"Пигулевского сейчас наверняка хватил бы инфаркт, - подумал Илларион.
- Книги - последнее, что у него осталось. Вон как  он  испугался,  когда
Репа чуть не вломился на джипе к нему в витрину. Репа...  Вот  она,  эта
мысль: Репа. Репа, приятель, где же все-таки ты наглотался  снотворного?
Ты сказал, что решил заглянуть ко мне по дороге из  казино.  Из  какого,
интересно было бы узнать?"
   Из  комнаты  доносилось  тихое  потрескивание  и  струйками   тянулся
невидимый  в  темноте  дым.  Вскоре  дверной  проем  озарился  неровными
тускло-оранжевыми вспышками.
   "Неужели это все? - подумал Илларион. - Неужели этим  и  ограничится?
Не может быть. Слишком ненадежно".
   Он продолжал ждать. Казалось, он лежал так  целую  вечность,  хотя  с
момента его пробуждения прошло не более тридцати секунд. "Еще немного, и
придется вставать, - подумал Забродов, - иначе  все  сгорит  к  чертовой
матери." Он представил себе, как все это должно  было  бы  выглядеть  по
замыслу автора, и почти наяву увидел сообщение из сводки происшествий:
   "Гражданин З., находясь в нетрезвом состоянии, курил в  постели,  что
привело к возгоранию... Потерпевшего спасти не удалось."
   "Ну, что ты тянешь?  -  мысленно  обратился  он  к  тому,  кто  почти
неслышно двигался в соседней комнате,  разводя  погребальный  костер.  -
Давай быстрее, там же книги."
   Наконец, послышались  легкие  шаги,  в  освещенном  дымным  оранжевым
светом  дверном  проеме  мелькнула  быстрая,  хищно  сгорбленная   тень.
Илларион задышал глубоко и ровно, стараясь не  кашлять  от  разъедающего
легкие дыма.
   Шаги  приблизились,  тень  легко  склонилась  над  лежащим  на   полу
человеком,  и  сквозь  полуприкрытые  веки   он   увидел   стремительный
сине-зеленый отблеск рекламы на отполированной стали.
   - Сдохни, мразь! - прозвучал искаженный яростью голос.
   Забродов перехватил руку с ножом в нескольких сантиметрах  от  своего
горла и открыл глаза.
   - Это не по адресу, - спокойно сказал он. - Вам в драмкружок.
   Ему пришлось выпустить руку с ножом и стремительно отдернуть  голову,
спасаясь от яростного удара, нацеленного прямо в лицо - он не учел,  что
у убийцы может быть два ножа, и чуть не поплатился за свое благодушие.
   "Черт подери, - подумал он, откатываясь  в  сторону  и  вскакивая  на
ноги, - это же мои ножи! Хорошо, что у меня на стене не висит пулемет!"
   Сталь снова блеснула в опасной близости от горла.
   Илларион ушел от удара с ленивой и плавной грацией  профессионального
танцовщика, внимательно  следя  за  мечущейся  перед  глазами,  издающей
сдавленное рычание  тенью  и  никак  не  решаясь  ударить,  чтобы  разом
прекратить это безобразие.
   - Может быть, довольно? - спросил он. - Вы же сами видите, что ничего
не выходит, так к чему эти глупые танцы?
   Тень ответила сдавленным ругательством  и  стремительно  перекрестила
воздух двумя ножами.
   - Не порежьтесь, - предостерег Забродов, отступая к дверям.
   Дым позади него густел, сухое потрескивание усиливалось, и  он  начал
по-настоящему беспокоиться за книги. Добравшись до дверей в комнату,  он
бросил короткий взгляд через плечо и осатанел.
   - Черт бы вас побрал! - закричал он. -  Кто  вас  надоумил  разводить
огонь возле стеллажей?! На диване  надо  было,  на  диване,  неужели  не
ясно?!
   Он выбил из рук убийцы один нож, небрежно смахнул в  сторону  второй,
отвесил звучную оплеуху по скрытой черным чулком щеке и метнулся  к  уже
начавшему лениво гореть стеллажу, по пути сорвав с дивана одеяло. Кашляя
от  дыма  и  осыпая  проклятьями  дилетантов,  которые  приходят   убить
человека, а расправиться могут только с книгами, он  стал  душить  огонь
одеялом. В комнате сразу стало темнее, только полыхала реклама за окном,
да светился медленно расширяющимся полукрутом мигающих красных  огоньков
тлеющий ковер на полу. Илларион затоптал их босыми ногами, с  удивлением
отметив про себя, что это совсем не больно, и метнулся к окну - дышать в
квартире уже было нечем. По дороге он  опять  сбил  с  ног  бросившегося
наперерез убийцу, но извиняться не стал.
   Он рванул раму на себя, давая  доступ  свежему  ледяному  воздуху,  и
обернулся как раз вовремя, чтобы направленное под  лопатку  острие  ножа
безобидно чиркнуло по  ребрам.  Это  было  неприятно,  бок  сразу  начал
мокнуть и тупо ныть. Илларион снова поймал убийцу за Руку, сжимавшую нож
с широким, слегка  изогнутым  на  конце,  как  птичий  клюв,  украшенным
богатым орнаментом лезвием.
   - Всякое терпение имеет предел, - сказал он. - Этому  ножу  четыреста
лет, можете вы это понять? Он не предназначен для выпускания кишок.
   В ответ полоснули ногтями по щеке, едва не задев  глаз,  и  вцепились
зубами в запястье. Это уже было просто  смешно,  и  даже  не  смешно,  а
жалко. Илларион как раз собирался об этом сказать, и тут его со страшной
силой ударили коленом в пах.
   Забродову стало не до  нравоучений,  поскольку  природа,  сотворившая
мужчину бойцом и добытчиком, не позаботилась хоть  как-то  защитить  его
самое уязвимое место.  Сколько  ни  накачивай  мускулатуру,  сколько  ни
тренируй рефлексы - один-единственный удачный удар ниже  пояса  способен
заставить задуматься даже самого умелого бойца.
   Илларион Забродов  задумался  так  сильно,  что  его  согнуло  в  три
погибели. Если бы было  не  так  больно,  он  непременно  засмеялся  бы,
настолько нелепым было положение. "Вот они, плоды книжного  воспитания",
- подумал он, с трудом уклоняясь от страшного, нанесенного  сверху  вниз
удара - точно такого же, каким была убита Жанна Токарева.  Нож  мелькнул
мимо его щеки и тут же ринулся обратно - снизу вверх,  целясь  изогнутым
кончиком в горло, как змея.
   Забродов  понял,  что  с  него  довольно.  Помимо   вполне   реальной
возможности отправиться на тот свет, существовал  риск,  что  на  шум  и
запах дыма сбегутся люди и застанут его, полураздетого,  окровавленного,
согнутого в три погибели, с расцарапанной  щекой,  сражающегося  с..,  с
этим. Он представил себе, как будет потешаться Мещеряков, и  решил,  что
на месте полковника сам он потешался бы сильнее.
   Нападать из скрюченного положения было неудобно, но он  нашел  выход.
Остановленный на середине смертельного  удара  нож  отлетел  в  сторону,
Илларион схватил убийцу за лодыжку  и  сильно  рванул  на  себя.  Убийца
потерял равновесие и, не успев даже понять, что произошло, упал на пол.
   Раздался шум падающего тела,  но  кроме  этого  Илларион  уловил  еще
какой-то звук: глухой удар и тихий, но отчетливый треск,  словно  кто-то
наступил на орех.
   Забродов медленно  разогнулся,  одной  рукой  придерживая  ушибленное
место,  а  другой  схватившись  за  подоконник.  Рука   соскользнула   с
подоконника и коснулась чуть теплой металлической поверхности с  жестким
ребром сварного шва. "Радиатор, - подумал Илларион, -  просто  радиатор.
Вот и все. Как неудачно получилось."
   Убийца не шевелился. Илларион добрел до выключателя и включил свет.
   Комната являла собой зрелище страшного разгрома.
   Подожженный стеллаж и  наполовину  истлевший  ковер  все  еще  лениво
дымились, повсюду валялись разбросанные листы рукописи, которую Илларион
начал когда-то, чтобы поставить точку в одном  давнем  споре  с  Маратом
Ивановичем Пигулевским, да так и не закончил -  остыл.  "Теперь  уже  не
закончу", - без сожаления подумал  он,  и  это  было  правдой:  рукопись
послужила топливом для костра, разведенного на ковре.
   Одно из ребер радиатора  парового  отопления  было  испачкано  темной
кровью, и такая же темная лужа растекалась из-под  головы  лежавшего  на
полу под окном человека. Человек  был  небольшого  роста.  На  нем  были
светлые кроссовки маленького  размера  и  камуфляжный  комбинезон.  Лицо
скрывал черный капроновый чулок.
   Илларион не стал поднимать чулок - он и без того знал, кто это.
   - Ах, как неудачно, - повторил Забродов и пошел звонить Сорокину.

***

   Следствие по делу Аллы Шинкаревой закончилось в конце  декабря.  Дело
не было сложным благодаря найденному в квартире дневнику Аллы  Петровны,
и тянулось почти два месяца только потому, что в производстве находилась
масса других дел, фигуранты которых были живы и здоровы.
   По поводу дневника Сорокин  сказал,  что  это  дело  обычное:  редкий
маньяк не рассчитывает на признание и славу - если не  прижизненную,  то
хотя бы посмертную. Илларион  на  это  ответил,  что  этот  расчет,  как
правило, вполне  оправдывается:  мало  кто  не  знает,  кто  такие  были
Герострат,  Наполеон,  Адольф  Гитлер,  Ли  Харви  Освальд  и  Чикотило.
Присутствовавший при разговоре Мещеряков почему-то обиделся за Наполеона
и обозвал Иллариона пацифистом, Сорокин же нехотя признал, что в  чем-то
Забродов прав.
   Илларион и без него знал, что прав: посмертная  слава  Аллы  Петровны
Шинкаревой распространилась по району со скоростью лесного  пожара  и  к
началу декабря вышла далеко за его пределы, обежав по кругу едва  ли  не
весь город и рикошетом вернувшись на Малую Грузинскую. Из-за  недостатка
информации и  в  результате  неизбежных  при  передаче  из  уст  в  уста
искажений эта мрачная легенда приобрела такой вид, что Забродов вынужден
был некоторое время отсиживаться то дома, то в лесу, хотя там и было уже
довольно холодно: по последней версии он был любовником  Аллы  Петровны,
убившим сначала несчетное  количество  соперников,  а  потом,  на  манер
небезызвестного мавра,  и  самое  Аллу  Петровну,  так  что  возмущенные
граждане  неоднократно  натравливали   на   него   милицию,   совершенно
остервенив ни в чем не повинных сержантов.
   Чтобы компенсировать понесенный Забродовым моральный ущерб, полковник
Сорокин пошел на серьезный должностной проступок и на одну  ночь  ссудил
ему дневник Шинкаревой. Илларион провел эту ночь за кухонным столом,  на
котором стояли бутылка коньяку, стакан и  пепельница.  Дочитав,  он  еще
долго пил коньяк маленькими глотками и курил, глядя, как мигает за окном
чертова реклама.
   Дневник представлял  собой  любопытнейший  человеческий  документ,  и
библиофил Забродов жалел о двух вещах: 6 том, что у него нет ксерокса  и
о том, что в наш век повальной секретности этот дневник никогда не будет
опубликован. Чтиво было весьма поучительное и, как не без легкого  стыда
признался себе Забродов, очень увлекательное.
   То, что Алла Петровна постепенно, не торопясь, день за днем в течение
нескольких  лет  делала  со  своим  мужем,  можно  было  смело   назвать
совершенным произведением искусства - в  своем  роде,  конечно.  Убедить
стопроцентного    обывателя,    лишенного     всяческого     честолюбия,
агрессивности, гордости и иных взрывоопасных добродетелей, в том, что он
опасный маньяк - это ли не искусство? Заставить  строительного  мастера,
обладающего несокрушимой психикой ломовой лошади,  поверить  в  какое-то
мифическое раздвоение личности - это ли не подвиг?
   Это   была   совершенная,   отточенная,   как   скальпель    хирурга,
по-восточному,  даже  не  по-человечески  утонченная  месть.   За   что?
Насколько понял из дневника Илларион,  за  все  подряд:  за  нищету,  за
одиночество,  за  бездетность...  Бедняжке  Жанне  Токаревой  просто  не
повезло: пьяный Шинкарев  распустил  руки,  схлопотал  по  морде  и  был
замечен женой за этим интересным занятием. Убить Шинкарева было  нельзя,
он еще мог пригодиться, и потому умерла скрипачка.
   Механизм "раздвоения личности" был прост, как все гениальное.  Каждый
вечер бедняга Шинкарев  выпивал  вместе  со  своим  холодным  чаем  дозу
сильнодействующего снотворного, а по  утрам  находил  "улики"  -  иногда
фальшивые, подброшенные просто для того,  чтобы  варево  не  остывало  в
горшке, а иногда самые настоящие. Дневник был написан так, что ничего не
нужно  было  додумывать:  аккуратные,  выведенные  твердым,  полумужским
почерком строчки криком кричали  о  том,  какое  наслаждение  испытывала
писавшая  их  женщина,   трудясь   над   бесчувственным   телом   своего
благоверного, пачкая его краской и грязью, нанося  ссадины  на  костяшки
пальцев, осторожно полосуя их бритвенным  лезвием,  наставляя  синяки  и
шишки, уличавшие его в ночных похождениях.
   Разрешилась, наконец, и не дававшая покоя Иллариону тайна  бесславной
гибели Репы. Гражданин Репнин жил дураком и умер, как дурак:  просаживая
ворованные деньги в "Старом, Колесе", он подсел к бару и  там,  сидя  на
высоком табурете в полуметре от барменши, стал громогласно  рассказывать
Дремучему, что намерен навестить Забродова,  поучить  его  уму-разуму  и
выпить с ним коньячку. На секунду прервав  свою  речь,  он  заказал  сто
граммов, которые и были поднесены с маленькой,  оставшейся  незамеченной
задержкой, которая стоила ему жизни.
   Фармацевта Ольгу Синицыну арестовали и, кажется, даже впаяли срок, на
что Забродов, поморщившись, сказал: "На безрыбье и рак - рыба".
   Бабу Марфу арестовывать не стали, тем более, что ее имя  значилось  в
списке  "кандидатов  в  небожители",  который  помещался  на   последней
странице дневника.
   Было там и имя Забродова, чему Илларион, несмотря на имевшие место  в
конце октября события, искренне удивился.  "Ну,  что  я  ей  сделал?"  -
спросил он у Сорокина, на что немногословный полковник  коротко  и  ясно
ответил: "Пренебрег". Илларион в ответ покрыл его матом, что случалось с
ним довольно редко, и ушел,  хлопнув  дверью.  На  это  тоже  были  свои
причины: в последнее время он часто видел во сне красивые  сильные  руки
Аллы Петровны, волосы, твердо очерченный рот и карие глаза,  похожие  на
августовские звезды.
   Шинкарева выпустили из клиники где-то в  середине  декабря.  Илларион
видел его. Сергей Дмитриевич похудел, осунулся, стал бледен и еще  более
тих, чем раньше.
   Вернувшись домой, он заперся на двое суток, а потом привез  откуда-то
стекло и собственноручно застеклил выбитое окно. Восемнадцатого  декабря
он вышел на работу, и Илларион снова начал встречаться с ним по утрам на
лестнице. После  третьей  встречи  он  начал  подумывать  о  том,  чтобы
изменить режим, но не стал этого делать:
   Шинкарев сразу догадался бы, в чем дело, а  ранить  его  и  без  того
израненную душу Илларион не хотел.
   На четвертый день Шинкарев заговорил с ним.
   - Простите, - сказал он. - Я хочу вас спросить.
   Это вы.., ее...
   Илларион посмотрел ему в глаза.
   - Да, - сказал он. - Я убил ее. Поверьте мне, это вышло случайно.
   - Какая разница? - сказал Шинкарев. - Пожалуй, так  даже  лучше.  Она
ведь не мучилась?
   - Ни секунды, - твердо ответил Илларион.
   - - Ну вот. А там она мучилась бы всю жизнь. И я мучился,  зная,  что
она мучается. Впрочем, речь не обо мне.
   Он явно хотел сказать что-то еще,  но  передумал  и,  опустив  плечи,
двинулся вниз по  лестнице.  Иллариону  почудилось,  что  плечи  у  него
подозрительно вздрагивают.
   - Будь оно все проклято, - тихо пробормотал Забродов.
   Книги, стоявшие на подожженном Аллой  Петровной  стеллаже,  почти  не
пострадали. Безвозвратно  погибла  только  одна,  и  Илларион  почти  не
удивился, выяснив, что это была  "Странная  история  доктора  Джекила  и
мистера Хайда". Через неделю после пожара он приобрел другой экземпляр -
правда, не такой старый и переведенный на русский  язык.  Это  не  очень
огорчало: он сомневался, что когда-нибудь захочет перечитать эту книгу.

***

   В одиннадцать часов вечера тридцать первого декабря Илларион Забродов
торопливо миновал темную арку,  которая  вела  во  двор.  Пробегая  мимо
своего заснеженного "лендровера", он весело пнул его по заднему скату.
   - С наступающим, старичок, - сказал он.
   С   кодовым   замком   пришлось   повозиться:    мешал    объемистый,
расползающийся пакет, который Илларион прижимал к груди  обеими  руками.
Наконец замок уступил,  дверь  распахнулась  с  характерным  щелчком,  и
Забродов поспешно вошел в подъезд.
   Его торопливость объяснялась не только тем, что до наступления Нового
года оставалось меньше часа, но и тем, что за ним могла быть  погоня:  в
компании, из которой он улизнул, прихватив со стола кое-какие  продукты,
люди были в большинстве своем веселые и решительные и могли вернуть  его
за стол даже и в связанном виде.
   Вскарабкавшись со своенравным  пакетом  на  пятый  этаж,  Илларион  с
облегчением свалил его в угол возле своей  двери,  немного  поколебался,
держа в руке ключ, а потом решительно  пересек  площадку  и  позвонил  в
дверь напротив. Не дождавшись ответа, он позвонил еще раз.
   Наконец дверь отварилась.
   - Здравствуйте, Сергей Дмитриевич! - весело сказал Илларион. - У меня
беда: стяжал продукты, а съесть их  не  с  кем.  По-моему,  я  там  даже
шампанское  украл.  Коньяк  у  меня  дома  есть...   Вы   как?   Посидим
по-соседски. А? Новый год все-таки!



   Андрей ВОРОНИН
   ТЕНЬ ПРОШЛОГО


   ONLINE БИБЛИОТЕКА  http://www.bestlibrary.ru

Анонс

   Его  профессия  -  инструктор  спецназа  ГРУ.  Его  ученики  -  элита
спецслужб России. Он там, где бессильны ФСБ и милиция.  Он  -  последний
аргумент закона. Непревзойденный Илларион Забродов, по  прозвищу  Ас,  в
отчаянной схватке с тенью.., тенью прошлого.

Глава 1

   Теплый ветер, налетев из-за угла, взвихрил лежавшую на тротуаре пыль,
коротко прошелестел ярко-зеленой, еще  не  успевшей  запылиться  листвой
высаженных на газоне худосочных  лип  и  с  громким  шорохом  погнал  по
асфальту выброшенную кем-то обертку от мороженого.
   Спускавшийся по широким,  отделанным  под  мрамор  каменным  ступеням
человек приостановился, пережидая налетевший пыльный вихрь,  отвернув  в
сторону слегка одутловатое лицо с большим  горбатым  носом  и  глубокими
залысинами надо лбом. Свободной рукой он  придержал  на  груди  галстук,
который, почуяв ветер,  вообразил  себя,  как  видно,  чем-то  наподобие
морского вымпела и  попытался  гордо  взвиться  над  крахмальной  грудью
хозяйской белоснежной сорочки. Человек в строгом темно-сером  двубортном
костюме и с атташе-кейсом в руке продолжил свой полный достоинства спуск
по ступеням, бросив всего один взгляд в  ту  сторону,  где  над  крышами
Москвы  ярко-синее  майское  небо   стремительно   набухало   фиолетовой
чернильной  мглой,  внутри  которой  время  от  времени   что-то   глухо
громыхало, словно  бригада  пьяных  такелажников  бесшабашно  разгружала
пустые бочки из-под солярки. В недрах тучи то и дело полыхали  короткие,
почти невидимые при свете дня  зарницы,  похожие  на  блики  фотовспышек
репортеров.
   На Москву надвигалась первая в этом году весенняя гроза - надвигалась
с некоторым опозданием. Лучше  поздно,  чем  никогда,  решил  обладатель
атташе-кейса, вынимая из кармана пиджака брелок с одиноким ключом.
   Он нащупал большим пальцем выпуклость кнопки,  и  стоявший  у  кромки
тротуара белоснежный "Мерседес" приветственно пиликнул, радостно моргнув
цветными огоньками. Человек с  кейсом  сохранял  бесстрастное  выражение
лица - в конце концов, умение владеть лицом было  одним  из  непременных
условий успеха, - но душа его вновь,  в  который  уже  раз,  наполнилась
приятным теплом, которое незабвенный  бровастый  генсек,  бывало,  любил
величать "чувством глубокого удовлетворения".
   Садясь за руль, кейсовладелец  все-таки  позволил  себе  усмехнуться,
совсем  чуть-чуть,  едва  заметно  приподняв  уголки   пухлых,   красиво
очерченных  губ.  У  генсека  были  все  основания  испытывать   чувство
глубокого удовлетворения: над ним не капало. Точно так  же,  как  и  над
Михаилом Наумовичем Иргером, главным  бухгалтеров  строительно-подрядной
фирмы "Форт", в последние восемь лет уверенно шедшей в  гору  по  костям
конкурентов... А как же иначе,  подумал  Михаил  Наумович,  конечно,  по
костям.
   Это вниз катиться легко  -  подтолкнут,  помогут,  каждый  камешек  с
дороги приберут.., маслицем  смажут,  если  потребуется,  чтобы  быстрее
скользил.., а вверх - это, извините, только с боем.  Только  по  костям.
Если хочешь ес