радовался майор. -  Так
ведь?
   - Гм, - сказал охранник. Лицо его сделалось еще более  непроницаемым,
чем раньше, хотя это и казалось невозможным.
   - Ну, конечно! - сказал Гранкин, - естественно.
   Профессиональная этика. Только вот что я тебе  скажу:  речь  идет  об
убийстве, причем о зверском убийстве,  так  что  свое  "гм"  оставь  для
клиентов. Жанну Токареву знаешь?
   - Жанну? Это скрипачку,  что  ли?  Знаю.  -  Лицо  охранника  тронула
неумелая улыбка. - Это у вас промашка вышла, майор. Она мухи не обидит.
   - Гм, - произнес на этот раз майор Гранкин. - Дело в том,  что  вчера
вечером она была убита. Точнее, ночью, где-то между двенадцатью и  двумя
часами.
   - Как убита? - растерянно переспросил охранник.
   - Ей нанесли сорок три удара отверткой в спину, - сухо пояснил майор.
   - Твари, - с отвращением сказал охранник. - Я бы их, козлов, за  яйца
вешал. Неужели на Тверской шкурья мало? Неужели нельзя с бабой полюбовно
договориться? Вот же дерьмо...
   - Ас чего это ты взял, что ее изнасиловали?  -  живо  поинтересовался
майор. - Знаешь что-нибудь? Кто-то грозился?
   - Не надо меня подлавливать, - отмахнулся охранник. -  Сами  служили,
нас задешево не купишь... Если не изнасилование, то это какой-то  шизик.
Что у нее было-то, кроме.., гм... Ну, твари!..
   - Ладно, - сказал Гранкин, - давай пока оставим все эти версии...  Ты
вчера дежурил?
   - Дежурил, - мрачно кивнул охранник, - до  сих  пор  дежурю...  -  Он
махнул рукой в ту сторону, где все еще дробно постукивая шарик рулетки и
раздавались неразборчивые возгласы крупье. - Надоели, Уроды.
   - Ничего подозрительного не заметил?
   - А что замечать-то? Токарева вчера не работала.
   Квартет только три дня в неделю играет, вчера у нее был выходной.  То
есть, по графику они должны были играть, по выступление перенесли...
   - Почему?
   - Шинкарева попросила... Это барменша наша.
   У  нее  вчера  новоселье  было,  квартиру  поменяла,  что  ли...  Ну,
пригласила наших музыкантов: во-первых, вроде как коллеги, а  во-вторых,
живая музыка... Она, Шинкарева, любит пыль в глаза пустить.
   - Значит, Токарева вчера вечером гостила у нее?
   - По идее, должна была быть. Да вы Шинкареву спросите.
   - А где ее найти?
   - Дома, где же еще. Это где-то  на  Малой  Грузинской.  Она  все  уши
прожужжала этой новой квартирой: как это близко к центру, да  какой  дом
старинный, да какие потолки высокие... Ну, известное дело, баба.
   - Хорошо, - задумчиво сказал Гранкин, - хорошо...  А  ты  не  знаешь,
врагов у Токаревой  не  было?  Ну,  завидовал  там  кто-нибудь,  или,  к
примеру, клинья подбивал и отлуп получил... А?
   - Да какие у нее враги! - отмахнулся охранник. - Говорю тебе,  майор,
это какой-то трахнутый недоумок развлекается.  Вот  увидишь,  недели  не
пройдет, как у вас еще парочка таких же жмуриков  появится,  помяни  мое
слово...
   - Да, - сказал майор.
   - Да, - спохватился охранник, - в самом деле...
   Ну, удачи тебе, начальник. Найди этого козла, добром прошу.
   - Найду, - пообещал майор с уверенностью, которой на  самом  деле  не
ощущал.

***

   Илларион Забродов  положил  телефонную  трубку  и  с  неудовольствием
посмотрел в окно. На улице окончательно распогодилось. Небо, с  которого
еще  час  назад  капал  бесконечный  дождь,  было  совершенно  чистым  и
стремительно наливалось той пронзительной,  режущей  глаза,  спектрально
чистой голубизной, которую можно увидеть только  в  погожий  октябрьский
денек, да и то с утра пораньше, пока над городом не повисло грязно-серое
одеяло  выхлопных  газов.  День  обещал  быть  просто  великолепным,   а
лишившийся  своего  средства  передвижения  Илларион  был   прикован   к
городской черте.
   - Ну и ладно, - вслух сказал Илларион, - ну и пожалуйста. Буду сидеть
дома и морально разлагаться. Чего я не видел в вашей городской черте?
   Для  начала,  просто  чтобы  вернуть  дню  хоть  какую-то   видимость
привычного распорядка, он принял душ.
   Стоя под тугими  горячими  струями,  он  время  от  времени  невольно
косился на круглое окно, прорезанное в стене ванной. Ему очень нравилось
это окно, но сейчас оно вызывало у него недовольство: за ним по-прежнему
синело небо, напоминая  об  упущенных  возможностях  и  неосуществленных
планах.
   - Да будет тебе, - пробормотал он, энергично растираясь  мочалкой.  -
Не последний день живем.
   Приняв душ и побрившись, он соорудил нехитрый завтрак  и  неторопливо
воздал должное еде. Это было  одно  из  преимуществ  гражданской  жизни:
можно было никуда не торопиться и есть то, что нравится, а  не  то,  что
подвернулось под руку. Конечно, все рано или поздно надоедает, и  полная
свобода может наскучить так же быстро, как  и  жесткие  рамки  армейской
дисциплины, но Забродов умел не скучать наедине с собой. Да он никогда и
не оставался один: даже если вокруг него не было людей, под рукой всегда
были книги, а если они  вдруг  оказывались  вне  пределов  досягаемости,
Илларион всегда мог прибегнуть к услугам  своей  памяти.  Ему  нравилось
мысленно листать пожелтевшие страницы,  то  соглашаясь  с  авторами,  то
вступая с  ними  в  яростную  полемику.  Впрочем,  споры,  как  правило,
заканчивались ничем: большинства оппонентов  Иллариона  давным-давно  не
было в живых, и  доказать  им  что  бы  то  ни  было  не  представлялось
возможным.
   Илларион улыбнулся своим мыслям.  Смешно  надеяться  доказать  что-то
умершим, когда и с живыми-то сплошь и рядом не удается  достигнуть  хоть
какого-нибудь понимания. Вся наша  жизнь  -  это  сложная  и  неимоверно
запутанная система компромиссов, взаимных  уступок  или,  проще  говоря,
сделок: сделок с начальством, с друзьями и знакомыми, с  самим  собой  и
собственной совестью...
   - Ну, повело кота за салом, - вслух сказал он,  безотчетно  пародируя
лучшего  друга  и  бывшего  начальника  Андрея   Мещерякова.   -   Опять
философствуешь, Забродов, а посуда у тебя, между прочим, до сих  пор  не
вымыта... Ай-яй-яй, Забродов. А еще книжки читаешь..:
   Устыдившись, он перемыл посуду и огляделся в поисках еще каких-нибудь
хозяйственных дел, которые следовало прикончить  в  зародыше,  чтобы  не
мешали лениться. Это было одно из его  любимых  занятий  -  лениться,  и
Мещеряков, бывало, буквально лез на стенку, когда свежий,  подтянутый  и
чисто выбритый, но  все  равно  какой-то  не  по-военному  расслабленный
капитан  Забродов  входил  к  нему  в  палатку  и,  дурашливо  становясь
навытяжку, деревянным голосом рапортовал:  "Товарищ  полковник,  задание
выполнено, потерь нет. Разрешите лениться?" Впрочем, тогда Мещеряков еще
не был полковником, и лениться им обоим приходилось чрезвычайно редко...
   "Бедняга, - подумал Илларион о Мещерякове, покидая кухню, - ему-то  и
теперь полениться некогда.
   Где уж тут лениться, когда полковников - море, а  генералов,  хоть  и
много, но все-таки гораздо меньше. У геометрии железные законы,  и,  чем
ближе ты к верхушке пирамиды, тем  труднее  протискиваться  наверх.  Тут
либо подличай и иди по головам, либо  работай  на  износ  и  не  забывай
вовремя уворачиваться и откусывать ноги тем, кто норовит наступить  тебе
на физиономию..."
   Впрочем,  это  уже  проблемы  Мещерякова.  Как  говорится,  кому  что
нравится. Сам Илларион никогда не рвался наверх, полностью довольствуясь
тем, что может приносить максимальную пользу на своем месте,  и  покинул
это место, как только почувствовал, что в нем больше не  нуждаются.  "Ты
чертов идеалист! -  кричал  тогда  Мещеряков.  -  Ты  ведешь  себя,  как
растреклятый пацан, начитавшийся взрослых  книжек  и  решивший,  что  он
умнее всех! Кто дал  тебе  право  решать,  что  правильно,  а  что  нет?
Подумаешь, обиделся! Не посчитались с его мнением..."
   Илларион остался непреклонен. "Пойми, Андрей, - сказал  он  тогда.  -
Если  к  моему  мнению,   мнению   инструктора   учебного   центра,   не
прислушиваются, значит, я больше  не  нужен.  Моя  работа  -  делать  из
мальчишек настоящих  солдат.  Солдат,  а  не  роботов-убийц.  Чувствуешь
разницу?"
   Это было тогда, когда группу, которую  тренировал  капитан  Забродов,
прямо из учебного центра перебросили в  Грозный.  Илларион  считал,  что
курсанты  недостаточно  подготовлены   психологически,   но   гигантская
мясорубка  требовала  людей,  а  забродовские  курсанты  умели   отлично
стрелять и в совершенстве владели приемами  рукопашного  боя.  "Чего  же
боле?" -  вслед  за  великим  поэтом  вопросило  начальство,  и  капитан
Забродов остался в меньшинстве. А через год произошел тот дикий случай с
угнанным  школьным  автобусом...  Именно  после  этого  случая   капитан
Забродов подал рапорт об отставке, решительно подведя  черту  под  своим
армейским прошлым. С тех пор утекло немало воды, но Илларион ни разу  не
пожалел о принятом решении; что сделано, то сделано.
   "Буду  лениться",  -  решил  Илларион  и  остановился  перед  стеной,
представлявшей собой сплошной книжный стеллаж: лениться  лучше  всего  в
хорошей компании. Он  пробежал  глазами  по  разноцветному  коленкору  и
потемневшей позолоте  переплетов.  Здесь  было  сосредоточено  несметное
богатство, которое Забродов собирал  всю  сознательную  жизнь:  огромные
кожаные тома и  крошечные,  карманного  формата  пухлые  книжицы,  почти
одинаковые в высоту и в толщину и потому похожие на диковинные  бумажные
кубики; тускло светилась позолота французских первоизданий Жюля Верна  и
солидно, увесисто чернели академические оттиски Пушкина.
   Конфуций соседствовал здесь с "Апокрифами христиан" тринадцатого года
издания, а Коран стоял бок о бок с "Калевалой"  и  "Анналами"  Цезаря...
Иллариону вдруг пришла в голову странная, совершенно непривычная  мысль:
а что будет со всеми этими  сокровищами,  когда  их  владелец,  наконец,
перестанет коптить небо? Человек ведь  смертей,  и,  как  верно  заметил
Михаил Афанасьевич Булгаков, смертен зачастую внезапно.
   "Вот идиот, - подумал Илларион - не о Булгакове, конечно, а о себе, -
нашел, над чем ломать голову.
   Книги не пропадают. Они будут  жить  еще  очень  долго,  и  какая,  в
сущности, разница, на чьей полке они будут стоять  после  моей  смерти?"
Ему доводилось знавать странных людей, которые просто  коллекционировали
книги, не читая. Понять этого Забродов не мог, но и осуждать не решался:
в конце концов, эти люди тоже любили книги, и в их  собраниях  старинные
тома были в безопасности, дожидаясь того, кто однажды откроет хрупкий от
старости переплет и погрузится в созданный автором мир - прекрасный  или
по-детски наивный, но совершенно неповторимый.
   Выбрать что-нибудь почитать, как всегда, оказалось  довольно  сложно.
Впрочем, в проблеме выбора тоже имелась своя прелесть,  тем  более,  что
торопиться некуда: ребята из  автомастерской  обещали  появиться  только
после обеда. Илларион простоял перед  стеллажом  минут  десять,  в  душе
потешаясь  над  своей  нерешительностью:  сейчас   он   напоминал   себе
Буриданова осла, умирающего от голода между двумя стогами сена.  Наконец
он сделал то, что делал уже тысячу раз до этого:  зажмурился  и,  наугад
протянув руку, вытащил с полки первое, что подвернулось  под  руку.  Это
оказалось  прижизненное  издание  Стивенсона,  напечатанное   на   языке
оригинала.  Илларион   пожал   плечами:   что   ж,   беллетристика   так
беллетристика, - и, зажав прохладный томик  под  мьшку...  повалился  на
диван.
   Через минуту он уже с головой  ушел  в  перипетии  странной  истории,
приключившейся с неким доктором Джекилом в  те  благословенные  времена,
когда некоторые люди еще полагали, что между добром  и  злом  существует
четко обозначенная грань. Не вставая с дивана,  Илларион  нашарил  пачку
сигарет, придвинул пепельницу и  закурил.  Теперь  он  ленился  со  всем
возможным комфортом  -  не  хватало  разве  что  пары  рюмочек  хорошего
коньяку. Коньяк стоял в тумбе письменного  стола,  заменявшей  Иллариону
бар, но, во-первых, за ним нужно было идти, а  во-вторых,  пить  коньяк,
как ни крути, было рановато.
   Глаза быстро скользили по хорошо знакомым строчкам,  и  вскоре  чужой
язык утратил инородность и зазвучал певуче и полно, как родной. Сигарета
догорела. Илларион не глядя ткнул ее в пепельницу, перевернул страницу и
стал читать дальше.
   Он не заметил, как задремал, уронив книгу на грудь и свесив с  дивана
левую руку. Ему снилось, что он превратился в мистера Хайда  и  крадется
по темным слякотным улицам, сильно сутулясь  и  сжимая  в  руке  тяжелую
дубину. Туман пах  дымом  и  каменным  углем,  размытыми  пятнами  сияли
газовые  фонари  и  откуда-то  издалека  доносился  знакомый  мелодичный
перезвон. "Биг Бен", - решил Илларион, но то, что он  слышал,  так  мало
напоминало  бой  старинных  курантов,  что  даже  во   сне   он   ощутил
несуразность своего предположения.
   Странный перезвон продолжался, и в конце концов до  Иллариона  дошло,
что это надрывается дверной звонок, установленный им совсем  недавно  по
настоянию все того же Мещерякова, которому, видите ли, надоело  отбивать
свои полковничьи кулаки,  пытаясь  достучаться  до  Забродова.  Илларион
проснулся и сел, сбросив на пол книгу.
   - Иду, - пробормотал он непослушными после сна  губами.  Как  всегда,
когда доводилось задремать днем, он чувствовал себя  вареным,  чтобы  не
сказать переваренным, и был обозлен на весь белый свет.
   Звонивший не унимался. Илларион решил было,  что  это  прибыли  новые
колеса, но, посмотрев на часы, понял, что  ошибся:  было  только  начало
двенадцатого. Звонок надоедливо дилинькал, мешая собраться с мыслями.
   - Да иду же! - раздраженно рявкнул Забродов.
   Звонок замолчал - то ли звонивший  услышал  вопль  Иллариона,  то  ли
просто устал и решил  сделать  перерыв.  Илларион  неторопливо  закурил,
чтобы окончательно проснуться, поднял с пола книгу  и  пошел  открывать,
уверенный, что за дверью стоит Мещеряков, решивший  скоротать  обеденный
перерыв в компании старинного приятеля.
   За  дверью,  вопреки  ожиданиям,  обнаружился  совершенно  незнакомый
мужчина приблизительно одного с ним  возраста,  и  язвительная  острота,
готовая сорваться с губ Иллариона, умерла, так и не успев родиться.
   Илларион окинул гостя внимательным взглядом. Тот был одет в  потертую
на швах кожанку и давно скучавшие по утюгу  серые  цивильные  брюки,  но
наметанный глаз Забродова сумел различить переодетого милиционера,  даже
если бы тот явился к нему в пижаме и  без  этой  неизменной  папочки  на
"молнии", которая была зажата у незнакомца под мышкой.
   - Вы что, новый участковый? - вместо приветствия проворчал Илларион.
   Гость растерянно мигнул, но тут же взял себя в руки.
   - Я из криминальной милиции, - сказал он. - Майор Гранкин.
   Он слегка  подался  вперед,  явно  нацеливаясь  войти,  но  Илларион,
который все еще чувствовал себя  не  лучшим  образом,  даже  не  подумал
посторониться.
   - Я хотел бы задать вам несколько вопросов, - с оттенком удивления  в
голосе произнес майор.
   Илларион  проигнорировал  это   заявление,   продолжая   бесцеремонно
разглядывать майора. Он понимал, что ведет себя  ребячливо,  но  Гранкин
чем-то очень ему не нравился -  возможно,  просто  тем,  что  пришел  не
вовремя.
   Некоторое время они стояли, молча разглядывая  друг  друга.  Гранкин,
который  во  время  этой  процедуры   медленно,   но   верно   наливался
раздражением, понял, наконец, чего от него хотят, и вынул удостоверение.
   - Это другое дело, - сказал Илларион, внимательно изучив документ.  -
Добро  пожаловать,  майор.  Я  весь  в  вашем  распоряжении.  Проходите,
располагайтесь.  Что  привело  вас  в  мой  уединенный  уголок?   Должен
признаться, что уже сто лет не совершал ничего криминального.
   Гранкин, не моргнув глазом, пропустил  мимо  ушей  словоизвержение  и
прошел в комнату. Она оказалась довольно интересной, и он остановился  в
ее  центре,  с  любопытством  оглядываясь  по  сторонам.  Первым   делом
бросались в глаза книги,  которых  по  самым  скромным  подсчетом  могло
хватить на небольшую букинистическую лавку. На  стене  напротив  дивана,
где не было книжных полок, был укреплен большой липовый спил,  в  центре
которого торчал тяжелый метательный нож.
   Судя по истыканной, истерзанной поверхности  спила,  висел  он  здесь
отнюдь не для красоты. Еще один нож - широкий, с тонкой чеканной  ручкой
и узорчатым, хищно изогнутым лезвием, - лежал  на  заваленном  какими-то
пожелтевшими бумагами и старинными морскими картами столе.  Похоже,  его
использовали в качестве пресс-папье. Из-за шкафа высовывалась  удочка  в
линялом брезентовом чехле, а на высокой прямой спинке стоявшего  в  углу
жесткого стула висела ветхая от  старости  камуфляжная  куртка.  Вообще,
обстановка  напоминала  странную   и,   по   мнению   майора   Гранкина,
противоестественную смесь музея антикварной книги  с  жилищем  завзятого
рыболова-охотника, и майор сразу понял, кому принадлежит  замеченный  во
дворе "лендровер" с проколотыми шинами.
   "Чудак, - решил майор Гранкин, закончив беглый осмотр. - Ох, не люблю
я чудаков. Никогда не знаешь, чего  от  них  ждать.  Вычитает  в  книжке
какую-нибудь заумь и тут же побежит претворять ее в  жизнь:  ветряки  на
крыше строить или, наоборот, головы кому-нибудь отвинчивать..."
   - Садитесь, майор, - сказал Илларион, входя в комнату вслед за ним. -
Или надо говорить "присаживайтесь"? Как это у вас - сесть,  мол,  всегда
успеем".
   - Это не у нас, - осторожно  опускаясь  в  глубокое  кресло,  ответил
майор. - Это у наших клиентов такая фраза в ходу... У тех, что помельче.
   Илларион рассмеялся.
   - Извините, - сказал он. - Это я  еще  не  совсем  проснулся,  вот  и
кидаюсь на все, что шевелится...
   Гранкин неожиданно остро взглянул из-под густых кустистых бровей.
   - Бессонница? - как бы между прочим поинтересовался он.
   - Отнюдь. Просто я сегодня собирался на рыбалку,  а  кто-то  подрезал
мне крылышки - вы, наверное, обратили внимание на машину во  дворе...  В
общем, решил сегодня повалять дурака на диване и так умаялся, что уснул.
Но это, насколько я понимаю, совершенно не относится  к  делу.  Ведь  вы
пришли не для того, чтобы интересоваться моим здоровьем?
   - Как знать, - буркнул Гранкин. - У моей конторы, знаете ли,  широкий
круг интересов. Но давайте-ка, в самом деле, перейдем к сути...
   Он перешел к сути и очень быстро выяснил, что его собеседник  никогда
не встречался с убитой скрипачкой, не посещал казино "Старое  Колесо"  и
даже, оказывается, не был на новоселье в соседней квартире. Такое полное
неведение показалось майору довольно  подозрительным:  в  конце  концов,
русский  человек,  ничем  особенным  не  занятый  и   вполне   здоровый,
отказываясь  выпить  и  закусить   на   дармовщинку,   всегда   выглядит
подозрительно. Еще больше  майору  не  понравился  категорический  отказ
этого странного пенсионера назвать место прежней работы.
   - Извините, майор, - сказал этот подозрительный? чудак, - но при всем
моем уважении я вынужден отказаться ответить на этот ваш  вопрос..,  тем
более, что никакого отношения к делу это не имеет.
   - Позвольте мне самому решать, что имеет отношение к делу, а  что  не
имеет, - сухо сказал майор, которому Забродов с каждой минутой  нравился
все меньше. - И потом, какой смысл скрывать? Я ведь все равно узнаю.
   - В добрый час, - сказал Забродов. - Препятствовать  не  буду,  но  и
помогать не имею права. Хотите совет?
   - Не хочу, - проворчал майор,  которого  беседа  в  таком  стиле  уже
успела утомить.
   - Позволю себе проявить настойчивость. -  Илларион  даже  не  подумал
отступать. Он отчетливо видел, что чем-то сильно не потрафил майору,  но
это, видимо, нисколько его не пугало. - Так вот, совет:  не  тратьте  на
меня время. Я чист перед законом и не  имею  ни  малейшего  отношения  к
вашему убийству. Поищите в другом месте, майор.
   - Что за день сегодня, - ворчливо сказал  майор  Гранкин,  в