сам объявления давал? "Продам "БМВ-720", три дня назад пригнана из Германии, состояние идеальное". А машину пацаны в гараже из разного хлама на колене собрали за эти самые три дня...
     - Ладно, ладно, не зуди, - проворчал Майков. - Просто не люблю я, когда по двору какие-то левые лохи стадами бродят. Аида посмотрим, что вы там привезли. Твою мать! - с чувством добавил он, подняв лицо к небу, как будто адресуясь непосредственно к Господу Богу. - Ненавижу осень.
     Сказал бы мне кто, что я дни до ноября считать буду - не поверил бы, в натуре.
     - Да при чем тут осень, - бросая в траву окурок, сказал Рыба. - Просто попали, как бараны, на пустом месте, ни за что. Ты правильно сказал: кто же мог знать, что Алфавит - псих ненормальный?
     Они подошли к гаражу. Обе яблони уже стояли рядышком для сравнения. Ту, что еще не была посажена, бережно придерживал за ствол хозяин - тот самый суетливый старикан в соломенной шляпе, с профессорской бородкой клинышком и в старомодных круглых очках. Вид у старикана был обеспокоенный, немного испуганный и при этом какой-то агрессивный, как у старого ощипанного петуха, который гоношится, выкатывая грудь колесом, а сам в это время косится одним глазом на спрятанный за спиной у повара тесак.
     За дерево он цеплялся так, что сразу было ясно: старый хрен скорее расстанется с рукой, чем разожмет пальцы до того, как ему заплатят. Девица - типа, дочка, - испуганно жалась к своему папаше, как будто в случае чего этот сморчок мог ее защитить, и стреляла во все стороны широко открытыми карими глазами. Майков заметил, что она то и дело поглядывает на яблоню Букреева, и поморщился: посторонняя да еще, если верить Рыбе, в ботанике разбирается... Как бы она чего лишнего не сообразила. Впрочем, с какой стати?
     На дереве ведь не написано, откуда оно...
     Он обошел яблоню кругом, придирчиво оглядывая ее со всех сторон. Вроде похожа... Эх, если бы это был, скажем, автомобиль! Тогда папа Май знал бы, о чем спрашивать, куда заглядывать и что проверять. А тут - дерево... Ну, похоже!
     Если бы ему показали сначала одну яблоню, а потом другую, черта с два бы он их различил. Не ветки же им пересчитывать, в натуре! Высота вроде одинаковая, форма кроны тоже, и ствол примерно такой же толщины...
     "Надо брать", - решил папа Май, завершил круг и остановился перед стариканом, который вызывающе блестел стеклами очков из-под обтерханных полей своей древней шляпы.
     - Ну что, отец, будем торговаться? - снисходительно спросил папа Май.
     - Я полагаю, торг здесь неуместен, - с надменным видом заявил старый козел. Фраза была хрестоматийная, и папа Май с внезапной грустью вспомнил Хобота, который обожал цитировать Ильфа и Петрова.
     Впрочем, пакостный старикашка, кажется, никого не цитировал, а просто выражался в свойственной ему манере.
     Как умел, так и выражался, в общем.
     - Ладно, - с легким удивлением сказал папа Май. - Хозяин - барин. Не хочешь торговаться, и не надо. Мы люди не бедные и старость, как положено, уважаем. Думаю, в цене сойдемся. - Он вынул из кармана бумажник и взял его наизготовку, как пистолет. - Сколько?
     - Десять тысяч, - не задумываясь, выпалил старый хрыч.
     - Это ты, дед, загнул, - сказал Майков. - Но черт с тобой. Раз я обещал, что не буду торговаться, значит, не буду. Пацаны, у кого-нибудь десять штук рублями есть? Я эта деревянные с собой не таскаю, - пояснил он, обращаясь к старику. - Места занимают много, а толку от них, считай, никакого.
     - Не трудитесь, - проскрипел старик. Выражением лица и в особенности своими очками он неприятно напоминал папе Маю покойного Лукьянова. - Боюсь, вы меня не правильно поняли. Вернее, это я недостаточно ясно выразился.
     Простите великодушно! Я имел в виду доллары. Десять тысяч долларов.
     Простатит фыркнул, как самый настоящий бегемот. Рыба произнес свое коронное "Ой, „!" и постучал указательным пальцем по лбу, а кто-то из стоявших поодаль с лопатами наготове быков от неожиданности довольно громко выругался матом.
     - Я бы попросил не выражаться при моей дочери, - с вызовом проскрипел старикан.
     Папа Май закрыл глаза, борясь с приступом бешеного раздражения. Он смертельно устал от всех этих ботаников, от садоводов этих чертовых, каждый из которых на поверку оказывался настоящим стопроцентным законченным психом. Десять тысяч баксов! Ну-ну. Сейчас. Спешу, блин, и падаю.
     - Знаешь, отец, - осторожно, чтобы не сорваться в крик, сказал он, не открывая глаз, - по-моему, ты удобрений нанюхался. Это же просто дерево.
     - Просто! - ядовито передразнил его старикан. - Просто дерево! Я вижу, у вас, молодой человек, вообще все просто. Просто дерево вы можете совершенно бесплатно выкопать на любом пустыре, и это действительно будет совсем просто. Но вы же не пошли на пустырь, а обратились ко мне, и я вам скажу почему. Просто вы - даже вы! - знаете, что на свете далеко не все так просто, как кажется на первый взгляд.
     Просто... Просто только кошки родятся, юноша. А вы попробуйте вырастить дерево. Вот попробуйте, просто ради интереса... Да вы, я вижу, уже попробовали, - тут проклятый очкарик ткнул указательным пальцем свободной руки в сторону гаража, где под стеной были неопрятной кучей свалены выкорчеванные накануне саженцы морозоустойчивой черешни - сухие, стопроцентно и безнадежно мертвые. - Деревья растить, за деревьями ухаживать - это, молодой человек, целая наука, и одного туго набитого кошелька тут мало. Тут голова нужна. И еще сердце...
     - Слышишь, ты, Мичурин, - сдерживаясь, сказал Майков, - ты завязывай мне лекции читать. Если ты такой умный, то почему не богатый? Да и насчет твоего ума, отец, есть определенные сомнения. Тут такое дело, папаша: неделю назад кто-то из ботанического сада яблоню упер. Вот в точности как эта, которую ты мне тут пытаешься за десять косарей впарить, как последнему лоху. Растил он ее!.. Кто ее растил, тот давно в земле лежит, понял? А ты, старый козел, краденым торгуешь, как последняя маруха, да еще и объявления в рамочке публикуешь: вот он я, берите меня, граждане менты! Вот, положим, заплачу я тебе десять косых, а назавтра тебя менты повяжут. Ты их, ясное дело, ко мне пошлешь, и что тогда?.. Тогда что, я тебя спрашиваю?!
     - Какая наглость! - заверещал старикан. - Да как вы смеете?! Кто дал вам право обвинять меня в воровстве? Кто вам позволил судить о людях по себе?!
     Он еще что-то кричал - что-то такое, за что при иных обстоятельствах его полагалось бы вбить в землю по самые очки, - но папа Май уже перестал обращать на него внимание.
     Он смотрел на старикову дочку - во-первых, это было приятнее, а во-вторых, она, в отличие от своего скандального папаши, гораздо хуже владела собой, и на ее лице папа Май без труда читал некие письмена, ясно говорившие о том, что его догадка насчет происхождения яблони была верна. Из этого следовало, по крайней мере, два совершенно очевидных вывода: во-первых, дерево было именно то, которое требовалось папе Маю, а во-вторых, за него можно было не платить. Совсем не платить. Совершенно. Что он сделает, этот старый гриб? В ментовку ему дорога заказана, поскольку дерево краденое, а на диверсии в духе покойного агронома он просто неспособен - возраст не тот, здоровье не позволяет...
     Он уже готов был принять решение, но тут ему вдруг вспомнился Букреев со своими проповедями насчет смертельного вреда, который приносит излишняя жадность. Уж больно нагло держался старый хрыч. И потом, не сам ведь он связал здоровенного, тренированного охранника, не сам въехал в ботанический сад на тяжелом грузовике, и не сам, в одиночку, выкопал и погрузил в кузов яблоню вместе с огромным куском земли. Факт, что не сам! В этом деле был замешан кто-то еще, и этот кто-то мог оказаться достаточно сильным и влиятельным, чтобы не бояться публиковать в газетах такие объявления, как то, что прочел папа Май позавчера. Кто его знает, где тут собака зарыта? Кинешь этого старого пердуна, а назавтра от тебя самого останется только кучка грязи...
     "Надоело, - подумал Майков. - До того надоело, что словами этого не передать. Вот грохну пидора очкастого и под яблоней закопаю вместо удобрения. Правда, кто его знает, не загнется ли дерево от такой подкормки. Старик-то ядовитый, похлеще любого ацетона..."
     - Погоди, отец, - сказал он, - не гони волну. С тобой по-человечески разговаривают, это ценить надо. Что-то я тебя не пойму. Дерево паленое, это ежу понятно, так что зря ты передо мной пальцы веером распускаешь. Скажи лучше, кто тебя крышует - солнцевские, люберецкие? Или, может, ты с Алфавитом знаком?
     - Я уже сказал вам, молодой человек, - остывая, проскрипел дед, - не судите о людях по себе. Никто меня, как вы выразились, не крышует. Я интеллигентный человек и со всяким отребьем не знаюсь. И с алфавитом я, разумеется, знаком.
     В отличие от многих ваших друзей, осмелюсь заметить.
     Папа Май заметил, как вытянулось лицо у Рыбы, и постарался взять себя в руки. Получалась какая-то чепуха, А может, и не чепуха, а хорошо задуманная провокация, организованная окончательно сошедшим с нарезки на садовоогородной почве Букреевым. Но зачем в таком случае старик признался, что знаком с Алфавитом?
     - С Алфавитом ты, значит, знаком, - задумчиво повторил папа Май. - Интересно, откуда?
     - Оттуда же, откуда все нормальные люди, - ядовито пропищал вредный старикан. - Из общеобразовательной школы.
     - Вы что, вместе в школу ходили? - опешил Майков.
     - По-моему, тут кто-то сошел с ума, - заметил старик. - Либо у вас чрезвычайно образное мышление, либо... Вы что, не знаете, что такое алфавит? Ну буквы! А, бэ, вэ... И так. далее.
     - Ты что, дед, издеваешься? - закипая, процедил Майков. - Я тебя русским языком спрашиваю: ты Букреева знаешь или нет?
     - Какого еще Букреева? Впервые слышу! Вот что, юноша. Я вижу, сделка у нас с вами не состоится. Будьте добры вернуть дерево в фургон и отвезти туда, откуда вы его взяли. Мое терпение не безгранично. Придется поискать другого покупателя...
     - Закопать тебя придется, а не покупателя поискать, - сказал Майков. - Надоел ты мне, дед. Отпусти дерево и вали отсюда, пока я не передумал.
     - То есть вы покупаете? - даже не думая разжимать пальцы, сжимавшие ствол яблони, уточнил старик.
     Майков покачал головой. Старый отморозок то ли не понимал, то ли не хотел понимать, с кем имеет дело. И никто за ним не стоял, конечно. Дерево из ботанического сада умыкнул какой-нибудь его сын или зять - дело-то, в общем, нехитрое.
     Решил подняться на старости лет, дурень замшелый, и того не учел по простоте душевной, что учиться играть в такие игры надо с малолетства, а не тогда, когда уже пора о душе думать.
     - Не покупаю, - сказал папа Май. - Беру.
     Он покосился на Рыбу и увидел, как тот одобрительно кивнул. Простатит насмешливо улыбался сквозь пластырь, сверху вниз снисходительно поглядывая на старика, который, похоже, никак не мог понять, что дело серьезное и что решения здесь принимает не он.
     - Берите на здоровье, - сказал старик, упрямо сверкая стеклами очков. - Цену я вам назвал. Не нравится - поищите дешевле. Только вряд ли найдете, и вам это прекрасно известно.
     - Что стали? - больше не обращая на него внимания, сказал папа Май своим быкам. - Яму копайте, а то оно совсем засохнет, пока мы тут гнилые базары трем. Бек, Рыба, проводите гостей.
     Старик наконец понял, что происходит, и вцепился в яблоню обеими руками, безумно оглядываясь по сторонам. Дочка вцепилась в него, и теперь они напоминали иллюстрацию к сказке о репке: дедка за репку, бабка за дедку... Рыба взял девку за бока, та сразу же отпустила пиджак своего безмозглого папаши и принялась визжать и вырываться из крепких рук круглоголового водителя. "Тихо, киса, тихо, маленькая", - сквозь зубы приговаривал Рыба, волоча ее в сторону ворот. Старик снова начал орать своим надтреснутым фальцетом, требуя отпустить его дочь, грозя милицией и понося своих обидчиков такими словами, каких папа Май раньше даже и не слыхал: "онагры", "анацефалы", "зауроподы"... "Образование, - с невольным уважением подумал Майков, слушая этот поток явной, но при этом совершенно непонятной брани. - Хорошо иметь обширный словарный запас! За "козла", к примеру, и ответить можно, а этот кроет всех почем зря, и, главное, придраться не к чему..."
     Молчаливый, обритый наголо Бек легонько ткнул бешеного старца кулаком в почки, по одному отковырял его пальцы от яблони, взял за шиворот и поволок вслед за дочкой, к воротам.
     Зловредный дед взбрыкнул еще пару раз, схлопотал по шее и пошел спокойно, поняв, как видно, что тут уж ничего не попишешь, - сила солому ломит, плетью обуха не перешибешь, и не надо, уважаемые господа, мочиться против ветра, а то ведь так недолго и профессорскую бородку забрызгать...
     Возле ворот старик с достоинством поправил сбившуюся на сторону шляпу, одернул пиджак и объявил Рыбе, который уже выпустил его дочку и теперь предупредительно придерживал открытую настежь калитку:
     - Вам это даром не пройдет, молодые люди.
     Рыба, которому пакостный старец надоел хуже налогового инспектора, молчком вынул из наплечной кобуры пистолет, достал из кармана глушитель и стал, насвистывая "Мурку", навинчивать его на ствол. Зловредный дед живо заткнулся, втянул голову в плечи и, подталкивая впереди себя дочку, устремился в калитку.
     - Эй, отец, - окликнул его Рыба, - погоди-ка.
     Старикан остановился спиной к нему и окончательно скукожился, уверенный, по всей видимости, что ему сейчас пальнут в затылок. Рыба обошел его, как неодушевленный предмет, и протянул ему двадцатидолларовую бумажку.
     - Возьми, отец, - сказал он. - На такси. Мы возраст уважаем, понял?
     - Чего ж тут не понять? - безнадежно вздохнул старик, пряча деньги в карман.

***

     - Прелесть, - сказал фальшивый старикан, ловко, по-солдатски прикуривая Сигарету и небрежным движением перекидывая ее в угол рта. Оказавшись за воротами, он заговорил нормальным человеческим голосом, слегка осипшим после продолжительного фальцетного верещания. - Ты знаешь, я просто без ума от наших отечественных бандитов. Общаться с ними - одно удовольствие. Такая невинность, такая неиспорченность, такая, я бы сказал, девственность! Это же новый биологический вид, совсем другая ветвь эволюции! Вместо ума они развивали в себе сообразительность, хитрость, пронырливость, и теперь им можно только позавидовать. Что ты так смотришь? Ты со мной несогласна? Зря. Еще Грибоедов доказал, что горе - оно от ума. А от сообразительности - сплошное удовольствие. Вот у тебя, к примеру, высшее образование и нищенский оклад, а у красавца, с которым мы только что общались, каких-нибудь восемь классов и куча денег высотой с колокольню храма Христа Спасителя.
     Он жадно затянулся сигаретой и огляделся по сторонам в, поисках такси.
     - Не понимаю, - сказала Анна. Она все еще была бледна и время от времени рефлекторно вздрагивала, вспоминая только что пережитый кошмар. - Можно подумать, что ты и впрямь получил удовольствие от этой гнусной сцены.
     Илларион посмотрел на нее с удивлением.
     - А то как же, - сказал он. - Погоди, ты что, испугалась? Точно, испугалась! - он обнял женщину за плечи и ненадолго прижал к себе. - Ну извини, я просто не подумал, что ты можешь их испугаться. Напрасно. Я же тебе заранее сказал: ничего не бойся, я с тобой, все будет хорошо - Конечно, хорошо, - снова невольно вздрагивая, сказала Анна. - Их там было восемь человек, и все с оружием.
     - Подумаешь, - легкомысленно сказал Забродов, - Зато мы нашли яблоню Азизбекова. Это ведь была она - там, во дворе?
     Анна кивнула.
     - Она в ужасном состоянии. Если ее немедленно не вернуть на место и не заняться ею всерьез, она просто погибнет.
     А мы ее не только не вернули, но еще и подарили этим бандитам вторую яблоню. Не понимаю, чему тут радоваться. Надо срочно позвонить в милицию.
     Забродов бросил под ноги окурок и растер его подошвой рваного кроссовка, принадлежавшего полковнику Сорокину.
     - Извини, что заставил тебя в этом участвовать, - сказал он. - Но мне действительно была необходима твоя помощь, чтобы быть уверенным, что дерево именно то, а не какое-нибудь другое. Спасибо тебе огромное. Сейчас я отвезу тебя домой, а завтра можешь выходить на работу и заниматься своими яблонями, как ты выразилась, всерьез. Думаю, что к утру оба дерева уже будут на месте.
     - В этом заявлении, - сказала Анна, - мне чудятся какие-то знакомые с детства мотивы. Не печалься, ступай себе с богом... Утро вечера мудренее... Ты кто - Конек-Горбунок или Золотая Рыбка?
     - Старик Хоттабыч, - сказал Илларион и, заранее кривясь от боли, выдернул из бороды волосок. - Хочу такси, слушай! - с сильным восточным акцентом добавил он, разрывая волосок пополам. - О! Подействовало!
     Проезжавший мимо потрепанный вишневый "Москвич" с оранжевым плафончиком радиотакси на крыше свернул к обочине и остановился метрах в десяти от них, хотя ни Илларион, ни Анна ему не голосовали.
     - Прошу вас, о прекраснейшая из сотрудниц ботанического сада, - с поклоном произнес Забродов. - Ковер-самолет к вашим услугам.
     - Это какой-то фокус? - на минуту забыв о своих волнениях, подозрительно спросила Анна.
     - Зачем фокус? Это такси. Ну, пошли скорее, а то уедет!
     За рулем "Москвича" сидел худощавый мужчина средних лет, одетый в джинсы и серую шерстяную рубашку с засученными рукавами и расстегнутым воротом. Лицо у него было сухое, гладко выбритое и, как показалось Анне, чересчур интеллигентное для таксиста. Он нервно курил, время от времени бросая быстрые недовольные взгляды по сторонам, - видимо, кого-то ждал. Когда Забродов постучал в окошко согнутым пальцем, он нехотя приспустил стекло и хмуро глянул на потенциальных пассажиров.
     - До города не подбросите? - снова переходя на дребезжащий старческий фальцет, спросил Забродов.
     - Занят, - лаконично ответил водитель и принялся поднимать стекло.
     Забродов, опять незаметно перевоплотившийся в склочного старикашку, помешал ему, ухватившись рукой за верхний край стекла.
     - Как вам не стыдно, молодой человек? - проскрипел он. - Что вы себе позволяете? Перед вами пожилой человек!
     Перед вами женщина, в конце концов! Если вы таксист, вы обязаны нас отвезти! А если вы обыкновенный рвач, каких сейчас стало очень много, то я вам скажу, что вы напрасно судите о людях по одежде. У меня есть чем заплатить! Да-с!
     Даю двадцать долларов!
     - Я жду клиента, - сквозь зубы ответил таксист. - Уберите руку, или я прищемлю вам пальцы.
     - Черта с два! - запальчиво воскликнул Забродов. - Я буду на вас жаловаться в ваш таксопарк! Я до мэрии дойду!
     Я напишу президенту! Я обо всем расскажу самому генералу Федотову, он вам покажет кузькину мать!
     При упоминании имени генерала Федотова таксист едва заметно вздрогнул, выпустил ручку стеклоподъемника и всмотрелся в наполовину скрытое полями шляпы лицо склочного пассажира. Анна вдруг увидела, как его зрачки расширились, а потом снова сузились до размера булавочной головки Брови таксиста, и без того нахмуренные, окончательно сошлись у переносицы, губы дрогнули, как будто с них готово было сорваться крепкое словцо.
     - Ссссс... - зашипел таксист, посмотрел на Анну и сказал:
     - Садитесь.
     Это было явно не то слово, которое ему хотелось произнести, но он, похоже, хорошо умел владеть собой. Илларион галантно распахнул дверцу, и Анна скользнула на заднее сиденье, гадая, что это за генерал Федотов, имя которого действует на московских таксистов так же умиротворяюще, как действовало когда-то на разбушевавшихся джиннов и ифритов имя царя Соломона.
     Забродов обошел машину и со всеми удобствами расположился на переднем сиденье. Некоторое время он, по-стариковски кряхтя, возился там, пытаясь закинуть ногу на ногу, добился наконец своего, снял шляпу, нахлобучил ее на колено, снял очки, аккуратно сложил дужки и сунул очки в нагрудный карман пиджака.
     - А бороду? - неприязненно, как показалось Анне, спр