ишки, и возле одного из столов, на
котором лежала стопка книг в одинаковых пестрых обложках  и  за  которым
сидел мужчина лет сорока пяти. Он с размеренностью  автомата  надписывал
протянутые книги, успевая при этом улыбаться и что-то говорить  в  ответ
на звучавшие со всех сторон  комплименты,  Судя  по  всему,  это  и  был
Старков.
   Илларион с любопытством разглядывал писателя, не испытывая,  впрочем,
никакого пиетета. Старков писал неплохие повести,  и  по  его  сценариям
было снято несколько очень неплохих  фильмов,  что  достойно  всяческого
уважения. Но здесь имелось одно "но": все  это  было  давненько.  А  вот
теперь,  похоже,  Старков  решил-таки,  выражаясь  языком   шоу-бизнеса,
"раскрутиться".
   Забродов огляделся. Да,  это  была  раскрутка,  причем  раскрутка  по
полной  программе:  среди  присутствующих  были  лица,  чьи   фотографии
месяцами не сходили с газетных полос и чьи появления на телеэкране  были
почти такими же регулярными, как рекламные паузы. Он с удивлением  узнал
в сидевшем поодаль дряхлом старце классика советской детской литературы,
которого давно считал умершим и всеми забытым.  Патриарх  выглядел  так,
как должен выглядеть человек в его годы, и непрерывно брюзжал.
   - Нет, Костенька, - услышал Илларион надтреснутый старческий тенорок,
- это я не люблю, не умею я этого. В наше время в рулетку не играли. Вот
если бы шашки...
   Костенька, которому на вид было лет пятьдесят с  хвостиком,  убрал  в
карман стопку фишек, которые пытался предложить классику,  и  растерянно
огляделся, пытаясь,  видимо,  сообразить,  где  можно  раздобыть  шашки.
Патриарх  детской  литературы  взирал  на  него  снизу  вверх  с   самым
требовательным  видом.   Иллариону   показалось,   что   старик   просто
развлекается на свой манер - о маразме Забродову думать не хотелось.
   За стойкой бара сноровисто орудовала Алла Петровна. Красивые  сильные
руки так и порхали над рядами стаканов и бутылок,  и  Илларион  невольно
залюбовался - ему всегда нравилось  наблюдать,  как  работают  настоящие
профессионалы. Словно почувствовав его взгляд, Алла Петровна  посмотрела
на  соседа  и  приветливо  улыбнулась,  сделав   приглашающее   движение
горлышком бутылки, которую держала в руке. Илларион кивнул и пробрался к
стойке.
   - Здравствуйте, - сказал он, усаживаясь на освободившийся табурет.  -
Извините, я немного опоздал.
   - Пустое, - сверкнув белозубой улыбкой,  ответила  Алла  Петровна.  -
Ничего интересного вы не пропустили. Выпьете чего-нибудь?
   - От пары капель хорошего коньяка не откажусь.
   Это Старков раздает автографы?
   - Старков. А вон там, видите? Ну, вон тот  старичок,  которому  шашки
принесли... Знаете, кто это?
   - Знаю. Я, по серости своей, думал, что его уже лет тридцать, как  на
свете нет. Интересно, где это они шашки раздобыли?
   - Ума не приложу, честное слово. А вон, смотрите, кто пришел!
   Потягивая коньяк, который действительно оказался  отменным,  Илларион
обернулся и увидел ведущего  популярного  телешоу.  Он  не  сразу  узнал
всеобщего любимца:  на  лице  звезды  не  было  привычной  располагающей
улыбки. Без грима оно казалось усталым и  сильно  постаревшим.  Народный
любимец что-то тихо, но очень резко выговаривал стоявшему  рядом  с  ним
молодому человеку.
   Молодой человек кивал, ежесекундно меняясь  в  лице  то  краснея,  то
бледнея. Илларион отвернулся.
   Допив коньяк, он поблагодарил Аллу Петровну, поставил бокал на стойку
и неторопливо двинулся к столику, на котором  еще  оставалось  несколько
экземпляров.
   Старков уже встал из-за стола и теперь беседовал с кем-то в сторонке.
Голос у него был звучный, как у оперного певца, но слов  разобрать  было
нельзя из-за стоявшего в зале шума.
   Илларион взял одну из  лежавших  на  зеленом  сукне  книг  в  твердой
глянцевой обложке. Название было оттиснуто золотом, а  ниже  красовалось
изображение человека в камуфляже, который, припав на одно колено на фоне
черного  дыма  с  оранжевыми  языками  пламени,   целился   куда-то   из
американской снайперской винтовки Лицо стрелка было разрисовано  черными
полосами, а все металлические части винтовки в  строгом  соответствии  с
суровой правдой жизни скрывались под туго наверченными на  них  тряпками
цвета хаки, чтобы не отсвечивали.
   Илларион перевернул книгу. На последней странице обложки он обнаружил
фотографию Старкова, на которой тот выглядел лет  на  десять  моложе,  и
аннотацию, из которой следовало, что Игорь Старков знает то, чего  знать
не должен, если не является,  как  минимум,  полковником  ФСБ.  Илларион
поднял брови, выражая вежливое сомнение,  до  которого,  впрочем,  здесь
никому не было дела. Ну-ну, подумал  он,  посмотрим.  Аннотация  -  дело
тонкое, особенно в наше время. Кто же верит рекламе.
   Может быть, книга действительно неплохая, а вся эта мишура  -  просто
дань времени и конъюнктуре? Сейчас ведь сплошь и рядом даже книги вполне
серьезных авторов запихивают в такие обложки, что, если бы не  читал  их
раньше, в руки бы не взял, постеснялся...
   Он открыл  книгу  и  первым  делом  просмотрел  оглавление.  Заглавия
выглядели интригующе: "История спецназа", "Стратегия и тактика",  "Война
в пирамидах" - гм, ого! - "Операции на  море",  "Взорванные  острова"...
Интересно,  подумал  Илларион,  что  же  это  за   острова   такие?   Не
припоминаю...
   Он  отыскал  заинтересовавшую  его  главу  об  островах  и  наискосок
пробежал глазами первую страницу.
   То, что он прочел, окончательно испортило настроение.
   Дурацкий смокинг жал подмышками, в зале было жарко, в воздухе  слоями
плавал табачный дым, а книга, которую он держал в руках, оказалась,  как
и следовало ожидать,  обыкновенной  пустышкой,  рассчитанной  на  дурака
однодневкой, а попросту говоря - беззастенчивой халтурой.
   Илларион вздохнул. "Может быть, я ошибся?  -  подумал  он.  -  Просто
открыл книгу на неудачном месте. Надо попробовать еще. Ну-ка, что у него
там про Сирию? "
   Он нашел "Войну в пирамидах". Черт,  то  же  самое...  Надо  уходить,
решил Илларион. Проваливать восвояси, пока я ему что-нибудь  не  сказал.
Нет, но каков наглец! Ведь ничего же не  знает.  Начитался  "Зарубежного
военного обозрения" и  решил,  что  этого  хватит.  Документалист,  мать
твою...
   Кто-то тронул его за рукав.
   - Надписать вам  экземпляр?  -  раздался  над  ухом  оперный  баритон
Старкова.
   "Не успел, - подумал Илларион. - Вот черт, не успел.  Придется  взять
экземпляр и вежливо поблагодарить. Не стоит портить  человеку  праздник,
да и демонстрировать свои познания, честно говоря, не стоит.
   Бог с ним, пусть живет. В конце концов,  от  меня  же  не  убудет.  А
книженцию эту можно будет выбросить, а еще лучше - свезти  Пигулевскому.
Он ее продаст  какому-нибудь  балбесу  по  бешеной  цене  -  все-таки  с
автографом..."
   Он  обернулся.  Вблизи  Старков  выглядел  еще  старше.  Под  глазами
набрякли нездоровые мешки, в уже  начавших  редеть  волосах  серебрилась
седина,   глаза   под   полуопущенными   веками   показались   Иллариону
мутноватыми, а выражение лица было снисходительным, как у  спустившегося
с Олимпа небожителя, "Не заводиться", - напомнил себе Илларион.
   - Давайте, давайте,  не  стесняйтесь,  -  протягивая  руку  к  книге,
продолжал Старков.
   - Благодарю вас, - вежливо сказал  Илларион  и  неожиданно  для  себя
закончил:
   - Не стоит.
   Рука Старкова замерла  на  полпути  и  медленно  опустилась.  Так  же
медленно снисходительность на его лице сменилась  выражением  удивления.
"Да какого дьявола, - подумал Илларион.  -  Сам  напросился.  Он  же  не
испытывал душевных  мук,  выпуская  в  свет  эту  белиберду  стотысячным
тиражом!"
   - Почему не стоит, позвольте узнать? - с плохо скрытым пренебрежением
поинтересовался литератор.
   - Просто потому,  что  эта  книга  мне  не  нужна,  негромко  ответил
Илларион, стараясь не привлекать внимания.
   - Зачем же вы тогда пришли? - спросил Старков.
   От него сильно пахло коньяком, и Илларион пожалел,  что  все-таки  не
выдержал и ввязался в спор.
   - Из любопытства, - признался он. - Меня заинтриговало название.
   - А содержание, значит, не заинтриговало?
   - Мне не хотелось бы это обсуждать. По крайней мере, здесь и сейчас.
   - Нет, позвольте! Почему же не здесь? Здесь все свои, мне  стесняться
нечего.
   - Так уж и нечего?
   - Гм, - Старков сбавил тон, да и лицо его  приняло  почти  нормальное
выражение. - Вас явно что-то не  устраивает,  и  не  устраивает  сильно.
Почему бы нам это не обсудить? Читательская критика,  знаете  ли,  порой
идет автору на пользу. Или вы вообще не читатель?
   - Отчего же. Я читал ваши книги и смотрел  ваши  фильмы,  и  они  мне
понравились. Это была очень добротная и довольно честная проза.
   - Но? Ну, продолжайте. Вы меня уже  похвалили,  теперь  настало,  как
говорится, время правды. Переходите к критическим замечаниям, прошу вас.
   - Простите, -  сказал  Илларион,  -  но  критиковать  можно  то,  что
достойно критики. А  это,  -  он  дотронулся  до  блестящей  обложки,  -
обыкновенная халтура на уровне мелкого хулиганства.
   - Довольно резкое замечание, - сказал Старков, натянуто улыбаясь. - Я
бы сказал, что оно граничит с личным оскорблением.
   - Как и ваша книга, - добавил Илларион. - Я понимаю, что в наше время
все вынуждены зарабатывать деньги.  Творческие  люди  тоже  периодически
хотят есть, - Вот именно, - вставил Старков.
   - Да ради бога! Это же святое дело, и  сугубо  личное  вдобавок.  Ну,
написали бы триллер какой-нибудь, что  ли.  Публика  была  бы  довольна.
Зачем же вы беретесь исследовать предмет, в котором ничего не смыслите и
о котором ничего не знаете, кроме того, что он вроде бы  существует?  Да
еще и рекламируете плод своей фантазии как документальную книгу. Кстати,
фантазия у вас бедновата. Не ожидал, признаться.
   - Однако, - протянул Старков. Илларион  заметил,  что  он  борется  с
раздражением. "Ох, зря я это все затеял", - снова  подумал  он.  От  его
внимания  не  укрылось  то  обстоятельство,  что  люди   вокруг   начали
прислушиваться к разговору - некоторые с недоумением, а  некоторые  и  с
плохо скрытым злорадством. "Ох, зря. Кому это все нужно?"
   - Простите, - сказал он. - Я сожалею, что затеял спор. Надпишите  мне
экземпляр,  пожалуйста,  и  я  пойду  Патриарх  детской  литературы,   в
одиночестве  двигавший  по  доске  шашки,   вдруг   рассмеялся   дробным
старческим смехом и немедленно закашлялся.  Пузатый  Костенька  принялся
осторожно  колотить  мэтра  по  спине,  косясь  на  Иллариона,  как   на
полоумного. Старков заметно побледнел. "Черт  меня  все  время  за  язык
тянет, - с огорчением подумал Илларион. - Прав Мещеряков Язык мой - враг
мой. Ох, что сейчас начнется..."
   - Послушайте, - сквозь зубы сказал Старков, - не знаю, как вас...
   - Забродив.
   - Забродов... Никогда не слышал.
   - Ну, еще бы.
   - Ладно, неважно. Так вот, Забродов, усвойте раз и навсегда, что я не
нуждаюсь в подачках. Я еще не выжил из ума... - Старков почти  незаметно
покосился на  классика,  который,  забыв  про  свои  шашки,  внимательно
прислушивался к их  разговору,  всем  своим  видим  выражая  глубочайшее
удовлетворение. Илларион понял, что  Старкову  очень  хочется  добавить:
"Как некоторые", но литератор сдержался. Впрочем, классик его,  кажется,
прекрасно понял, потому что немедленно отвесил иронический полупоклон. -
Я не нуждаюсь в подачках,  -  повторил  Старков.  Классик  оскорбительно
вздернул кверху кустистые седые брови, но никто, кроме Иллариона,  этого
не заметил. - И не потерплю публичных оскорблений.
   - Я ведь сразу сказал, что не хочу обсуждать  эту  тему,  -  напомнил
Илларион.
   - А я хочу!
   - Тогда чем вы недовольны?
   - Тем, что вы, кажется, решили, что можете  учить  меня,  как  писать
книги.
   -  Отнюдь.  Я  только  хотел  напомнить   вам,   что   прилагательное
"документальный"   происходит   от   существительного   "документ".   Вы
запутались  в  терминологии  сами  и  пытаетесь   запутать   сто   тысяч
читателей.., это при условии, что каждый экземпляр вашего опуса  прочтет
только один.
   - Чушь и ерунда. Читателю все равно.  Он  хочет,  чтобы  ему  за  его
деньги  щекотали  нервы  и  утоляли  сенсорный  голод.  -  Старков  явно
почувствовал под ногами твердую почву и даже снисходительно улыбнулся  с
видом мудреца, вынужденного втолковывать прописные  истины  деревенскому
простофиле. - Помните, что говорил один из  деятелей  шоу-бизнеса:  пипл
все схавает.
   - Бесспорно, - согласился Илларион. - Еще раз простите.  Просто  меня
никто не предупредил, что вы ушли из литературы и записались в  пушкари.
Я  помню  время,  когда  вы  рассуждали  иначе.  "Писатели,   художники,
музыканты, артисты всех мастей - это пехота,  которая  идет  вперед,  не
считая потерь, расчищая путь тому, кто придет на поле  боя  с  плугом  и
вырастит хлеб на ее костях..." Я не  поручусь  за  точность  цитаты,  но
смысл был примерно такой.
   - Выспренняя чепуха, - проворчал заметно смущенный Старков.
   - Ваши слова. Точнее, одного из ваших персонажей. Но если они вас  не
устраивают, я могу выразиться по-другому, более доступно. Каждый  жулик,
впервые замышляя мошенничество, полагает себя умнее всех и  уверен,  что
никто не схватит его за руку.
   В наступившей тишине раздались редкие одинокие аплодисменты.  Классик
с треском бил в ладоши, истово кивая лысой головой,  похожей  на  темное
яйцо. Толстый Костенька, склонившись к его волосатому уху, что-то быстро
зашептал, одновременно придвигая к старику доску с шашками.
   - Подите к дьяволу!  -  громогласно  заявил  ему  старец.  -  Я  хочу
послушать! В кои-то веки...
   - Вы хотите сказать, что я жулик? - севшим от ярости голосом  спросил
Старков.
   - Я хочу сказать, что ложь остается  ложью,  клевета  -  клеветой,  а
халтура - халтурой, сколько бы за нее ни платили и  сколько  бы  человек
этим ни занималось. Вот вам мнение читателя, можете записать в блокнот и
перечитывать  перед  сном.  Поверьте,  вам  это  не  повредит.  Еще  раз
извините. До свидания.
   Он повернулся и пошел к выходу под одинокие  рукоплескания  классика.
"Идиот, - думал он. - Меня совершенно нельзя выпускать в высший свет,  я
там зверею. Повело кота за салом... Нашел, где резать  правду-матку,  да
еще такими ломтями..."
   Краем глаза он заметил, что молодые люди с карточками  представителей
прессы на лацканах крадутся за ним по пятам. Лица  у  лих  были,  как  у
почуявших дичь борзых. Илларион ускорил шаг. Только этого не хватало...
   В зале с игральными автоматами его грубо схватили за плечо.  Илларион
обернулся. Конечно же, это был Старков. "Любопытное зрелище,  -  подумал
Забродов. - Литератор в ярости. Поделом тебе, Варвара, поделом..."
   - Уберите руку, - тихо сказал он. - Вы пьяны.
   Не я затеял эту ссору. Вам хотелось критики, вы ее получили. Чего вам
еще?
   - А вот этого! - сказал Старков и замахнулся кулаком.
   Илларион поймал запястье, остановив удар на полпути. Некоторое  время
оба стояли неподвижно, глядя друг другу в глаза,  потом  Старков  обмяк,
плечи повисли.
   Илларион выпустил руку, и литератор ушел к гостям, сутулясь и потирая
запястье. Илларион проводил его взглядом, испытывая сильную  неловкость.
Он все-таки влез со своим уставом в чужой монастырь, и закончилось  это,
как и следовало ожидать, весьма печально.
   - Буквально несколько слов, - раздалось вдруг у него над ухом, и  его
опять схватили за рукав.
   - Каково ваше  мнение  о  книге  Старкова?  -  послышалось  с  другой
стороны.
   Илларион посмотрел сначала направо, потом налево.
   Молодые люди с карточками на лацканах сейчас были как две капли  воды
похожи на сотрудников контрразведки, которым удалось, наконец,  изловить
шпиона: они стояли по обе стороны, держа Иллариона за локти  и  наставив
на него диктофоны, как пистолеты.
   - Рукава отпустите, - попросил Илларион.
   - Только после эксклюзивного  интервью,  -  сказал  один  из  молодых
людей, цепляясь за Забродова, как клещ, и придвигая  диктофон  к  самому
его лицу.
   - Перетопчешься, - осадил его второй. - Нас здесь  двое,  какой  тебе
эксклюзив?
   Илларион двинул локтями, высвобождаясь. Он немного  не  рассчитал,  и
проклятый смокинг все-таки лопнул под мышками.
   - Грубо, - сказал один из молодых людей, сидя на полу.
   - С представителями свободной прессы так не обращаются,  -  поддержал
его второй, выбираясь из-под "однорукого бандита".
   - Мне очень жаль, - сказал Илларион,  жестом  успокоил  подскочившего
охранника и вышел.
   Ему действительно было очень жаль.

***

   Вернувшись  в  зал,  литератор  Игорь  Старков  осторожно  огляделся,
пытаясь на глаз определить, как обстоят дела. В душе у него все  бурлило
от только что пережитого унижения,  и  расхожая  фраза,  гласившая,  что
художника обидеть  может  каждый,  сейчас  казалась  невыносимо  глупой.
Настоящего художника не может обидеть никто. Точно так же, как никто  не
может обидеть настоящего мужчину, не рискуя схлопотать по физиономии.  А
он даже не смог дать в морду этому никому не известному Забродову  после
того, как тот играючи вытер о него ноги. Хорошо хоть, что никто не видел
этого позорища... Там, правда, были оба борзописца, которых  он,  дурак,
сам же сюда и  пригласил,  но  это  ерунда.  Кто  им  поверит,  в  конце
концов...
   Праздник был безнадежно испорчен. Все  старательно  делали  вид,  что
веселятся, и даже чертов старый мухомор, сделавший себе имя  на  детских
стишках в ту пору, когда о таких вещах, как конкуренция  и  конъюнктура,
никто и слыхом не слыхивал, опять играл сам с собой в шашки.  Тоже  мне,
борец за правду, хлопальщик в ладоши... Небось, в свое  время  за  такие
слова накатал бы на этого Забродова такую  телегу,  что  тот  потом  лет
двадцать рассуждал бы о литературе перед белыми медведями. А  сам  бы  в
это  время  сидел  в  пяти-комнатной  квартире  и   вместе   с   другими
верноподданными писаками сочинял сказки для дураков:  надо,  мол,  сеять
разумное, доброе и вечное, а ужин отдай.., ну, кому-нибудь.
   А также завтрак и обед. За идею ведь ничего не жалко...
   Пехота, подумал он, стараясь не замечать косых  осторожных  взглядов,
которые, как раскаленные стрелы, вонзались в него со всех сторон, терзая
остатки самолюбия. Драная, битая-перебитая пехота, которая прет  вперед,
не считая потерь. Отряд не заметил потери бойца...
   Кто под красным знаменем раненый идет? Кто, кто...
   Конь в пальто.
   Главное, подумал он, что я ни капельки не врал, когда писал  про  эту
самую пехоту. Не врал,  а  искренне  заблуждался.  Запудрили  мне  мозги
старые грибы... Или не заблуждался все-таки?  Если  оставить  в  стороне
революционную романтику и красные знамена, которыми я,  кстати,  никогда
особенно и не размахивал, что останется? Да не так уж и мало,  это  даже
Забродов признает. Я тогда честный  был,  по  пятьсот  страниц  в  месяц
на-гора не выдавал. Писал, старался, мечтал  войти  в  анналы,  как  Лев
Николаевич или хотя бы как Алексей Николаевич,  что  тоже  неплохо.  Так
ведь хорошо было Льву Николаевичу писать честно, когда он родился графом
и с голоду  бы  все  равно  не  помер.  А  вот  Алексей  Николаевич  уже
прогибался, да еще как!
   Давай-ка не будем про Алексея Николаевича, сказал он  себе,  а  вслух
через силу поддерживал разговор с  экзальтированной  особой,  пытавшейся
выглядеть  на  двадцать  лет  моложе  настоящего  возраста.  На  Алексее
Николаевиче  свет  клином  не  сошелся,  так  же,  как  и   на   Алексее
Максимовиче. Был ведь еще и Михаил Афанасьевич, да и не он один. Да и  к
чему тревожить мертвых, посмотри вокруг!  Сколько  нашего  брата  целыми
днями мыкается по редакциям, перебивается с  хлеба  на  воду,  а  ночами
лепит нетленку, которую, вполне возможно, никто и никогда не напечатает,
потому что прибыли от нее никакой, одни убытки. Прибыль от нее будет, н