, а может,  так
и надо: вопрос - ответ, да  -  да,  нет  -  нет,  и  никаких  гвоздей...
Двадцатый век на исходе, время скоростей. Муж у нее - медуза,  рохля,  а
она вон какая - огонь... И умница. Черт, не умею я так.
   Хорошо быть кисою, хорошо собакою... Вот то-то и оно.
   Где хочу, пописаю, где хочу, покакаю. Торопливость же есть низведение
высшей точки любви до уровня простейшего физиологического отправления  -
как у кисы с собакою... Миль пардон, мадам. Пока, действительно,  хватит
с нее и Честертона. Он такой психологичный. А там посмотрим".
   - Право, не знаю, - как можно мягче ответил Илларион.  Он  так  и  не
научился отказывать женщинам так, чтобы они при этом не обижались. Да  и
возможно ли это хотя бы теоретически: отказать  женщине,  не  нанеся  ей
смертельной обиды? Илларион в этом сомневался. - В общем-то, я не привык
брать плату за подобные услуги... Дайте мне подумать.
   Алла Петровна, казалось, Нисколько не обиделась.
   Она лукаво улыбнулась, и Забродов окончательно уверился  в  том,  что
она читала его мысли с такой же легкостью, как и  заглавия  стоявших  на
полках книг. Это было достойное уважения умение: в свое время сотрудники
Особого отдела дорого бы дали за то, чтобы узнать, о чем думает  капитан
Забродов.
   - А знаете, - сказала Алла Петровна,  -  я  придумала.  Я  работаю  в
казино...  Вы  не  знали?  В  "Старом  Колесе".  У  нас  там   ожидается
презентация новой книги Старкова. Слышали про такого?
   - Слышал. Неплохой сценарист. И повести у него были неплохие. "Черный
парус", например. Хотя я не поклонник Старкова, если  честно.  Вышел  из
возраста, наверное.
   - Жалость какая... А я хотела устроить вам пригласительный билет. Я в
баре работаю, так что голодным в любом случае не останетесь.
   - Действительно, жалость. Хотите, как  на  духу?  Не  люблю  я  этого
всего: презентации, чествования... Вообще не люблю  сборищ  малознакомых
людей.
   - Да, это я заметила.
   - Еще раз извините. И вообще, что это за новость: презентация книги в
казино?
   - Почему же новость? Все так делают. Казино им презентацию, а они нам
рекламу  на  последней  странице  обложки,  или,  к  примеру,  в  романе
упомянут: "Старое Колесо", дескать самое крутое  казино.  Лучше,  чем  в
Лас-Вегасе.
   Илларион поморщился.
   - Н-да, - сказал он.  -  Значит,  Старков  тоже  подался  за  длинным
рублем. И как называется роман?
   - А вот и не угадали, - Алла Петровна опять рассмеялась. - Это  вовсе
не роман, а документальная вещь. "Спецназ в локальных войнах" или что-то
в этом роде.
   - Ну да?! - поразился Илларион. - Старков что же, бывший спецназовец?
Вот не подумал бы никогда.
   - Да откуда мне знать? - она пожала плечами. - Так вы пойдете?
   - Была не была, - решился Илларион. - Уговорили.
   - Ну, спасибо!
   - Ох, извините. Что-то я сегодня, в самом деле...
   Все время попадаю в  дурацкое  положение.  Я  вам  очень  благодарен,
правда. С детства интересуюсь спецназом, и в  особенности  -  локальными
войнами.
   - Эх, вы, насмешник. Вот возьму и обижусь.
   - Не смейте. Я у ваших ног и смиренно молю о прощении.
   - Осторожнее, рыцарь. Я не каменная.
   Когда соседка, наконец, ушла, Забродов тяжело повалился  в  кресло  и
громко, прочувствованно сказал:
   - Уф! Уморился, ей-богу...
   От этого посещения осталось странное чувство. Он никак не мог понять,
было ли  поведение  соседки  продиктовано  простым  кокетством  или  она
действительно хотела внести в свою монотонную жизнь некий оттенок риска,
этакий  запретный  плод,  невинный   адюльтерчик   с   чудаковатым,   но
привлекательным с виду соседом.
   Настойчивость и прямота, с которой она  перла  напролом,  сметая  все
возводимые Илларионом препятствия, вызывали удивление пополам  с  легким
испугом: с таким напором инструктору  сталкиваться  не  приходилось.  То
есть, он встречал и гораздо более напористых  особ,  в  мечтах  видевших
себя замужем за офицером, которого, к тому же, месяцами не бывает  дома,
но Алла Петровна женщина совсем иного сорта. Она явно  предлагала  себя,
но делала это так легко и непринужденно, так изящно,  что  Забродов  был
совершенно сбит с толку. "Что это - любовь? - думал он, сидя в кресле  и
дымя сигаретой. - Да ну, чепуха. Или надеется на мне подзаработать? Тоже
непохоже... Вполне возможно, кстати, что это у нее такая манера дразнить
незнакомых мужиков. А я  уже  и  поплыл...  К  черту,  к  черту.  Только
скандала с ее  коротышкой  мне  не  хватало.  Пусть  поищет  чувственных
удовольствий где-нибудь в другом месте. Хотя, признаться, жаль  упускать
такую возможность. Уж больно хороша...
   Вот поди ж ты: барменша, говоря по-русски, обыкновенная  буфетчица..,
правда, это тоже не  совсем  по-русски,  но  ладно,  суть  от  этого  не
меняется.., так вот, барменша, а как умна! Манера речи, вкус...  Правда,
в гости все равно пришла в халате, но это уже детали".
   В конце концов он махнул на все  рукой,  решив,  что  жизнь  покажет,
плотно позавтракал и, созвонившись с Пигулевским, отправился на Беговую.
Глава 8

   Марат Иванович Пигулевский содержал на Беговой небольшой  магазинчик,
представлявший собой странную, но  очаровательную  смесь  антикварной  и
букинистической лавок.  Иллариону  это  заведение  неизменно  напоминало
айсберг: под тесным торговым залом и микроскопическим кабинетиком Марата
Ивановича простирался огромный, тщательно оштукатуренный и  очень  сухой
подвал, в котором во все времена года неусыпным бдением Марата Ивановича
поддерживалась одна и  та  же  температура.  Подвал  был  полон  книжных
сокровищ, запрятанных среди гор бумажного хлама, изданного  в  советские
времена и ждавшего своего часа, чтобы стать библиографической редкостью.
В этом нагромождении разбирался только Марат  Иванович,  который  мог  с
закрытыми глазами и даже, не  спускаясь  в  подвал,  сказать,  на  каком
стеллаже, в каком ряду или в какой пачке находится та или иная книга.
   Илларион больше  всего  любил  именно  этот  подвал,  хотя  в  тесном
кабинете Марата Ивановича, время от времени выполнявшем  роль  подсобки,
тоже  было  очень  неплохо.  Здесь  пахло  старыми  книгами  и   крепким
цейлонским чаем, и все вещи в  кабинете  неизменно  радовали  глаз.  Они
постоянно менялись - одни уходили, другие появлялись, - но  всегда  были
отменного качества, несмотря на порой весьма и весьма почтенный возраст.
   Кое-что, впрочем, оставалось без изменений, а именно фундаментальный,
сработанный на  века  письменный  стол  Марата  Ивановича,  его  любимое
гамбсовское кресло, вечно смешившее Иллариона тем,  что  напоминало  ему
"Двенадцать стульев", и пыльные малиновые гардины на  окнах,  украшенные
потемневшими золотыми кистями. Гардинам было что-то около ста  лет,  они
изрядно выцвели и обветшали, но все равно  придавали  кабинету  какой-то
особенный, ни с чем не сравнимый шик и очарование  настоящей,  надежной,
никуда не торопящейся старины.
   С этими гардинами была связана какая-то страшная тайна: их совершенно
не трогала моль. В ответ на все вопросы Забродова Марат Иванович  только
хихикал, а когда тот упорствовал в своем любопытстве, выходил из себя  и
принимался кричать скрипучим стариковским голосом, что  он  не  потерпит
насмешек от всяких невоспитанных  молокососов.  Илларион  никак  не  мог
взять в толк, при чем тут насмешки - у него и в мыслях не было смеяться,
просто тайна неуязвимых для времени и моли гардин никак  не  выходила  у
него из головы, - но послушно умолкал до следующего раза, давая  старику
остыть. Он подозревал, что тут какой-то хитрый  секрет,  и  десятки  раз
обнюхивал, ощупывал и чуть ли не пробовал гардины на зуб, но так  ничего
и не добился.
   Вот и сегодня он первым делом  потрогал  гардину  и,  пожав  плечами,
уселся на сиденье для посетителей.
   На сей раз его роль выполняло роскошное  ореховое  кресло  на  гнутых
ножках, очень удобное и, вне всякого сомнения,  очень  старое.  Илларион
осторожно опустился в обтянутые вытертым красным плюшем  глубины  и,  не
удержавшись, снова потрогал гардину, для чего пришлось  изогнуться  всем
телом. Гардина была как гардина - ничего особенного.
   - Опять? - недовольно спросил Марат Иванович, глядя на  гостя  поверх
очков. - Сколько можно мусолить эти несчастные занавески? Ты в них скоро
дыру протрешь.
   - И протру, - мстительно пообещал Илларион. - Должна же быть  на  них
хоть какая-то управа, если даже моль их не берет.
   - Негодяй, - вздохнул Марат Иванович. - У тебя уже  виски  седеют,  а
ведешь себя, как мальчишка.
   - Это ты  как  мальчишка,  -  уперся  Илларион.  -  Что  тебе,  жалко
поделиться секретом? Я, может быть, от  моли  погибаю,  скоро  последние
штаны дожуют, а ты кочевряжишься. В могилу, что ли,  собираешься  секрет
унести?
   Марат Иванович снова вздохнул.
   - За что я всегда тебя любил, Илларион, - медленно произнес он, - так
это за неизменную тактичность. Ты, конечно, вовсе не хотел сказать,  что
мне скоро на тот свет.
   - Ага, - ничуть не смутившись, воскликнул Илларион, -  заело?  Открой
тайну, несчастный!
   - Открою когда-нибудь, - пообещал  Марат  Иванович.  -  Но  учти,  ты
будешь сильно разочарован.
   - Как-нибудь переживу, - легкомысленно ответил Илларион.  -  Ну,  где
твой магистр Тиниус? Только не говори, что уже продал, иначе я решу, что
его у тебя вовсе не было.
   - Молокосос! Не все сразу. Перед тем,  как  садиться  за  стол,  надо
нагулять аппетит. Сначала попьем чаю.
   Он вынул из  тумбы  и  расставил  чайные  причиндалы,  предварительно
подстелив газету, чтобы  невзначай  не  испортить  столешницу.  Илларион
заметил,  что  это  была  "Правда",  датированная  пятым  ноября  тысяча
девятьсот тридцать седьмого года. Передовица называлась "В канун  юбилея
Великого Октября москвичи выражают товарищу  Сталину  свою  безграничную
любовь". Улыбнувшись, Илларион встал и включил электроплитку, на которой
уже стоял чайник.
   - Ты знаешь, Марат Иванович, - сказал он, возвращаясь в кресло,  -  у
меня была одна знакомая дама, которая часто выражалась буквально  твоими
словами:
   "Не все сразу, Илларион. Сначала попьем чаю." Очень она  чай  любила,
просто до беспамятства, и заваривала отменно. А к чаю и сушки, и пироги,
и карамель, и рафинад тут же, и плошка  с  медом...  Устоять  ну  просто
невозможно. Тем более, что впереди, как и у тебя, главное блюдо...
   - Ну? - подозрительно спросил Марат Иванович, который никогда не  мог
понять, рассказывает Забродов о  реальных  событиях  или  просто  плетет
небылицы, на ходу сочиняя из головы.
   - Вот тебе и "ну"... Устоять, говорю, практически невозможно.  Ну,  я
наемся до отвала, а уж чаем нальюсь по самые брови, а потом это.., бегаю
туда-сюда, как заведенный. А зима,  мороз  трескучий,  удобства  все  во
дворе и, главное, далеко. Оделся -  разделся,  оделся  -  разделся,  как
молодой солдат у глупого сержанта."
   - И что?
   - Да ничего. Сбегаешь раз пять, и уже не до  главного  блюда.  Зачем,
думаю, я сюда приперся? Еще отморожу что-нибудь, бегавши...
   - Фи, - сказал Марат Иванович, - казарма. Так я не понял, ты  отведал
главное блюдо или нет?
   -  И  этот  человек  обзывает  меня  казармой.  Имей  совесть,  Марат
Иванович, мы же все-таки о женщине говорим. И потом, это была притча. Ты
главную идею понял?
   - Понял, понял, - проворчал Пигулевский,  снимая  чайник  с  плиты  и
наполняя заварник.
   - И что теперь?
   - А ничего. Сейчас будем пить чай.
   Илларион хмыкнул: сбить Пигулевского  с  намеченного  курса  было  не
так-то  просто.  Впрочем,  чай  у  Марата  Ивановича  действительно  был
отменный. За чаем они болтали о пустяках, в  соответствии  с  пожеланием
Пигулевского "нагуливая аппетит". Наконец, чай был выпит, чашки  убраны,
и на поверхность стола лег тяжелый том в  темном  сафьяновом  переплете.
Илларион нетерпеливо сунулся вперед, чтобы взглянуть на дату издания,  и
весьма чувствительно получил по рукам.
   - Драка - не аргумент, - заметил он.
   Марат Иванович, не обратив на  его  слова  внимания,  бережно  открыл
книгу и, осторожно повернув, продемонстрировал  Иллариону  фронтиспис  и
титульный лист. Илларион взглянул на дату - 1836, - и попытался прочесть
набранный готическим шрифтом латинский заголовок.
   - Что-то такое насчет Святого Иоанна, - сказал он наконец. - Жаль,  в
латыни я не силен... Погоди, погоди...
   Это что же - та самая?
   - "Явление Святого Иоанна", - сияя, как новенький  пятак,  подтвердил
Пигулевский.
   "Явление Святого Иоанна" было написано магистром Тиниусом из Лейпцига
в тюрьме, где этот почтенный ученый муж делился  баландой  с  крысами  в
течение двадцати двух лет. Магистр был страстным библиофилом и в  разное
время убил двух человек, чтобы раздобыть денег на книги. Десять  лет  он
отсидел за решеткой,  пока  длилось  следствие,  и  еще  двенадцать  ему
прописали за шалости, так что в сумме как раз и получилось двадцать  два
- законы в тогдашней Германии были не те, что в нынешней России, и  срок
заключения во время следствия в зачет не шел. Илларион узнал эту историю
от  Пигулевского,  а  потом   вычитал   в   каком-то   библиографическом
исследовании.
   - Ты посмотри, какой экслибрис!  -  подпрыгивая  от  нетерпения,  как
мальчишка, воскликнул Пигулевский и перевернул страницу.
   Экслибрис оказался что надо. На нем был изображен могучий  мужчина  в
маске палача, который стоял на фоне Г-образной виселицы,  поставив  ногу
на плаху.
   Правая рука этого мрачного персонажа опиралась на  огромный  топор  с
широким зазубренным лезвием, а  из  кулака  левой  красноречиво  свисала
веревка с  петлей.  Чтобы  смысл  картинки  был  предельно  ясен,  внизу
красовалось набранное петитом латинское двустишие.
   - Что написано-то? - поинтересовался Илларион.
   - "Тот,  кто  книгу  украдет,  мимо  плахи  не  пройдет",  -  ответил
Пигулевский. - Не совсем так, но общий смысл такой. Я ведь не Маршак,  -
добавил он, словно оправдываясь.
   - Да, это заметно, - поддел его Илларион.
   - Ну, знаешь! Этот стишок тоже, между прочим, не Гете писал.
   - Как знать, как знать. Что ж, хорошая книга. Похожа на настоящую.
   - Что?! Что значит - похожа?  Что  ты  имеешь  в  виду?  -  вскинулся
букинист.
   - Ну, перестань, Марат Иванович, - продолжал дразнить его Илларион. -
Что ты кричишь? Всех покупателей распугаешь. Подумают, что я тебя  здесь
убиваю.
   - Вот именно, убиваешь!  Ты  меня  убиваешь  дремучим  невежеством  и
мальчишеской самоуверенностью.
   И не увиливай от ответа. Что значит - похожа на настоящую?
   - Мы же оба знаем, что купить настоящую ты не мог.  Во-первых,  взять
негде, а во-вторых, откуда у тебя такие деньги?
   - Так я, по-твоему,  просто  нищий  самозванец,  у  которого  нет  ни
знакомств, ни денег! Ну, разуй же глаза!
   Посмотри  на  печать,  посмотри  на  бумагу,  посмотри  на  переплет,
наконец!
   Они еще  долго  препирались,  вертя  книгу  так  и  этак  -  впрочем,
достаточно осторожно. Пигулевский  в  доказательство  своих  утверждений
выдергивал с полок книгу  за  книгой,  совершенно  загромоздив  огромный
стол, и Илларион, сам того не  замечая,  мало-помалу  втянулся  в  спор,
который  затеял  только  для  того,  чтобы  доставить  старому  приятелю
удовольствие. Он  тоже  принялся  стаскивать  с  полок  увесистые  тома,
горячась все больше и больше. Постепенно их голоса поднялись до крика  и
проникли через плотно закрытую дверь в  торговый  зал.  Вскоре  в  дверь
постучали,  и  молоденькая  продавщица  робко  сообщила  им,   что   они
действительно распугали всех покупателей. Продавщица была новая, и на ее
лице без труда можно было прочесть, что доносившиеся из  кабинета  вопли
напугали не только покупателей.
   - Закройте дверь! - завопил Марат Иванович. - Мало мне  здесь  одного
невежды!
   Дверь захлопнулась.  Пигулевский  яростно  обернулся  к  оппоненту  и
увидел, что Забродов смеется.
   - Что тут смешного?
   - Посмотри в зеркало и увидишь.
   - Сам смотри в зеркало.., солдафон.
   - Я уже посмотрел, потому и смеюсь. Ну, скажи на  милость,  зачем  ты
девушку напугал?
   - Кто напугал девушку?
   - Ты, Марат Иванович. Я думал,  она  в  обморок  грянется  от  твоего
крика.
   - Я что, кричал?
   Илларион расхохотался.
   Марат Иванович поежился, на глазах утрачивая боевой пыл.
   - Надо же, как неловко получилось, - пробормотал он и,  сорвавшись  с
места,  убежал  в  магазин  утешать  продавщицу  и  приносить  ей   свои
извинения.
   Слушая,  как  он  что-то  неразборчиво  бубнит  за  дверью,  Илларион
неторопливо закурил, стараясь держать сигарету подальше  от  пожелтевших
страниц. Здесь, в этом кабинете, он всегда ощущал на своем лице  слабое,
но ровное и постоянное дуновение ветра времени.
   Вдыхая запах старой бумаги и переплетной кожи, он думал,  что  именно
так, наверное, должна пахнуть История.
   На ум ему пришла аналогия с компьютерной игрой.  Однажды  инструктору
довелось наблюдать, как сын одного из его бывших сослуживцев  вел  через
кишащий неприятельскими солдатами военный лагерь  шустрого  виртуального
вояку, который палил во все стороны от живота и, подорвавшись  на  мине,
через секунду вскакивал, как ни в чем ни бывало. Потом мальчик  повернул
своего солдата назад и повел обратно  той  же  дорогой.  Неприятеля  там
больше  не  было  -  остались  только  бараки,  заграждения  из  колючей
проволоки,  мертвые  камни  и  сложенные  из  мешков  с  песком   пустые
пулеметные гнезда. Это была История.  Люди  жили,  сражались,  любили  и
умирали, растворяясь в земле,  оставляя  после  себя  немые  долговечные
свидетельства своего  существования.  Илларион  вспомнил  теорию  одного
писателя-фантаста:  человечество  живет  в   рамках   одной-единственной
секунды и вместе с ней движется вперед сквозь время. А  позади  остается
голая земля, пустые строения, осиротевшие ленты  дорог  и  еще  книги  -
самые живые из неодушевленных предметов.
   Потом вернулся  Марат  Иванович,  выбранил  Иллариона  за  курение  в
святилище и предложил  спуститься  в  подвал.  Старик  панически  боялся
потопа,  который  мог  случиться,  если  бы  проходившие  через   подвал
канализационные и водопроводные трубы вдруг прорвало. Он не давал  покоя
сантехникам и не менее трех раз в день самолично спускался в  хранилище,
придирчиво проверяя, все ли там в порядке.
   Пигулевский долго гремел связкой ключей, отпирая дверь, потом щелкнул
укрепленным на стене выключателем и первым  спустился  по  крутой  узкой
лестнице.
   Илларион последовал за ним.
   Здесь, внизу, было царство книг.  Книги  стояли  на  прочных  дубовых
стеллажах, книги лежали неразвязанными пачками, и какие-то  растрепанные
учебники и атласы шаткими пирамидами громоздились вдоль проходов,  грозя
засыпать неосторожного исследователя, рискнувшего углубиться в  бумажные
катакомбы. Пока Марат Иванович озабоченно ползал по углам, осматривая  и
даже выстукивая трубы, Илларион пустился в  самостоятельное  путешествие
по книжному лабиринту.
   Здесь был, в основном, ширпотреб, который Марат Иванович со скрежетом
зубовным скупал у населения - он органически не переносил даже  мысли  о
том, что заключенная в переплет печатная продукция может быть каким-либо
способом уничтожена.
   Внезапно из глубины  помещения  раздался  придушенный,  полный  ужаса
вопль. Илларион метнулся по коридору на голос. Вчерашний  день  был  еще
жив в его памяти, и по дороге он успел навоображать себе бог знает чего,
так  что,  увидев  Марата  Ивановича  живым   и   невредимым,   хотя   и
побледневшим, едва сдержался, чтобы не дать ему по шее.
   - Ну, что тут у тебя? - недовольно спросил он.
   Марат Иванович  вытянул  перед  собой  дрожащую  руку  и  трагическим
шепотом произнес, указывая пальцем куда-то в угол:
   - Там...
   - Что, течь?
   Букинист отрицательно замотал головой и повторил:
   - Там...
   Илларион вгляделся и увидел здоровенную  коричневую  крысу,  с  самым
н