ал Забродов - Грубо и в корне неверно. Что же мне
теперь, задыхаться от...
   - От собственной вони, - с готовностью подсказал Мещеряков.
   - От недостатка общения, солдафон! И потом, ты ведь никуда не уйдешь.  На
столе еще полбутылки коньяку, куда же ты пойдешь-то?
   - Дурень, - обиделся Мещеряков. - Подавись ты своим  коньяком.  Я,  между
прочим, задал тебе вопрос и до сих пор не получил ответа.
   - Это про бороду, что ли?
   - Нет, - в душе  умиляясь  собственному  долготерпению,  кротко  произнес
Мещеряков. - Не про бороду. Плевать я хотел  на  твою  бороду,  если  хочешь
знать.
   - Хорош же я буду в заплеванной бороде, - огорченно  сказал  Забродов.  -
Нет, борода отменяется. Ну тебя к дьяволу, верблюд, с тебя станется... -  Он
вдруг сделался серьезным. - А на твой вопрос, Андрей, я уже ответил.
   - Что-то не припомню, - сердито проворчал полковник, наполняя свою рюмку.
   - А это потому, что вопрос не стоил  ответа.  К  чему  впустую  сотрясать
воздух? Ты спросил, не может ли оказаться так, что террористов  Масхадова  и
Хаттаба инструктирует кто-то из наших спецов. Но  ведь  ответ  очевиден!  Ты
просто засиделся в кабинете, Андрей.
   Смотайся на полигон, посмотри, как работают наши курсанты.  Это  тебе  не
водители-камикадзе,  которые  таранят  кирпичные  стены  на  грузовиках   со
взрывчаткой. Будь у этих сволочей  хотя  бы  парочка  настоящих  спецов,  мы
давным-давно вылетели бы из Чечни вверх тормашками. Ну, если не из Чечни, то
из Совета Европы наверняка, потому что тогда в Ичкерии пришлось  бы  воевать
по-настоящему.
   - А сейчас там, по-твоему, в игрушки  играют?  -  язвительно  осведомился
Мещеряков.
   Илларион в ответ только махнул рукой.
   - Вот я и думаю, - повторил он, - не отпустить ли мне бороду?  Хаттаб,  в
отличие от тебя, обожает небритых мужчин. Заодно и подзаработаю. Куплю себе,
понимаешь,  новый  ?лендровер?,  а  то  мой  старикашка  что-то  барахлит  в
последнее время... Да! И галстук тебе подарю!
   - Трепач, - буркнул Мещеряков и залпом осушил рюмку.
   Он не подал вида, но мысль о том, что мог бы натворить, воюя  на  стороне
Хаттаба, такой человек, как Забродов, заставила его  содрогнуться.  Пожалуй,
заданный  Иллариону  вопрос  и  в  самом  деле  был  чересчур  поспешным   и
недостаточно продуманным, решил полковник.
   Впрочем,  слова  Иллариона  навели  его  на  мысль.  Мещеряков  задумчиво
подвигал нижней челюстью, прикидывая, с какой  стороны  лучше  всего  начать
атаку. Забродов, с откровенным любопытством наблюдавший за этой  пантомимой,
выставил перед собой кверху острием метательный нож и  отрицательно  помахал
им из стороны в сторону, как указательным пальцем.
   - Ни-ни, - проникновенно сказал он. - Ни  боже  мой.  Даже  и  не  думай,
никуда я не поеду. Чего я там не видел, в твоей Чечне?
   - При чем тут Чечня? - буркнул Мещеряков, очень не любивший убеждаться  в
том, что Забродов по-прежнему видит его насквозь. - Точнее, при чем тут  ты?
Я и не думал предлагать тебе ничего подобного.
   - Правда? - обрадовался Илларион. - А мне показалось...  Ну,  извини.  Не
думал, и не надо. В  самом  деле,  думающий  полковник  -  это  же  нонсенс,
небылица вроде розового слона.
   Мещеряков привычно пропустил этот выпад  мимо  ушей  и  немедленно  нанес
ответный удар.
   - И потом, староват ты уже для Чечни, - мстительно заключил он.
   - Золотые твои слова, - невозмутимо согласился Забродов. - Стар,  стар...
Очень стар...
   - Супер стар, - закончил за  него  Мещеряков,  и  оба  рассмеялись.  -  А
все-таки, - продолжал гнуть свое полковник, - если мы с тобой думали  не  об
одном и том же.., почему ты, в таком случае, небрит?
   - Ты мне еще наряд вне очереди впаяй, - проворчал Илларион,  -  или  пять
суток губы. Не успел я побриться, ясно? Неделю на  озере  сидел,  а  бритву,
черт бы ее побрал, дома оставил. Вернулся домой, дай, думаю,  побреюсь...  А
тут ты со своей чепухой.
   - Ничего себе - чепуха! - обиделся Мещеряков. - Ну ты  даешь,  пенсионер.
Там люди гибнут, а он тут ножичками балуется и говорит, что это чепуха.
   - Там гибнут солдаты, - поправил его Илларион. - Гибнут не по моей  вине,
заметь, а в результате, скажем так, некомпетентности некоторых лиц.
   - Вот ты бы это дело и изменил, - с  преувеличенным  энтузиазмом  вставил
Мещеряков, наперед зная, каким будет ответ.
   - Нет, Андрей, - негромко сказал Забродов, опускаясь в кресло  и  наливая
себе коньяка. - Нет, дружок. Этот номер у тебя не пройдет. Ты  ведь  знаешь,
однажды я уже пытался, как ты выразился, ?изменить?. Второй попытки  уже  не
будет. Помнишь, как в детском саду говорили? ?Рыбка передом плывет, а  назад
не отдает?.
   - Ты что же, в детский сад  ходил?  -  с  притворным  изумлением  спросил
Андрей.
   - Представь себе. И в детский сад, и в среднюю школу, и на  комсомольские
собрания...
   - Постой-постой... ?Ты комсомолец? - Да! - Ужель не поумнеешь никогда?? -
уныло процитировал Мещеряков.
   - Вот именно, - сказал Илларион. - А в Чечне грамотных  ребят  хватает  и
без меня. И там, и здесь, в Москве, и вообще везде.
   - А кто виноват? - агрессивно спросил  Мещеряков,  которому  в  последних
словах Иллариона почудилась замаскированная обида.  -  Ты  вроде  пассажира,
который повздорил с проводником, демонстративно  сошел  с  поезда,  а  потом
стоит на перроне и удивляется, почему поезд пошел дальше без него. И  нечего
хихикать! - прикрикнул он, потому что  Забродов,  вообразив  себе  описанный
полковником персонаж, действительно  зашелся  своим  характерным  беззвучным
хохотом. - Все принципиальность твоя дурацкая.
   -  Позволь,  -  снова  делаясь  серьезный,  перебил   его   Забродов.   -
Принципиальность дурацкой не бывает. Дурацкими бывают  принципы,  а  я  свои
принципы дурацкими не считаю. Ферштейн зи?
   -  Же  компри,  -  морщась,  как  от  зубной  боли,  ответил   Мещеряков.
Переговорить Забродова во все времена было делом немыслимым.
   - Кофе хочешь? - после длинной паузы спросил Илларион.
   - Хочу, - буркнул Мещеряков.
   - Тогда айда на кухню. Я тебе все приготовлю, а ты будешь следить,  чтобы
не убежало.
   - А ты?
   - А я пойду побреюсь. Раз моя служба у Хаттаба все  равно  отменяется.  -
Вот идиот, - вставая, проворчал Мещеряков. - Ради такого дела  я  готов  все
приготовить сам. Или я, по-твоему, неспособен налить в турку воды и засыпать
туда кофе?
   - Способен, - наполняя водой медную джезву,  согласился  Илларион.  -  Ты
способен, а я нет.
   - На что это ты неспособен? - подозрительно спросил полковник.
   - Пить приготовленную  тобой  бурду  я  неспособен,  -  честно  признался
Забродов. - Тебе ведь утренний кофе госпожа полковница варит, а на службе ты
к генералу Федотову на кофеек бегаешь, так что извини-подвинься. Кофе - дело
тонкое, наподобие чайной церемонии. Это тебе не внешняя разведка, тут с умом
надо...
   Продолжая нести  чепуху,  он  как  бы  между  делом  измельчил  в  ручной
кофемолке пригоршню зерен, засыпал кофе в турку и поставил ее  на  медленный
огонь.
   После этого Забродов взял полковника за рукав, подвел к плите  и  хлопнул
по плечу.
   - Пост номер один, - сказал он. - Бди, полковник. А я пойду соскребать  с
себя шерсть.
   Он со скрипом поскреб ногтями заросшую челюсть и скорчил зверскую мину.
   - Изыди, сатана, - сказал ему Мещеряков, и Илларион  послушно  скрылся  в
ванной.
   Оставшись один, Мещеряков бросил взгляд на джезву, закурил и отвернулся к
окну. За  окном  опять  пошел  дождь,  частые  капли  громко  барабанили  по
жестяному карнизу.
   Наверху, под свесом крыши, гулко ворковали прячущиеся от дождя голуби,  в
распахнутую форточку тянуло влажной прохладой. Мысли полковника  сами  собой
свернули в привычное русло повседневных дел и забот. Его  ждала  работа,  но
оставалось еще кое-что, что были просто необходимо  обсудить  с  Забродовым.
Кроме тоге, Мещерякову здесь было покойно и уютно, как нигде. Даже дома, где
его покой и отдых бдительно охраняла горячо любимая жена, всегда  находились
какие-то  неотложные  дела  и  требующие   безотлагательного   вмешательства
проблемы наподобие засорившейся раковины в ванной или подтекающего  смывного
бачка. Мещеряков был далек от того, чтобы роптать на  судьбу,  но  здесь,  в
похожей на помесь музея, библиотеки  и  -  совсем  чуть-чуть  -  офицерского
общежития квартире  Иллариона,  было  единственное  место,  где  он  мог  со
спокойней душой забыть обо всем.
   Из ванной доносился плеск текущей в  раковину  веды  и  немелодичное,  но
очень  громкое  пение  Иллариона  -  Забродов  снова   дурачился,   поднимая
настроение  полковнику,  а  заодно,   пожалуй,   и   себе.   Мещеряков,   не
оборачиваясь, покачал головой. ?Мальчишка, - подумал он. - Голова  седая,  а
пацан пацаном. Принципы у него...
   Если не видеть его в деле, запросто можно решить,  что  разговариваешь  с
сущим недоумком, который окончательно свихнулся на почве чересчур  усердного
чтения. Никакой гибкости в простейших,  казалось  бы,  житейских  ситуациях.
Никакой, черт бы ее побрал, дипломатии... Другое дело - Забродов на задании.
Быстрый, хитрый, умелый, беспощадный, ситуацию видит на сто ходов вперед?.
   Позади него послышалось  громкое  шипение,  по  кухне  поплыл  дурманящий
аромат кофе. Полковник резко обернулся и одним движением выключил  конфорку,
но было поздно - кофе уже убежал.  Мещеряков  схватил  лежащую  на  раковине
тряпку и принялся тороплив? вытирать плиту, обжигая пальцы о горячие  прутья
решетки и шипя от боли. ?Вот дьявольщина, -  думал  он,  орудуя  тряпкой  со
сноровкой бывалого дневального. - Интересно, почему рядом с Забродовым я все
время чувствую себя недотепой? Стоял в десяти  сантиметрах  от  плиты  и  не
уследил, потому что пялился в окошко, как  второгодник  на  уроке  ботаники.
Сейчас придет Забродов и скажет, что из-за таких, как я, Чапаев погиб..."
   - Ты знаешь, полковник,  из-за  чего  погиб  легендарный  комдив  Василий
Иванович Чапаев? - послышалось у него за спиной.
   - Знаю, знаю, - проворчал Мещеряков, брезгливо бросая в раковину  грязную
тряпку и споласкивая под краном испачканные  кофейной  гущей  пальцы.  -  Не
бухти, там еще осталось немного. Можешь мне не наливать.
   - Правда? - Забродов наклонил голову и искоса  посмотрел  на  полковника,
высоко задрав брови. - А что, над этим стоит поразмыслить.
   Благоухая  дорогим  одеколоном  и  сверкая  гладко  выбритыми  щеками   и
подбородком, он вошел в кухню, отодвинул Мещерякова от плиты, налил ему кофе
и мигом организовал вторую порцию.
   - Что-то ты сегодня грустный, - сказал он,  одним  глазом  поглядывая  на
Мещерякова, а другим на джезву. - Задумчивый какой-то. Чересчур  задумчивый,
я бы сказал.
   - Следи за своим кофе, а то окосеешь ненароком, -  буркнул  полковник.  -
Станешь тут задумчивым, когда кругом такое творится... Кстати,  тебе  привет
от Сорокина.
   - Мне очень нравится это ?кстати?, - заметил Илларион. - Ну,  и  как  наш
полковник?
   - Тоже задумчивый, - криво ухмыльнувшись, сообщил  Мещеряков.  -  На  его
орлах очередной ?глухарь? повис. Какие-то отморозки замочили нового русского
прямо у подъезда.
   - Заказуха?
   - Да какое там! Все карманы вывернуты, даже сигареты и зажигалку забрали,
не говоря уже о деньгах и ружье. Часы сняли, представляешь?
   - Представляю, - с пренебрежительной гримасой сказал Илларион и  выключил
конфорку. - Обыкновенная шпана.
   - Вряд ли, - с удовольствием нюхая свою  чашку,  сказал  Мещеряков.  -  У
шпаны этот тип ходил в авторитетах.
   - Гастролеры, - сказал Забродов.
   - Может быть, и гастролеры, - согласился Мещеряков. - Но что  характерно,
Илларион, так это то, что потерпевшего буквально забили насмерть, причем  не
так, как это делает шпана, а точными ударами - двумя или тремя.
   - Так двумя, тремя или несколькими? - спросил Илларион, начиная понимать,
к чему этот разговор.
   - Возможно, и одним, - ответил полковник. -  У  него  проломлен  череп  -
результат удара головой о край бордюра, - перебита гортань  и  сломана  шея.
Каждая из этих травм, сам понимаешь, могла послужить причиной смерти.
   - Тогда бил не наш, - равнодушно сказал  Илларион.  -  Наши  в  драке  не
звереют - по крайней мере, когда приходится иметь  дело  с  заплывшим  жиром
денежным мешком.
   - А ты откуда знаешь, что он заплыл жиром?  -  вкрадчиво  поинтересовался
Мещеряков. Илларион не принял шутливого тона.
   - Насчет жира -  это  я  так,  к  слову,  -  сказал  он.  -  Но  если  бы
этот-потерпевший сопротивлялся, повреждений на нем было бы  больше.  Значит,
это был наглый и самоуверенный кусок дерьма, давно забывший, что это такое -
получать по морде и давать сдачи. Или же он струсил и молча ждал,  пока  его
прикончат голыми руками. Ни то, ни другое не делает ему чести. Но  убил  его
не наш. Можешь так и передать Сорокину, если это он тебя послал.
   Мещеряков отхлебнул кофе, зажмурился от удовольствия и покачал головой.
   - Специалист, - похвалил он. - А Сорокин меня никуда не посылал. Я ему то
же самое сказал и почти  теми  же  словами.  А  тебя  спросил..,  ну,  чтобы
сравнить наши мнения. Сопоставить, так сказать.
   - Ну хорошо, - усаживаясь напротив него  и  закуривая,  сказал  Илларион.
Чашка с кофе курилась горячим ароматным паром у его  левого  локтя,  дым  от
сигареты тонкой струйкой убегал в открытую форточку.  -  Ну  сопоставил  ты.
Кстати, я рад, что наши мнения совпали. Растешь, полковник. Но ведь ты же не
за этим пришел, правда?
   - Я что, не могу зайти  к  тебе  просто  так,  без  повода?  -  изобразил
возмущение Мещеряков.
   - Можешь, - не стал спорить Илларион. -  Только  редко  пользуешься  этой
возможностью.
   - Ну знаешь!  -  На  сей  раз  возмущение  Мещерякова  было  искренним  и
неподдельным.  -  Я,  между  прочим,  на  службе,  и  рабочий  день  у  меня
ненормированный.  Не   всем   же   быть   пенсионерами   по   принципиальным
соображениям!
   - Пенсионер по принципиальным соображениям, - медленно повторил Илларион,
смакуя каждое слово. Оскорбление, как всегда, скатилось с него, как  с  гуся
вода. - Красиво. Надо бы написать транспарант с таким текстом и повесить над
дверью. Но вернемся к нашим баранам. Значит, человек ты занятой, так? И твой
ненормированный  рабочий  день  сейчас,  насколько  мне  известно,  в  самом
разгаре. А ты в это время сидишь у меня, попиваешь то коньячок,  то  кофе  и
развлекаешь пенсионера светской беседой. Не стыкуется, а? Не  очень  это  на
тебя похоже, занятой полковник Мещеряков.
   - Много ты понимаешь,  Шерлок  Холмс  занюханный,  -  буркнул  Мещеряков,
торопливо поднося к  губам  чашку  так,  словно  хотел  за  нее  спрятаться.
Илларион молча смотрел на него, и  под  этим  спокойным  взглядом  полковник
слегка увял. - Есть такое дело, - сказал он после долгой паузы.  -  Какая-то
сволочь копает под нашу контору.
   - Ой, - сказал Илларион, изобразив комичный ужас. - Сволочь, да?  Копает?
Прямо так под ГРУ и копает?
   - Представь себе, - сердито ответил Мещеряков. - Прямо так и копает. ГРУ,
конечно,  переживет,  но  может  случиться  парочка   неприятных   моментов,
связанных с оглаской некоторых наших секретных операций.
   - Ну, брат, - качая головой, сказал Илларион,  -  спасибо  тебе.  Удивил.
Я-то уж, грешным делом, думал, что  ко  всему  привык,  но  такое...  Ну-ка,
ну-ка, расскажи, если не секрет.
   - Пока что секрет, - угрюмо  сказал  Мещеряков,  -  но  если  так  пойдет
дальше, очень скоро у нас не останется никаких секретов. Дело в том,  что  в
Москве завелся какой-то мелкий сукин сын...

Глава 3

   Фамилия мелкого сукиного сына, о котором полковник спецназа ГРУ Мещеряков
собирался рассказать Иллариону Забродову, была Чеканов. Звали его  Николаем,
по отчеству он был Анатольевич, но по отчеству его, как  правило,  никто  не
называл, и бывали случаи, когда Николаю Чеканову приходилось лезть в паспорт
или обращаться к матери, чтобы вспомнить, как звали его  исчезнувшего  много
геологических эпох назад отца. Эпохи эпохами,  но  родителя  своего  Чеканов
никогда не видел и видеть, по вполне понятным причинам, не хотел.
   Окружающие называли его Чеком, имея в виду, конечно же, вовсе не тот чек,
который выбивает кассовый аппарат в магазине, и даже не тот, которым принято
расплачиваться в цивилизованных странах вместо наличных  денег.  Просто  это
прозвище хорошо подходило к нему, облегая, как перчатка. Коротенькая  кличка
кочевала за Чеком из  детского  сада  во  двор,  оттуда  в  школу,  потом  в
институт, в армию и даже на работу. На работе к Чеку относились с уважением,
но по имени-отчеству  величать  так  и  не  привыкли.  Иногда  ему  начинало
казаться, что, доживи он хоть до ста лет, его по-прежнему будут звать Чеком.
Он не имел ничего против: это прозвище нравилось ему гораздо больше, чем имя
Николай.  Чеку  почему-то  представлялось,  что  все  Николаи  должны   быть
крупными, широколицыми, плечистыми и непременно толстозадыми. Он же уродился
мелким, с тонкими нервными чертами лица и длинными  пальцами  потомственного
пианиста. Впрочем, кроме пальцев и общей субтильности,  в  нем  было  меньше
общего с музыкой,  чем  в  медной  кастрюле:  у  Чека  начисто  отсутствовал
музыкальный слух, не говоря уже о голосе.
   С самого детства Чек был непоседой, фантазером и затейником.
   Родственники и педагоги, качая  головами  над  его  очередной  проделкой,
расходились во мнениях: одни прочили ему карьеру великого  афериста,  другие
утверждали, что в  тщедушном  теле  Чека  стремительно  вызревает  удачливый
политик. В те переменчивые годы еще не все  население  страны  догадывалось,
что это одно и то же.
   Прозрение пришло к ним позже, но к тому времени Чек уже вырос и  не  стал
ни тем, ни другим.
   Ему было тринадцать,  когда  у  него  внезапно  погибла  старшая  сестра.
Хоронили ее в закрытом гробу, и обстоятельства смерти,  по  всей  видимости,
были таковы, что даже болтливые старухи, проводившие все светлое время суток
на скамеечке  у  подъезда,  не  отваживались  судачить  на  эту  тему,  если
подозревали, что Чек может  находиться  где-то  поблизости.  Чека  во  дворе
любили, несмотря на его проделки, а его мать уважали и жалели,  так  что  он
дожил до двадцати  четырех  лет,  пребывая  в  полном  неведении  по  поводу
обстоятельств гибели собственной сестры.
   Этот, с позволения  сказать,  случай  как-то  подсушил  Чека.  Он  словно
повзрослел за одну ночь на десять лет.
   Внезапно, буквально в один день прекратились хитроумные проказы и сложные
многоходовые розыгрыши. Чек стал серьезным и сосредоточенным,  словно  бился
над  решением  какой-то  важной  проблемы.  Взрослые  понимающе   кивали   и
перешептывались у него за спиной: все понятно, у парня такое горе... Ничего,
молодость свое возьмет. Вот успокоится  немного,  отойдет,  и  все  начнется
заново.
   Они ошибались, как и тогда, когда гадали о  будущем  Чека.  Переполнявшая
его бурная энергия, конечно же, никуда не делась, но он нашел для нее  новое
русло. Чек страстно увлекся электроникой, которой  раньше  интересовался  от
случая  к  случаю.  В  школе,  где  он  учился,  имелся  подаренный   шефами
компьютерный класс - один из первых в Москве,  не  говоря  уже  о  Советском
Союзе.
   Компьютеры  буквально  очаровали  Чека  скрытыми  в   них   безграничными
возможностями. Его мать зарабатывала неплохо, но не настолько хорошо,  чтобы
купить сыну такую дорогую игрушку. Неугомонный Чек обложился книгами и  стал
проводить целые дни на радиорынке, скупая по  дешевке  электронный  хлам.  В
результате ему удалось собрать некий жуткий агрегат,  самым  удивительным  в
котором было то, что он работал. Чек  сутками  возился  с  этим  электронным
чудищем, отлаживая и модернизируя его, мало-помалу приводя  в  соответствие.
Видимо, предъявляемые им к своему детищу требования  были  чересчур  высоки,
поскольку примерно через полгода существования  электронный  монстр  в  один
п