емя  от  времени  рассматривал  текст   сквозь
увеличительное стекло. На его губах  появлялась  загадочная  улыбка,  он
шептал слова, словно бы произнеся их, он мог свершить то, о чем мечтал.
   А мечтал он и думал сейчас  о  Болотовой.  Она  ему  нравилась.  Нет,
чувства, которые он к ней испытывал, нельзя пока было назвать любовью  -
скорее увлечением, но довольно сильным. Болотова в чем-то была такая же,
как он сам. Ее интересовали сложные  вещи,  она  увлекалась  философией,
искусством, всевозможными теориями, из которых пыталась создавать жизнь,
возможно, в чем-то вымышленную, но в чем-то и реальную. Иногда Иллариону
было чрезвычайно интересно слушать рассуждения Болотовой об искусстве.
   Ее суждения были неординарными, и даже Забродов, человек начитанный и
грамотный, поражался тонкости сравнений и оригинальности мышления. Да  и
как женщина она его интересовала, Болотова была  хороша  собой.  Правда,
красота ее была не броской, не яркой, ее красоту можно было  сравнить  с
красотой  старого  серебра.  Она  тихо  мерцала,  поблескивала,   иногда
улыбалась, и тогда ее лицо преображалось. Глаза начинали испускать свет,
и от женщины исходила теплая энергия, настолько  сильная,  что  Илларион
физически ощущал ее  так,  как  можно  ощущать  теплый  ветер,  внезапно
налетевший в тихий двор и зашумевший листвой деревьев, или же как  пламя
костра, вернее даже не пламя,  а  жар  костра  под  серебристым  сильным
пеплом.
   "Да, она интересный человек, она замечательная женщина. Но то ли  мне
нужно? К чему я стремился все эти годы, о чем мечтал?" - задал себе  уже
в который раз один и тот же вопрос Илларион.
   И как  всегда  ответа,  полностью  его  удовлетворившего,  на  вопрос
Илларион не нашел.
   "Я мечтал о спокойствии, о тишине, о любимых вещах, о любимых книгах,
о любимых занятиях. Мне осточертела кровь,  осточертели  приказы,  порой
настолько глупые и бездарные, что даже голова  шла  кругом.  А  порой  и
толковые. Но, тем не менее, лучше всего, когда не тебе отдают приказы, а
ты сам себе отдаешь приказы. Как же впишется  в  это  мое  мировоззрение
женщина? Для нее не остается места. Переводчица с фарси Марина - другая,
она человек  системы,  в  которой  мы  оба  существовали.  Может,  лучше
держаться от Болотовой подальше? Чувства  могут  сыграть  со  мной  злую
шутку. Я могу ошибиться, испорчу  жизнь  ей,  испорчу  себе.  Нет,  нет,
Илларион, ты никому ничего не испортишь. Так должно быть. Есть  мужчина,
рядом с ним - женщина. Это закон природы, и спорить с ним бесполезно. Ты
же не извращенец, ты нормальный здоровый мужик, полный сил".
   Илларион был погружен в приятные размышления.
   Дверной звонок прервал его мысли на самом приятном и  интересном.  Он
недовольно поморщился, и ему почему-то показалось,  что,  возможно,  это
под воздействием магических заклинаний на площадке оказалась Болотова.
   Он поднялся, бережно отложил книгу, даже не закрыв  ее,  на  страницу
опустилась лупа в латунной оправе с костяной ручкой. Илларион заспешил к
двери по длинному коридору. Он никогда  не  спрашивал,  кто  за  дверью,
абсолютно не волнуясь и не опасаясь за свою безопасность. Повернул ключ,
нажал на ручку, потянул дверь на себя. На площадке было темновато, но он
увидел силуэт мужчины и тут же словно пробудился, словно бы  очнулся  от
сладкого забытья, понял, кто  это,  и  мгновенно  среагировал.  Но  было
поздно. На дверь навалились, она подалась в квартиру, прижимая Иллариона
к стене, к спилу старой липы, из  которого  торчали  три  тяжелых  ножа.
Правой рукой Илларион, даже не глядя, даже не  опасаясь,  а  вернее,  не
думая о том, что может жестоко порезаться об острое, как бритва, лезвие,
выдернул нож.
   Двое мужчин уже ввалились  в  квартиру.  Илларион,  не  произнеся  ни
слова, успел кулаком правой руки ударить по выключателю. Слава богу,  он
был рядом, и он смог до него дотянуться. В коридоре  погас  свет,  стало
довольно темно и это его спасло.
   Громыхнули один выстрел, за ним второй. Илларион едва успел вжаться в
узкое пространство  между  стеной  и  дверью,  а  затем  сообразил,  что
стреляли из двустволки, скорее  всего,  из  обреза,  ведь  с  ружьем  не
очень-то развернешься в узком коридоре.
   С невероятной  силой,  упершись  спиной  в  стену,  ногами  и  руками
Илларион с силой отбросил тяжелую дверь от себя. Дверь сшибла рыжего,  и
он с грохотом покатился вниз. Митяй успел выскочить на площадку.
   "Сволочи!" - подумал Илларион, тут же  открывая  дверь,  и  не  давая
опомниться, бросился на пытавшихся ворваться в его квартиру.
   Водителя он сбил первым же  ударом,  причем  бил  ногой  в  солнечное
сплетение. Бил сильно, не так,  как  на  тренировках  со  спецназовцами,
когда бьешь и боишься покалечить человека, а по-настоящему, как  в  бою,
когда от удара зависит твоя жизнь. Хрустнули ребра, водитель ударился  о
перила, монтировка выпала из его руки и, грохоча и звеня,  запрыгала  по
ступенькам. Митяй же тем временем переломил стволы, извлек две стреляные
гильзы и судорожно вставлял новый патрон.
   Рыжий, сбитый дверью, успел подняться на ноги и, поводя из стороны  в
сторону головой, с ножом поднимался по ступенькам. С  лестницы,  ведущей
на чердак, на Иллариона, не заметив ножа в его руке, бросился  еще  один
из нападавших. И надо сказать,  удачно.  Он  сшиб  Иллариона  с  ног,  и
Забродов, ударившись об угол, о дверной откос правым плечом, едва  успел
вскочить на ноги. Тут же рывком он вывернул руку  с  ножом  нападавшему,
ударил его ребром ладони по горлу.
   Удар получился несильным,  правая  рука  сильно  болела,  и  Забродов
понял, что нападающий  устоит,  что  удар  оказался  слабым.  Тут  же  с
разворота, изловчившись в тесном пространстве, он ударил ногой в пах. На
этот раз  удар  получился  точный,  резкий  и  сильный,  тем  более  что
нападавший не ожидал подобного поворота. От этого удара он даже подлетел
в воздух, ноги оторвались от  пола.  И  он  еще  не  успел  упасть,  как
говорится, на четыре точки, когда Илларион  второй  раз  ударил  бандита
ногой по ребрам.
   На этот раз нападавший в кожаной куртке на меховой подстежке  кубарем
покатился по ступенькам и  сшиб  второго  мужчину.  А  Митяй  уже  успел
перезарядить обрез. Илларион бросился  на  него,  умудрился  перехватить
правую руку и начал выворачивать запястье. Митяй был силен, он, понимая,
что Илларион сейчас вывернет руку и лишит его оружия,  впился  зубами  в
плечо Иллариона.
   А  Забродов  продолжал  выворачивать  запястье.   Захрустел   сустав.
Указательный палец нажал на курок.
   Выстрел грохотом наполнил гулкий подъезд. Где-то хлопнула  дверь,  на
втором или  на  третьем  этаже.  Схватка  подходила  к  концу,  но  пока
Забродову предстояло разделаться  с  Митяем.  Если  бы  не  поврежденное
правое плечо, то на это хватило бы и десяти секунд. А так правая рука не
слушалась,  и  нож  с  острым,  как  бритва  лезвием  оказался   лишним,
бесполезным оружием.
   - Ах ты, сука! Урод! Мент поганый! - хрипел, подбадривая себя, Митяй.
   Забродов медленно заваливал  его  на  перила.  И  тут  возник  рыжий.
Илларион качнулся в сторону и левой ногой ударил его в грудь. Но  и  сам
Илларион потерял равновесие, Митяй  оказался  сверху.  И  Забродову  уже
ничего не оставалось, как отпустить руку и разведенными  пальцами  левой
руки с силой ударить Митяя в глаза.
   Раздался истошный вопль, жуткий, страшный,  словно  бы  ревел  зверь,
лапа которого попала в железный капкан. Илларион сбросил с  себя  Митяя,
зная наперед, тому понадобится, чтобы прийти в себя,  по  меньшей  мере,
минут пять или семь. Ведь он бил по-настоящему, но не так, чтобы  выбить
глаза, лишь на время выключить нападавшего и ослепить.
   И тут же, бросив Митяя, Забродов рванулся к трем оставшимся.  Он  бил
ногами и руками, бил до тех пор, пока все трое  не  остались  лежать  на
широких ступеньках старинной лестницы. Митяй же  сидел  и  скулил,  даже
боясь подняться на ноги, понимая, что это может привести к самым  жутким
последствиям, понимая, что мужик,  которого  они  затеяли  убить,  может
сбросить его с лестницы в широкий проем. И тогда  он  наверняка  сломает
себе шею и на всю жизнь останется калекой, таким же инвалидом, как и его
кореш, которому принадлежал обрез.
   - Ну что, уроды!? - Илларион подошел к Митяю, взял его  за  волосы  и
рванул вверх. - Вставай, скотина! Кто вас послал?
   - Не убивай! Не убивай! - заверещал Митяй, теряя  сознание  от  боли,
ничего перед собой не видя.
   - Ах, вот ты как запел!?
   Илларион услышал грохот тяжелой обуви, бряцанье оружия. В  это  время
он уже сунул руки Митяя в кованую решетку перил и заломил  их  так,  что
Митяю без посторонней помощи вытащить их  навряд  ли  бы  удалось.  Двое
нападавших лежали без сознания,  водитель  сидел  у  окна  со  сломанным
носом, весь залитый кровью. Он прижимал руки к лицу, по которому, как из
крана, текла горячая яркая кровь...
   Омоновцев, по  звонку  соседей,  прибыло  шестеро,  все  они  были  с
короткими автоматами и в масках.
   - Стоять! К стене! - крикнул майор, наводя пистолет на Иллариона.
   - Спокойно, майор, не горячись, -  медленно  поворачиваясь  к  стене,
произнес Забродов.
   - Стоять, мать твою! Стреляю!
   - Не горячись.
   Омоновцы, переступая  через  тела,  поднялись  на  площадку,  прижали
Иллариона к стене, обыскали. Внизу, на  лестничной  площадке,  да  и  по
всему подъезду, открылись двери и люди вышли на лестницу.
   - Документы! Кто такой?
   - Илларион Забродов, -  тихо  сказал  хозяин  квартиры  на  последнем
этаже.
   - Документы есть?
   - Есть, майор.
   Защелкивались  наручники.  Забродову  тоже  защелкнули  на  запястьях
браслеты. Митяй судорожно дернулся, пытаясь  вытащить  руки  из  кованых
решеток - сержант никак  не  мог  придумать,  каким  же  образом  надеть
наручники и ему.
   - Говоришь, есть документы?
   - Это хозяин квартиры, живет он здесь, - сказала женщина с четвертого
этажа. - Машина его внизу, во дворе.
   - Сейчас разберемся. А вы расходитесь. Кстати, кто нас вызвал?
   - Я и вызвала. Услышала, как стреляют, тут же позвонила, - призналась
женщина с седыми волосами.
   - Кто они такие? - спросил у Иллариона майор ОМОНа.
   - Спроси у них сам, майор.
   - А ты не груби мне. Документы где?
   Два омоновца и майор вошли в квартиру.
   - Да у него тут оружие, - увидев ножи, зло осклабился майор ОМОН.
   - Да, холодное оружие, - признался Илларион. -  Но  с  документами  у
меня все в порядке, не волнуйтесь, майор.
   - А я и не волнуюсь.
   Через пару минут майор ОМОНа просмотрел документы и хмыкнул:
   - Да уж, не ожидал.
   - Чего не ожидали?
   - Не  ожидал  коллегу,  так  сказать,  встретить.  Документы  у  тебя
хорошие, тут уж ничего не скажешь.
   Скажу честно, покруче моих.
   - Майор, не я их себе выписывал.
   - Сидоров, сними с него браслеты.
   Сержант отстегнул наручники, Илларион тряхнул руками, затем несколько
раз сжал пальцы.
   - А на ножики у тебя разрешение есть, капитан?
   - Ты как думаешь, майор?
   - Думаю есть.
   - Правильно думаешь.
   - Ас ними что делать?
   - Что хотите, то и делайте.
   - А чего они хотели?
   - Они? - Илларион улыбнулся. - Да, наверное, убить меня хотели.
   - Кто стрелял?
   - Этот.
   Наконец-то два омоновца смогли высвободить руки Митяя и защелкнуть на
них наручники. Митяй понемногу приходил в себя,  понемногу  возвращалось
зрение.
   Он уже понял, что попал в дерьмовую ситуацию, и теперь ему от  тюрьмы
не отвертеться.
   - Я, капитан, думаю, что этот урод сам вам все расскажет. А я, честно
говоря...
   - Понимаю, капитан, понимаю. Так  вы  уверены,  что  они  хотели  вас
убить?
   - Ну а вы как думаете, они  что,  просто  так  с  обрезом  пришли,  в
потолок пострелять?
   - Ну, кто же знает, - пожал широкими плечами майор ОМОНа.
   Забродов подошел к  зеркалу  и  посмотрел  на  свое  отражение.  Была
рассечена бровь, темнела ссадина на правой скуле, побаливало плечо.
   - Ловко ты их, капитан!
   - Не очень ловко. Честно признаться, не ожидал нападения.
   - А если бы ожидал? - спросил майор.
   - Ну, если бы ожидал... Женщину ждал за дверью увидеть.
   И омоновцы вместе с Забродовым  расхохотались,  причем  расхохотались
весело.
   - Грузите их в машину, спускайтесь вниз,  а  я  немного  потолкую,  -
приказал майор своим подчиненным.
   Все  жильцы  подъезда  смотрели,  как  омоновцы  выводят  и   выносят
изувеченных людей. Последним тащили  Митяя,  который  упирался,  орал  и
грязно матерился, проклиная Забродова, омоновцев и свою долбаную жизнь.
   На первом этаже он истошно закричал:
   - Эх, тюрьма, тюрьма, встречай родного сына!
   Илларион хмыкнул.
   - Вот, сволочь!
   - Грабануть хотели, наверное?
   - Да нет, майор, грабанули они меня раньше.
   - Как это раньше?
   - А вот так, - и Илларион коротко  рассказал  о  том,  что  произошло
совсем недавно. - .,  а  потом,  наверное,  подумали,  что  я  заявлю  в
милицию, и их посадят. А чтобы я не заявил, они решили меня  убить.  Для
них так поступить, кстати, было вполне логично, просто  я  сам  об  этом
как-то не подумал.
   - А надо думать, ведь с такой мразью, капитан, ты связался.
   - Я с ними не связывался, это они решили со  мной  связаться.  Думаю,
теперь пожалеют.
   - Добрый ты не к месту бываешь, капитан. Я бы на твоем месте...
   - Да ну, майор, брось. Не хочу  я,  чтобы  кто-то  оказался  на  моем
месте. Со своими проблемами я разберусь сам.
   - А если бы мы не приехали, что бы ты сделал?
   - Сбросил бы их с лестницы, уроды, все-таки.
   - Да, капитан, развелось мрази. Ловим, ловим каждый  день,  а  только
дело до суда дойдет, тут же адвокаты  находятся,  юристы..,  и  вся  эта
сволота опять гуляет на свободе. Опять бегают,  ходят,  ездят,  жить  не
дают.
   - Так что, майор, предлагаешь убивать их? И адвокатов отменить?
   - Я бы, честно признаться, убивал  бы  их  без  зазрения  совести.  И
адвокатов к ним не подпускал. Ведь они не люди - отбросы, мразь.
   - Ну, я, допустим, так не считаю.
   - Ладно, капитан Забродов, в  случае  чего  мы  вас  вызовем.  Будете
писать заявление?
   - Не буду, - сказал Илларион. - Не хочу я ничего писать.
   - Ну, как знаешь. Придется тогда протокол подписать. А в общем ты  их
отделал здорово, моим ребятам даже возиться не пришлось.
   - Не очень здорово, - пошутил Забродов, - можно было и лучше,  да  вы
подоспели.
   Когда омоновцы ушли,  а  майор  на  прощание  пожал  руку,  Иллариону
пришлось  заниматься  невеселым  делом.  Довелось   убирать   лестничную
площадку и вытирать лужи  крови.  Соседка  хотела  помочь,  но  Забродов
отказался, поблагодарив сердобольную женщину.
   - Я-то думала, что вас застрелили. Так громыхнуло, как из пушки!  Вот
сволочи!
   - Сволочи, но, к счастью, не меткие.
   - И носит же таких земля!
   - Как видите, Елизавета Васильевна, носит.
   - Сейчас они получат.
   - Вы-то, наверное, зря признавались, что позвонили.
   - Да? Вы думаете?
   - Не беспокойтесь. Я завтра зайду в управление и надеюсь, все вопросы
решу.
   - Спасибо большое.
   - Вам спасибо, - на этом разговор и закончился.
   Лестница была чисто вымыта.
   Илларион принял душ, осмотрел ссадины, смазал их и чертыхнулся:
   - Такой вечер, мерзавцы, испортили! Хорошо хоть, на лице и  на  руках
следов не осталось.
   И тут зазвонил телефон:
   - Еду, - сообщила Наталья...
   Она уже собиралась, когда телефон  в  ее  квартире  ожил,  но  звонок
показался ей каким-то чужим, трубку она не взяла.
   "Я поехала, меня уже и дома могло не быть", - тем не  менее  она  все
еще возилась.
   Хоботов подержал отзывающуюся длинными гудками трубку в руке:
   "Сучка, сказала, работать будет, а сама с кем-то поговорила  и  ушла?
Проверим".
   Он накинул пальто, кепку, вышел во двор, сел в машину.
   Когда Хоботов уже подъезжал к дому  Натальи,  то  увидел  ее  машину,
женщина выворачивала со двора.
   Беспричинная злость закипела в душе скульптора.
   "Сука, небось трахаться поехала?  Работница!  А  ну-ка,  я  за  тобой
увяжусь".
   И он поехал следом, в отдалении, так, что бы не мозолить глаза.
 
Глава 13 
 
   Должность  инструктора  на  полигоне  ГРУ,  которую  раньше   занимал
Забродов, до сих пор оставалась вакантной. Желающих на нее  хватало,  но
одного  желания  мало,  нужно  умение.  Начальство   уже   решило,   что
инструктором станет майор Лев Штурмин, но дело  оставалось  за  малым  -
чтобы он  дал  согласие.  Его  не  торопили,  Мещерякову  еле  удавалось
сдерживать натиск генералов.
   Разговор с ним провели только один - неофициальный, на дне рождения у
Забродова.
   - Подождите, - говорил Мещеряков, - Штурмин сам решит.
   - Поскорее бы! - сетовал генерал  Глебов,  не  без  участия  которого
проводилось большинство диверсионных операций с людьми ГРУ.
   Глебов сделал все, что мог. Оформил для Штурмина командировку на  два
месяца  в  Таджикистан,  и  как  бы  невзначай  обмолвился,  мол,   если
согласишься занять пустующее место Забродова, то в  командировку  пошлем
кого-нибудь другого. Сказал и замолчал.
   Командировка была опасной. Штурмин нервничал.
   Никогда еще так рано его не знакомили с условиями, в которых придется
работать - целый месяц дали на размышления.  Две  недели  он  ничего  не
говорил жене о том, что придется уехать. И та, казалось, была счастлива.
Но тянуть до бесконечности было невозможно.
   Не сделаешь же так  -  уедешь,  а  потом  позвонишь  с  недосягаемого
расстояния в несколько тысяч километров, поставишь перед  фактом.  Потом
домой можешь не возвращаться, характер жены майор  знал,  обманывать  ее
нельзя, характер покруче, чем у любого генерала ГРУ.
   Детей жена Штурмина воспитывала в строгости,  в  такой  же  строгости
держала и мужа. И, на первый взгляд, они были образцовой  семьей.  Никто
не знал, какие страсти кипят за закрытой дверью их квартиры.  Майор  раз
десять в году вспоминал фразу, слышанную им от Забродова, что говорить с
упрямой женщиной сложнее, чем штурмовать президентский дворец в Кабуле.
   Жена, в отличие от  президентских  гвардейцев,  никогда  не  сдается,
стоит насмерть, и единственный способ сломить  ее  сопротивление  -  это
уничтожить физически. Но пойти на такое радикальное изменение  в  личной
жизни майор не мог.
   Наконец он решился, назначил сам  себе  дату,  когда  скажет  жене  о
командировке. Времени для раскачки оставалось два дня, такой люфт  давал
возможность собраться с силами и решиться. Эти  два  дня  майор  Штурмин
ходил тише воды, ниже травы. Естественно,  делал  всю  работу  по  дому.
Пропылесосил ковры, починил розетки,  поменял  прокладки  в  смесителях.
Жена улыбалась, хотя наверняка, как знал Штурмин, заподозрила  недоброе.
Ведь перед серьезными разговорами майор неизменно начинал мелкий ремонт.
   И вот этот день настал. Штурмин не мог думать ни о  чем  другом,  как
только о предстоящем разговоре с  женой.  С  утра  он  обрадовался,  что
назначил лишь дату, но не назначил точного времени. Он  дождался,  когда
старший сын уйдет в институт, дочь в школу, и сел на  кухне.  Жена,  как
назло, затеяла вытирание пыли в  комнатах.  Позвать  ее  у  Штурмина  не
хватало духа, хотя в боевых условиях майор всегда рвался вперед,  иногда
даже этим нарушая устав. Мог  первым  вскочить  в  атаку  и  собственным
примером  увлечь  людей  за  собой.  Он  выпил  уже  столько  чая,   что
почувствовал горечь во рту, язык одеревенел,  успел  выкурить  четвертую
сигарету, выбрасывая окурки в форточку.
   Наконец  он  замер.  Шуршание  щетки,  которой  жена  стирала   пыль,
приближалось к коридору, и вот он уже мог  видеть  ее  руку  со  щеткой,
которой жена протирала двустворчатую дверь.
   - Варвара, иди  сюда,  -  произнес  майор  и  не  узнал  собственного
дрожащего голоса.
   Женщина обернулась,  внимательно  посмотрела  на  мужа  и  улыбнулась
обезоруживающе:
   - Как хорошо, когда ты дома. А я заработ