у недвусмысленно дали понять, что такое поведение для  хозяина,  мягко
говоря, неуместно. Он даже протрезвел на какое-то время -  короткие,  но
вполне достаточное для того, чтобы обрадоваться  отсутствию  свидетелей.
Дело происходило на кухне, где они каким-то не вполне  понятным  образом
оказались наедине. В следующее мгновение в кухню вошла Алла Петровна  и,
хвала аллаху, застала их стоящими в разных углах и мирно беседующими  на
отвлеченные темы...
   Вспомнив о жене, Сергей Дмитриевич задумался как вышло, что  ему  она
сказала одно, а следователю - совсем другое? Я что же было на самом деле
две версии полностью противоречили друг другу; по одной  Жанна  Токарева
беседовала с ним о музыке, в то время как Алла Петровна  мирно  спала  в
своей постели, по другой же она помогала жене  Сергея  Дмитриевича  мыть
посуду, а мирно спал Сергей Дмитриевич.., мирно ли?
   Вот этот вопрос и занимал его в первую очередь. То, что жена  солгала
следователю, можно было объяснить вполне убедительно: муж и жена -  одна
сатана, и нечего устраивать в доме следственный  изолятор.  Но  в  свете
того, что произошло потом, провал в памяти  выглядел  довольно  зловеще.
Тут, на счастье, подошла очередь, и Сергей Дмитриевич не успел  додумать
мысль до конца. Он попросил у продавщицы бутылку  дешевого  вина,  пачку
сигарет и коробок спичек. Расплачиваясь, он почувствовал, что его  тянут
за рукав, и пережил кратковременное; но очень острое ощущение падения  с
огромной высоты, вообразив, что это вернулся майор Гранкин с ордером  на
арест. Нехотя обернувшись, он с облегчением обнаружил рядом не майора, а
всего-навсего Стася Яремского,  который  совал  ему  в  руку  скомканную
купюру.
   - Митрич, возьми пузырек на мою долю, - попросил каменщик. - Выручай,
трубы горят.
   - Еще одну. - сказал  Сергей  Дмитриевич  продавщице,  и  та,  сделав
недовольное лицо, со стуком,  брякнула  на  прилавок  еще  одну  бутылку
бормотухи.
   У  Стася  в  кармане  оказался  складной  нож,  и  Сергей  Дмитриевич
запоздало спохватился: по неопытности он и не подумал о том,  как  будет
срезать  полиэтиленовую  пробку.   Стась   вообще   оказался   человеком
запасливым: помимо ножа, в его хозяйстве обнаружился плавленый  сырок  и
лежалое, сильно побитое плодовой мушкой  яблоко.  Они  расположились  на
скамейке в сквере и откупорили бутылки  -  сразу  обе,  чтобы  потом  не
возиться. Стась покромсал сырок толстыми ломтями и  разрезал  яблоко  на
четыре части. Сергей Дмитриевич внес свою лепту тем,  что  расстелил  на
скамейке носовой платок и  выложил  на  эту  импровизированную  скатерть
свежевскрытую  пачку  "Мальборо".  Увидев  сигареты,  Стась  уважительно
подвигал тонкими рыжими бровями и сказал:
   - О! Цивильные... Ты же, кажись, не куришь, Митрич?
   - Теперь курю, - коротко ответил Шинкарев и закурил.
   Первая затяжка прошла как по маслу,  словно  и  не  было  десяти  лет
воздержания,  только  немного  закружилась   голова.   Прислушиваясь   к
ощущениям, Сергей Дмитриевич вспомнил вычитанное где-то утверждение, что
алкоголики, наркоманы и курильщики  никогда  не  излечиваются  от  своих
пагубных пристрастий: они вынуждены постоянно держать себя в руках,  все
время помня при этом, какой кайф они ловили  когда-то.  По  собственному
опыту  он  знал,  что  это  чистая   правда,   и   теперь,   затягиваясь
непозволительно дорогой при его доходах сигаретой,  испытывал  такое  же
облегчение, какое, наверное, ощущал Сизиф, когда его чертов булыжник,  в
очередной раз вырвавшись из рук, подскакивая, катился к подножию горы.
   Он сделал богатырский глоток из протянутой Стасем бутылки,  в  полном
соответствии  с  этикетом  обтер  горлышко  ладонью  и  вернул   бутылку
каменщику. Тот тоже  выпил  и,  осторожно  вытянув  из  пачки  Шинкарева
сигарету, закурил. С видом дегустатора выпустив дым, он пожал плечами  и
сказал:
   - Трава.
   - Точно, - согласился Сергей Дмитриевич,  чувствуя,  что  хмелеет,  и
широким  взмахом  отбросил  куда-то  в  сторону  наполовину   выкуренную
сигарету. - Доставай свои, Стась, Будем курить, как русские люди,  а  не
как какие-то жидомасоны.
   Одобрительно ворча, Яремский выложил на  скамейку  пачку  "беломора".
Пачка была мятой и  грязной  от  долгого  лежания  в  кармане  спецовки,
которую Стась никогда не стирал, совершенно справедливо полагая, что это
бессмысленное занятие: все равно испачкается.
   Шинкарев снова отхлебнул из горлышка. Пойло было  отвратительное,  но
теперь, со второго захода, вкус показался вполне приемлемым. Он  отломил
кусочек плавленого сырка, понюхал и бросил в рот.
   - Ты извини, Стась, - сказал он, жуя. - Я  на  тебя  сегодня  немного
того.., наехал...
   - Говно это все, - хрустя яблоком, ответил Яремский. - Работа - она и
есть работа, чего про нее говорить. Я сам знаю, что раствор  хоронить  -
последнее дело. Жизнь такая сучья, что сам не понимаешь, чего творишь.
   - О! - Сергей Дмитриевич значительно поднял кверху палец.  -  Золотые
слова! Это точно -  сам  не  понимаешь...  Давай-ка  дернем  еще..,  для
ясности.
   Вечерело. На город опускались холодные сумерки.
   На улицах зажглись  фонари,  замигали  разноцветными  сполохами  огни
реклам,   диковинными   аквариумами    засветились    витрины.    Сквозь
анестезирующее воздействие алкогольного тумана Сергей Дмитриевич ощутил,
что озябли руки, и вспомнил о  перчатках,  очень  кстати  оказавшихся  в
кармане куртки. Продолжая развивать перед почтительно  внимавшим  Стасем
какую-то свою мысль, касавшуюся разумного общественного устройства  -  к
этому времени они уже прикончили первый "фауст" и ополовинили второй,  -
Сергей Дмитриевич полез в карман и вынул влажные  перчатки.  Тупая  игла
воспоминания шевельнулась под сердцем, но проверенное народное  средство
от душевных недугов действовало отменно, и Шинкарев принялся расправлять
перчатки, с неудовольствием заметив, что они, вдобавок ко всему,  еще  и
перепачканы чем-то скользким и  липким.  Он  опустил  глаза  и  в  свете
угасающего дня заметил, что перчатки густо перемазаны кровью.
   Продолжая говорить, он неторопливо смял перчатки в кулаке и  затолкал
обратно в карман, радуясь тому,  что  Яремский  сидел  сбоку  и,  скорее
всего, ничего не заметил.  Не  вынимая  руки  из  кармана,  он  со  всей
возможной тщательностью вытер ладонь о подкладку. Хмель как рукой сняло,
его со страшной  силой  мутило  -  чужая  загустевшая  кровь,  казалось,
проникала  сквозь  кожу,  отравляя  организм,  заражая  липким   холодом
насильственной смерти. Он вдруг вспомнил, как пять лет назад забирал  из
морга тело родственника. В тот раз ему не повезло: он  ошибся  дверью  и
сдуру вломился в прозекторскую, где как раз в этот момент  полным  ходом
шла работа. Сергей Дмитриевич тогда заблевал весь пол и долго  сидел  на
скамеечке во дворе, дыша свежим воздухом...
   Воспоминание  довершило  дело:  издав  мучительный  сдавленный  звук,
Сергей Дмитриевич подскочил, перегнулся через спинку  скамьи,  и  его  с
чудовищной силой вывернуло  наизнанку.  Выкашливая  остатки  содержимого
желудка, он почувствовал, как подошедший Стась осторожно постукивает его
по спине ладонью.
   - Спасибо, - прохрипел он. - Извини...
   - Чего там - извини, - спокойно отозвался Яремский. -  Не  на  колени
же, в сторонку. Не пошла бормотушка. Бывает, е-н-ть.
   - Не пошла, - выпрямляясь, хрипло согласился Шинкарев. - Надо водочки
взять. Ты как?
   - Водочки? -  глубокомысленно  переспросил  каменщик  и  с  сомнением
посмотрел на него. - А ты не сложишься, Митрич?
   - Сам не сложись, - огрызнулся Сергей Дмитриевич. - Ну, ты идешь, или
я один?..
   - Нет, Митрич, - вздохнул Стась, - одного тебя не пущу.
   Он в три огромных глотка допил остатки, швырнул опустевшую бутылку  в
кусты и, хозяйственно завернув  недоеденный  сырок  в  забытый  мастером
носовой платок, заторопился за Шинкаревым, который, слегка  покачиваясь,
уходил по аллее сквера, держа курс на  светившуюся  неподалеку  неоновую
вывеску гастронома.

Глава 6

   Был первый час ночи, но Иллариону не  спалось  -  видимо,  сказывался
утренний сон. Забродов относился к подобным вещам философски даже  в  те
времена, когда  сон  был  на  вес  золота:  никакой  трагедии  в  ночном
бодрствовании он не видел. Часом больше, часом меньше -  какая  разница?
Организм не дурак, и загнать его насмерть довольно сложно - он все равно
улучит момент и возьмет свое, так о чем беспокоиться?
   Поскольку день все равно  пропал,  Илларион  полностью  посвятил  его
чтению, прервавшись лишь дважды: сначала к нему приходил майор, а  потом
привезли колеса для "лендровера". Установив колеса, знакомый автомеханик
отправил помощника обратно в мастерскую, а сам сел за руль  вездехода  и
погнал следом - закрашивать непечатную надпись на дверце.
   Отложив Стивенсона, Забродов решил скоротать вечер в  более  солидной
компании и завалился  на  диван,  прихватив  с  собой  "Критику  чистого
разума" Канта.
   Почитав час, он почувствовал, что у  него  слипаются  глаза,  но  для
верности  эффект  следовало  усилить,  и  он  упорно  продолжал  читать,
старательно  тараща  самопроизвольно  закрывающиеся  глаза  и   подавляя
зевоту.
   Здесь, по крайней мере, все было солидно и  тяжеловесно,  и  в  сухих
отточенных периодах не усматривалось ни малейшего намека  на  окружавшие
Иллариона  повседневные  реалии  наподобие  подозрительных   милицейских
майоров.
   Илларион отчетливо  видел,  что  возбудил  у  майора  Гранкина  самые
мрачные подозрения относительно своей персоны, но склонен был плевать  с
высокой колокольни и на подозрения, и на самого майора. Он  сочувствовал
Гранкину: судя по всему, дело ему досталось гиблое, И помочь в раскрытии
мог разве что случай. При всем своем сочувствии  Илларион  не  собирался
стать счастливым билетом для майора, чтобы взять на себя чужую вину.  Он
подумал, что информация по этому делу наверняка вот-вот ляжет на стол  к
полковнику Сорокину, если  уже  не  легла,  и  криво  усмехнулся:  то-то
обрадуется старый знакомый, увидев в отчете Гранкина знакомую фамилию!
   Осененный внезапной мыслью, Забродов опустил  тяжелый  том  и  строго
посмотрел на темное окно, словно ожидая увидеть там  хитро  улыбающегося
Сорокина. Илларион не забыл манеру полковника незаметно впутывать его  в
расследование некоторых дел.  Эта  манера  бесила  бывшего  инструктора:
Сорокин вспоминал о нем в основном тогда, когда  у  милиции  оказывались
коротки руки, а смотреть  на  творящийся  вокруг  беспредел  становилось
невмоготу. Причем никто и никогда не просил Забродова о помощи:  в  один
прекрасный день Илларион просыпался в  самой  гуще  событий,  участие  в
которых запросто могло окончиться для него весьма плачевно.
   Возможно,  подумал  Илларион.  Вполне   возможно,   что   это   опять
сорокинские штучки.., или штучки совместного производства - "Сорокин энд
Мещеряков компани, анлимитэд". Не спится господам полковникам. Возможно,
никакой скрипачки и на свете не было, а если и  была,  то  ее  смерть  -
просто часть какой-нибудь темной истории, в  которой  замешаны  интересы
больших людей. Тогда утренний визит майора,  скорее  всего,  был  просто
первым ходом в затеянной неугомонными полковниками игре.
   Илларион  поморщился.  Такие  мысли  нагоняли  тоску.  Он  совсем  не
стремился  снова  бегать  под  пулями  и  совершать  дурацкие   подвиги,
напоминавшие  схватку  Геракла  с  Лернейской  гидрой,  у  которой,  как
известно, на месте отрубленной головы немедленно  вырастали  две  новые.
"Какого черта! - раздраженно подумал он. - Что они себе  позволяют,  эти
черные полковники? Вот уж дудки. Надоели мне эти их гамбиты.  Я  вам  не
пешка,  государи  мои!  Сами  возитесь,  если  вам  невтерпеж,  а   меня
увольте..."
   Нервы совсем расходились, и Илларион понял, что пора ложиться  спать.
Сна уже не было ни  в  одном  глазу,  но  именно  поэтому  он  аккуратно
поставил Канта на полку, умылся, постелил постель и, юркнув под  одеяло,
выключил свет.
   "Вот так, - подумал он, вытягиваясь на спине и закрывая  глаза.  -  А
теперь - спать. Тишина, покой и темнота. Я спокоен..."
   Спокойствия не  было  и  в  помине.  День,  с  самого  утра  пошедший
наперекосяк, никак не желал заканчиваться, уходить в небытие. Неприятные
и все до единого невыносимо глупые происшествия, которыми  был  наполнен
этот пропащий день, теснились в памяти беспорядочной толпой: испачканная
дверь, проколотые шины, ненужный и глупый  визит  к  Репе  и  еще  более
глупая выходка с солью -  тоже  мне,  Шерлок  Холмец...  О  разговоре  с
майором и говорить не стоило. Зря я его дразнил,  подумал  Илларион.  На
кой черт он мне сдался? А теперь он к утру уговорит себя, что я  и  есть
тот самый кровавый маньяк, которого он ищет. Если уже не уговорил...
   - Ну, Сорокин, если это твои штучки - держись.  Быть  тебе  битым,  и
полковничьи звезды не спасут...
   Он тяжело вздохнул и перевернулся на  бок.  Одеяло  казалось  слишком
жарким, из подушки, как  нарочно,  все  время  лезли  колючие  перья,  а
мигание  рекламы   на   крыше   дальнего   высотного   дома,   казалось,
преднамеренно пыталось свести с ума.  Илларион  прикинул:  в  его  жизни
случались передряги покруче этой, да это и не передряга  вовсе,  а  так,
черт знает что... Видимо, дело было именно в этом: минувший день оставил
в душе какой-то липкий осадок, ощущение грязи, безропотно  проглоченного
оскорбления. Это было так, словно, вернувшись с банкета и  сняв  пиджак,
он обнаружил на спине густой плевок: неизвестно, кто это сделал, когда и
зачем, а главное, непонятно, почему никто из присутствовавших на банкете
людей не указал на эту досадную деталь - не поймешь, из деликатности или
потому, что это доставляло удовольствие  хихикать  в  кулак  у  него  за
спиной... Рисковать жизнью - это одно, а молча отмывать со  своей  двери
похабную надпись - совсем, совсем другое дело... Хорошо, что мелом, а не
дерьмом, подумал Илларион и замер, целиком превратившись в слух.
   Тихий  и  какой-то  очень  вороватый  звук,  который   заставил   его
насторожиться, повторился. Он доносился со стороны  ванной,  и  Илларион
вспомнил, что на круглом окне в ванной комнате уже месяц назад сломалась
задвижка. Да он, кажется, и  не  закрыл  его  после  того,  как  вечером
проветривал ванную - снизу  через  вентиляционную  отдушину  весь  вечер
несло какой-то паленой дрянью, словно там обрабатывали  паяльной  лампой
свиную тушу.
   В ванной опять зашуршало. Кошка? Здравствуйте, я ваша  тетя  -  пятый
этаж... Птица? Так они давно спят.
   Может быть, летучая мышь? Хотя какая, к дьяволу, может  быть  летучая
мышь в центре Москвы, да еще в конце октября? Точно,  вампир,  с  юмором
висельника подумал Илларион, вслушиваясь в тишину до звона в ушах.
   Оголодал, бедолага, а тут окошко открыто...
   Он обнаружил, что стоит, прижавшись спиной к стене уже, возле двери в
ванную и дышит через раз.
   Из одежды на нем были только трусы, зато в руке  обнаружился  невесть
откуда взявшийся старый добрый  револьвер  бельгийского  производства  -
верный, пристрелянный и безотказный. Револьвер хранился  в  закрытом  на
ключ деревянном ящичке в тумбе  письменного  стола,  и  было  не  вполне
понятно, каким образом он оказался  у  Забродова  в  руке.  Ну  и  дела,
подумал  Илларион,  держа  оружие  стволом  вверх   на   уровне   плеча.
Забродов-сан, зомбированный ниндзя в отставке...
   Из ванной снова донеслось  приглушенное  шуршание.  Теперь,  находясь
поблизости от источника звука, Илларион мог с большой долей  уверенности
определить его происхождение: кто-то лез  в  открытое  окошко,  стараясь
производить как можно меньше шума. Илларион переступил босыми  ногами  -
из-под двери тянуло холодом. Конечно,  подумал  он,  это  может  быть  и
кошка.., бешеная кошка, вскарабкавшаяся на пятый этаж по отвесной  стене
для того, чтобы угоститься стиральным  порошком.  А  вот  запереть  тебя
снаружи на задвижку, что ты тогда делать будешь - дверь вышибать?
   За дверью раздался негромкий глухой удар и  тихое  шипение.  Илларион
холодно улыбнулся одними губами: если это и была кошка,  то,  во-первых,
очень неуклюжая, а во-вторых, какая-то чересчур грамотная: обычно кошки,
даже дрессированные, не матерятся. Дверная ручка начала тихонько,  почти
бесшумно поворачиваться -  Илларион  отчетливо  видел  это  в  полутьме,
разжиженной сине-красно-зелеными вспышками  рекламы.  Привычным  усилием
воли он отодвинул на задний план и свои озябшие на холодном полу ноги, и
свое удивление; для всего этого будет достаточно  времени  потом,  когда
этот непонятный инцидент завершится.
   Дверь бесшумно распахнулась, скрывая притаившегося за ней  Иллариона.
Ночной гость не стал снова закрывать, а двинулся прямиком в комнату, изо
всех сил стараясь ступать как можно тише. Это трудное  дело  стоило  ему
неимоверных   усилий   -   Илларион   видел,   как   он   напряжен,   по
неестественности движений. Наконец, гость добрался до дверей спальни,  и
его силуэт четко обрисовался на светлом фоне  окна.  Забродов  мгновенно
узнал  эту  громоздкую  фигуру  с  вислыми  плечами  бывшего  боксера  и
остроконечную стриженую макушку. Удивленно пожав плечами,  он  попытался
засунуть револьвер в  карман.  Кармана  в  трусах  не  оказалось,  и  во
избежание случайностей Илларион перехватил оружие, взяв  его  за  ствол.
После этого он протянул левую руку  в  сторону,  нащупал  выключатель  и
включил свет.
   Гость стремительно обернулся, мягко присев на  полусогнутых  ногах  и
подслеповато щурясь - яркий свет резал его привыкшие к темноте глаза. На
всякий случай он выставил перед  собой  нож,  сделав  им  широкий  взмах
параллельно полу. Со стороны это выглядело довольно потешно, но Илларион
не рассмеялся - во-первых, потому что и сам был хорош в своих трусах и с
револьвером в руке, а во-вторых, потому что был зол,  -  Ну,  -  спросил
Илларион, - и что это должно означать?
   - Не подходи,  козел,  -  вполголоса  предупредил  визитер,  -  кишки
выпущу.
   - Глаза-то открой, - посоветовал Илларион, - Давай,  давай,  они  уже
должны привыкнуть... Ну, проморгался? Это видишь?  -  Он  показал  гостю
револьвер. - Бросай свою зубочистку и постарайся объяснить, каким ветром
тебя занесло в окно пятого этажа.
   - Вот блин, - сказал Репа, неохотно защелкивая лезвие и убирая нож  в
карман. - И что ты за человек?
   Откуда взялся-то?
   - Я первый спросил, - напомнил Илларион. - И лучше бы тебе  ответить,
пока я не позвонил в ментовку.
   - Так я и поверил, - проворчал Репа. Он  прошел  в  комнату,  включил
свет, по-хозяйски огляделся и повалился в кресло, сразу же закинув  ногу
на ногу. - А ты кучеряво живешь. Не пойму  только,  зачем  тебе  столько
книжек. От них же одна пыль. Или это дорогие?
   "Ах ты, щенок", подумал Илларион.
   Он включил свет в ванной и заглянул в  открытую  дверь.  За  окном  в
сырой темноте смутно белела, раскачиваясь на ветру,  веревка  с  узлами.
Забродов шагнул в комнату и принюхался,  В  воздухе  явственно  ощущался
запах алкоголя. Ну, естественно, подумал Илларион.
   Трезвый он бы на такое не отважился. Напился  и  решил  покуражиться,
отквитаться за мой утренний визит...
   Он снова перехватил  револьвер,  взявшись  за  рукоятку,  и  медленно
поднял на уровень глаз. Развалившийся в кресле Репа был  такой  завидной
мишенью, что Илларион с  трудом  преодолевал  искушение  выстрелить.  Со
смертью этого бандита мир потерял  бы  очень  немного.  Только  железная
заповедь - никогда не убивать  без  острой  необходимости  -  удерживала
сейчас  Забродова  от  такого  простого,  не  требующего  физических   и
моральных усилий, тысячу раз повторенного,  доведенного  до  автоматизма
движения. Нет человека - нет проблемы.
   - Встать, - тихо, но резко скомандовал Илларион.
   - Да успокойся ты, вояка, -  лениво  процедил  Репа,  раскидываясь  в
кресле еще привольнее.
   Илларион бол