ийц не берут, а если  уж  кому-нибудь  очень  сильно
неймется, и он готов ради престижа принять на свою голову начальственный
гнев, тогда... Но даже и в таких случаях многие находят способ  хотя  бы
поставить начальство в известность о том, куда  они  направились  -  для
того, чтобы оно хотя бы знало, где искать тела одиноких героев.
   Но ведь это же  был  первый  убийца,  которого  лейтенант  Лямин  мог
заломать самолично! В конце концов, это он, а не полковник Сорокин и  не
насмешливый  капитан  Аверин  обнаружил  место,  где  скрывается  убийца
начальника  смены  Сивцова.  Кроме  того,  из  попутно  добытой  Ляминым
информации напрямую следовало,  что  дело  это  будет  и  у  него,  и  у
полковника  Сорокина  вскорости   благополучно   отобрано   и   передано
ведомству, к которому юный Лямин испытывал неприязнь и недоверие. О том,
что он и сам  может  оказаться  среди  фигурантов  этого  дела,  ретивый
лейтенант как-то не подумал.
   В том же, что касалось начальственного  гнева,  лейтенант  был  почти
спокоен, зная, что, когда он изложит обстоятельства дела  Сорокину,  тот
вынужден будет признать, что в данной ситуации главным козырем  являлось
время. К тому же более, что победителей не судят, а в  победе  лейтенант
не сомневался. В самом деле, ему ли,  выпускнику  милицейской  академии,
имевшему лучшие на курсе результаты по рукопашному  бою,  сомневаться  в
результате стычки с вооруженным охотничьим ножом слесарем?
   - Ха! - вслух сказал Лямин  и  бросил  окурок  на  ступеньки  вагона.
Окурок подпрыгнул, рассыпая искры, и провалился в щель под  дверью,  где
тугой поток встречного воздуха моментально подхватил  его,  швырнул  под
насыпь, на  серый  мартовский  наст,  прокатил  метров  пять  и  наконец
оставил, умчавшись в сторону Москвы.
   ... Вдова погибшего начальника  смены  Сивцова  оказалась  миловидной
пожилой женщиной лет пятидесяти,  когда-то,  по  всей  видимости,  очень
красивой, а теперь сильно увядшей, но все  же  сохранившей  следы  былой
привлекательности, несмотря на оплывшую фигуру и стареющую  кожу.  Звали
ее Анной Андреевной, и она сразу же чем-то очень понравилась лейтенанту.
Тем неприятнее становилась та миссия,  с  которой  Лямин  прибыл  в  эту
небогато  обставленную  двухкомнатную  квартирку  в  Бутово.   Деваться,
однако, было  некуда,  и  юный  Лямин  как  мог  тактично  сообщил  Анне
Андреевне о смерти ее супруга.
   Впрочем, вдова прервала это сообщение в самом начале, сказав, что  ей
уже позвонили с завода. Только теперь, пройдя вслед  за  нею  в  большую
комнату, игравшую в доме Сивцовых роль гостиной, библиотеки,  спальни  и
еще бог знает чего, Лямин заметил то, что милосердно скрывала от него до
сих пор царившая в прихожей  полутьма,  а  именно  заплаканные  глаза  и
дрожащие губы своей собеседницы.
   Следуя приглашению хозяйки, Лямин неловко  опустился  в  продавленное
кресло, прикрытое полосатой тканой накидкой, и сложил  внезапно  ставшие
чересчур большими и какими-то корявыми руки поверх своей  кожаной  папки
на "молнии", мучительно соображая, с чего же  ему  теперь  начать.  Анна
Андреевна, однако, выручила его снова.
   - Его ведь убили, я правильно поняла? -  тихо  спросила  она,  садясь
напротив. - Зарезали?
   - От... - в горле у Лямина что-то смешно и противно пискнуло,  и  ему
пришлось гулко откашляться в кулак, чтобы привести в  порядок  голос,  а
заодно и разбежавшиеся во все стороны лихим тараканьим аллюром мысли.  -
Откуда вам это известно?
   Вдова вздохнула, откровенно разглядывая Лямина.
   - Молоденький вы какой, - сказала она зачем-то.  -  Мне  позвонили  с
завода и все рассказали. Я понимаю, вы, наверное, не велели им вдаваться
в подробности, но мне-то можно...  Во  всяком  случае,  директор  завода
решил, что мне можно знать.., что я имею право. Муж  работал  на  заводе
едва ли не со дня основания, так что мы там не чужие.., были.
   Она помолчала. Лямин осторожно открыл рот, чтобы  задать  вопрос,  но
Анна Андреевна заговорила снова, и лейтенант, едва услыхав то,  что  она
сказала, с лязгом захлопнул челюсти.
   - И потом, - сказала она, - можно было  бы  догадаться  и  без  этого
звонка. Я давно ждала чего-нибудь в этом роде... Можно  сказать,  что  я
приготовилась.
   Она  тихо  заплакала,  даже  не  пытаясь  отвернуться.  Вместо  этого
отвернулся Лямин, не успевший еще привыкнуть к  женским  слезам  и,  тем
более,  обзавестись  на  манер  полковника  Сорокина  дежурным   носовым
платком. Откровенно говоря, у лейтенанта Лямина вообще не было  привычки
носить с собой платок - в этом как-то не возникало необходимости.
   "Вот черт, - обескураженно думал  он,  пока  хозяйка  за  его  спиной
приводила себя в порядок, - что же это она имеет в виду?  Что  значит  -
приготовилась? У них на заводе что же, часто людей ножами тычут?  Может,
это у них там профессиональное заболевание такое?"
   - Простите, Анна  Андреевна,  -  осторожно  заговорил  он,  -  но  не
объясните ли  вы,  что  означают  ваши  слова?  Вашему  мужу  кто-нибудь
угрожал?
   - Угрожал?.. Да нет.., впрочем, не знаю. Может быть.
   - Значит, не знаете... Откуда же такая уверенность  в  том,  что  его
жизни угрожала опасность?
   - Он сам об этом говорил много раз.
   - Что же он говорил? - хищно подобрался Лямин.
   - Что говорил? Да так прямо и говорил: зарежут они меня когда-нибудь,
Андреевна.., тот же Колька Зверев и зарежет, у  него  рука  не  дрогнет,
совсем на ножах своих помешался...
   - Так и говорил?
   - Так и говорил.
   "Как в воду глядел", - подумал Лямин.
   - Значит, Зверев, - задумчиво повторил он. - А вы его лично знали?
   - Зверева? Да нет. Муж вообще никогда не приводил сослуживцев  домой,
считал, что работа должна оставаться на работе, а дом должен быть домом.
   - А еще какие-нибудь фамилии он в этом контексте называл?
   - В этом.., как вы сказали?
   - В связи с угрозой своей жизни.
   - А... Нет, других фамилий он не упоминал.., он вообще редко  говорил
о работе... Только однажды.., у него там начались какие-то неприятности,
он пришел домой мрачнее тучи, выпил водки и стал говорить... Я  даже  не
знаю, замечал ли он меня в это время или разговаривал сам с  собой...  В
общем, я поняла, что он впутался в какую-то темную историю.  Что-то  они
там воровали у себя на заводе, а его им никак  невозможно  было  обойти,
ну, ему и предложили долю. А у нас тогда как раз с деньгами стало  очень
туго: дочка учится, сбережения наши банк украл... Короче, он согласился.
А потом, вроде бы, захотел на попятный, да ему уж не дали...
   - Фамилии сообщников он называл?
   - Нет, только Зверева. Да ведь я вам объясняю, что это и не  разговор
был даже, а так.., не знаю что.
   - А после того случая вы с ним на эту тему не говорили?
   - Нет. Подошла я к нему как-то раз с этим разговором:  покайся,  мол,
да нас с дочкой пожалей...
   - А он?
   - А он только глянул этак исподлобья  да  и  говорит:  поздно,  мать,
каяться, теперь уж до конца...
   Завод-то ведь у них не простой, знаете...
   - Постарайтесь припомнить поподробнее, что именно он тогда говорил, -
попросил  Лямин.  -  Для  следствия  может  быть  важна  любая   мелочь,
понимаете?
   - Понимаю, вот только подробностей-то и не было никаких.
   Что-то про участок, про контейнеры... Я тогда, грешным делом,  ничего
не поняла, а теперь уж и не упомню. Вроде бы контейнеры  эти  самые  они
отправляли в какой-то Молодежный...
   - Есть такой дачный поселок, - подтвердил Лямин.
   - Вот-вот, дачный, - кивнула Сивцова. - На дачу они их и  отправляли,
у этого самого Зверева там дача, вот туда они их и возили...
   Больше ничего существенного у вдовы Лямину  узнать  не  удалось.  Эта
формулировка внезапно  рассмешила  лейтенанта,  когда  он  торопился  от
подъезда к троллейбусной остановке. БОЛЬШЕ НИЧЕГО СУЩЕСТВЕННОГО!  Это  ж
надо! Всего-то и есть, что убийство, убийца  место,  где  он,  вероятнее
всего, скрывается, мотив убийства, да вдобавок ко всему этому еще и дело
о хищениях на оборонном заводе, которое тоже  можно  считать  раскрытым,
поскольку известен, по крайней мере, один из его участников, плюс  склад
похищенного! А так - ничего существенного!
   Лямин  фыркнул,  втискиваясь  в  троллейбус.  Несмотря  на  тягостное
впечатление, оставленное разговором с  Анной  Андреевной,  настроение  у
него было превосходным и становилось лучше с каждой минутой.  Перед  тем
как двери троллейбуса с шипением и лязгом  закрылись,  лейтенант  бросил
мимолетный взгляд на застекленную будку телефона-автомата,  торчавшую  в
двух шагах от остановки, и  подумал,  что  не  худо  было  бы  позвонить
Сорокину,  но  тут  же  вспомнил,  что  Сорокин,  скорее  всего,  сейчас
находится у  Зверевой,  а  без  полковника  никто  не  станет  принимать
радикальных решений, а тем временем Зверев получит шанс ускользнуть.
   ... Двери вагона с шипением распахнулись и, стукнув, замерли в пазах.
Лейтенант легко спрыгнул на скользкую платформу и огляделся. Позади него
снова зашипело и стукнуло, и электричка с нарастающим грохотом отошла от
перрона, оставив Лямина одного. Платформа была пуста,  если  не  считать
крупной лохматой дворняги,  увлеченно  обследовавшей  одинокую  мусорную
урну.
   Спускаясь по крутым ступенькам на хорошо утоптанную  тропинку,  Лямин
подумал, что напрасно все-таки грешил на  погоду:  к  полудню  выглянуло
солнце, и в воздухе уже ощутимо пахло весной. Он даже сдвинул на затылок
свою лыжную шапочку и немного опустил собачку "молнии" на куртке.  Папка
в руках казалась совершенно неуместной, и Лямин с большим трудом поборол
искушение просто сунуть ее под какой-нибудь куст и припорошить  снежком.
Еще ему  очень  хотелось  засвистеть,  а  с  этим  искушением  лейтенант
бороться не стал.
   Насвистывая, он преодолел жиденькую лесопосадку, отделявшую  железную
дорогу от  шоссе,  пересек  звонкую  от  холода  полосу  сухого  чистого
асфальта, на которой было на удивление мало машин,  и  приблизительно  в
полукилометре от  себя  увидел  скопление  разнокалиберных  крыш,  кучно
гнездившихся на склоне некогда  поросшего  березняком  пригорка.  Жалкие
остатки этого березняка  сиротливо  маячили  на  самой  верхушке  холма,
оттесненные туда разгулом ностальгической тяги горожан  к  земле.  Между
лейтенантом  и  поселком  лежала  снежная  целина,  рассеченная   надвое
укатанной дорогой, колея которой по-зимнему поблескивала на солнце, хотя
блестеть  им  оставалось  совсем  недолго:  вот-вот  должны   были   они
превратиться в два непроходимых грязевых желоба, в которых испокон веков
с проклятиями застревают пешие, конные и колесные россияне.
   Лейтенант сунул под мышку надоевшую папку,  щелчком  выбил  из  пачки
сигарету и закурил, щурясь на хаотичное нагромождение крыш и прикидывая,
как бы ему половчее отыскать логово затаившегося  где-то  здесь  Николая
Зверева. Задача, впрочем, решилась сама собой. Над одной из  крыш  слабо
вилась  тонкая  струйка  слегка   голубоватого   дыма,   почти   отвесно
ввинчиваясь в пронзительно  голубеющее  небо,  на  котором  не  было  ни
единого облачка. Если даже это и не была дача Зверева, то все-таки в ней
должен был обнаружиться кто-нибудь  живой,  скорее  всего  -  сторож,  а
может, и кто-нибудь из аборигенов. Так или иначе, была надежда, что этот
кто-то знает, как найти дачу Николая Зверева.
   Лейтенант на всякий случай переложил  пистолет  из  кобуры  в  правый
карман куртки и решительно зашагал по дороге, стараясь  не  скользить  в
раскатанной колее и больше не насвистывая.  У  него  не  хватало  опыта,
чтобы правильно оценить или хотя бы удивиться неестественной легкости, с
которой с самого начала продвигалось это дело, но,  как  верно  подметил
полковник Сорокин, лейтенант Лямин обладал отлично развитой интуицией. И
сейчас ему вдруг сделалось несколько не по себе под этим  ярким  солнцем
на совершенно пустой дороге. На секунду его  охватило  почти  паническое
желание повернуться на сто восемьдесят градусов и  для  начала  поискать
телефон, чтобы доложить полковнику, который, наверное, уже  вернулся  от
Зверевой и ломает голову над тем, куда, черт побери, подевался лейтенант
Лямин, посланный с пустячным поручением. Впрочем,  побуждение  это  было
задавлено в зародыше: на станции никакого телефона не было. Там не  было
ничего, кроме пассажирской платформы,  лохматой  дворняги  да  трех  или
четырех  разбитых  фонарей.  Значит,  нужно  было  выбираться  в   более
цивилизованное место, и уже оттуда  взывать  о  помощи:  помогите,  мол,
товарищ полковник, я тут решил  поиграть  в  частного  детектива,  да  в
последний момент маленько обгадился, так что приезжайте, милости просим,
ждем с нетерпением. А время? Времени на это ушла бы чертова  уйма,  а  у
подозреваемого и без того было почти полсуток форы.
   Обдумав все это как следует, лейтенант плотнее сдавил  губами  фильтр
сигареты, словно это был мундштук дыхательной трубки, и немного  ускорил
шаг, зачем-то засунув правую руку в карман и обхватив ладонью в перчатке
тяжелую рукоять пистолета.
   Прикосновение  к  оружию  успокаивало,  и   Лямин   задышал   ровнее,
пристально вглядываясь в вырастающие впереди забрызганные белым дощатые,
бревенчатые и даже кирпичные  стены  и  стараясь  не  потерять  из  вида
худосочную струйку дыма.
   Впрочем, по поводу последнего  он  беспокоился  напрасно.  Накатанная
колея кончалась у ворот той самой дачи, над крышей которой вился  дымок.
Дальше дорога представляла собой просто два едва заметных  углубления  в
снежной целине, обозначавших засыпанные последним  (недельной  давности)
снегопадом колеи. Именно в этот  момент  лейтенанта  кольнуло  нехорошее
предчувствие:  уж  очень   очевидным   был   оставленный   таинственными
расхитителями след. "До чего же обнаглели, сволочи, - подумал лейтенант,
- даже не прячутся".  Он  огляделся,  пытаясь  сообразить,  как  бы  ему
незаметнее подобраться к даче, но быстро понял, что из этого  ничего  не
выйдет. Участок был по-зимнему гол, и играть  в  прятки  на  этой  голой
площадке, перебегая по колено в  рыхлом  сыром  снегу  от  одного  куста
крыжовника к другому,  означало  бы,  как  минимум,  выставить  себя  на
посмешище.
   Лямин вдруг понял, что теперь ему даже  нельзя  повернуться  и  уйти.
Если из окон дачи за ним наблюдали чьи-нибудь пристальные  глаза,  такое
поведение  было  бы  истолковано  совершенно  однозначно   и,   главное,
абсолютно правильно: пришел мент с папочкой, понюхал вокруг и отправился
за подмогой. Вывод? Рвем когти, братва! Он в  последний  раз  беспомощно
оглянулся по  сторонам,  глубоко  вдохнул  и  толкнул  легко  подавшуюся
калитку.
   Дорожка за калиткой была хорошо утоптанна,  снег  с  крыльца  сметен.
Вторая ступенька вдруг истошно заскрипела под ногой лейтенанта, заставив
его непроизвольно вздрогнуть и крепче сжать пистолет.
   - Фу ты, сволочь, -  сказал  ступеньке  Лямин  и  подошел  к  дверям,
стараясь не шуметь. Получался какой-то балет, да еще проклятая папка все
время норовила выскользнуть из-под локтя и шлепнуться на  мерзлые  доски
крыльца.   Лейтенант   аккуратно   пристроил   ненавистное    вместилище
официальных бумаг на перила и вздохнул с облегчением.
   Дверь оказалась незаперта. Некоторое время Лямин колебался -  стучать
в нее или не стучать.
   В конце концов, это могла быть вовсе и не зверевская дача. "Что-то  я
сегодня,  как  витязь  на  распутье",  -  подумал  Лямин  и   решительно
забарабанил в покрытые светлым лаком доски.
   Никто не отзывался. Лейтенант для порядка  постучал  еще  раз  и,  не
получив ответа, толкнул дверь.
   В темных сенях он моментально въехал ногой в стопку  каких-то  ведер,
лишь чудом не повалив ее. "То-то грохоту было бы, - почти весело подумал
он. - Только бледнолицый может два раза подряд  наступить  на  грабли...
Кино, да и только". Выпутавшись из жестяной западни, он потянул на  себя
тяжелую утепленную дверь и оказался в комнате. В большом камине,  нелепо
совмещенном с  обычной  голландской  печью,  весело  полыхали  березовые
дрова. Пахло застоявшимся табачным дымом и водочным перегаром.
   "Запах притона в несколько смягченном варианте", - подумал Лямин.  За
приоткрытой дверью в соседнем  помещении  невнятно  бормотал  на  разные
голоса приемник или, может быть, портативный телевизор.  Однако  антенны
лейтенант на крыше не заметил. Ступая теперь уже  бесшумно  и  вынув  из
кармана пистолет, он пересек комнату и подошел к  двери,  из-за  которой
доносилось бормотание.
   После легкого нажима дверь бесшумно отворилась, и Лямин увидел  очень
высокого человека, стоявшего посреди комнаты  в  нелепой  позе,  вытянув
руки по швам  и  зачем-то  склонив  набок  голову,  словно  пытался,  не
сгибаясь в поясе, отыскать что-то у себя под ногами.  Лейтенант  вскинул
пистолет и хотел  уже  закричать  "Не  двигаться!",  "Руки  вверх!"  или
что-нибудь еще в том же роде, но тут вдруг заметил, что ноги стоящего не
касаются пола, отчего тот и казался таким высоченным.
   Подойдя  ближе,  Лямин  увидел  бельевую  веревку,  протянувшуюся  от
потолочной  балки  к  шее  повешенного,  и  вывалившийся  на  подбородок
распухший и почерневший язык. Не было лишь лужицы  на  полу  под  ногами
трупа. И Лямин был несказанно удивлен подобным отклонением от  теории  -
все  учебники  криминалистики  убеждали,  что  в  момент  смерти   через
повешение любой организм в этом плане реагирует одинаково.
   Лямин пожал плечами и перевел взгляд на лицо висельника.
   Это был, вне всякого сомнения,  слесарь  Николай  Зверев,  фотографию
которого Лямин взял у его супруги. Он достал фотографию  из  внутреннего
кармана куртки, сличил ее с оригиналом и поспешно отвернулся -  оригинал
выглядел далеко не лучшим образом.
   - Не по правилам играешь, - сказал ему Лямин слегка осипшим  голосом,
снова вспомнив о странном несоответствии с теорией.  Это  несоответствие
было тем более странным, что в натопленной  комнате  явственно  ощущался
запах свежей мочи.
   Морщась от брезгливости, лейтенант подошел  к  трупу  и  пощупал  его
брюки. Они были сырыми.
   Лямин пощупал также кисть  руки  повешенного.  Та  была  теплее  его,
ляминской, ладони. Получалось, что опоздал он всего на несколько минут.
   Тем не менее, лейтенант не спешил прятать пистолет. По-прежнему держа
его наготове, он принялся обследовать помещение,  внимательно  оглядывая
все углы. В соседней,  совсем  крохотной  комнатушке,  где  стояла  лишь
старая железная кровать да не менее старый деревянный стул, он обнаружил
то, что искал.
   Здесь были следы борьбы: перевернутый стул, сбитый к стене половик  и
свежее мокрое пятно на полу, издававшее тот  же  слабый,  но  отчетливый
запашок, что и брюки Зверева.
   - Ага, - вслух сказал Лямин, разгибаясь и  настороженно  озираясь  по
сторонам.
   Вся обстановка, начиная от недавно подброшенных в камин дров и кончая
еще не успевшим остыть трупом, говорила о том, что  убийца  должен  быть
где-то поблизости. В том, что Зверев убит, сомневаться  не  приходилось.
Не может человек, повесившись  в  одной  комнате,  выбраться  из  петли,
отвязать веревку и снова повеситься в соседнем  помещении.  Налицо  была
грубая инсценировка, способная обмануть разве что случайного  прохожего,
да и то, если тот из слишком впечатлительных. А может быть, инсценировка
не удалась, потому что убийце помешали довести ее до конца? Кто  же  мог
ему помешать?
   Ответ напрашивался сам собой. Конечно же, это сделал лейтенант  Лямин
собственной персоной, явившийся в самый неподходящий момент и  спутавший
умнику с удавкой все карты. Из этого, между прочим, следовал вывод,  что
убийца наверняка затаился  в  доме.  Лейтенант  крадучись  переходил  из
комнаты в комнату, заглядывая во все ниши и открывая шкафы. На кухне  он
нашел люк в подпол и заглянул туда. В  подполе  не  было  ничего,  кроме
деревянного ларя с картошкой и банок с соленьями и маринадами. Лейтенант
осторожно закрыл люк и