ое слово, больше не буду.
   Некоторое время  Пигулевский  молчал,  подозрительно  глядя  на  него
слезящимися старческими глазами.
   - Негодяй, - сказал он наконец.  -  Славянский  варвар.  Подмосковный
гунн...
   - Да, скифы мы, - со вздохом признался Илларион. - Да, азиаты мы.., с
раскосыми и жадными очами...
   - Вот именно, - проворчал Пигулевский. - Чаю хочешь?
   - Ну если самогона у вас нет, то придется  довольствоваться  чаем,  -
сказал Забродов. - Или есть?
   - Алкоголик, - вставая, покачал головой Марат Иванович. - И как  меня
угораздило на старости лет связаться с таким типом?
   - Да, - согласился Илларион. - Типичный случай возрастной деградации.
   - Тьфу на тебя, - сказал Марат Иванович и пошел заваривать чай.
   Пока  он  колдовал  над  заварочным  чайником,   Илларион   осторожно
придвинул к  себе  книгу  и  провел  рукой  по  шероховатому  бугристому
переплету, а потом бережно открыл его. Тонкий, готовый  раскрошиться  от
неосторожного прикосновения пергамент,  выцветшая  старославянская  вязь
писанного от руки текста. Интересно, подумал Илларион,  как  его  звали,
этого монаха, который день за днем старательно вырисовывал буквы, слепой
и глухой ко всему, кроме Книги? За каменными стенами монастыря с гиком и
кошачьими воплями гуляли татары, горели хлеба, и кто знает: может  быть,
безымянному писцу тоже приходилось, отложив в сторону перо, брать в руки
меч?
   Чаепитие  у  Марата  Ивановича  всегда  обставлялось  с  неторопливой
торжественностью,  приличествующей  важному  ритуалу.  Чай  разливали  в
редкостной красоты антикварные чашки кузнецовского  фарфорового  завода,
такие тонкие, что просвечивали насквозь. К чаю на этот  раз  было  нежно
любимое Илларионом земляничное варенье.
   - Красота, - сказал Илларион, поднося чашку к губам и с удовольствием
вдыхая терпкий аромат крепкого чая. - Хорошо иметь  дело  с  культурными
людьми.., но, увы, не всегда.
   -  Чем  же  это  тебе  не  угодили  культурные  люди?  -  осведомился
Пигулевский. Блаженно прикрыв глаза, он  отхлебнул  из  своей  чашки,  и
сварливым тоном процитировал блаженной памяти господина Шикльгрубера:
   - Когда я слышу слово "культура", я вызываю мою полицию.
   - Вот-вот, - подхватил Илларион. -  Культурные  люди  жутко  неудобны
хотя бы тем, что  в  их  присутствии  как-то  неловко  есть  земляничное
варенье столовой ложкой.
   - А ты не стесняйся, мой славный, - окончательно входя в образ рапорт
фюрера, провокационным тоном проворковал Пигулевский. -  Уполовник  тебе
принести?
   Если  вдруг  затошнит,  у  меня  есть  отличная  фарфоровая   супница
восемнадцатого века. Будет в самый раз.
   - Приятного аппетита, - сказал Илларион. - Кстати, я ведь заскочил  к
тебе по делу.
   - Ну разумеется. - Пигулевский открыл глаза. - Как же  еще?  Все-таки
ты варвар. Кто же обсуждает дела за чаем?
   - Пардон, - сказал Илларион. - Конечно,  за  чаем  лучше  говорить  о
фарфоровых  супницах..,  желательно   в   связи   с   проблемами   моего
пищеварения.
   - Дела - это суета, - назидательно сказал Пигулевский, -  а  проблемы
пищеварения -  насущные  проблемы.  Ты  еще  слишком  молод,  чтобы  это
понять...
   - Аминь, - сказал Илларион.
   - ..и потому излагай свое дело,  -  закончил  Пигулевский,  пропустив
ремарку Забродова мимо ушей.
   - Серебряное кольцо, - сказал Илларион. - Витое, с рубином.
   - Ты хочешь сказать, что у тебя есть кольцо? - спросил Пигулевский.
   -  Никогда  не  мог  понять,  -  сказал  Илларион,  -  каким  образом
культурный человек может уживаться с лавочником?  И  все  это  -  внутри
одного-единственного пожилого лица некоренной национальности.
   - Ха, - с довольным видом сказал Пигулевский. - Ты намекаешь  на  то,
что кольца у тебя нет, но ты хотел бы его иметь?
   - Увы, - подтвердил Илларион.
   - Очередная пассия,  -  без  вопросительной  интонации  сказал  Марат
Иванович. - И когда ты, наконец, остепенишься?
   - Я куплю себе туфли к фраку, -  нараспев  процитировал  Забродов,  -
буду петь по утрам псалом. Заведу я себе  собаку...  Ничего,  как-нибудь
проживем.
   - Не нужна тебе никакая собака, - проворчал Марат Иванович. -  Собака
в твоем доме уже живет.
   Вернее, кобель.
   - Мерси, - сказал Илларион. - Так как насчет колечка, хозяин?
   - Ветеринар тебе нужен, а не колечко, -  буркнул  Марат  Иванович.  -
Телефончик дать?
   Илларион снова рассмеялся.
   Вернувшись домой, он часа полтора метал ножи в укрепленный  на  стене
липовый спил, а потом выбрал себе книгу и до самого вечера провалялся на
диване, скользя глазами по строчкам и  ощущая  сквозь  ткань  нагрудного
кармана приятное покалывание серебряных завитков. Его  неприятности  уже
начались, но он пока об этом не знал.

***

   Воскресенье было похоже на кромешный ад.
   В течение этого, показавшегося ей длинным, как  геологическая  эпоха,
дня мадам Лопатина узнала о себе и окружающем ее мире  столько,  сколько
не дала ей  вся  предыдущая  жизнь.  Неожиданно  вырванная  из  плавного
течения этой  жизни  и  грубо  брошенная  на  скрипучие  нары  вместе  с
содержательницей притона, двумя затеявшими драку  в  общественном  месте
алкоголичками и карманной воровкой, промышлявшей на  Казанском  вокзале,
Вера Степановна  с  недоумением,  постепенно  перешедшим  в  смертельный
испуг, убедилась в том, что для блюстителей порядка нет никакой заметной
разницы между ней, кассиром культторга  и  женой  следователя  городской
прокуратуры, и этими отбросами. Что же касается  "отбросов",  то  они  и
вовсе повели себя странно. Вместо того чтобы склонить  головы  перед  ее
несомненным культурным, интеллектуальным  и  социальным  превосходством,
они обращались с  мадам  Лопатиной  как  с  грязью,  чем  довели  ее  до
настоящей истерики, на которую, как это ни удивительно,  по  ту  сторону
обитой железом двери никто не прореагировал.
   В течение этого бесконечно длинного дня Веру Степановну трижды водили
на допрос. Все три раза ее допрашивали новые люди, и ни один из них даже
отдаленно не напоминал симпатичных оперуполномоченных из  отечественного
сериала "Менты", который  Вера  Степановна  смотрела,  не  пропустив  ни
единой серии, несмотря на язвительные замечания дурака-мужа. Теперь  она
убедилась,  что  дурак-муж,  оказывается,  был  не  так  уж   не   прав:
допрашивавшие ее люди  показались  ей  грубыми,  неотесанными  и  сильно
отставшими в умственном развитии типами. В ее положении ей  было  не  до
нюансов,  и  она  совершенно  не  заметила,  что   проводившие   допросы
сотрудники ОБЭП остались о ней точно такого же мнения.  Не  в  силах  до
конца поверить, что все это происходит наяву, и продолжая слепо верить в
то, что все как-нибудь утрясется,  Вера  Степановна  с  тупым  упорством
настаивала на том, что пакет с деньгами она  нашла  на  улице,  повергая
своих следователей в состояние тихого бешенства.
   Последний из допрашивавших  ее  следователей  был  самым  старшим  по
возрасту и обладал немалым опытом.
   Быстро поняв, с кем имеет дело, он  глубоко  вздохнул,  ослабил  узел
старомодного галстука, без удовольствия попил желтоватой воды из графина
и устало сказал:
   - Вот что, Вера Степановна. Вы, похоже, не вполне  понимаете,  что  с
вами произошло и, в особенности, что может произойти дальше.
   Мадам Лопатина горячо и не слишком связно ответила в том смысле,  что
да, она этого не понимает и понимать отказывается, что деньги она  нашла
в кустах (в предыдущий раз она сказала, что на скамейке возле автобусной
остановки) и что все они еще пожалеют, потому что ее муж  -  следователь
прокуратуры.
   Пожилой обэповец снова вздохнул и  дословно  процитировал  ей  статью
уголовного кодекса, имевшую прямое касательство к изготовлению фальшивых
денежных знаков,  сделав  особый  упор  на  сроки,  которые  государство
склонно давать за такие дела своим не в меру  предприимчивым  подданным.
После этого он терпеливо и доходчиво, как маленькому  ребенку,  объяснил
мадам Лопатиной положение, в которое она умудрилась попасть: ее взяли не
с несчастной какой-нибудь десятидолларовой бумаженцией на руках  -  нет,
при   ней   было   СТО   ТЫСЯЧ   поддельных   долларов.   Он,    старший
оперуполномоченный, понимает, конечно, что она не сама их отпечатала, но
ему очень хотелось бы знать, кто - конкретно! - и  за  что  дал  ей  эти
деньги. Упорство, с которым она отстаивает свою не выдерживающую никакой
критики версию, сказал он, конечно же, похвально, но она,  как  разумная
женщина, не может не понимать, что тем самым берет все на себя.
   А сто тысяч долларов - это, знаете ли, не просто изготовление и сбыт.
Это, сказал он, изготовление и сбыт в особо крупных размерах, так что на
волю вы выйдете - если, конечно, доживете, - где-нибудь  на  втором  или
третьем десятке третьего тысячелетия...
   Третье тысячелетие добило Веру Степановну окончательно.  То,  что  до
сих пор  казалось  просто  досадной  неприятностью,  предстало  вдруг  в
совершенно новом и весьма неутешительном ракурсе. Она внезапно осознала,
насколько хрупок ее маленький мирок и насколько мизерны  ее  победы  над
мужем, свекровью, сослуживцами и соседями.
   Вера Степановна разрыдалась. Закончив рыдать, она сделала  длинное  и
путаное признание, основной упор  в  котором  пришелся  на  то,  что  ее
недотепа-муж наконец-то отважился взять на  лапу,  но  ухитрился  и  тут
попасть впросак. По ее словам, он самолично отдал ей деньги  и  попросил
положить их в банк.
   - И вы, разумеется, не знали, что  это  за  деньги,  -  с  непонятной
интонацией сказал следователь.
   - Разумеется, - с достоинством ответила Вера Степановна. - Он сказал,
что получил наследство.
   Старший  оперуполномоченный  отдела   по   борьбе   с   экономической
преступностью  капитан  Гусев  вздохнул  и  поморщился.  Опять  дело   о
коррупции... Бросить все к чертовой матери, подумал он, и уехать к тетке
в деревню, пусть сами разбираются. Уроды... Ну  что  им  неймется?  Нет,
пора на пенсию, пока до самого не добрались...
   Лопатина он знал - не то,  чтобы  близко,  но  встречаться  пару  раз
приходилось  -  и  считал   его   человеком   недалеким,   но   честным.
Неподкупность Лопатина, насколько понимал капитан,  происходила  оттого,
что его до сих пор никто не пытался купить. Подперев голову ладонью,  он
с ненавистью смотрел на мадам Лопатину, которая, махнув  на  все  рукой,
увлеченно топила мужа. Дура, брезгливо думал Гусев. Неужели трудно  было
придумать что-нибудь?  Наследство  там  получила  или  кольца  фамильные
продала... Ну купилась на фальшивку, ну  принесли  тебя  черти  в  банк,
который тебе с этой макулатурой обходить надо  было,  -  так  с  кем  не
бывает? Что ж ты, дура, мужу могилу роешь? Привлечь  тебя,  что  ли,  за
соучастие?
   Замять бы все это, с тоской подумал Гусев. И следак был  бы  по  гроб
жизни обязан, и вообще... Не получится, решил он. Начальство землю роет,
и негоже привлекать к себе начальственное внимание. Лопатин сам виноват.
   Брать надо понемногу и очень, очень осторожно... А это  что  же?  Сто
тысяч, и на всех - один и тот же номер. Неужели  не  знал,  что  жена  -
дура? Надо было хотя бы спрятать этот мусор как следует...
   Он  вздрогнул  и  стал  прислушиваться,  но  через  полминуты   снова
расслабился. Боже, ну что за бред! Какой-то взломщик в перчатках и,  что
характерно, в галстуке...
   Умнее  ничего  не  придумала,  корова  бестолковая...  И  главное,  в
воскресенье! У-у, бестолочь!
   - Вот что. Вера Степановна, - устало сказал он. - Вот  вам  бумага  и
ручка.  Вы  все  это  здесь  подробненько  мне  опишите,  как  вам   это
представляется... Только пишите  не  торопясь,  обдуманно...  Это  ведь,
знаете  ли,  как  у  американцев:  все,  что  вы  напишете,  может  быть
использовано против вас.
   - Чего? - переспросила мадам Лопатина, которую сбили с мысли.
   - Есть такая штука, - сказал Гусев, не испытывавший никакого  желания
помогать  этой  завравшейся  толстухе.  -  Что-то  вроде  перечня   прав
арестованного, который ему обязаны зачитывать  при  аресте.  Вы  пишите,
пишите, не буду вам мешать. Только подробно пишите.
   - Как -  подробно?  -  возмутилась  Вера  Степановна.  -  Я  уже  все
рассказала. Мне домой пора, у меня ребенок некормленый сидит. А  вы  мне
тут про Миранду какую-то...
   Гусев  закурил,  прикрыл  глаза  и  так,  с  закрытыми  глазами  и  с
сигаретой, зажатой в уголке тонкогубого рта, сказал:
   - Домой... Домой пойти никак не получится. Так что принимайтесь-ка за
дело.
   Он встал и вышел в коридор, чтобы не слышать доносившихся из кабинета
воплей. Поманив к себе пробегавшего мимо сержанта, он сказал ему:
   - Ты посиди там.., мне отлучиться надо на полчасика...
   Сержант вопросительно взглянул на дверь и перевел взгляд на Гусева.
   - Не обращай внимания, - сказал тот.  -  Это  у  меня  одна  мадам  с
липовыми баксами засыпалась.  Пусть  покричит,  если  хочется.  Она  там
должна показания свои написать, так ты проследи, пожалуйста.
   - Ага, - сказал сержант, вынимая из петли на поясе резиновую дубинку.
   Он вошел в кабинет, и доносившиеся оттуда  возмущенные  вопли  стихли
раньше, чем за ним закрылась дверь.
   - Тонкая наука - психология, - сообщил капитан Гусев пустому коридору
и побрел  в  соседний  кабинет,  чтобы  закончить  партию  в  шахматы  с
лейтенантом Киреевым.
   Утром Гусев  отправился  в  прокуратуру  и  встретился  с  Лопатиным.
Следователь  Лопатин  выглядел  не  ахти,  что,   учитывая   сложившуюся
ситуацию, Гусева ничуть не удивило.
   - Здорово, Андреич, - сказал ему Гусев. - Дело у меня к  тебе..,  как
бы это выразиться.., деликатное, в общем.
   - Выкладывай, - закуривая, сказал Лопатин.
   В кабинете с самого утра слоями висел табачный  дым,  и  Гусев  между
делом подумал, что все  эти  самоограничения  и  разговоры  о  том,  что
бросать курить надо постепенно, просто дерьмо собачье.  Или  ты  куришь,
или бросаешь, третьего не дано. Да и то... Взять, к примеру, Лопатина  -
бросал, бросал, а чуть зацепило - и задымил как паровоз...
   Гусев еще не знал, что зацепило Лопатина вовсе не чуть-чуть.
   - Это ты, что ли, мою мадам повязал? - спросил  Лопатин,  нервно  жуя
фильтр сигареты: новая привычка, появившаяся у него за последние  сутки.
Гусев отвел глаза и стал старательно смотреть в угол: эта новая привычка
казалась ему отвратительной.
   - Считай, что я, - с неохотой ответил он.
   - Так, - сказал Лопатин. - И с чем же?
   - А то ты не знаешь! - произнес Гусев.
   - Ума не приложу, что эта курица могла сотворить, -  сказал  Лопатин.
Глаза его при этом нехорошо бегали, ни на  секунду  не  задерживаясь  на
месте, и Гусев ему не поверил.
   - Андреич, - проникновенно сказал он, - брось.
   Дело и без того - сплошное говно. Давай не будем усугублять.
   - Ты эти ментовские штучки брось, -  каким-то  не  своим,  скрипучим,
будто несмазанным, голосом сказал Лопатин.  -  Если  есть  что  сказать,
говори, а нету - не обессудь. У меня работы выше головы.
   Гусев скривился.
   - Ну что ты, ей-богу, как  маленький,  -  с  обидой  протянул  он.  -
Впрочем, как знаешь. Твою, как ты выразился, мадам взяли вчера  в  банке
при попытке положить на именной счет сто  тысяч  долларов  США.  Липовых
долларов. Чувствуешь, чем дело пахнет?
   Константин Андреевич содрогнулся. Сам того не зная, Гусев нанес  удар
сразу с двух сторон. Впрочем, Лопатин быстро собрался в  тугой  комок  и
напустил на лицо совершенно каменное выражение. Раскисать и  предаваться
отчаянию было некогда.
   - Бред какой-то, - сказал он. - Вы там ничего не перепутали? Откуда у
моей Степановны  сто  штук,  да  еще  липовых?  Сама  она  их,  что  ли,
нарисовала?
   - Нет, -  тоже  закуривая,  отозвался  Гусев,  -  не  сама,  конечно.
Говорит, у тебя взяла. Наконец-то, говорит, мой пентюх на лапу взял,  да
и то фальшивыми...
   - Совсем свихнулась,  -  очень  правдоподобно  имитируя  раздражение,
проворчал Лопатин. - Она у вас где, в КПЗ?
   - Да, - сказал Гусев. - Только теперь это по-другому называется.
   - Дело не в названии, - дернув плечом, сказал Лопатин. - Ее надо было
для начала в трезвяк, чтобы поостыла малость. То-то  я  смотрю,  у  тебя
физиономия как у станового пристава...
   - Это ты к тому, что она врет? - уточнил Гусев.
   - А к чему же, по-твоему? Сам подумай: кто это мне ни  с  того  ни  с
сего сто штук отвалит? Да еще фальшивых...
   - А где она их взяла в таком  случае?  -  кривясь  сильнее  прежнего,
спросил Гусев.
   - Да я-то откуда знаю?! - взорвался  Лопатин.  -  В  глаза  не  видел
никаких долларов! А если бы увидел, то, поверь моему  слову,  в  банк  с
ними не побежал бы. Влипла во что-то, курица, а теперь и меня  за  собой
тащит.
   - Уф, - сказал Гусев. - Ну, знаешь... Помощи от  тебя  как  от  козла
молока. Мне-то что делать прикажешь?
   Она, между прочим, требует очной ставки.
   - Со мной, что ли? - вызверился Лопатин.  -  Давай!  Давай,  блин!  И
очную ставку, и дактилоскопическую экспертизу...
   - Чего?! - не поверил своим ушам  Гусев.  -  Это  с  денег,  что  ли,
отпечатки снимать? Ты в своем уме или совсем охренел с перепугу?
   - О! - почти  обрадованно  подхватил  Лопатин.  -  И  психиатрическую
экспертизу тоже! Может, вы все там чокнулись, начиная  с  нее  и  кончая
тобой. Может, у вас там ремонт, и вы все краски нанюхались А?
   - X.., на, - огрызнулся Гусев. - Нет у нас никакого ремонта.
   - Так вам, бездельникам, и  надо,  -  успокаиваясь,  сказал  Лопатин.
Внутри у него все дрожало как овечий хвост. Он понимал, что погиб, и  от
окончательного уничтожения его отделяет ровно столько  времени,  сколько
понадобится бандитам Агапова на то, чтобы  отправить  этому  вот  Гусеву
анонимку.  Им  даже  не  придется  много   писать,   достаточно   просто
накорябать: Лопатин, мол, берет, - и номера купюр... Или у  них  у  всех
один номер? Но, пока этого  не  произошло,  он  решил  идти  напролом  в
надежде на то, что кривая вывезет. Кроме  того,  он  сгорал  от  желания
расквитаться наконец  с  мадам  Лопатиной.  Вот  уж  воистину,  жадность
фрайера сгубила... - Поработайте, - уже совсем спокойно продолжал он.  -
Поройтесь, поищите.
   Нечего тут передо мной, понимаешь, пальцами вертеть...
   Тем более что в пальцах у тебя, капитан, ничего и нету.
   Да  ты  не  надувайся,  как  жаба,  не  на  что  тут  обижаться.   Ну
предположим, деньги эти - мои. Предположим даже, что это я их от  нечего
делать нарисовал... Чем докажешь-то?
   Ее слово против моего - вот и все твои доказательства.
   Так не работают, капитан.
   - Ты меня  еще  поучи,  как  мне  работать,  -  огрызнулся  Гусев.  -
Заключение дактилоскопической  экспертизы  будет  готово  к  двенадцати.
Приезжай, устроим вам очную ставку. Только...
   Он замялся.
   - Ну? - поторопил его Лопатин.
   - Жена ведь она тебе, - тихо сказал Гусев.
   - Тебе бы такую, - еще тише ответил Лопатин.
   Очная ставка состоялась  точно  в  двенадцать  ноль-ноль.  Константин
Андреевич мог гордиться собой: впервые в жизни он, не дрогнув,  выдержал
бешеный напор своей супруги и твердо стоял на своем: никаких денег он  в
глаза не видел и понятия  не  имеет,  откуда  они  взялись  у  гражданки
Лопатиной Веры Степановны. Акт экспертизы подтвердил его слова. На самих
долларах, разумеется, ничего достойного внимания обнаружить не  удалось,
но зато на черном пластиковом пакете, в котором эти доллары лежали, было
полно отпечатков, и все они до единого принадлежали гражданке Лопатиной.
   Держа акт перед глазами, Гусев еще раз спросил у мадам Лопатиной, где
и при  каких  обстоятельствах  она  впервые  увидела  эти  деньги.  Вера
Степановна, успевшая за ночь выработать новую версию  событий,  которая,
по ее мнению,  должна  была  с  наибольшей  вероятностью  утопить  мужа,
ответила, что деньги ей передал сам Лопатин.
   - Из рук в руки? - уточнил Гусев.
   - Да, - ответила мадам Лопатина, старательно роя себ