апах этого непонятного и страшного человека.
   Вот-вот, вспомнил Тюха, - когти! Точнее, ногти.  Такие  ногти  у  мужчины
Тюха видел только один раз, в кинофильме "Сердце Ангела". Там у  Роберта  де
Ниро, который играл Люцифера, были точно такие же ногти - длинные,  холеные,
заостренные на концах, как звериные когти.  "С  такими  ногтями,  -  подумал
Тюха, - не нужны ни нож, ни вилка - цепляй, что  приглянулось,  и  отправляй
прямо в рот. И даже пальцев не запачкаешь".
   В последнее время Андрея Пантюхина все чаще одолевали тягостные раздумья.
Он быстро уставал от этого непривычного  для  него  занятия,  раздражался  и
начинал испытывать неприятное чувство, похожее на  голод.  Буквально  каждое
утро, выслушав за завтраком от матери очередную порцию нравоучений,  сплетен
и страшных слухов, Тюха с тревогой думал о  том,  что  вечно  играть  ржавой
миной нельзя - рано или поздно обязательно доиграешься. Это  все  равно  что
сдуру лезть  с  отверткой  в  работающую,  гудящую  от  высокого  напряжения
трансформаторную будку: авось не шарахнет. Так ведь шарахнет же, не может не
шарахнуть!
   Впрочем, временами Тюхе казалось, что  может  и  не  шарахнуть.  В  конце
концов, Колдун мог уже сто  раз  приготовить  из  него  мясо  по-французски,
причем безо всякого риска. Тюха частенько приходил к нему по  вечерам,  один
и, что самое главное, тайком, чтобы  не  узнала  мать.  Что  стоило  Колдуну
прикончить его в один из таких вечеров? Ответ был  очевиден:  да  ничего  не
стоило! Так может быть, Колдун по какой-то неизвестной причине выделял  Тюху
из толпы? Может, он хотел его приблизить?
   Тюха родился в самом начале Перестройки, и  общий  скептицизм,  вызванный
повальной голодухой и горькими разочарованиями тех памятных лет, был  всосан
им, что называется, с молоком  матери.  Это  заставляло  его  сомневаться  в
сверхъестественных способностях Колдуна и  в  том,  что  он,  Колдун,  решил
научить его своим  штучкам-дрючкам.  С  какой  радости-то?  За  какие  такие
заслуги? Да и в  то,  что  Колдун  якобы  жрет  людей  почем  зря  из  чисто
религиозных соображений, Тюхе верилось с трудом: он скорее понял бы  алкаша,
который зарезал собутыльника на мясо, когда кончилась закуска. Но  с  другой
стороны... С другой  стороны,  очень  многое  в  образе  жизни  и  поведении
Ярослава Велемировича Козинцева  не  поддавалось  рациональному  объяснению.
Именно эти странности, делавшие  Козинцева  в  глазах  его  соседей  опасным
сумасшедшим, казались Тюхе наиболее интригующими и  вселяли  в  него  робкую
надежду, а вдруг он не такой, как все? Вдруг он все-таки не хуже, а в чем-то
лучше других? Вдруг Колдун разглядел в туповатом с виду  подростке  какие-то
скрытые возможности, которых в помине нет, скажем, у того же  Пятого?  Тогда
как, а? Упустить свой единственный, может быть,  шанс  стать  необыкновенным
человеком? А из-за  чего,  спрашивается?  Из-за  того,  что  болтают  старые
перечницы на скамейках у подъездов? Да провались они сквозь землю вместе  со
своими скамейками! Жить, как раньше, в тупом полусне, смотреть в рот Пятому,
вкалывать всю жизнь на стройке, а потом  выйти  на  пенсию  и  сдохнуть  как
собака? Можно, конечно, и так. Вот только...
   Он  осторожно  покосился  на  сидевшего  рядом  Пятнова.   Пятый   курил,
запрокинув голову к закатному небу и закрыв глаза. Тюхе вдруг представилось,
как он одной рукой берет приятеля за волосы, отгибает его голову еще  дальше
- так, чтобы затылок почти коснулся лопаток, - и подносит к его беззащитному
горлу острый-преострый нож. "Пятачок, Пятачок, - говорит он, - я тебя  съем.
Как ты на это посмотришь? Может быть, хочешь напоследок еще  разок  обозвать
меня тупарем или валенком? Давай, не стесняйся, я подожду".
   Перед его  мысленным  взором  стремительным  вихрем  пронеслась  вереница
заманчивых  картинок,  часть  которых  пришла  из  его  старых   сексуальных
фантазий, а другая, более свежая часть была  плодом  последних  размышлений.
Тюху вдруг осенило:
   Колдун предлагал ему то,  о  чем  он  никогда  не  мог  даже  мечтать,  -
неограниченную власть, власть без ответственности, власть  без  последствий.
Тем способом, о котором подумалось сейчас Тюхе, можно было  уговорить  любую
девчонку. При этом она позволит тебе делать с ней все, что угодно, и  потом,
когда все закончится, не побежит  жаловаться  маме  и  писать  заявление  об
изнасиловании. Ха! Чем бежать-то? А писать чем?
   А мясо... Ну, мясо - оно и есть мясо. На нем не написано, чье оно. Колдун
правильно говорит: откуда нам знать, что мы  покупаем  на  рынке  под  видом
свинины? Может быть, румяные пирожки, которыми торгует на  углу  симпатичная
бабенка в белом фартуке, начинены старым бомжем,  загнувшимся  от  рака  или
заживо съеденным сифилисом в подвале дома, где  живет  эта  самая  торговка?
Может быть, магазинные пельмени сделаны из покойников, за которыми никто  из
родных не явился в морг? А куда деваются  всякие  ампутированные  руки-ноги,
удаленные миндалины, желудки и прочая требуха? Может,  ими  кормят  собак  в
питомниках? Так ведь их и говядиной кормят, и свининой... А от перемены мест
слагаемых сумма не меняется: если собаки могут жрать то же, что и мы,  тогда
и мы вполне можем питаться  тем  же,  чем  питаются  они.  А  если  кому  не
нравится, может не жрать - никто не заставляет!
   "Ну и ну, - подумал Тюха, украдкой переводя дух. - Вот это да! Да  ну,  -
подумал он, - чепуха это все. Никакой Колдун не людоед, а просто  нормальный
мужик,  с  которым  интереснее  даже,  чем  с  Пятым.  Не  подкалывает,   не
издевается, а то, что на него бочки катят кому не лень, так это от  зависти.
У нас же всегда так: хлебом не корми, а дай найти крайнего,  чтобы  было  на
ком оторваться".
   "Потому что козлы, - подумал он  с  внезапным  раздражением.  -  Куда  ни
глянь, везде одни козлы. Ну, и еще коровы". Он честно  попытался  припомнить
хоть одного нормального человека из тех, кого знал, но так и не  сумел.  Ну,
разве что мать, да и то...
   Сам того не осознавая, Тюха готов был следовать за Колдуном, куда бы  тот
его ни повел, в точности как детишки за Гаммельнским крысоловом в жутковатой
истории, которую однажды рассказал ему Ярослав Велемирович.
   На голую Тюхину спину спикировал комар, потом еще один, потом  целых  три
кровососа вонзили в него свои шпаги по самые глаза и принялись жадно сосать.
Тюха зашипел, выматерился  и  принялся  с  треском  хлопать  себя  по  спине
ладонями. Только теперь он заметил, что стало  смеркаться.  Воздух  сделался
темно-голубым и прохладным,  и  в  нем  тучами  звенело  вышедшее  на  охоту
голодное комарье. Последние отдыхающие  спешно  покидали  насиженные  места,
унося с собой свое барахло.
   Тюха торопливо закурил, чтобы отогнать хотя бы часть наглых кровопийц,  и
стал натягивать джинсы. Пятый уже  зашнуровывал  кроссовки,  тоже  дымя  как
паровоз.
   - Ну что, Тюха, - сказал он, - ты прямо к своему Колдуну? Ты там  смотри,
поосторожнее с ним,  а  то  оглянуться  не  успеешь,  как  он  тебя  того..,
оприходует.
   Он сделал красноречивое  движение  бедрами,  одновременно  махнув  руками
назад, словно отталкиваясь лыжными палками.
   - А потом сожрет, - продолжал он, отмахиваясь от комаров. - С хреном. Или
с кетчупом.
   - Пошел ты на..., - сказал ему Тюха. - Ты сам-то идешь?
   - К Колдуну или туда, куда ты меня послал? - уточнил  Пятый.  -  Туда  не
пойду, не та ориентация. А  к  Колдуну  заскочу  чуток  попозже,  когда  все
соберутся.
   - Только ты не опаздывай, - нахмурился Тюха. - Колдун не любит, когда  во
время сеанса кто-нибудь вламывается.
   - Ты куда меня послал? - спросил у него Пятый. -  Адрес  хорошо  помнишь?
Вот сам туда и иди вместе со своим трахнутым Колдуном, понял? Он  еще  учить
меня будет, валенок сибирский...
   Они разошлись весьма недовольные друг другом, -  впрочем,  как  всегда  в
последнее время.
   Через двадцать минут Тюха уже звонил в знакомую дверь. В глубине квартиры
раздались неровные шаги, защелкали отпираемые замки, забренчали  цепочки,  и
дверь открылась.
   Колдун уже успел переодеться для сеанса.  На  нем  был  его  дурацкий,  в
общем-то,  длиннополый  угольно-черный  сюртук  с  глухим  стоячим  воротом,
который, как ни странно, сидел как влитой и  смотрелся  очень  торжественно,
черные кожаные штаны и тяжелые ботинки с квадратными носами. Обе цепочки - и
золотая, и стальная - висели поверх сюртука, ярче обычного сверкая на темном
фоне.
   - Здравствуй, - кривя в жутковатой  приветственной  улыбке  изуродованный
рот, сказал он Тюхе и сделал приглашающий жест  рукой,  на  которой  сверкал
золотой перстень-змея. - Ты, как всегда, первый Проходи.
   Тюха вошел. Хозяин запер за ним дверь.
   - Время еще есть. Может быть, перекусишь? - как всегда, предложил он.
   - Спасибо, я только что поел, - как всегда, соврал вечно голодный Тюха.
   Голод голодом, но до того, чтобы угощаться чем бы то ни было в этом доме,
он еще не дошел.
 
Глава 9 
 
   Минут через пятнадцать после того, как Тюха уселся на свое обычное  место
на мягком плюшевом диване, в дверь позвонили.  Это  означало,  что  вечернее
сборище начинается. Козинцев вежливо  извинился  перед  Тюхой  -  он  всегда
извинялся, - встал и направился  в  прихожую,  хромая  и  с  сухим  шелестом
потирая ладони.
   Пока его не было, Тюха извернулся на диване винтом и потрогал висевший на
стене длинный кинжал с острым как  бритва  обоюдоострым  лезвием  и  тяжелой
рукояткой черненого серебра.
   - Не порежься, - донеслось из прихожей.
   Тюха дернулся, как гальванизированная лягушка,  и  сел  прямо,  борясь  с
сильнейшим желанием перекреститься. Сердце у него билось  где-то  в  глотке,
словно он только что пробежал километров пять во весь опор.  Какого  черта?!
Дверной проем был завешен плотной бордовой  портьерой,  в  которой,  как  бы
небрежно ее ни опускали, никогда  не  оставалось  ни  единой  щелочки.  Тюха
проверял это неоднократно и точно знал, что видеть его, находясь в прихожей,
Колдун просто не мог. Так какого черта, в самом деле?! Он что, действительно
колдун? Пятого бы сюда, пускай бы сам убедился, а то ему все шуточки...
   В  прихожей  защелкали  замки,  звякнула  дверная  цепочка,  и  сразу  же
забубнили голоса. Тюха посмотрел на часы. Конечно же,  это  явился  Морозов,
которого Пятый  очень  метко  окрестил  Отморозовым.  Он  действительно  был
какой-то отмороженный, весь не от мира сего, словно его  регулярно  били  по
голове пыльным мешком. Этот тип таскался на каждый сеанс, жадно ловя  каждое
слово Козинцева и глядя ему в рот с таким вниманием, словно ждал, что оттуда
вылетит птичка. Пятый считал, что Отморозов - просто пассивный педераст, без
памяти влюбленный в Колдуна. У Пятого все  были  педерастами,  но  в  данном
случае Тюхе казалось, что его приятель прав. Что-то  такое,  голубоватое,  в
Отморозове, несомненно, было. Впрочем, что-то такое было  и  в  Колдуне,  но
Тюха старался этого не замечать, чтобы  не  наживать  себе  лишних  проблем,
которые впоследствии непременно пришлось бы мучительно обдумывать и  решать.
Незаметно для себя Тюха начал понемногу умнеть, но он еще не успел  поумнеть
настолько, чтобы сломя голову бежать подальше от этой квартиры.
   Морозов-Отморозов вошел в комнату и боком, неловко поклонился Тюхе, глядя
при этом куда-то в угол. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять,
что Отморозов считал Тюху отпетым хулиганом и до смерти его боялся.  Очки  с
толстенными стеклами криво сидели на его заметно свернутом  набок  носу,  на
безвольных вялых губах блуждала кривая полуулыбка, и весь  он  был  какой-то
кривой  и  извилистый,  бледный,  белобрысый,  анемичный  и   словно   пылью
припорошенный. Лет ему было не то под тридцать, не то уже за сорок -  точнее
не скажешь, не заглянув в  паспорт.  Клетчатый  пиджак  поверх  серой  майки
болтался на нем, как на огородном пугале, а новенькие джинсы в  сочетании  с
сиротскими сандалиями смотрелись примерно  так  же,  как  седло  на  корове.
Неслышно ступая  по  пушистому  ковру,  он  пересек  комнату  и  скромненько
опустился на самый  краешек  дивана  подальше  от  Тюхи,  комкая  в  ладонях
какие-то свернутые в трубочку густо исписанные листки. Увидев эту  писанину,
Тюха сразу загрустил: сегодня должны были состояться  очередные  поэтические
чтения. Отморозов был, в общем-то, вполне безобидным придурком, если  бы  не
его  манера  изводить  всех  неимоверно   занудными   виршами   собственного
сочинения. Тюха, например, не понимал и  половины  слов,  которые  Отморозов
использовал в своих опусах. Там были  какие-то  осмосы,  девиации,  эфиры  и
зефиры, повергавшие несчастного Тюху  в  состояние  полного  ступора.  Читал
Отморозов запинаясь, с трудом разбирая собственный почерк,  но  при  этом  с
подвыванием, как настоящий поэт, - в его  понимании,  разумеется.  Пятый,  в
отличие от Тюхи, получал от стихов Отморозова огромный кайф. Он говорил, что
согласился бы платить за то, чтобы только посмотреть на такого  придурка,  а
тут смотри сколько влезет и притом совершенно бесплатно.
   Почти сразу же вслед за Отморозовым явилась толстая  тетка,  имя  которой
Тюха никак не мог запомнить. На сеансах  она  в  основном  молчала  и  глупо
хлопала глазами, упорно борясь с одолевавшим ее  сном.  Тюха  никак  не  мог
взять  в  толк,  зачем  она  сюда  таскается,  а  Пятый  полагал,  что   эта
"секс-бомба"  надеется  закадрить  здесь  какого-нибудь  лоха  -  того   же,
Отморозова, к примеру, - и дуриком выскочить замуж.
   Толстуха величественно приземлилась на диван между Отморозовым  и  Тюхой.
Тюхе показалось, что диван, как живой, присел под  ее  тяжестью  и  протяжно
вздохнул. От тетки со страшной  силой  тянуло  духами,  потом  и  нездоровым
теплом разгоряченного тела. Тюха отодвинулся от  нее  подальше,  не  слишком
стараясь, чтобы это вышло незаметно.
   - Сейчас, друзья мои, - сказал, выныривая из-за портьеры, Козинцев.  -  Я
думаю, остальные вот-вот подойдут... У меня для вас...
   В дверь снова позвонили, и он, извинившись, нырнул обратно за портьеру.
   Отморозов развернул свои бумажки и стал,  шевеля  губами,  вчитываться  в
кривые строчки. "Репетирует", - с отвращением подумал Тюха, но тут  сидевшая
рядом с ним бабища набрала в грудь  побольше  воздуха  и  шумно,  по-коровьи
вздохнула. Пантюхина обдало волной густого лукового  перегара.  Он  задержал
дыхание. В прихожей бубнили приглушенные голоса. Тюха  понял,  что  если  не
рванет  когти  сейчас,  то  наверняка  застрянет   на   весь   вечер   между
подлокотником дивана и этой потной тушей, нашпигованной сырым луком.
   Он встал, немного подрыгал ногами, делая вид, что они у него  затекли  от
долгого сидения, притворно зевнул  и,  выписав  по  комнате  пару  вензелей,
плюхнулся в стоявшее у окна кресло.
   Портьера снова отодвинулась, и в комнату в  сопровождении  Колдуна  вошла
Училка. Кем она была на самом деле, ни Тюха, ни Пятый  не  знали,  но,  едва
увидев ее в первый раз, единогласно решили, что перед ними педагог с большим
стажем работы. Первое время она порывалась, делать Пятому и Тюхе замечания -
не так сидишь, кто так разговаривает и т, п., - пока Колдун мягко, но вполне
конкретно не объяснил ей, что у него в доме каждый волен вести себя, как ему
вздумается. Скованность мешает усваивать знания, заявил он Училке. Не оттого
ли, сказал он, коэффициент полезного действия нашей отечественной педагогики
так ничтожно мал, что мы заставляем своих учеников сохранять тишину и  почти
полную неподвижность на протяжении целого учебного  дня?  Училка  проглотила
это с крайне недовольной миной, но молча и с тех  пор  старалась  вообще  не
замечать Пятого и Тюху. Звали ее, кажется, Людмилой Сергеевной, и Тюхе  было
начхать на нее с высокой колокольни.
   Толстуха  вдруг  зашевелилась  на  диване,  заерзала,  высвобождая   свой
огромный зад из плюшевых объятий, и заявила, что хочет пить. Тут в  прихожей
опять раздался звонок, и Колдун похромал  открывать,  извинившись  и  сказав
толстухе, что минеральная вода стоит в  холодильнике.  Толстуха  выплыла  из
комнаты, по дороге, как всегда, запутавшись в портьере и едва не своротив ее
на пол. Стало слышно, как она копается в холодильнике, бренча там бутылками,
потом хлопнула дверца, стукнул поставленный в раковину стакан, и стало тихо.
   Тюха надеялся, что пришел Пятый, но это оказался ЯХП - Я-Хочу-Понять. Это
было его любимое словосочетание, которым он начинал чуть ли не каждую фразу.
Желание понять собеседника было, конечно, похвальным, но буквально  за  пару
дней знакомства даже Тюхе  стало  ясно,  что  одного  желания  порой  бывает
маловато. ЯХП был осанистым, когда-то,  наверное,  очень  красивым,  неплохо
воспитанным  человеком  лет  пятидесяти.  Еще  он  был  полным   дураком   и
пустопорожним болтуном. Работал он,  кажется,  каким-то  лектором  -  пудрил
кому-то где-то мозги и все время хотел кого-нибудь понять.
   Поздоровавшись с присутствующими своим хорошо поставленным баритоном, ЯХП
плюхнулся на свой любимый пуфик в углу. Училка  занимала  второе  кресло,  и
Тюха с большим трудом сдержал злорадную  улыбку:  теперь  Пятому  предстояло
занять единственное оставшееся свободным место на  диване  рядом  с  луковой
толстухой - то самое место,  с  которого  он,  Тюха,  так  предусмотрительно
слинял пять минут назад. Так тебе и надо, подумал Тюха. Говорил  же  дураку:
не опаздывай, не любит этого Колдун...
   Ему  вдруг  подумалось,  уж  не  Колдун   ли   своей   властью   рассадил
присутствующих именно так, как они сидели сейчас, но он поспешно отогнал эту
дурацкую мысль. Рассказать такое Пятому  -  засмеет.  И  будет  прав,  между
прочим. Клички кличками, но какие, в самом деле, в  наше  время  могут  быть
колдуны?
   Толстуха вернулась  и  уселась  на  место.  Отморозов  вдруг  вскочил  и,
пробормотав какие-то извинения, выбежал из комнаты, едва не сшибив в  дверях
Колдуна. Через некоторое время в туалете с ревом, хлынула в унитаз  вода,  а
потом опять забренчало бутылочное стекло в открывшемся холодильнике.  Колдун
не врал, когда говорил насчет полной свободы действий в своем  доме:  каждый
из присутствующих действительно был волен делать  что  хотел,  не  спрашивая
разрешения у хозяина. Тюха знал  причину  такого  демократизма:  он  отлично
помнил, как во время своего первого визита сюда попытался стянуть перстень -
тот самый, который носил теперь на пальце, не снимая даже на ночь.
   Колдун появился в комнате, с извинениями прохромал через нее, обогнув  по
дороге сначала заваленный книгами и амулетами  журнальный  столик,  а  потом
кресло, в котором сидела Училка, и скрылся за другой портьерой, где  у  него
была спальня.
   Тюха бывал в спальне Козинцева регулярно - именно там Ярослав Велемирович
делал ему массаж позвоночника и грудной клетки. Когда Колдун снова  появился
в гостиной, в руках у него был предмет, при  виде  которого  Тюха  удивленно
выпучил  глаза.  Это  был  тот  самый  деревянный  истукан  со  злой  жабьей
физиономией, который стоял на  специальной  подставке  в  изголовье  кровати
Колдуна. Колдун кормил  его  вишневым  сиропом,  вареньем  и  тому  подобной
ерундой - во всяком случае, так он говорил. Еду он клал  -  или  наливал,  в
зависимости от ее вида, - в  каменную  плошку,  которую  истукан  держал  на
коленях. Перед тем как наполнить плошку, он всегда мазал едой губы истукану,
а потом,  приблизив  к  уродливой  статуэтке  ухо,  с  совершенно  серьезным
выражением лица делал вид, будто прислушивается к тому, что шепчет  ему  это
полено. Получив одобрение истукана, он наполнял  плошку,  глубоко  кланялся,
сложив перед лицом ладони, и удалялся - очевидно, для того, чтобы дать кукле
без свидетелей стрескать то, что ей принесли.
   Воспринимать такое дурацкое  поведение  всерьез  не  мог  даже  Тюха,  но
высказываться по этому поводу он не  рисковал:  Колдун  относился  к  своему
истукану, как истинно веру