боюсь, что сегодня ночью  я  вряд  ли  мог  пообещать  тебе  что-то
хорошее.
   - А вот и не правда, - она тихо рассмеялась, и он поежился от сладкой
щекотки. - Рассказать?
   - Если хочешь, - проскрипел он.
   Теперь у него пересохло и горло. "Что же еще я натворил?" - в  панике
подумал Шинкарев, чувствуя, как холодеют ноги.  Впрочем,  судя  по  тону
жены, ничего страшного она говорить не собиралась.
   - Конечно, хочу, - сказала она, - иначе не  стала  бы  затевать  этот
разговор. Знаешь, как это было? Не бойся, не бойся,  у  тебя  даже  ноги
стали, как две ледышки...  Так  вот,  я  спала,  а  потом  проснулась..,
оттого, что ты в меня вошел. Ты так никогда раньше  не  делал  -  грубо,
толчком. Я спросила: ты что? А ты дал мне пощечину, а потом еще одну...
   Шинкарев тихо застонал.
   - Успокойся, все нормально, - сказала она и  погладила  его  по  щеке
узкой теплой ладонью. - Знаешь,  что  ты  мне  тогда  сказал?  "Затрахаю
насмерть". Ты как, не отказываешься от своих слов?
   Сергей Дмитриевич сглотнул.
   - Слушай, - сказал он, - кто из нас сумасшедший?
   - Оба понемножку. Муж и жена - одна сатана, ты не  забыл?  Понимаешь,
когда мы с тобой занимаемся любовью, это как.., как  хлеб.  Хлеб  -  это
здорово, он никогда не приедается, но сегодня ночью было так, как  будто
на хлеб положили немного горчицы. Знаешь, это было вкусно. Если бы ты не
попытался меня после этого придушить, я смело могла бы сказать, что  это
самая лучшая ночь в моей жизни.
   - Нет, ты точно чокнутая. - - Правда? - Ее  рука  скользнула  по  его
животу и задержалась в самом низу. - А вот наш общий знакомый с тобой не
согласен. Он голосует за новизну.
   - Он тоже псих.
   - А это уже к делу не относится.  Три  психа  провели  голосование  и
большинством голосов постановили: долой рутину, да здравствует  новизна.
Ну-ка, бегом за моим чулком! Я хочу быть похожей на проститутку.
   - На чокнутую проститутку, - сказал он, вставая.
   Пока она натягивала чулок на левую ногу, он чуть не сошел с ума.
   - Вот, - сказала она, откидываясь на подушку. - А теперь приступай.
   - Я...
   - Не знаешь, с чего начать? Порви на мне халат, он мне уже надоел.  А
потом ударь по лицу. Только не перестарайся, зачем мне  фонарь.  Наставь
мне синяков, но только ниже шеи. Ну, чего ждешь?
   Шинкарев зажмурился и несильно ударил жену по щеке, получив от  этого
неожиданно острое удовольствие.
   - Халтуришь, Шинкарев, - глядя на него расширенными глазами,  сказала
она. - Я даже не почувствовала. Сильнее!
   Он размахнулся и  отвесил  пощечину,  от  которой  ее  голова  тяжело
мотнулась на подушке, а волосы  волной  упали  на  лицо.  Алла  Петровна
застонала, выгибаясь дугой, и тогда он, тоже застонав, с треском  рванул
на ней халат.
   - Вот уж, действительно,  одна  сатана,  -  задыхаясь,  сказал  он  и
вывернул ей руку.
   - Да!!! - закричала Алла Петровна и впилась зубами в подушку.
   К тому времени, как раздраженный и озабоченный  полковник  Мещеряков,
напившись чая у Сорокина, вернулся в свою пустую квартиру, по обнаженной
спине Аллы Петровны Шинкаревой уже вовсю гулял, оставляя красные полосы,
ремень. Сергей Дмитриевич работал,  закусив  губу,  по  лицу  его  текли
крупные капли соленого трудового пота, и сдавленные,  в  подушку,  крики
жены заставляли его издавать низкое звериное рычание, которое совершенно
не вязалось с его  узкими  плечами,  вислым  животом,  дряблыми  жирными
ягодицами, одутловатыми щеками и обширной лысиной. Сергея Дмитриевича не
занимали  подобные  мелочи:  впервые  за  очень  много  дней  ему   было
по-настоящему хорошо.
   Он чувствовал, что скоро его личность воссоединится - так или иначе.

Глава 14

   В  понедельник  майор  Гранкин  явился  на   работу   в   приподнятом
настроении. Вчерашняя рыбалка оказалась на удивление удачной  -  вечером
он сдал жене полное ведро жирных, здоровенных, как лапти, карасей, - а в
камере следственного изолятора поджидал его еще один  карась,  выуженный
майором из мутной водицы в субботу.
   Гранкин очень рассчитывал на  то,  что  полуторасуточное  раздумье  в
компании уголовников поможет Забродову  образумиться.  Псих  он  или  не
псих,  но  самоуверенная  манера  поведения  этого  матерого  мокрушника
безумно раздражала майора, хотя во время допроса он  старался  ничем  не
выдать своего раздражения - много чести.
   Немного беспокоил майора только  полковник  ГРУ  Мещеряков,  который,
похоже, состоял с арестованным в довольно  близких  отношениях.  Гранкин
подозревал, что полковник употребит свое немалое влияние для того, чтобы
вытащить приятеля из-за решетки. "Ну, это уж  дудки,  -  решил  Гранкин,
усаживаясь за стол в своем кабинете и закуривая. - Это только через  мой
труп".
   Эта мысль внезапно  кольнула  неприятным  холодком:  спецслужбы  есть
спецслужбы, и организовать похороны какого-то  милицейского  майора  для
них - раз плюнуть.
   Даже полраза. Что-что, а это они умеют.
   Гранкин суеверно поплевал через левое  плечо  и  постучал  костяшками
пальцев по крышке стола. Волков бояться - в  лес  не  ходить.  Наплодили
психопатов, профессиональных убийц, людям  на  улицу  страшно  выйти  Но
Мещеряков, вроде бы, на  такого  не  похож.  Умный  человек,  полковник,
должен же он понимать...
   Гранкин даже покрутил головой от удивления: ну и завернул! Как  будто
полковник не может быть сволочью и продажной  шкурой!  Ты  на  генералов
посмотри."
   Посмотрел? Теперь зажмурься, досчитай до десяти, отвернись  и  берись
за дело. Колупайся в навозе и не вякай.  В  крайнем  случае,  Сорокин  в
обиду не даст. Он мужик железный, за ним, как за каменной стеной, и всех
этих гэбэшников он в гробу видал, в белых тапочках.
   Ну, а если вдруг все-таки Мещеряков решит, что ему так  уж  необходим
труп майора Гранкина - что ж тут попишешь... Знал,  на  что  шел,  когда
надевал форму.
   В ней, между прочим, не  только  карманы  предусмотрены,  куда  бабки
складывать, но и кокарда на лбу - чтобы, значит, целиться было  удобнее.
А не нравится - ступай на все четыре стороны. Среди дворников и бандитов
безработицы нет и, главное, не предвидится.
   Отчитав себя в точности теми же словами, какими, случалось, отчитывал
нерадивых подчиненных, майор несколько взбодрился  и  открыл  сейф,  где
лежало дело об убийстве Старкова и еще  целая  кипа  дел,  которые,  как
чувствовал Гранкин, скоро можно будет собрать в одну папку.  Правда,  до
этого момента было еще очень далеко. Он ни капли не кривил душой, говоря
Забродову,  что  им  еще  работать  и  работать.  Конечно