в посветил на него фонарем, и Рыба, который, сидя в засаде, пропустил самое интересное, испуганно отшатнулся.
     - Ой, „, - сказал он. - Возвращение Фредди Крюгера.
     - Ща в рыло схлопочешь, - пообещал угрюмый Простатит.
     - Это потом, - деловито сказал Майков, ставя на предохранитель и убирая за пояс пистолет. - Надо здесь прибраться по-быстрому. Устроили пальбу, бараны, весь поселок, небось, на уши поставили.
     - Кто бы говорил, - проворчал Простатит. - Я, что ли, в него чуть не полсотни маслят выпулял? И, заметь, ни разу не попал.
     - А я в него и не целился, - непринужденно солгал Майков. - Я его к Рыбе гнал. Думал, он его скрутит, а он, видишь, чего учудил. И потом, что же я должен был делать - ждать, пока он меня завалит, как кабана? Из твоего, между прочим, ствола, Прос. Вот и давай вам после этого оружие. Как дети, в натуре. Давайте его пока в трубу. Да живее, живее!
     Он выбрался из воды, положил фонарь на камень так, чтобы он освещал грот, вынул из кармана мобильник и набрал номер Букреева.
     - Антон Евгеньевич? - сказал он, наблюдая за тем, как его охранники, сопя и толкаясь, засовывают тело Лукьянова в сточную трубу. - Извините, что беспокою в столь поздний час... Да, понимаю, что не спите. Где уж тут уснешь! Конечно, конечно. Приношу свои извинения. Не хотите заглянуть на пару минут? Да, ко мне. Ну, что вы, какой может быть подвох!
     Просто мне наконец удалось устранить причину возникшего между нами недоразумения, и я хотел бы, чтобы вы убедились, так сказать, своими глазами... Да! Да, представьте себе, один мелкий сучонок, тварь бедная, а сколько крови нам с вами попортил! Да-да, без дураков. Объясню все на месте, сейчас нет времени. Да, менты, я думаю, приедут, но мы к этому готовы. Да, жду... А как хотите. Хотите - до ментов, а хотите - после... Как вам удобнее, так и поступайте.
     ...Через полчаса, когда милицейский наряд, полностью удовлетворенный осмотром и оказанным приемом, покинул место веселого праздника, когда один из охранников Букреева, сохраняя непроницаемое выражение лица, запер за ментами ворота, когда последняя пороховая ракета, описав в темном небе искристую дугу, дымно догорала в траве у забора, а переодетый в сухое, чистый и аккуратно причесанный Рыба с огромной неохотой двинулся в сторону сточной трубы, Букреев отставил в сторону бокал и решительно поднялся из-за стола.
     - Что ж, - сказал он, - в изобретательности тебе не откажешь. Фейерверк - это неплохо. Надо взять на вооружение. Сам придумал?
     - В кино видал, - честно признался Майков и тоже встал, с сожалением отставив недопитый бокал.
     - Ну, показывай, зачем звал. Время позднее, а у меня завтра прямо с утра дел невпроворот.
     Майков проводил соседа до грота, из которого уже выбирался, пятясь, кряхтя и цедя сквозь зубы отборную брань, заново промокший Рыба. Облепленный пластырем, весь лоснящийся от противоожоговой мази Простатит тяжело сопел над ухом Майкова - делал вид, что обеспечивает безопасность, а на самом деле думал, как бы это поскорее слинять домой, нажраться водки и завалиться спать на целую неделю. А то как же! Он ведь теперь тяжелораненый, ему отпуск положен для поправки пошатнувшегося здоровья...
     - Это что за Ихтиандр одноглазый? - удивился Букреев, увидев облитый черной прорезиненной тканью труп на дне ручья.
     Майков объяснил. Никакого правдоподобного вранья, объясняющего странное поведение убитого очкарика, он придумать попросту не успел, и пришлось выкладывать все как было.
     - А, - дослушав до конца, спохватился Алфавит, - так я же его знаю! Ты же его в марте, что ли, или в феврале ко мне во двор приводил посмотреть, что да как, посоветоваться... Так ты ему, значит, не заплатил? Эх, Виктор, Виктор!
     Говорил ведь я тебе: нет на свете страшнее болезни, чем жадность! Ну, посмотри, до чего она тебя довела! Ох, ребята, ничему вас жизнь не учит! Совсем ничему! Запомни, дружок: врагов себе надо выбирать, а не наживать случайно, по глупости. Выбирать! И выбирать очень тщательно, потому что во все времена о человеке судят не только и не столько по его друзьям, сколько по врагам. Сильный у тебя враг - значит, и ты не говно какое-нибудь. А это, - он кивнул в сторону лежавшего в ручье трупа, - это разве враг? Так, тушканчик близорукий, пес приблудный, шакал в стеклышках... И ведь, что самое смешное, он тебя чуть было не уделал. А что пальбы-то было!.. Я думал, твою хату ОМОН штурмом берет, чуть было сам в бега не подался. А это, значит, вы втроем одного очкарика отстреливали, которого соплей перешибить можно. Ну и кто ты после этого? Как с тобой, таким, разговаривать? Да любой из моих бойцов впятеро умнее тебя! Черт возьми, Виктор, я с каждым днем все больше жалею, что с тобой связался.
     Майков молча заскрипел зубами. Возразить было нечего, а просто стоять и слушать Алфавита было дьявольски неприятно. Унизительно это было, тем более что быки стояли вокруг и слушали - и букреевские быки, и свои собственные.
     Не разговор это был, а самая настоящая порка, и кто, спрашивается, дал Алфавиту право сечь Виктора Андреевича Майкова, как мальчишку, прямо при его подчиненных?
     - Ты не обижайся, - будто подслушав его мысли, сказал Алфавит. - На правду не обижаются. Ты, дружок, сам поставил себя в это дурацкое положение, сам нажил себе неприятности - тоже, между прочим, дурацкие, но от этого они не меньше, - и расхлебывать эту кашу тебе придется самому. Учти, смерть этого придурка не освобождает тебя от ответственности за яблоню. Как она, кстати, у тебя поживает?
     - Да что ей сделается, - рассеянно сказал Майков и тут же похолодел, сообразив, что Лукьянов таки дошел до самой яблони и, чем они там занимались вдвоем с Простатитом, одному богу известно.
     Очевидно, он заметно переменился в лице, потому что Алфавит вдруг подобрался и, оставив ленивый нравоучительный тон, которым говорил до сих пор, сухо сказал:
     - А ну-ка пойдем посмотрим.
     Спорить Майков не мог при всем своем желании. Он сделал знак Рыбе, и тот, вздыхая и громко чавкая мокрой обувью, заторопился к гаражу. В темноте что-то щелкнуло, и по всему периметру дома бесшумно и ослепительно вспыхнули мощные прожектора, высветив во дворе каждую травинку, каждый куст и каждый камешек. Все присутствующие двинулись к яблоне - Майков и Букреев впереди, остальные следом, как почетный эскорт или конвой. "Это уж кому как, - с тоской подумал папа Май, косясь на шагавшего рядом соседа. - Алфавиту, конечно, эскорт, а вот мне, пожалуй, конвой..."
     На ходу он наклонился, подобрал и спрятал в карман пропущенную впопыхах гильзу. Под ногами одного из букреевских быков захрустело стекло разбитого пулей светильника. Впереди на ярко освещенной стене чернел прямоугольник распахнутого настежь окна, из которого совсем недавно выпрыгнул охваченный бешеным азартом погони папа Май.
     В тот момент ему казалось, что, стоит лишь изловить очкастого поганца, как все его проблемы с Алфавитом решатся сами собой, все утрясется и останется лишь пожать друг другу руки и пожать плечами: чего только в жизни не случается!
     Но Алфавита, этого лагерного упыря, этого седого волчару, такая развязка, похоже, не устраивала: начав гнуть папу Мая в бараний рог, он явно не собирался останавливаться на полпути и был намерен довести дело до конца.
     Яблоня тоже была отлично видна. Она стояла в беспощадном свете прожекторов, как и прежде, напоминая шарообразное розоватое облако на ровной тонкой ножке, и пахло от нее, как и должно пахнуть от цветущей яблони - тонко и сладко.
     - Вот видите, - обиженно сказал папа Май, - я же говорю, все в порядке...
     - Надеюсь, - с явным сомнением произнес Алфавит, подозрительно поводя хрящеватым носом.
     Майков тоже принюхался и невольно замедлил шаг.
     Подходить ближе к яблоне ему вдруг окончательно расхотелось. Запах, издалека принятый им за нежный аромат цветочных лепестков, по мере приближения к проклятому дереву усиливался, с каждым шагом становясь все резче и неприятнее, пока, наконец, не превратился в то, чем он и был на самом деле, - в разъедающую глаза и ноздри густую вонь пролитого ацетона. Вскоре стал виден и источник запаха - какая-то мятая, пятнистая от влаги тряпка линялого защитного цвета, валявшаяся чуть ли не у самых корней злополучной яблони. Разглядев брезентовые лямки, Майков понял, что это рюкзак, и до звона в ушах стиснул зубы, остро жалея, что Лукьянова нельзя убить еще раз - медленно и со вкусом.
     В трех шагах от яблони в траве валялись осколки разбитой бутылки. Алфавит, который все замечал, присел на корточки, поднял отбитое горлышко, все еще закрытое пластмассовой пробкой, поднес его к лицу, понюхал и уронил обратно в траву.
     - Керосин, - сказал он, вытирая пальцы носовым платком. - А там, в рюкзаке, должно быть, ацетон. Парень неплохо подготовился. И, мне кажется, ему таки удалось тебя уделать, дружок. Не хотелось бы предполагать худшее, но, если эта дрянь доберется до корней, яблоня может погибнуть, и тебе не удастся надолго ее пережить. Принеси, - добавил он, обращаясь к одному из своих быков.
     Тот метнулся, куда было ведено, и принес то, за чем его посылали. В рюкзаке бренчало битое стекло, и с него до сих пор капало. Держа рюкзак на отлете, чтобы не запачкать брюки, охранник развернул его так, чтобы Букрееву была видна сквозная дырка в защитной материи, явно пробитая пулей.
     - Снайпер, - брезгливо кривя рот, сказал Алфавит. - То-то я думаю: и когда это он успел бутылку открыть?
     А ему, оказывается, и открывать ничего не пришлось, ему, значит, добрые люди помогли... Советую заменить землю, на которую попала эта пакость, - продолжал он, адресуясь на сей раз непосредственно к Майкову. - Землю заменить, удобрить и хорошенько полить. Может, еще и обойдется...
     Подкормку я передам, а остальное, как говорится, в руке господней.
     Уже шагнув одной ногой за калитку, он вдруг обернулся и, сверля лицо папы Мая недобрым взглядом, сказал:
     - Запомни, щенок: загубишь яблоню - урою.
     Потом калитка за ним закрылась. Майков трясущимися от ярости руками достал сигареты, выронил две штуки под ноги, сломал еще одну и, окончательно взбесившись, скомкал пачку в кулаке и запустил ею в калитку, за которой скрылся Алфавит.
     - Этот уроет, - сдержанно сказал Рыба.
     - Молчи, урод! - взвизгнул Майков. - Лучше молчи, а то я сам тебя урою, понял? Ну, чего стал? Пошел в гараж за лопатами, землю надо менять... Да, и вот еще что. Завтра, прямо с утра, обзвони наших людей, пускай потихонечку подтягиваются сюда. Чует мое сердце, что лишние стволы нам могут очень скоро пригодиться.

***

     - А вот и чаек, - сказал Илларион Забродов, откладывая в сторону очки.
     Очки были старомодные, в потемневшей от времени круглой стальной оправе. Насколько помнил полковник Сорокин, это были очки его покойного тестя, в которых тот, бывало, часами просиживал над географическим атласом, освежая в памяти маршруты, пройденные по Европе в середине сороковых. Старикан повидал свет, хотя глазеть на заграничные красоты ему пришлось в основном через смотровую щель "тридцатьчетверки ".
     Теперь очками завладел Забродов, и Сорокину было совершенно непонятно, зачем они ему понадобились. Похоже, он сменил в них линзы, и это было загадкой: на зрение Илларион никогда не жаловался.
     На ветке старой груши бормотал реликтовый транзистор, в листве деловито жужжали пчелы. Одетая в простенькое ситцевое платье Анна принесла и поставила на стол плюющийся горячим паром чайник.
     - Хорошо вы тут устроились, ребята, - с легкой завистью сказал Сорокин, ловко нарезая белый хлеб. - Курорт, да и только! Не понимаю, как у вас это получается. Для меня дача - каторга, а вы вроде отдыхаете, и на участке при этом полный парадиз.
     - Все зависит от взгляда на жизнь, - ответил Забродов, аккуратно накрывая сложенным вчетверо полотенцем пузатый заварочный чайник, грубо расписанный "под гжель". - Беда в том, Сорокин, что ты зануда. Все тебе не слава богу, все тебе каторга... Кстати! - он вдруг оживился и сдвинул на затылок соломенную шляпу. - Сорокин, ты заметил, что занудство и перманентное недовольство жизнью свойственны, как правило, женатым людям? По-моему, тут есть о чем задуматься.
     - Не слушайте вы его, - сказала Анна, грациозно присаживаясь на краешек скамьи и беря из плетеной вазочки печенье. - Это он вас дразнит. Вы-то сюда на день приезжаете, максимум на два, а чтобы получать от земли удовольствие, на ней надо жить. Вот как он сейчас живет. Да и то...
     Слышали бы вы, как он ворчит! И воды горячей нет, и туалет не так устроен, и комары его, видите ли, донимают... Тоже мне, оптимист!
     Эта отповедь прозвучала как-то не так. Сорокину почудились в ней теплые, почти материнские нотки. Он мысленно присвистнул и искоса посмотрел на Анну. Все-таки она была дьявольски хороша, особенно теперь, когда перестала притворяться синим чулком и превратилась в нормальную, довольную жизнью женщину. "Да, - подумал Сорокин, любуясь ее плавными движениями, - в холостяцкой жизни определенно есть некоторые неоспоримые преимущества. Ну, Забродов, ну, ходок! Наш пострел везде поспел..."
     - Рот закрой, - коротко посоветовал ему Забродов, и Сорокин с сожалением перевел взгляд с Анны на него.
     Только теперь он заметил, что Забродов что-то сделал со своей бородой, отчего та перестала напоминать растрепанную паклю и превратилась в благообразный полуседой клинышек, какие носили в начале прошлого века врачи, профессора, а также пламенные рыцари революции. Вид у Забродова с этим клинышком был какой-то нелепый, хотя Сорокин должен был признать, что бородка и соломенная шляпа неплохо друг друга дополняют. Правда, в этой картине все-таки чего-то не хватало, только Сорокин никак не мог понять, чего именно: трубки?., галстука?..
     Поймав его взгляд, Забродов едва заметно усмехнулся и вдруг одним точным движением нацепил на переносицу тестевы очки. У Сорокина отвисла челюсть: перед ним сидел Антон Павлович Чехов собственной персоной. Или, скажем, Мичурин. Да, пожалуй, именно Мичурин, хотя и Чехов вроде бы любил посидеть в саду."
     - Клоун, - проворчал полковник, немного придя в себя.
     - Опять он чем-то недоволен, - обиженно сказал Забродов. Сорокин заметил, что глаза его за линзами очков нисколько не изменились, а это означало, что в оправу, скорее всего, вставлено обычное оконное стекло. - При чем здесь клоун? Я просто вживаюсь в обстановку. Этот образ, - он с важным видом поправил шляпу и дотронулся указательным пальцем до переносицы, возвращая на место съехавшие очки, - этот образ, Сорокин, помогает мне успешнее трудиться на благо твоей тещи. А раз так, то жаловаться тебе не на что. Твою работу делаю, между прочим, и делаю, заметь, неплохо.
     - Да я всем доволен, - миролюбиво сказал полковник и попытался, приподняв полотенце, заглянуть в заварочный чайник - посмотреть, не поспел ли чаек.
     Забродов дал ему по рукам. Сорокин возмущенно фыркнул и стал разглядывать сад. Забродов отвернулся от него и закурил, так внимательно глядя в безоблачное небо, словно рассчитывал увидеть там НЛО.
     - Да, - сказал Сорокин через некоторое время, - несмотря на ваш сомнительный моральный облик - о внешнем облике я уже не говорю, какой у дачника может быть внешний облик? - так вот, несмотря на все ваши недостатки, потрудились вы, ребята, действительно на славу. Ей-богу, после вас мне тут долго ничего делать не придется! Буду, понимаешь, лежать в гамаке и пиво пить назло соседям. Вон, к яблоньке привяжу Хотя нет, не буду, уж больно яблонька хороша. А подрезали вы ее как - загляденье!
     Забродов бросил быстрый взгляд на яблоню, о которой говорил полковник, и вернулся к созерцанию ярко-голубого неба, в котором не было ничего, кроме время от времени пролетавших по своим делам скворцов. Странно, но Анна тоже почему-то задрала голову и стала смотреть в небо. Сорокин подозрительно покосился на них, глянул в небо, ничего интересного там не обнаружил и решил, что все влюбленные - дураки и, чем они старше, тем глупее выглядят в глазах окружающих. "Не дай бог влюбиться", - подумал он и тоже закурил.
     - Что-то я не помню, - рассеянно сказал он, пряча горелую спичку обратно в коробок, - яблоня эта здесь была или нет?
     Забродов издал странный звук, как будто в горло ему попал какой-то посторонний предмет - крошка, например, или даже комар, - и, продолжая смотреть в небо, сказал:
     - Ну, ты даешь! Одно слово - хозяин. Не помнит, что у него на участке было, а чего не было... Склероз при твоей работе - страшное дело, Сорокин. Пора на пенсию, пока подчиненные за твоей спиной хихикать не начали. Да, брат, старость не радость - Какая еще старость? - агрессивно огрызнулся Сорокин. - При чем тут склероз?
     - Ну а как же? - не поворачивая головы, удивился Забродов. - Яблоня - не морковка, за неделю вырасти не может. Что же, по-твоему, это я ее сюда посадил?
     - С тебя станется, - неуверенно пробормотал Сорокин. - И вообще, тебя бы в мою шкуру, умник! Тут не только про яблоню - имя свое забудешь!
     - Сочувствую, - без тени сочувствия сказал Забродов.
     - М-да, - задумчиво протянул Сорокин, - дела." Теща, что ли, без меня эту яблоню посадила? Странно.. Хоть убей, не помню, чтобы я на этом месте яму копал!
     - Бывает, - сказал Забродов.
     - Ой, - сказала Анна, - а масло-то! Масло я забыла принести!
     Она торопливо встала, почему-то старательно держась к Сорокину спиной, и быстро ушла в дом.
     - Что это с ней? - озабоченно спросил Сорокин. - Или это не с ней, а со мной? Может, у меня с лицом что-нибудь не так?
     Забродов перестал изучать траектории полета скворцов, повернулся к Сорокину лицом и снял свои бутафорские очки.
     - Да нет, - сказал он, - все в порядке. Она просто стесняется немного. Ну, знаешь, одинокая женщина, интеллигентное воспитание, а тут, сам понимаешь, ситуация - он, она и чужая дача... Просто немного неловко. Мне, кстати, тоже. Если тебя это как-то напрягает или, скажем, грозит грядущими семейными неприятностями...
     - Да ну, ты что, в самом деле, как маленький! - замахал руками растроганный такой неожиданной застенчивостью твердокаменного спецназовца Сорокин. - Что ты! Наоборот...
     Он хотел сказать, как он за них рад, и как ему приятно видеть их счастливые лица, и какая это вообще редкость в наше деловитое, задерганное время - спокойное и счастливое лицо, но ничего этого он сказать не успел. Где-то неподалеку зарычал автомобильный двигатель, Забродов повернул голову на звук, и его лицо вдруг сделалось серьезным и сосредоточенным. Потом на нем проступило удивление и - Сорокин готов был в этом поклясться - какая-то хищная радость.
     - Не может быть, - пробормотал Илларион. - Черт возьми, этого просто не может быть!
     Сорокин тоже повернул голову и посмотрел вдоль улицы.
     Ничего необычного там не было. Был там джип - здоровенный, новый, модного серебристого цвета, японский, кажется, - а за джипом, тяжело переваливаясь на ухабах и периодически задевая днищем самые высокие кочки, осторожно полз грязно-синий грузовой микроавтобус.
     - Ты чего? - спросил Сорокин.
     - Это, кажется, ко мне, - ответил Илларион и, зачем-то снова нацепив очки, принялся спокойно разливать чай. - Покупатели.
     - Надеюсь, ты не дачу продаешь? - осторожно осведомился Сорокин.
     - Нет. Всего лишь яблоню. Вон ту, которая так тебе понравилась.
     Сорокин нахмурился.
     - Это еще что за новости?
     - Не шуми, полковник, я же не взаправду ее продаю, а понарошку. Так, торгуюсь помаленьку... Я за нее такую цену заломил, что не каждому по зубам. Так что, даже если купят, ты в накладе не останешься.
     - Ни черта не понимаю, - угрюмо признался Сорокин.
     - Все очень просто, - теперь Забродов говорил быстро, торопясь, очевидно, высказаться до того, как покупатели войдут в калитку. - Объявление я дал, понял? "Продам яблоню Гесперид. Выращена по методу профессора Азизбекова". У нормального дачника, не говоря уже о грамотном садоводе, такое объявление ничего, кроме здоровог