-старшим взглядом. А поскольку из всех присутствующих судьба исчезнувшей бутыли была доподлинно известна ему одному, Валерию сейчас и вовсе хотелось провалиться сквозь землю.
     - Значит, не видал, - задумчиво произнес Савельев-старший. - Ну, это само собой... И никто, значит, не видал.
     Беда! Нечистая сила, что ли, у нас в доме завелась? Три года вещь на месте стояла, а когда понадобилась - что ты будешь делать! - нету! Две недели назад была, а тут вдруг взяла да и растаяла. Да кабы только бутыль! Чего ни хватишься, ничего нету. Прямо из-под рук все пропадает. Ей-богу, нечистая сила! Или этот, как это теперь говорят.., полтергейст.
     Валерий все-таки рискнул поднять глаза и тут же снова опустил их в тарелку, потому что Савельев-старший, хоть и говорил, ни к кому персонально не обращаясь, смотрел при этом почему-то прямо на него - не смотрел даже, а прямо-таки сверлил Валерия своими мутными недобрыми гляделками. И еще одну неприятную вещь заметил Валерий: Сова перестал пихать в себя колбасу с картошкой и переводил встревоженный взгляд с отца на Валерия и обратно.
     - Вот, давеча, к примеру, - продолжал разоряться пакостный старикан, - хотел я в сарае лопату взять. Была у меня лопата старая, в самый раз сечку для свиней рубить.
     Поискал-поискал - нету! Вот куда, спрашивается, она могла подеваться?
     - Ну, перестань, отец, - попыталась прикрутить фонтан его красноречия мать Совы. - Далась тебе какая-то лопата...
     - Представь себе, далась! И не далась, между прочим, а купилась. За свои, за кровные. На меня, чтоб ты знала, лопаты с неба не сыплются. И бутыли с кислотой не сыплются, и фонарики...
     "И гидрокостюмы, - с тоской подумал Валерий, старательно пряча глаза. - Интересно, знает ли Сова, что его гидрокостюм тоже пропал?"
     Он украдкой посмотрел на Сову и понял: знает. Знает и молчит, до самой последней минуты надеясь избежать скандала. Сова больше не переводил взгляд с Валерия на отца и обратно, теперь он смотрел только на Валерия - в упор, с выражением тягостного недоумения на круглом простоватом лице.
     - Да кончай ты, батя, - с трудом оторвав от Валерия удивленный взгляд, сказал Сова. - Дай поесть спокойно.
     Что ты, ей-богу, как маленький? Лопата, бутыль... Тоже мне, сокровища капитана Флинта! Что-то я тебя сегодня ни хрена не пойму. К чему ты клонишь-то, а?
     - А к тому я клоню, сынок мой дорогой, единственный, - неожиданно спокойно, почти ласково сказал Савельев-старший, - что, к примеру, недельки две, две с половиной назад этих безобразий у нас дома и в заводе-то не было. Раньше не было, а теперь, понимаешь, завелись. С чего бы это?
     Это уже было прямое обвинение, и Валерий медленно, через силу поднял голову, чувствуя, что щеки и уши у него предательски алеют. Смотреть этим людям в глаза он по-прежнему не мог и потому прибег к старому, испытанному трюку: до предела расфокусировал зрение, так что присутствующие теперь представлялись ему просто темными расплывчатыми фигурами без лиц, вроде поясных мишеней в стрелковом тире.
     - Кончай, батя, - сказал Сова, делая последнюю отчаянную попытку отрицать очевидное. - Ты сам подумай, на кой черт Валерке старая лопата? Или, того чище, двадцать литров кислоты? Валера, ну скажи хоть ты ему!
     Валерий молчал.
     - Ни хрена он тебе, сынок, не скажет, - после продолжительной паузы заявил Савельев-старший. - А я скажу.
     Я знаю, зачем ему кислота понадобилась. Ты видал, что за баней груша засохла?
     - Дедова? - быстро спросил Сова. - Ну, так это, наверное, от старости. Ей, поди, лет сорок будет, а то и больше.
     - От старости, ага, - издевательски закивал Савельев. - То-то, что от старости! Цвести, понимаешь, начала, а потом передумала. Ну вас, думает, на хрен, сколько можно вас грушами кормить, дармоедов? И засохла. Из принципа.
     Даже листья в одну ночь почернели от принципиальности.
     Ты зачем дерево погубил, дурень?! - неожиданно заорал он, обращаясь на сей раз непосредственно к Валерию. - Ему же цены не было! Отец мой за ним к самому Куделину ездил, за полтыщи верст, а ты плеснул от нечего делать кислотой, и готово дело!
     Валерий вздрогнул - и от этого внезапного яростного крика, и от того, что груша, на которой он просто так, на всякий случай, опробовал действие кислоты, оказывается, тоже была привезена от Макарыча, как и те черешни, для которых предназначалась кислота. Да, что и говорить, совпадение получилось страшненькое...
     - И что это на свете делается, мать? - горестно проговорил Савельев, обращаясь к жене. - Что это за народ такой народился, что глянешь на него и не поймешь - то ли человек перед тобой, то ли нелюдь какой-то...
     - Господи, - едва слышно ответила та. - Господи...
     - Да вы что, обалдели все, что ли? - возмутился Сова.
     Возмутился неискренне, просто потому, наверное, что не любил громких ссор и ощущал настоятельную потребность как-то вмешаться, прекратить творящееся безобразие. - Батя, нельзя же так! Ты же толком ничего не знаешь, зачем же человека-то зря обижать?
     - А ты на рожу его глянь, - хладнокровно посоветовал Савельев-старший. - Глянь, глянь, не бойся! Сразу поймешь, зря я его обижаю или, может, не зря.
     Сова посмотрел на Валерия и увял.
     - Валера, - сказал он почти умоляюще, - слышь, Лукьянчик, да ты чего? Скажи что-нибудь, чего ты молчишь-то?
     Валерий Лукьянов медленно встал, безотчетно сжимая в кулаке испачканную картофелем ложку. Да, сказать хоть что-нибудь было просто необходимо, объяснить, оправдаться, попросить прощения, поблагодарить за кров и пищу, в конце концов, но в голове ничего не было, кроме звенящей ватной пустоты, и слова, которые вдруг вывалились из этой пустоты, были, пожалуй, далеко не самыми подходящими в данной ситуации.
     - Да пошли вы все!.. - сказал он, со звоном и лязгом швырнул ложку на середину стола и, опрокинув стул, выбежал из кухни.
     ...Примерно в полукилометре от околицы он услышал у себя за спиной нарастающий треск тракторного выхлопа.
     Не оглядываясь, Валерий приналег на педали, но его гоночный велосипед был плохо приспособлен для скачек по пересеченной местности, а тракторист, похоже, гнал своего железного коня во весь опор, невзирая на вполне реальную возможность опрокинуться, угробив при этом и себя, и машину.
     Валерий знал, кто это, но оглядываться все равно не стал, ограничившись тем, что прижался поближе к обочине.
     Наконец трактор догнал его, вырвался вперед, описал короткую, очень опасную дугу и резко затормозил, загородив Валерию дорогу.
     Когда поднятая колесами старенького грязно-голубого МТЗ густая пыль немного рассеялась, Валерий, как и ожидал, увидел в кабине Сову. На той стороне кабины, что была обращена к Валерию, дверцы не было - черт знает, когда и куда она подевалась, - и Сова был виден Лукьянову четко, до мельчайших подробностей - таких, например, как застрявшие в его кучерявой бороде крошки вареного картофеля.
     Широкая загорелая физиономия Совы выражала растерянность пополам с огорчением. Судя по этому выражению, бить Валерия Сова не собирался. Впрочем, кто их разберет, этих пейзан, возьмет и накидает по первое число, сохраняя на морде скорбную мину Андрей Савельев легко выпрыгнул из кабины и подошел к Валерию. Тот на всякий случай приготовился бежать напрямик через поле, бросив все свое имущество, состоявшее из велосипеда и тощего рюкзака, но Сова, кажется, и впрямь не испытывал ни малейшей охоты драться.
     - Кончай психовать, Лукьянчик, - сказал Сова, кладя коричневую мозолистую лапу на руль велосипеда. - Ну чего ты взвился? Батю моего, что ли, не знаешь? Побулькает и перестанет. Мало ли что в жизни бывает! Да он уже жалеет, что на тебя наехал. Не признается, конечно, но я по глазам вижу, что жалеет. Аида обратно! Перемелется - мука будет.
     Я тебя понимаю, обидно, конечно. Не знаю, что на него сегодня нашло. Нет, серьезно, он сегодня самого себя превзошел.
     Не упомню я что-то, чтобы он раньше таких коней швырял.
     Это ж надо было додуматься: грушу - кислотой! Маразм какой-то, честное слово! Лукьянов вдруг почувствовал подкативший к горлу тугой комок и понял, что вот-вот заплачет - по-настоящему заплачет, горючими слезами.
     - Погоди, Сова, - с трудом совладав с голосом, сказал он. - Уж не извиняться ли ты передо мной собрался? Это ты, брат, напрасно. Все правильно. Батя твой прав на все сто, он еще и не все знает... Ты прости меня, Сова, я ведь не нарочно, не со зла. Так надо было, понял? А зачем надо, я тебе не скажу, меньше знаешь - крепче спишь. Жаль, что все так коряво вышло. Честное слово, жаль. Ты попроси у своих за меня прощения - и за грушу, и за кислоту, и за То, что вместо "спасибо" я на них наорал, как последний... Я за все заплачу, честное слово. Заработаю и вышлю, адрес ваш у меня есть.
     И." ну, в общем, спасибо тебе за все. Хороший ты мужик, Сова. Я раньше даже не знал, какой ты на самом деле классный мужик. Гидрокостюм я твой порвал, прости. Я тебе новый куплю, ладно?
     - Дурак ты все-таки, Лукьянчик, - грустно сказал Сова. Ни капли удивления или протеста не было в его голосе, и Валерий понял, что возвращаться действительно не стоит.
     Некуда ему было возвращаться, если честно. - При чем тут деньги?
     - Да знаю я, что ни при чем! - с тоской проговорил Валерий. - Знаю! А что я еще могу предложить? Слова? Так ведь это просто сотрясение воздуха. И оставь ты меня, ради бога, в покое, не рви душу!
     - И куда ты теперь? - совсем уже упавшим голосом спросил Сова.
     - Домой, конечно, куда же еще? Хватит, погулял. Как говорится, где родился, там и сгодился. Заскочу по дороге еще в одно местечко, посмотрю, что да как, и домой. Маманя, наверное, соскучилась совсем.
     Сова недовольно поморщился.
     - Насчет одного места, - нерешительно проговорил он. - Может, не надо, Валера? Ты подумай хорошенько, а?
     На хрена тебе эта головная боль? С этими новыми русскими связываться - только проблемы наживать. Им ведь человека убить - все равно что муху прихлопнуть.
     "Золотые твои слова", - подумал Валерий.
     - Да какие новые русские! - сказал он вслух. - С бабой я познакомился. Тут, неподалеку. Не первый сорт, конечно, но для временного пользования в самый раз. Так надо хоть с ней попрощаться по-человечески, если уж с вами так нехорошо получилось.
     - Может, тебе помочь? - озабоченно спросил Сова, явно не поверивший ни одному его слову.
     - С бабой-то? - Лукьянов заставил себя усмехнуться. - Это, брат, тебе ни к чему. У тебя такая жена, что я просто обзавидовался. Чуть слюной не захлебнулся, ей-богу! Ты ей кланяйся. Пусть у вас все хорошо будет, а я как-нибудь сам со своими делами разберусь.
     - Ну, как знаешь. - Сова полез в карман, вынул оттуда несколько свернутых в трубочку купюр и протянул Валерию. - На, держи на первое время.
     Валерий шарахнулся от его протянутой руки, как от гадюки.
     - Ты что?! - теряя остатки самоконтроля, плачущим голосом выкрикнул он. - Ты что, гад, издеваешься? Ты что мне суешь?!
     Сова испуганно отшатнулся от него, но деньги не убрал.
     - Как - что? - удивленно сказал он. - Деньги. Ты же все-таки почти месяц вкалывал. Кто-кто, а уж я-то знаю, что это такое - на земле горбатиться. За такую работу любых денег мало. И потом, они тебе сейчас нужнее. А мне, если что, батя поможет.
     Валерий открыл рот, чтобы послать этого растреклятого христосика куда подальше, пока стоявший в горле ком и в самом деле не пролился слезами, но в последний момент передумал и взял деньги. Не потому взял, что они были ему так уж необходимы, а потому, что понял: не возьмет - и Сова на него по-настоящему обидится. Может и в морду дать, и, что характерно, будет совершенно, прав...
     ...И, конечно же, окончательно успокоившись, он понял, что его попытка отказаться от предложенных Совой денег была чистой воды фанфаронством, глупостью несусветной и поганым, неумелым позерством. Если Сове нравится жить по правилам, которые вышли из употребления еще в позапрошлом веке, это его личное дело. На ферме, в деревне такое поведение, может быть, даже останется безнаказанным, и доживет Сова до старости в блаженном неведении относительно мира, который его окружает, и ребенка своего будущего воспитает, если получится, таким же ясноглазым, улыбчивым и наивным кретином, каким является сам. Интересно, в кого он такой уродился? Папахен его, к примеру, на христосика блаженного ни капельки не похож. В мать, что ли? Или Сова-старший тоже из этой породы, только скрывает? А-а, черт их, червей земляных, разберет! Ни к чему нам эти сложности.
     Мы люди простые, и живем попросту, и принципы у нас тоже простые, доступные. Дают - бери, бей и беги - вот и все принципы, необходимые для хорошей, полноценной жизни в современном обществе.
     Убедив себя таким образом в том, что ничего экстраординарного, из ряда вон выходящего с ним сегодня не случилось, Валерий принялся активно пользоваться благами цивилизации, купленными на деньги Совы. Для начала он добрался до Москвы, сдал свой велосипед в камеру хранения на Ярославском вокзале, купил самый дешевый билет на утренний поезд, погулял по городу, пару раз перекусил в кафе, а вечером вернулся на вокзал и, имея в кармане билет, безбоязненно устроился на ночлег в зале ожидания. Ночью у него пару раз проверили документы, а утром он продал сослуживший свою службу билет какому-то бедолаге в самом хвосте длинной очереди у билетных касс, купил билет на электричку и покатил в пригородный поселок, где обитал (а может быть, уже не обитал, а покоился) его обидчик Виктор Андреевич Майков.
     По дороге Валерий думал, как это было бы чудесно, если бы Майкова постигла та же участь, что и его охранника Хобота, и пытался изобрести способ разузнать об этом, не привлекая к себе внимания.
     Он сошел с поезда, так ничего и не придумав, и решил положиться на случай. Валерий не лгал Сове, говоря, что намерен отправиться домой, к родным, так сказать, пенатам; не лгал он и насчет того, что ему нужно заскочить в одно местечко - посмотреть, что да как. Он действительно не мог навсегда уехать из Москвы, не разузнав, чем закончилась его вендетта. Вся эта затея с самого начала была ребяческой и при этом смертельно опасной - это Валерий понял с пол ной ясностью в ту ночь, когда на его глазах зверски убили Хобота, - но просто отчалить восвояси, даже не попытавшись увидеть результаты своих усилий, он не мог. Или, может быть, не хотел - разница в данном случае не имела существенного значения.
     Он добрался до дома Майкова пешком и занял свою излюбленную позицию в кустах на противоположной стороне дороги. Ворота в высоком кирпичном заборе, которым папа Май отгородился от всего света, были заперты наглухо, из-за забора не доносилось ни звука. Было очень похоже на то, что папа Май здесь больше не живет. Валерий очень надеялся, что этот подонок с некоторых пор не живет вообще.
     Совсем не живет, окончательно.
     Солнце поднималось все выше, становилось жарко. К разгоряченной коже назойливо липли мухи, в кустах пахло разогретой зеленью, асфальтом и пылью. Было чертовски скучно сидеть, ничего не делая, и ждать у моря погоды. Так можно было просидеть и сутки, и трое, и целую неделю и в результате ничего не узнать. Время от времени по шоссе проезжали машины, один раз проехал велосипедист с привязанными к раме велосипеда удочками в чехле. Лицо у него было хмурое - видимо, ни черта он не поймал в протекавшем на задах улицы ручье. Некоторое время на ветке прямо над головой Валерия сидел скворец - черный, блестящий. Скворец отвлекал Валерия от наблюдения за дорогой и домом. Лукьянов шикнул на него, и скворец улетел, обронив напоследок белую бомбочку - слава богу, не попал.
     Валерий посмотрел на часы и принял твердое решение: если ничего не произойдет в течение девяноста минут, придется что-то предпринять. Например, бросить в ворота камень и посмотреть, что из этого выйдет. Или отловить какого-нибудь пацана из местных, дать ему пятерку и попросить постучаться в калитку. А что, чем плохо? Пускай спросит, дома ли его папа, Виктор Андреевич Майков. Если дадут по шее - значит, папа жив и здоров. А если удивятся и скажут, что такой здесь больше не живет, тогда... Тогда хорошо.
     Просто отлично!
     Он засек время и стал ждать. Минуты тянулись мучительно медленно, но полтора часа почему-то истекли до неприличия быстро. Валерий всесторонне обдумал этот парадокс и решил для верности выждать еще полчасика. Когда и этот срок вышел, он понял, что ждать больше нечего: нужно было либо что-то делать, либо уходить отсюда к чертовой матери. Что толку торчать в кустах, как путало? За этим, что ли, он сюда приехал?
     Валерий решительно поднялся с земли, раздвинул кусты и шагнул на дорогу. При этом он чуть было не упал, наступив на развязавшийся шнурок. Выругавшись сквозь зубы, он присел на колено и стал приводить свою обувь в порядок.
     Шнурок, как и следовало ожидать, лопнул, и его пришлось связывать. Занимаясь этим, Валерий услышал какой-то шум и, подняв голову, увидел прямо напротив себя распахнутые настежь ворота и выезжающий из них знакомый серебристый джип.
     Машина вывернула на дорогу, сверкнув гладкими серебристыми бортами и ярким хромом наружной отделки, газанула и с мягким приглушенным рычанием укатила в сторону Москвы даже раньше, чем Валерий успел по-настоящему испугаться. Ворота закрылись, и Валерий остался на дороге один.
     Закончив возиться со шнурком, он встал и некоторое время, блестя стеклами очков, смотрел вслед уехавшему джипу.
     Все-таки папа Май как-то ухитрился выкрутиться, договориться со своим жутким соседом, и это обстоятельство неожиданно больно задело самолюбие Валерия Лукьянова. Как же так? Что же он, выходит, зря старался?
     Такое положение вещей было просто недопустимо и нуждалось в немедленной корректировке. Валерий понятия не имел, каким образом он станет эту корректировку проводить, но точно знал одно: спать нынешней ночью ему опять не придется.

***

     - А жалко Хобота, - неожиданно сказал Простатит, откидываясь на спинку кресла. - Нормальный был пацан. Помнишь, Андреич, как мы в девяностом все вместе на Рижском дань собирали?
     Майков нарочито медленно положил на стол карты рубашкой вверх и посмотрел на Простатита, как на внезапно заговоривший стул. Он не любил, когда его охранники принимались вспоминать былые веселые деньки, потому что они были не только и не столько охранниками, сколько друзьями его лихой бесшабашной юности - и громоздкий добродушный Простатит, и болтливый Рыба, и даже отмороженный Хобот со своей справкой. Когда-то они действительно начинали вместе - вместе трясли торгашей на рынке, вместе доили транзитников на дорогах братской Польши, вместе перепродавали угнанные тачки. Были они тогда совсем молодые, сопливые, и верховодил у них поначалу именно Хобот, потому что в те блаженной памяти времена на первом месте был не ум, как теперь, а тупая носорожья наглость, которой Хоботу было не занимать. Но времена менялись, и Майков, который сначала был просто Маем, постепенно превратился в папу Мая, а потом и вовсе в Виктора Андреевича, главу солидной фирмы, отца и благодетеля. А Хобот, Рыба и Простатит так и остались Хоботом, Рыбой и Простатитом - то есть, попросту говоря, обыкновенными быками. О старой дружбе они теперь вспоминали редко, а вслух о ней не говорили вообще - что было, то было. Раньше было так, а теперь - этак...
     - Помню, - сказал Майков и снова взял со стола карты. - И почему нам пришлось с Рижского сваливать, тоже помню.
     - Точно, - сказал Рыба. - Хобот тогда мента на пику посадил. Еле-еле ноги унесли... Карту?
     Майков бросил взгляд на свои карты, задумчиво пожевал губами и сделал маленький глоток из низкого квадратного стакана.
     - Ну, давай, что ли, - нерешительно сказал он. - А Хобот просто получил то, на что всю жизнь нарывался.
     Рыба точным, отработанным движением сдал ему карту с верха колоды. Простатит тяжело завозился в кресле, скрипя кожаной обивкой.
     - А я не верю, что это Хобот у Алфавита дерево стырил, - у