хать, что ли?
   - Нет, настолько у меня крыша еще не поехала.
   Просто подыскал себе жилье, чтобы в  квартире  сделать  основательный
ремонт. До этого руки не доходили, теперь у меня время  появится,  да  и
место, где смогу отсидеться, появилось. Так  что  успокой  всех,  скажи,
Забродов жив, здоров, чего и остальным  желает,  -  в  трубке  раздались
короткие гудки.
   - Придурок! - в сердцах сказал Мещеряков, но тут же устыдился, потому
что вспомнил тот липкий страх, который  обуял  его,  когда  он  услышал;
"отвали, подо мной граната!".
 
Глава 3 
 
   Евгений Петрович Кублицкий пребывал в прекрасном настроении, несмотря
на свои шестьдесят пять лет.
   Сегодня он умудрился  получить  деньги  сразу  в  двух  местах:  дали
пенсию, а в троллейбусном парке выдали зарплату, на которую  в  общем-то
никто сегодня не рассчитывал, потому как все уже привыкли, что ее выдают
с опозданиями. Евгений Петрович, отстояв очередь,  получил  свои  кровно
заработанные, от чего настроение мгновенно улучшилось. Правда, он мог бы
и не стоять в очереди, отложить приятную процедуру на завтра,  жить  ему
было на что, ведь во время обеденного перерыва он сбегал за пенсией, так
что деньги у него имелись.
   Тут же, как всегда случается, когда в  руках  у  человека  появляются
деньги, подвернулись и знакомые, два таких же работающих пенсионера, как
и он.  Раньше  все  они  работали  водителями  троллейбусов,  но  сейчас
коренные москвичи троллейбусов практически не водили,  для  этой  работы
вполне хватало приезжих, молодых  мужчин,  готовых  крутить  баранку  за
половинную плату: украинцев, белорусов, молдаван. Контингент  работников
в троллейбусном депо за последние несколько  лет  разительно  поменялся.
Возле кассы, хоть все и говорили по-русски, но  слышались  разнообразные
акценты, проскакивали украинские, молдавские,  белорусские  и  казахские
слова.
   Те двое, которые тормознули Евгения Петровича, были людьми  местными,
коренными москвичами, которые родились в столице и  прожили  в  ней  всю
жизнь. Но этим в разговоре с водителями-новичками не кичились,  хотя  на
приезжих и поглядывали с  нескрываемым  презрением.  За  баранку  старых
водителей  уже  не  пускали,   и   поэтому   они   занимались   ремонтом
троллейбусов.
   - Женя, здорово!  Как  ты?  -  спросил  абсолютно  лысый  низкорослый
мужчина, смахивающий на актера Леонова, за  что  в  свое  время  получил
кличку Винни-Пух.
   - Да ничего, - ответил Евгений Петрович Кублицкий,  пряча  деньги  во
внутренний карман куртки.
   - Может, пойдем, как в старые добрые времена, по пузырю раздавим?
   Евгений Петрович колебался, хотя исход знал наперед - согласится:
   - Вечно ты, Винни-Пух, втравишь меня в какую-нибудь историю!
   - Женька, что ты как не  свой,  словно  молдаванин  дурной?  Это  они
радиатор с гармошкой путают.
   - Потише...
   - А что такое, -  Винни-Пух  осмотрел  разнонапиональную  очередь,  -
черных боишься?
   Замечание Кублицкому показалось немного оскорбительным,  но  в  общем
справедливым. Молдаване, работавшие  в  троллейбусном  депо,  отличались
беспросветной несообразительностью и невероятной  жадностью.  В  очереди
молдаване,  как  правило,  неизменно  оказывались  первыми,  к  тому  же
приходили не все вместе, а по одному.
   Стоило кому-нибудь оказаться у кассы, как тут же начинали подваливать
земляки и пристраиваться не в хвост  очереди,  а  в  голову,  поближе  к
окошечку. Что-либо говорить этим пришлым людям не имело смысла, они, как
правило,  прикидывались  глухими  или  начинали   огрызаться,   коверкая
прекрасный русский мат.
   Украинцы, как ни старались, как ни хитрили, не  могли  прийти  раньше
молдаван.  Белорусы  же  всегда   толпились   с   русскими   вперемешку,
интегрировались.
   - Ну, так как ты, Женька?
   - А кто еще будет? - спросил  Кублицкий,  покусывая  верхнюю  губу  и
вытряхивая из пачки сигарету.
   Толстые пальцы Винни-Пуха потянулись к чужой пачке:
   - Давай, одну испорчу.
   - Ты же не куришь, черт тебя побери.
   - Курить не курю, а твою испорчу. Женя, с преогромным  удовольствием,
выпотрошу одну и табак нюхать буду.
   - Не дам, - сказал Кублицкий.
   - Тогда деньги давай.
   - Сам пойдешь?
   - Нет. Сейчас Семена пошлем, он быстро пару пузырей водки поднесет.
   - Договорились. Но скажи, чтоб больше двух не брал, здоровье  уже  не
то. Это в былые времена мы с тобой  могли  сидеть  по  двое-трое  суток,
теперь уже все.
   Да и Герольда надо на прогулку вывести...
   - Ну и имя же у твоего пса, как у какой-то газеты - "Герольд трибюн",
- проговорил Винни-Пух, коверкая название уважаемой во всем мире газеты.
   - Другое дать не мог, так уж по родословной выходило.
   - Вот уж эти собаки.., и те родовитые!  Не  то  что  простой  рабочий
человек. Пошли, пошли, - Винни-Пух схватил под локоть приятеля, высокого
и нескладного Кублицкого, потащил от касс к мастерским.
   Там у них имелось свое укромное место, о котором начальство знало, но
нос туда никогда  не  совало.  А  место  располагалось  в  дальнем  углу
раздевалки, перегороженной многочисленными секциями  железных  шкафов  с
оттрафареченными на дверках номерами.
   Сема оказался на ногу скор, хотя и прихрамывал.
   А хромота с Семой случилась из-за того, что он уронил на ногу рессору
и отбил ноготь на большом пальце правой ноги.
   - Ну ты в быстр! - сказал Кублицкий, приняв бутылки.
   - А вы, я смотрю, даже не расстарались, даже газетку не постелили.
   -  Это,  Сема,  дело  плевое,  -  сказал  Винни-Пух,  вытаскивая   из
внутреннего  кармана   свежий   номер   "Правды",   своих   политических
пристрастий он никогда не скрывал, и, поплевав на ладонь, разгладил  его
на крышке табуретки, - вот и все.
   - А закусь? - спросил Кублицкий.
   - Закусь сейчас будет, - из кармана Семы появился кусок колбасы,  уже
мелко порезанной, а из кармана Винни-Пуха, словно из волшебной шкатулки,
возникли зеленый огурец и яблоко.
   -  За  тобой  хлеб,  -  улыбаясь  в  предчувствии  выпивки,  произнес
Винни-Пух.
   Сема открыл свой шкаф, и полбуханки хлеба стали посреди табурета.
   Хлеб был не совсем свежий, но и не заплесневевший, съедобный.
   - Соляночки бы какой-нибудь, - мечтательно произнес Кублипкий.
   - Не в ресторане. Хотя и  солянка  есть,  -  Винни-Пух  улыбнулся,  -
сейчас у Тодора возьму.
   Он тут же поддельным ключом открыл железный ящик,  в  котором  висела
одежда, и из картонного ящика вытащил литровую банку  домашнего  салата,
закрытую полиэтиленовой крышкой.
   - Молдавский, с перчиком.
   - Он же заметит.
   - Разрешил мне брать, когда захочу.
   - А вилки? - сказал Кублицкий.
   - Вилок нет, есть лишь ложка, - на стол легла грязная ложка - одна на
всех.
   - Ладно, в рот ее совать не будем, - заметил  Кублицкий,  -  на  хлеб
салат набросаем, как раствор на кирпич.
   Забулькала водка. Две бутылки прокатили за сорок минут.
   - Ну что, добавим. Женя? - с надеждой спросил Винни-Пух.
   - Нет, ребята, не могу.  Герольда  надо  выгуливать,  а  то  квартиру
обгадит.
   - Придумал ты себе занятие...
   - Я бы, может, и не заводил пса, да после того,  как  дочка  съехала,
ну, совсем делать нечего стало, хоть сиди да вой в квартире.
   - А теперь что, - заулыбался Винни-Пух, - вдвоем скулите?
   - Нет уж, не скулим. Вдвоем весело, он мне и тапки приносит.
   - Хорошо тебе. А мне жена вместо того чтоб тапки подать после тяжелой
работы, вечно какую-нибудь гадость говорит.
   - Гони ты ее, Винни-Пух, в шею! Баба она у тебя вздорная.
   - Куда уж гнать, ведь лучшей уже не найдешь.
   Правда, Женя? Возраст есть возраст,  лет  тридцать  назад  надо  было
гнать, а теперь куда... Не собаку же вместо нее заводить? Собака борщ не
сварит, блинов не напечет.
   - Ив постель не ляжет.
   - Про это я уж и не говорю.
   - Зато спокойнее, - философски заметил Кублицкий, натягивая на  плечи
куртку. - Ты тут, Сема, прибери, тебе еще работать  да  работать,  а  я,
пожалуй, пойду.
   - Ну и иди, - со злостью сказал Винни-Пух, - а мы с  Семой  еще  одну
бутылку катанем, время у нас есть. Сема, в магазин подскочи.
   Сема, прихрамывая, двинулся к проходной, нагоняя  Кублицкого,  обходя
его, даже не глянул, не попрощался.
   Евгений  Петрович  еще  не  успел  подняться  на  третий  этаж,   где
располагалась его квартира, как услышал густой  бас,  которым  лаял  его
пес, приветствуя хозяина.
   "Ну вот, скулишь. Сейчас примешься прыгать на меня, с ног сбивать".
   Ключ повернулся в замке, уставший хозяин  ввалился  в  квартиру.  Пес
тотчас бросился к нему и даже дважды лизнул в губы.
   - Целуешься... Хитрый  ты.  Герольд.  Ладно,  сейчас  пойдем  гулять,
только переобуюсь.
   Гуляли они постоянно в одном и  том  же  месте.  Шли  по  Сержантской
улице,  пересекали  Ярославское  шоссе,  направляясь   к   Бабушкинскому
кладбищу. Там всегда было малолюдно, гуляли здесь  лишь  собачники,  все
друг с другом были знакомы.
   Герольд среди собачьей братии выделялся статью и размерами. Было  еще
два дога,  сравнимых  с  ним,  да  один  зимой  угодил  под  автобус  на
Ярославском шоссе, а другой заболел, нажравшись какой-то  дряни,  и  его
пришлось усыпить. Хозяева больше  заводить  псов  не  стали,  и  Герольд
теперь был самым большим и сильным. А самое главное, в чем Кублицкий был
убежден на сто процентов, его пес являлся самым умным.
   - Ну, ну, пойдем,  пойдем,  -  и  натянув  теплые  резиновые  сапоги,
поигрывая поводком, Кублицкий открыл дверь.
   Герольд выскочил  на  площадку  и  уселся  ждать  хозяина.  Так  было
заведено - без хозяина ни шагу, если только  Евгений  Петрович  не  даст
"добро" на самостоятельный спуск. Намордник он  на  своего  Герольда  не
надевал, детей тот не трогал, на соседей не бросался, незнакомые же люди
его сторонились сами. Маршрут был разработан так, чтобы как можно меньше
встречать людей, хотя в общем-то Евгений Петрович никого не боялся. Да и
кого станешь опасаться, если рядом у правой ноги сопит и рычит  огромный
пес, готовый по первому же слову хозяина броситься  на  обидчика,  сбить
его с ног, прижать к земле и дожидаться команды.
   Осенью  прошлого  года  с  Евгением  Петровичем  Кублицким  случилась
пренеприятная история. Он, как всегда, гулял со  своим  Герольдом  возле
кладбища, а затем, то ли осень на него подействовала, то ли еще что,  но
ему захотелось заглянуть на кладбище. Кублицкий не смог ответить себе на
вопрос, что его туда повело.
   Шел по узенькой аллее, под ногами  шуршала  листва,  справа  и  слева
проплывали  памятники,  кресты,  ограды.  Кладбище  было,  как  казалось
хозяину пса, безлюдным, Герольда он лишь слышал. На глаза наворачивались
слезы, было жаль прожитой жизни, вспомнилась жена, безвременно ушедшая в
мир иной.
   Он с интересом, неожиданным для самого себя, ведь и газет-то почти не
читал, вчитывался в надписи  на  надгробиях,  просматривал  таблички  на
памятниках, тут же в уме прикидывая, сколько лет  прожил  человек.  Одни
прожили на этой земле меньше его, другие немного больше.  Он,  повинуясь
настроению, с аллеи свернул в узкий проход, почти по  колено  засыпанный
липовой и кленовой листвой. Осенняя листва, багряная  и  золотая,  пахла
арбузной коркой.
   "Вот так вот, купишь арбуз, разрежешь его и сразу же  в  нос  ударяет
запах свежести".
   Почему  недавно  опавшая  листва  пахнет  свежеразрезанным   арбузом,
Евгений Петрович Кублицкий не знал.
   Он увидел впереди трех парней, дюжих, в кожаных куртках, с  бутылками
в руках. Он хотел свернуть в сторону, но не было  куда,  слишком  плотно
одна к другой стояли ограды, перебираться через них ему не  хотелось,  а
свернуть назад не позволяла гордость, подумают еще, что он их испугался.
   Кублицкий двигался  неторопливо.  Парни  стояли,  смотрели  на  него,
попыхивали сигаретами. Время от  времени  голубоватый  дымок  несло  ему
прямо в лицо.
   - Ты что тут делаешь, - сказал один из парней, - а ну,  пошел  вон  с
кладбища, корч старый! Хочешь, чтобы мы тебя тут похоронили?
   Единственное, что было в руках у Евгения Петровича, так это  плетеный
кожаный поводок. Он тут же спрятал его за спину.
   - Ходят здесь, козлы старые, воздух портят!
   - Тебе, дед, уже давно не ходить, а лежать здесь надо.
   - Чего молчишь? Молчат только трупы.
   Парень прижал Кублицкого к ограде с  бронзовыми  шишками,  и  Евгений
Петрович позвоночником почувствовал железные прутья, острые,  как  пики,
наконечники. Парень прижал его даже без помощи рук, навалившись животом,
и лишь  только  после  того,  как  глаза  Евгения  Петровича  беспомощно
забегали, рука с дешевым перстнем полезла ему  во  внутренний  карман  и
извлекла портмоне - старое, потрепанное, давным-давно  подаренное  женой
на пятидесятилетие.
   - Сейчас, ребята, еще выпьем, у деда, оказывается, деньжата водятся.
   - Ребята, не надо, отдайте бумажник, отдайте, это подарок.
   - Ну что? Отдадим?
   - Можно... Деньги покойникам ни к чему, а  любимые  вещи  в  гроб  им
иногда кладут.
   Деньги из бумажника вытряхнули,  а  само  портмоне  швырнули  в  кучу
листьев. Кублицкий хотел нагнуться, чтобы поднять, но его в этот  момент
толкнули, и он, неловко раскинув руки, нырнул головой  в  кучу  пахнущих
свежим арбузом листьев. А затем, встав на  четвереньки,  держа  в  левой
руке бумажник, а в правой плетеный кожаный поводок, громко крикнул:
   - Герольд! Герольд, ко мне!
   Огромный пес возник в считанные секунды. Он перепрыгивал через ограды
так, словно бы их и не было.
   Тот парень, который прижимал Кублицкого к  железным  прутьям,  первым
увидел пса. В руке блеснул нож.
   Это его и сгубило. Герольд слету вцепился в руку, сбив парня  с  ног,
хрустнули кости, истошный вопль разнесся над тихим  кладбищем.  Один  из
хулиганов хотел броситься на пса,  но,  сделав  два  шага,  остановился,
завидев кровь и кости, торчащие из запястья приятеля.
   - Бля! Бля! Да он же бешеный!
   Убежать парни не успели. Герольд повалил их всех на землю и бегал  по
их спинам, зло рыча, даже не давая подняться, хотя в общем-то  подняться
на ноги никто из троих даже не пытался, понимая, что  подобное  действие
разозлит огромную овчарку и та может вцепиться уже не в руку,  а  в  шею
или в лицо. Пена свисала из пасти Герольда, он  скалил  огромные  клыки,
такие большие, как мизинец ребенка.  Его  глаза  зло  горели,  как-никак
обидели хозяина, а за хозяина пес готов был перегрызть горло любому.
   - Ну, что, сволочи, - радостно сказал Кублицкий, даже вид чужой крови
не вывел его из себя, - деньги хотели у старого человека забрать, пенсию
из кармана вытянули?
   - Мы отдадим! Отдадим! Батя, забери свои деньги, мы  тебе  еще  дадим
бабок, только убери зверя!
   - Уберу!  Сейчас,  разогнался!  Герольд,  сторожить!  -  насвистывая,
Евгений Петрович развернулся, подобрал деньги,  аккуратно  уложил  их  в
бумажник и не спеша направился по аллейке к Ярославскому шоссе, знал,  с
псом ничего не случится", самое страшное, исполосует одному из  негодяев
лицо, если попробуют убежать.
   Ему повезло, наряд милиции он заприметил тотчас, лишь только вышел на
тротуар. А уже через пять минут трое  молодых  головорезов  выходили  из
ворот кладбища в сопровождении милиции и зло рычащей овчарки.
   - Молодец, Герольд, молодец! -  потрепав  за  уши  пса,  приговаривал
Евгений Петрович.
   - Мы до тебя еще доберемся, хрыч старый! - обернувшись,  бросил  один
из парней.
   И в это время резиновая палка ударила его по спине,  заставив  встать
на четвереньки, а пес зарычал так, что испугался даже милиционер.
   - Батя, возьми своего пса на поводок, а то он еще и меня загрызет. За
это, кстати, и тебя оштрафовать можно.
   - Нет, не бойтесь, он не кусается. На хороших людей он не бросится  и
с детьми дружит, -  принялся  расхваливать  своего  подопечного  Евгений
Петрович. - Если что, вот мой телефон, звоните. А по улице мы  с  ним  в
наморднике ходим, - соврал Кублицкий.
   - Спасибо, - ответил сержант, - мы сейчас двоих в  участок  доставим,
одного в больницу, разберемся.
   А вас, папаша, мы теперь знаем и пса вашего знаем.
   В этот вечер Герольду был устроен праздничный ужин.  Он  получил  два
огромных куска кровяной колбасы  и,  сытно  поужинав,  устроился  у  ног
хозяина смотреть телевизор.
   Так что ни хулиганов, ни пьяниц Кублицкий  не  боялся,  когда  у  ног
бежал его Герольд.
   Снег еще не сошел, но асфальт  уже  был  голый.  Стало  почти  совсем
темно,  лишь  светлело  небо   с   низкими   облаками.   Проходя   возле
кладбищенской церкви, Кублицкий взял  Герольда  на  поводок  и  приложил
палец к губам.
   - Тише! Смотри, не лай! - Кублицкий заслушался  пением,  доносившимся
из раскрытых дверей храма.
   Если бы он был без собаки, то, возможно, зашел бы.
   Алкоголь все-таки сделал свое дело, размягчил душу и  сердце  Евгения
Петровича. Прогулка с собакой есть прогулка. Это ритуал, в котором важна
каждая мелочь.
   Нужно дать псу выбегаться, наиграться вволю, чтобы он хорошо  спал  и
ночью не беспокоил хозяина.
   Уже осталась сзади церковь. Кублицкий пересек  Ярославское  шоссе  по
переходу, как положено, памятуя о гибели  дога,  случившейся  в  прошлом
году.  На  поле  снега  стало  больше,  лишь  узкая  тропинка   чернела,
протоптанная рядом с кладбищенской оградой. Герольд  уже  предчувствовал
скорое начало игры, бегал вокруг хозяина, приседая на  передние  лапы  и
размахивая пушистым хвостом.
   - Ну, ищи, - разрешил ему Кублицкий, - ищи свою палку.
   Он бы и сам ее прекрасно нашел, всегда оставлял  в  одном  и  том  же
месте, до самого  конца  втыкая  ее  в  рыхлый  снег  возле  обломанного
кирпичного столба ограды.
   Пес огромными скачками бросился вперед и вскоре исчез  за  сугробами.
Через минуту он появился, держа в зубах погрызенную, облепленную  снегом
палку.
   - Иди сюда, иди! - Евгений Петрович похлопал себя по бедру.
   Пес подбежал и положил палку  у  ног,  сам  сел,  преданно  посмотрев
хозяину в глаза. Ритуал не менялся день ото дня.  Евгений  Петрович  как
можно дальше старался забросить палку,  а  Герольд  старался  как  можно
быстрее добраться до нее, принести и бросить к  ногам  хозяина.  Он  уже
весь  был  мокрый  от  снега,  кусочки  льда  поблескивали  на   шерсти,
разыгрался.
   - Ну, давай  же,  давай!  -  Евгений  Петрович  ускорил  шаг,  широко
размахнулся, и палка полетела, сорвавшись с неверной руки,  полетела  по
иной траектории, чем рассчитывал хозяин. - Ну, ищи! - крикнул Кублицкий.
   Герольд дважды тявкнул и,  проваливаясь  в  снег,  полез  в  сугробы.
Кублицкий продолжал двигаться по тропинке, даже не обращая  внимания  на
лужи, скованные тонким хрустящим льдом, ступая на них,  прислушиваясь  к
легкому хрусту.
   -  Герольд!  Герольд!  -  позвал  он  своего  друга,  остановился   и
осмотрелся. Пса нигде не было видно. - Герольд, ко мне!
   В ответ Евгений Петрович услышал странный звук, смесь рычания с лаем.
   - Неужели что-то случилось? - подумал он и по сугробам  направился  в
ту сторону, откуда слышались угрожающие звуки.
   По сугробам пробираться было не так-то просто.
   Наст проваливался, ноги  уходили  в  снег  выше  колена,  в  голенища
набивался снег.
   "Будь ты неладен! - подумал о своем псе  Евгений  Петрович.  -  Из-за
тебя придется сапоги сушить".
   Пес стоял в небольшой ложбинке, зло  рыл  лапами  снег,  который  все
время осыпался.
   - Ну, что ты там нашел? - благодушно спросил Евгений Петрович.
   Герольд лишь на секунду поднял лохматую голову, посмотрел на  хозяина
и жалобно тявкнул. А затем принялся рыть с  удвоенной  силой.  И  только
сейчас Евгений Петрович разглядел, что из снега торчит нога в ботинке  с
рифленой подошвой.
   - Герольд, ко мне! - испуганно и зло прокричал Евгений Петрович.
   А пес не унимался, продолжая разгребать снег и  ветки,  которыми  был
забросан труп. Уже открылась вторая нога и бедро, только тогда Кублицкий
догадался схватить пса за ошейник и оттащить. Пес же