общем, там, где он побывал
в последние год или два. Единственное, что его радовало, - он до сих пор
жив, его не зарезали и не убили, не сбросили в пропасть, а бог  дал  ему
возможность вернуться в Москву. Он сидел и улыбался.
   -  Извини,  браток,  можно  присесть?  А  то  за  другими   столиками
компании.., несимпатичные.
   Штурмин вернулся на землю и огляделся.  И  в  самом  деле,  кафе  уже
заполнили люди и только его стол,  рассчитанный  на  шесть  персон,  был
занят с одного утла. Перед ним стоял широкоплечий  бородатый  мужчина  в
твидовом пиджаке поверх свитера. Длинные волосы, борода,  огромные  руки
лежали на синей льняной скатерти. Мужчина опирался о край стола.
   - Я ненадолго. Кофе выпить, съесть чего-нибудь...
   - Кому ты помешаешь? Садись, - легко  Штурмин  назвал  незнакомца  на
"ты".
   По комплекции они были схожи, по годам ровесники, но короткая стрижка
и длинные седоватые волосы кардинально меняли первое впечатление от них.
А в остальном сходство было разительное. Если бы  Лев  Штурмин  отпустил
длинную шевелюру и недели две не брился, он бы наверняка  был  похож  на
Хоботова как родной брат.
   Подошел Борис  и  хотел  возмутиться,  предложить  новому  посетителю
устроиться где-нибудь  в  другом  месте,  ведь  как-никак,  Штурмин  был
знакомым Забродова, и  именно  Илларион  оставил  его  здесь,  за  своим
столом.
   - Я не против приютить его здесь, - спокойно сказал Лев.
   Официант пожал плечами:
   - Что желаете?
   Заказав кофе и салат. Хоботов посмотрел на Штурмина.  Тот  поглядывал
на рюмку с водкой.
   - Я бы тоже с удовольствием выпил.
   - Так в чем проблема? Выпей, - сказал Штурмин и, взяв  чистую  рюмку,
двинул ее к собеседнику.
   - Нет-нет, я за рулем.
   - А жаль,  -  сказал  Штурмин,  -  сидел  с  друзьями,  а  они  вдруг
разбежались. Случается и так... Словно ветер налетел, подхватил их, а  я
остался один. Сижу, как дурак, в кафе, а в графине еще...
   - Вижу, вижу, понимаю, - Хоботов крякнул.
   Тут же взял  сигарету  и  закурил.  Закурил  и  Штурмин,  вернее,  он
раздавил  в  хрустальной  пепельнице  предыдущий  окурок,  еще  тлевший,
прикурил новый.
   - Отмечали?
   - Давно не виделись.
   - Понятно. А у меня..,  вот..,  неприятности,  -  сказал  Хоботов,  -
работа застопорилась, и ни туда, ни сюда. Бьюсь над ней как рыба об лед,
и ничего не выходит.
   - Что за работа? - безо всякого интереса осведомился Штурмин.
   - Скульптор я.
   - Скульптор? - удивился Лев.
   Такие   профессии,   как   художник,   скульптор,   музыкант   раньше
существовали за кругом интересов Штурмина. А тут  такой  день  случился,
сперва искусствовед  Болотова  умные  вещи  говорила,  затем  скульптора
занесло и, судя по всему, мужик он толковый, сильный.
   А силу в мужчинах Штурмин уважал, наверное,  больше,  чем  какие-либо
другие качества. Это и расположило его к Хоботову.
   - А что ты такое делаешь? Памятник, что ли, на могилу?
   Хоботов сидел, и его  пальцы,  словно  кусок  пластилина,  сминали  и
разминали толстую жестяную пробку от напитка.
   - Одну работу пообещал. А надгробия я не делаю, это то же самое,  что
музыканту  на  похоронах  играть.  Лабух  какой-нибудь   согласится,   а
настоящий мастер - нет.
   - Почему?
   - Так заведено. Вообще-то, ты" наверное, спортсмен? Тренер, да?
   - В общем-то, да, -  признался  Штурмин,  хотя  сказал  это  довольно
уклончиво, могло быть и так, и эдак.
   - Смотрю, мужик ты сильный.
   - Чем-чем, а силой, бог не обидел.
   Официант принес кофе и салат. Хоботов ел с аппетитом, а Штурмин выпил
рюмку водки. Теперь она пошла легко, ведь как-никак, появилась компания.
   Говорить можно было вполне откровенно о  делах  житейских,  настолько
откровенно, как говорят попутчики в поезде, которые  понимают,  что  эта
встреча единственная и  больше  никогда  не  повторится,  что  жизненная
дорога их свела. Волей случая они оказались  в  одном  вагоне,  в  одном
купе, а дорога их разведет. Они сойдут на разных станциях и уже  никогда
в жизни не встретятся и вскоре о встрече забудут. А вот душу в разговоре
облегчат.  Только  постороннему  человеку  можно  легко   раскрыться   и
выплеснуть все то, о чем ни друзьям, ни близким не расскажешь.
   И Штурмин как-то сам того не примечая, может, согретый  алкоголем,  а
может,  сильно  перенервничал,  не  успел  как  следует  выговориться  с
друзьями, рассказал Хоботову о многом. Естественно, он  умолчал  о  том,
кто он, где работает, в каком звании служат, и кто те, с кем он сидел за
одним столом. С другой стороны, он вполне мог говорить и о  них,  потому
как скульптор со звучным именем Леонид их  не  видел  и,  скорее  всего,
больше никогда не увидит.
   - Так вот, все хотят, чтобы я занял должность и взялся учить молодых.
А я, честно говоря, боюсь. Ответственность просто зверская,  вдруг,  что
не так, кто будет отвечать? И не перед начальством, не подумай, не перед
ним. Я начальства никогда не боялся и не. боюсь, тяжелее - перед собой.
   Хоботов участливо кивал, а его руки с сильными  толстыми  пальцами  и
короткими ногтями уже разорвали пробку на  четыре  части,  и  теперь  он
шуршал  острыми  железками,  перекатывая  их  в  ладони,   как   ребенок
перекатывает гладкие морские камешки, отполированные прибоем.
   - Наверное, правильно. У меня тоже самое, хотя и с другой  стороны..,
но все проблемы в жизни схожи.
   Если работать холодными  руками,  без  охоты,  без  переживаний,  без
сердца, а одним умом, то ни хрена не получается. Глина холодная,  мрамор
мертвый. Ты вот правильно говоришь,  настолько  мертвый,  что  надгробие
напоминает. А если с душой, с нервами, тогда все живое.  Сейчас  я  одну
штуку делаю, никому еще не показывал, вещь тяжелая... Бьюсь, бьюсь...  И
вот, уже кажется, вот, он, вот он, конец уже вижу, а на утро гляну - все
не то. И опять ломаю.
   - А что ты хоть делаешь?
   - Это словами не расскажешь. Это надо видеть.
   Если бы скульптуру или картину можно было рассказать словами,  то  на
хрен они кому были нужны! В музее одни таблички болтались  бы:  "Самсон,
разрывающий пасть писающему мальчику"  или  "Геракл",  "Давид"  -  такие
таблички и висели бы. А люди  деньги  платят  за  то,  чтобы  скульптуры
смотреть, не таблички читать.
   - Справедливо говоришь, хоть и путано.
   - Вот я, - заговорил Хоботов, положив  кулаки  на  стол  и  подавшись
вперед, - я сразу вижу - где  с  душой  сделано,  с  нервами,  а  где  -
халтура,  за  голые  деньги.  Ненавижу   все   эти   памятники   вождям,
колхозницам, крестьянкам, пролетариям,  царям  -  это  такая  дребедень,
такая вонь, что я даже на улицу выхожу, голову не  поднимаю.  Как  увижу
такой памятник, так мне кувалду хочется взять и голову ему отбить.
   - У меня тоже иногда такое желание возникает.
   Когда вижу, кто-то что-то плохо делает..,  тоже,  знаешь  ли,  не  за
деньги работаю...
   - Но платят-то тебе хоть хорошо? - спросил Хоботов.
   - Какое там хорошо! Но на жизнь хватает, не жалуюсь. А жене все мало.
Ну, да это ее дело, бабское, а у меня работа  мужская,  как  и  у  тебя.
Люблю мастеров, кто душу в свою работу вкладывает.
   - Слушай, поехали ко мне, я тут совсем  недалеко  живу.  Поговорим  с
тобой, ты мне душу разбередил.., и так выпить захотелось.
   - Пей.
   - Я же на машине, - напомнил скульптор, - здесь не  бросишь,  стоянки
нет.
   - Недалеко живешь?
   - Двадцать минут на тачке, там у меня мастерская.
   Кстати, ты был когда-нибудь в мастерской у скульптора?
   - Никогда не был, - признался Штурмин. - Был только в мастерских, где
надгробия делают, своим родителям заказывал и друзьям.
   - Тогда поехали. За тебя рассчитаться?
   - Брось, Леонид, за все, как говорится, уплачено.
   - Уплачено, заплачено, - скаламбурил  Хоботов,  -  если  что,  деньги
есть. И выпивки у меня в мастерской хватает. Поехали.
   Штурмин, ничуть не стесняясь, хотел собрать отбивные в  салфетку,  но
Хоботов его остановил:
   - Погоди, - и подозвал официанта. - Послушай, любезный, нам  с  собой
закуски какой-нибудь сделай.
   Запакуй и это, пожалуйста.
   - Нет вопросов, - сказал официант.
   Как ему показалось,  и  бородатый  вполне  может  оказаться  знакомым
Забродова, а обижать постоянного клиента ему не хотелось.
   - Пару минут подождите. Спиртное нужно?
   - Этого у нас хватает, - широким жестом предупредил желание официанта
скульптор.
   Через пять минут с большим бумажным пакетом, теплым на ощупь. Хоботов
и Штурмин садились в машину. Та даже качнулась, когда два силача  заняли
переднее сиденье. Ехали, как обещал Хоботов, недолго.
   Вскоре машина свернула во двор мастерской.
   Когда Лев Штурмин переступил порог, то его поразил сам объем  здания.
Он  никак  не  мог  поверить,  что  огромное  помещение,   по   величине
сопоставимое с небольшим спортзалом, занимает только один человек.
   И это даже не его квартира,  а  лишь  мастерская,  куда  он  приходит
работать, под настроение.
   - Красиво у тебя, - с  искренним  восхищением,  когда  зажегся  свет,
пробормотал Штурмин. - А потолок действительно стеклянный? -  майор  ГРУ
стоял посреди мастерской, запрокинув голову и глядя на угасающее небо.
   - Да, стеклянный.
   - А дверь у тебя большая, машина въехать может?
   - На то и рассчитано, чтобы скульптуру вывезти"
   Не станешь же ее по частям распиливать?
   Штурмин осторожно присел на кожаный диван. Он-то  ожидал  приехать  в
какой-нибудь грязный подвал, где мебелью служат старые стулья да  лавки,
он ожидал увидеть стол, сколоченный из грубых досок, а здесь все  дышало
изяществом и, в то же время, мощью. Полки стеллажей настланы из дубового
бруса, стойки покрашены в черный цвет, пол - из широких сосновых  досок,
покрыт лаком и подметен до зеркального  блеска.  В  середине  мастерской
стоял станок, на котором высилась  скульптура,  накрытая  уже  подсохшей
мешковиной.
   Прежде чем доставать спиртное, Леонид Хоботов  взял  пульверизатор  и
сбрызнул мешковину.
   - Чего ты? - спросил Штурмин.
   - Нельзя, чтобы глина высыхала, а то скульптура растрескается.
   Штурмину хоть и не терпелось  посмотреть  на  скульптуру,  но  он  не
торопил Хоботова. Нужно будет, сам покажет.
   - Ну, что, сперва посмотришь, над чем мучусь, а потом  выпьем  -  или
наоборот?
   - Покажи сначала, - Штурмин поднялся и шагнул к станку.
   - Стой здесь, ближе не подходя.  Скульптуру  сперва  издали  смотреть
надо, потом подойдешь, когда первое впечатление получишь,  -  и  Хоботов
одним рывком ловко  сдернул  мокрую  мешковину,  она,  как  приспущенное
знамя, тяжело легла на пол.
   Штурмин ожидал увидеть что-нибудь  привычное  -  обнаженную  женщину,
которую в мыслях уже называл "голой бабой",  русалку,  дельфина,  ну,  в
конце концов, лошадь. Но  то,  что  предстало  перед  его  взором,  было
неожиданным  и  в  то  же  время  немного  знакомым.  Он  никак  не  мог
припомнить, где видел подобное, не совсем такое, но  все  же  близкое  -
трое сильных мужчин и гигантская змея.
   - Ну, что скажешь? - Хоботов присел, откинув край  пальто,  на  валик
дивана.
   Штурмин не спешил говорить. Прищурившись, обошел скульптуру  со  всех
сторон.
   - Где-то я видел похожую, только где, черт его знает!
   - Когда? - тут же спросил скульптор.
   - Наверное, в школе, а может, в музее, когда на экскурсию  водили,  а
может, когда учился в...
   - Это "Лаокоон", - веско сказал Хоботов.
   Слово тоже сидело где-то в подсознании, вбитое туда навечно.
   - Ла-о-коон? - по слогам проговаривая лишенное смысла слово, произнес
Штурмин. - Пусть себе и Лаокоон. Но ты же сам говорил,  что  табличка  -
дело десятое? Все-таки здорово, есть жизнь.
   - Что, поражает?
   - Поражает. У меня аж под ложечкой засосало.
   Знаешь, я смерть не раз видел - есть  она  в  твоей  скульптуре!  Это
вот.., как  связанный,  рвешься,  рвешься,  а  вырваться  не  можешь.  И
понимаешь, что вырваться не удастся, а рвешься. Потому как человек хитро
устроен, он, и умирая, стремится быть свободным, стремится выжить.
   - И выпить стремится, - внезапно весело сказал Хоботов. - Твое мнение
для меня дороже всех статей. Ты не специалист. Если тебя проняло,  то  и
других достанет.
   - Такое достанет, это уж точно. Не ожидал.
   - А что ты ждал увидеть?
   - А... - махнул рукой и усмехнулся Штурмин, - думал баба голая  будет
или конь.
   - С яйцами блестящими, что ли?
   - Пусть себе и с яйцами. А тут  ты,  конечно...  Уважаю,  -  произнес
Штурмин настолько искренне и обезоруживающе, что Хоботов не смог  скрыть
улыбку.
   Такая реакция ему и была нужна. Но как  всякий  мастер,  он  понимал,
работа еще не окончена, и слишком  много  разговаривать  о  ней  нельзя,
вредно, как и смотреть на нее.
   - Я ее еще не закончил.
   - А что здесь заканчивать?
   - Много, много  работы.  Начать  всегда  проще,  чем  завершить.  Это
тяжело, - размахивал руками Хоботов, - очень тяжело, поверь мне.  Помоги
накрыть.
   Они вдвоем подняли тяжелую мешковину,  и  под  руководством  Хоботова
аккуратно, чтобы  не  повредить  скульптуру,  спрятали  ее  под  влажной
тканью.
   - Помоем руки и за стол. Выпьем. Хороший у меня сегодня вечер.
   - У меня тоже вроде бы ничего,  -  признался  Штурмин,  -  как-никак,
решение принято.
   - И правильно сделал, - поддержал его Хоботов,  -  хотя  и  не  понял
толком, на что ты там согласился. Детей тренировать, что ли?
   Они вдвоем, стоя плечом к плечу, помыли руки.
   Если бы кто-то смотрел на них со спины, то наверняка бы заметил,  что
Штурмин на  полголовы  выше  Хоботова,  а  вот  в  плечах  они  примерно
одинаковы.
   Помыв руки, Штурмин вышел в мастерскую, сел на валик дивана и  увидел
у ног кусок скрученной арматуры - той, которую завязал Хоботов. Вышел  и
Хоботов, с подвохом посмотрел  на  Штурмина,  который  вертел  в  руках,
разглядывая с разных сторон рифленый прут толщиной в палец.
   - Это что такое? Головоломка?
   - Как-то со злости скрутил его в бараний рог. Бывает иногда такое...
   - Можно? - спросил Штурмин.
   - Что можно?
   - Развязать.
   - Если сможешь, то попробуй.
   У Льва Штурмина даже жилы вздулись на короткой шее, когда он разгибал
прут.
   Наконец он выдохнул:
   - Вот, вроде ровный.
   - Ты смотри, разогнул! Из моих знакомых этого  бы  никто  не  сделал.
Слабые.
   - А ты сам откуда, кстати? - спросил Штурмин.
   - Родом? Так я с Волги, так сказать, потомок бурлаков.
   - С Волги? Так и я же с Волги. Вот откуда у  нас  сила,  земляк.  Ну,
давай пить будем.
   Выбор был в баре богатый. Но Штурмин всем напиткам предпочитал водку.
Водка была в литровой граненой бутылке. Они распаковали то, что завернул
им заботливый официант, разложили на журнальном столике,  поставили  два
простых  стакана.  И  Штурмин,  сам  не  зная,  почему,  скорее   всего,
поддавшись азарту соревнования с Хоботовым, выпил  сразу  целый  стакан,
причем сразу, на одном дыхании.  Хоботов  тут  же  налил  еще.  Уступать
Штурмину не хотелось,  особенно  после  того,  как  он  сумел  развязать
железный узел, завязанный скульптором.
   Закусили, закурили. Посмотрели друг на друга.
   - А ты силен. Ты на самом деле тренер? И чему ты учишь?
   - Всему, - сказал Штурмин. - Учу людей выживать.
   - В смысле?
   - Не деньги зарабатывать учу, а выживать в экстремальных условиях.  И
убивать учу.
   - Чтобы учить, надо самому уметь. Я правильно кумекаю?
   - Правильно, - кивнул Штурмин, ему все больше и больше нравился  этот
здоровенный бородач, говоривший без экивоков, напрямую, причем все,  что
приходило в голову.
   - А тебе-то самому убивать приходилось?
   - Хороший вопрос, - сказал Штурмин. - А ты как думаешь?
   - Если учишь, то, наверное, и сам умеешь?
   - Вот ты и ответил за меня.
   - Многих убил?
   - Лучше не спрашивай, все равно не отвечу, потому, как не считал.
   -А я знаю, скольких убил.
   -Ты? - и Штурмин улыбнулся. - Что, тоже повоевать пришлось, в Афгане,
небось?
   - Не совсем там. Лучше не спрашивай, - почти повторив фразу  Штурмина
не ответил на вопрос Хоботов.
   Мужчины с еще большим уважением посмотрели друг на друга.
   - Выпьем, чтобы не убивать?
   - Давай, - сказал Хоботов немного ледяным  с  металлическими  нотками
голосом и налил по полному стакану.
   - Леонид, не гони коней. Я-то выпить много могу, но зачем?
   - И я могу выпить много,  -  сказал  Хоботов,  -  меня  никто  пьяным
никогда не видел, под заборами не валяюсь.
   - И меня тоже.
   Мужчины незаметно для себя перешли ту черту,  за  которой  начинается
пропасть, и стаканы идут мелкими пташечками, не застревая в горле  и  не
раздражая слизистую. Жидкость просто  вливается,  а  как  глотается,  не
замечаешь.
   - Ты не будешь против, - сказал Штурмин, - если еще бутылку из  твоих
запасов возьмем?
   - Бери хоть все. Для того и стоят, чтобы с хорошим человеком выпить.
   - Один, случается, пьешь? - спросил Штурмин.
   - Случается и пью. Иногда так заработаюсь, что  потом  не  уснуть,  и
самое лучшее снотворное - стакан водки или виски.
   - Виски?
   - Виски я люблю, - мечтательно проговорил Хоботов" - и  ты  мне  этот
напиток не порочь.
   - Самогонка самая настоящая, я пробовал.
   - Ты его плохо  распробовал,  -  сказал  скульптор  и  полез  в  бар,
загремев бутылками.
   Искал рьяно, но оказалось, что есть водка, есть коньяк, есть вино,  а
виски нет - только пустые бутылки.
   Штурмин рассмеялся:
   - Ищешь как алкоголик заначку с утра - рьяно.
   - Нет, гостя хочу угостить. У меня целый ящик стоит, я оптом закупаю.
Сейчас, - и он отправился в комнатку, служившую кабинетом.
   Из-за письменного стола он вытащил запечатанный картонный ящик и  тут
же разорвал его, именно разорвал, а не распаковал. Взял две бутылки, как
бы взвешивая их в руках и прикидывая, сможет ли уговорить полтора литра.
Решил, что вдвоем - смогут.
   Когда Хоботов вышел к Штурмину, то увидел того сидящим  с  газетой  в
руках. Газеты лежали на нижней полке журнального столика. Скульптор  тут
же остановился, с его  лица  смело  улыбку.  Штурмин  читал  отчерченную
маркером заметку из раздела криминальной хроники, в которой говорилось о
маньяке, душившем сильных  мужчин.  Было  там  сказано  о  слесаре  и  о
таксисте.
   - Вот оно, виски - благородный напиток. Шотландский, отличный, сейчас
попробуешь, - Хоботов выдернул газету из рук Штурмина  и  бросил  ее  на
диван. А затем, высоко держа бутылку, стал наливать в стаканы.
 
*** 
 
   Маша Хоботова добралась до мастерской отца на  автобусе.  Те  деньги,
которые он дал ей в прошлый раз, девушка  истратила  очень  быстро.  Она
купила себе ботинки, а матери перчатки. Остальные ушли неизвестно куда -
испарились: на кофе, на вино, на сигареты.
   И теперь она нуждалась в улучшении финансового положения, то  есть  в
подпитке. А так как деньги ей взять было негде, кроме как у отца, то она
и приехала к его мастерской. Уже издали Маша увидела свет в окнах и даже
обрадовалась.
   "Работает папашка, денежки зарабатывает. А когда папашка работает, он
не пристает с расспросами, сунет денежку и вытолкнет в дверь".
   Особо любезничать с отцом ей не хотелось, все-таки  разные  они  были
люди, и если говорили больше десяти минут, то обязательно ссорились. Уже
приготовив радостную улыбку для встречи с отцом, она подошла к двери. Но
затем любопытство взяло  верх,  и  Маша  заглянула  в  окно,  уцепившись
пальцами за край жестяного карниза.
   - Вот же, черт! - сказала Маша. - А отец-то не один, и не с женщиной.
   "Если бы с женщиной, дело решилось бы просто: вошла, получила  деньги
и тут же, чтобы не мешать, удалилась".
   А отец мало того, что был не один, так еще пил свой любимый напиток -
виски. Маша знала, в такой момент лучше ему под руки не соваться,  денег
не получишь, а нагоняй устроит по полной  программе,  припомнит  все.  А
этого девчонка не любила.
   - Вроде, много уже выпили,  -  глядя  на  стол,  пробормотала  она  и
посмотрела на циферблат огромных наручных ч