лларион, - я тебя слушаю.

Глава 17

   Василек рассказал все, что знал.
   Знал он, увы, немного, и Илларион так и не получил от него ответов на
свои вопросы: за что был убит Балашихин, какое отношение ко всему  этому
имела Оля (это все-таки оказалась  именно  та  Оля,  а  не  какая-нибудь
другая) и при чем здесь какой-то следователь прокуратуры со своим  сыном
и долларами. Он с легким отвращением смотрел на Василька:  этот  слизняк
действовал, даже не задумываясь о том, что происходит,  и  не  испытывал
никакого  интереса  к  последствиям  своих  действий,  вполне  довольный
получаемой платой и уверенный, что  за  Званцевым  он  как  за  каменной
стеной.
   - Давай, - сказал он, - звони своей Оле. - Надо заманить ее сюда.
   - Она ничего не скажет, - заупрямился Василек. - Она знаете, какая...
Камешек, а не баба. Ходит за Званцевым, как овчарка.
   Илларион поморщился: Василек нечаянно угодил в больное место.  С  тех
пор как Забродов  узнал,  что  Оля  его  подставила,  его  не  оставляло
неприятное ощущение, что он переспал с животным - пожалуй, не с овчаркой
все-таки, а, например, с гиеной. Илларион с большой прохладцей относился
к платному сексу, а это был даже не платный секс, а  вообще  черт  знает
что.
   - Ничего, - сказал Илларион, - скажет. Мы на нее Юрку натравим.., да,
Юрка? Кстати, отдай-ка пистолет.
   -  Ну-у-у...  -  затянул  было  Лопатин-младший,  но,   взглянув   на
Иллариона, вздохнул и слез со стула.
   Василек тоже вздохнул, не скрывая  облегчения.  Услышав  этот  вздох,
маленький негодяй резко вскинул пистолет, почти коснувшись стволом  носа
Василька,  и  спустил  курок.  Василек  шарахнулся,  закрываясь  руками,
зацепился ногой за ножку кресла и с грохотом упал на пол.  Соседи  опять
застучали по трубе.
   -  Перестань  хулиганить,  -  строго  сказал  Илларион  и  отобрал  у
мальчишки пистолет.
   Со щелчком загнав на место обойму,  он  положил  пистолет  в  карман.
Василек, лежа на полу, наблюдал за его манипуляциями широко распахнутыми
безумными глазами.
   - Не тяни! - приказал ему Илларион. - Звони Оле!
   Василек еще немного полежал, приходя в себя, потом неловко поднялся и
позвонил в офис. Разговор с Олей получился даже  лучше,  чем  беседа  со
Званцевым - видимо, Василек уже набрался опыта и испытывал  к  Иллариону
благодарность за то, что тот отобрал оружие у малолетнего бандита.
   - Все, - сказал он, кладя трубку. - Скоро приедет.
   Только...
   - Молодец, - перебил его Илларион. - Теперь можешь  отдохнуть.  Юрка,
тащи-ка пластырь и ножницы, я их видел на столе в кухне.  Да  и  веревку
тоже.
   - Зачем?! - с видом оскорбленной невинности запротестовал Василек.  -
Я же не собираюсь...
   - Откуда я знаю, что ты собираешься, а чего не собираешься делать,  -
снова не дал ему договорить Забродов. - О чем ты думал,  когда  связывал
мальчишку?
   Правильно, о своем удобстве. Ну, так позволь  и  мне  позаботиться  о
своем.
   Василек  замолчал,  всем  своим  видом  давая  понять,  что  над  ним
совершается ненужное насилие. Илларион быстро  и  умело  связал  его  по
рукам и ногам, а Лопатин-младший с видимым удовольствием  пришлепнул  на
лицо своего тюремщика кусок пластыря, запечатав ему губы.
   - Дяденька, - обратился он к Иллариону,  -  а  можно,  я  ему  и  нос
заклею?
   Василек замычал и начал дергаться, безумно вращая  глазами.  Илларион
тоже  испугался,  решив,  что  ненароком  выпустил  на  волю   настоящее
чудовище, но тут заметил,  что  уголки  губ  у  мальчишки  подозрительно
подрагивают, и у него отлегло от сердца. Правда,  на  взгляд  Забродова,
парень был слишком молод  для  черного  юмора,  но,  с  другой  стороны,
времена-то меняются...
   - Перестань, - серьезно сказал он. -  Ты  знаешь,  что  такое  разрыв
сердца? И потом, Женевская конвенция  тысяча  девятьсот  какого-то  года
запрещает мучить и пытать военнопленных. Мы же  с  тобой  цивилизованные
люди. Кстати, ответь мне, как один цивилизованный  человек  другому:  ты
номер своего домашнего телефона знаешь?
   - Ну, - очень цивилизованно ответил Лопатин-младший.
   - А набрать его сможешь? По-моему, пора тебе возвращаться домой.
   - Не хочу, - внезапно сказал подросток. - Ну их!
   - Вот так штука, - опешил Илларион. - А куда ты хочешь  -  в  детдом?
Или на улицу?
   - Ай, - отмахнулся Юрка и вышел из комнаты.
   - Номер-то скажи! - крикнул ему вслед Илларион.
   Он был уверен, что номер ему тоже придется узнавать через Мещерякова,
но ошибся: мальчишка, приняв, очевидно,  какое-то  решение,  вернулся  и
взялся за телефонную трубку.
   - Только разговаривайте сами, - предупредил он, набирая номер.
   Илларион пожал  плечами:  как  хочешь.  Он  чувствовал  настоятельную
потребность закончить эти  посиделки  как  можно  скорее:  не  следовало
забывать о том, что по его следу идет милиция.
   - Да, - сказал усталый голос в телефонной трубке, - слушаю.
   - Как его зовут? - спросил Илларион у Юрия, зажав трубку ладонью.
   - Константин Андреевич, - буркнул тот и снова вышел из комнаты.
   Через секунду Илларион услышал слабый щелчок, и  в  трубке  появилось
едва различимое электронное  эхо  -  в  соседней  комнате  сняли  трубку
параллельного  аппарата.  Илларион  улыбнулся:  парню  было  не  так  уж
безразлично, о чем они будут говорить с его отцом.
   - Константин Андреевич? - сказал Забродов в трубку.
   - Да. Кто говорит?
   - Мы с вами незнакомы. Моя фамилия Забродов.
   Я звоню по поводу вашего сына. Вы не  могли  бы  приехать  и  забрать
его?
   - Послушайте, вы,  Забродов  или  как  вас  там,  -  сказал  Лопатин.
Иллариону показалось, что он говорит сквозь зубы. - Я устал от всех этих
штучек. Папка у вас, чего вам еще? Не надо заманивать  меня  в  ловушку.
Мне обещали, что я смогу поговорить с сыном.
   - Вы меня не совсем правильно поняли, - терпеливо сказал Илларион.  -
Мне от вас нужно только одно: чтобы вы приехали и забрали  парня  домой.
Уже поздно, ребенку пора спать, а у меня впереди масса дел,  присутствие
при которых вашего сына, мягко говоря, нежелательно. Привезете его домой
и наговоритесь вволю.
   - Я вам не верю, - глухо сказал Лопатин, - но приеду. Говорите адрес.
И учтите: если с ним что-нибудь..,  что-нибудь  случится,  я  вас  убью.
Загрызу зубами.
   Это понятно?
   - Да понятно, понятно, - сказал Илларион и назвал адрес Сивцова.
   - И еще одно, - продолжал Лопатин, - последнее:  вы  все  подлецы,  и
рано  или  поздно  ответите,  если  не  перед  людьми,  то  перед  Богом
наверняка. Желаю вам сдохнуть.
   - Ну спасибо, - сказал  Илларион.  -  Юрка,  ты  совесть  имеешь?  Ты
слышишь, что про меня говорят?
   - Слышу, - сказал Юрий Константинович. - Папа, это я.
   Илларион заметил, что слово "папа" далось  ему  с  некоторым  трудом.
Впрочем, это было не его  дело:  он  всегда  соглашался  с  англичанами,
утверждавшими, что в каждом доме своя тайна, и был далек от того,  чтобы
пытаться  улаживать  чужие  семейные  отношения.  Он  положил  трубку  и
закурил, без особого интереса разглядывая Василька.  Василек  хлопал  не
него полными надежды  глазами:  а  вдруг  отпустят?  "Дудки,  -  подумал
Илларион. - Сиди, ты еще можешь пригодиться."
   Он посмотрел на часы. Скоро должна  была  подъехать  Оля.  Она  могла
приехать не одна, и потому Илларион  решил  быть  предельно  осторожным,
открывая ей дверь.
   Сигарета, как всегда, догорела слишком быстро.  Илларион  отыскал  на
захламленном журнальном столике  пепельницу  и  сунул  туда  окурок.  Из
спальни вышел Юрка. Илларион взглянул на  него  и  отвернулся:  глаза  у
мальчишки припухли, словно он только что плакал.
   - Ты вот что, Юрий Константинович, - сказал  он,  глядя  в  окно,  за
которым повисла ущербная луна. - Сходи-ка на кухню и поставь там чайник.
Чая хочется - сил нет. Чай заваривать умеешь?
   - Умею.
   - Вот и завари, да покрепче. Что там  где  лежит,  сам  разберись.  И
вообще не маячь, а то мало ли что...
   Мальчик молча вышел. Илларион снова закурил и стал  ждать,  время  от
времени поглядывая на часы. Сидевший на диване Василек перестал  хлопать
глазами и, кажется, задремал, а может быть,  просто  думал  о  чем-то  с
закрытыми глазами. Минуты капали, как вода  из  неисправного  крана.  На
кухне засвистел чайник, и стало слышно, как там возится и брякает  Юрка,
заваривая чай.
   Потом позвонили в дверь.
   Василек встрепенулся, открыл глаза и замычал.
   Не обращая на него внимания, Илларион бесшумно скользнул в  прихожую,
заглянул в кухню и приложил  палец  к  губам,  призывая  Юрку  к  полной
тишине. Тот молча кивнул с самым серьезным видом.
   Илларион подкрался  к  дверям,  повернул  барабанчик  замка  и  резко
распахнул дверь. На пороге стояла Оля, держа в руке наведенный Иллариону
прямо в  живот  пистолет,  казавшийся  непропорционально  длинным  из-за
навинченного на ствол глушителя.
   Темнота, царившая на площадке, дала Иллариону некоторое преимущество:
ослепленная хлынувшим из  прихожей  светом,  Оля  выстрелила  не  сразу.
Илларион успел посторониться, галантно пропуская пулю в прихожую.
   Пуля  расколола  зеркало  и,  надо  полагать,  засела  в  штукатурке.
Забродов, ожидавший чего угодно, только не того, что женщина, с  которой
он  недавно  провел  ночь,  станет  стрелять  ему  в  живот,   несколько
растерялся  и  действовал  скорее  рефлекторно,  чем  повинуясь   голосу
рассудка. Он ударил ногой по сжимавшей пистолет руке -  слишком  сильно,
запоздало понял Илларион, этой девчонке хватило бы и трети того, что  он
вложил в этот удар, - и, не давая опомниться,  схватил  Олю  за  руку  и
швырнул через прихожую в комнату. Оля с треском приземлилась на диван.
   Илларион запер дверь и подобрал отлетевший в угол "Макаров",  подумав
мимоходом, что, если события будут развиваться в таком же  ключе,  то  к
утру у него  наберется  коллекция  пистолетов,  сравнимая  разве  что  с
коллекцией музея криминалистики ФБР. Из гостиной послышался  голос  Оли,
которая обозвала кого-то - скорее всего Василька - козлом. В этом голосе
теперь не было  даже  намека  на  хрустальный  перезвон,  чему  Илларион
Забродов нисколько не удивился.
   - Ну что, -  сказал  он  бодрым  голосом,  входя  в  гостиную,  -  не
поговорить ли нам?
   В голову ему, рассыпая окурки и пепел, полетела  тяжелая  пепельница.
Илларион небрежно отбил ее стволом  пистолета.  Оля  произнесла  длинную
фразу, самым безобидным словом в которой было "импотент".
   - Тише, - сказал Илларион, - здесь ребенок. И перестань мусорить.
   Оля откинулась на спинку дивана, баюкая вывихнутую кисть. Ее короткие
черные волосы рассыпались  по  лицу,  а  глаза  с  непривычным  разрезом
сверкали, как раскаленные угли.
   - Ты дурак, Забродов, - сказала она. - Почему ты не пошел  в  тюрьму?
Это было бы для тебя гораздо лучше.
   - Просто беда, - сказал Илларион. - Всю жизнь  находится  кто-нибудь,
кто считает своим долгом сообщить мне,  что  я  дурак.  Многие  из  этих
умников уже умерли, пребывая в полной уверенности, что лучше меня знают,
как нужно жить. Впрочем, в качестве  начала  разговора  сойдет  и  такое
утверждение.
   - Ив качестве конца тоже, - сказала Оля.  -  Ты  вывихнул  мне  руку,
недоумок.
   - А ты чуть не прострелила мне кишки, - сказал Илларион, - так кто из
нас недоумок? Кроме того, ты меня  обокрала  и  подставила.  На  женщин,
конечно, не принято обижаться, но это все-таки слишком. Не сдать ли тебя
в милицию? Мне почему-то кажется, что отпечатки твоих  пальчиков  должны
храниться в их картотеке.
   - Козел вонючий, - процедила Оля. - Что тебе нужно?
   - Ага! - воскликнул Илларион,  -  выходит,  я  угадал!  А  нужно  мне
немного: я хочу спокойно жить и никогда не встречать тварей вроде тебя и
твоего приятеля.
   - Какой он мне приятель, - с презрением сказала Оля,  покосившись  на
Василька.
   - А я вовсе не его имел в виду, - сказал  Илларион.  -  Я  говорил  о
Званцеве.
   - Впервые слышу, - сказала Оля.
   Илларион расхохотался.
   - Какая прелесть, - с трудом проговорил он сквозь смех. - Поверь, это
действительно забавно, когда секретарша не знает  фамилии  своего  шефа.
Или его фамилия тебе ни к чему? Как ты его называешь - пупсиком?
   Имей в виду, твой пупсик попал в неприятную  историю,  из  которой  у
него есть только два выхода: в тюрьму или на тот свет. Так  что,  будешь
ты говорить или нет, для него  безразлично.  Зато  для  тебя  это  имеет
первостепенное значение.
   - Ты дурак, - повторила Оля.
   - Возможно, - сказал Илларион. - Юрик! - позвал он. - Там  где-нибудь
не осталось веревки?
   - Навалом, - послышалось из кухни через некоторое время.
   - Тащи сюда. А заодно уж и чай, если он готов.
   Он опасался, что Оля станет  отбиваться,  но  та  покорно  дала  себя
связать,  не  утруждаясь  бесполезным  сопротивлением.  Она  молчала   и
сохраняла  непроницаемое  выражение  лица,   но   Илларион   готов   был
поклясться, что  внутри  этой  изящной  головки  кипит  бешеная  работа:
строятся и отвергаются самые невероятные  планы  спасения,  взвешиваются
возможности, сравниваются варианты... Будь на ее  месте  мужчина,  исход
этой  внутренней  борьбы  было  бы  несложно  предугадать:   простая   и
непреодолимая логика сложившихся обстоятельств толкала бы его к полной и
безоговорочной капитуляции. Но она была женщиной, а женщинам свойственно
плевать на логику.  "Вряд  ли,  -  подумал  Илларион,  поднося  к  губам
дымящуюся кружку с чаем, - вряд ли эта женщина кого-нибудь  любила.  Тем
более Званцева. Такие любить не умеют и  не  хотят,  потому  что  любовь
делает человека уязвимым. Для  таких  женщин  мужчины  -  не  более  чем
инструменты, средства в достижении цели..."
   Он  отхлебнул  из  кружки  и  чуть  не  выплюнул   содержимое.   Юрий
Константинович сильно преувеличивал, говоря, что умеет заваривать чай. В
кружке бултыхалась, распространяя одуряющий аромат, густая, напоминающая
деготь, жидкость, отдававшая дубовой корой. "Все  правильно,  -  подумал
Илларион. - Я же просил заварить покрепче... Тем более, заварка не своя,
не жалко..."
   - Отравитель, - сказал он Юрке. - Ты бы хоть сахару положил, что ли.
   - А его нету, - ответил тот.
   Илларион вздохнул и снова отхлебнул из кружки.
   Нет, подумал он, это пить нельзя. Это же чифирь какой-то...  Куда  бы
его вылить - так, чтобы пацан не заметил?
   В дверь позвонили снова.
   - Иди открывай, - кивнул он Юрке, - отец приехал! Только спроси,  кто
там.

***

   Званцев вернулся домой, когда на Москву опустилась  ночь.  Он  загнал
машину во двор-колодец, и охранник в полувоенной форме, отсалютовав  ему
поднятой рукой, С лязгом запер за "Мерседесом"  витую  чугунную  решетку
ворот, наглухо запечатав арку.
   Старинный четырехэтажный дом на Сивцевым Вражке  приветливо  и  мягко
светился разноцветными пятнами окон. Двор  был  освещен,  как  съемочная
площадка, и вымощен брусчаткой не хуже Красной площади. Званцев даже  не
стал запирать машину: воровать здесь было  некому,  большинство  жильцов
этого дома были намного богаче его и уже успели  избавиться  от  вредной
для здоровья привычки шарить по квартирам, машинам и чужим карманам.
   Дверь подъезда тем не менее  была  заперта  на  кодовый  замок,  а  в
просторном, отделанном мрамором вестибюле  сидел  еще  один  охранник  -
здоровенный и, несмотря на немолодые уже годы, крепкий отставник, в свое
время дослужившийся в морской пехоте до майорского чина. Званцев  как-то
раз видел, как он  на  спор  сломал  лошадиную  подкову,  и  одно  время
подумывал о том, чтобы переманить этого бугая в  свою  фирму,  но  потом
остыл: майор, при всей его  недюжинной  силе,  был  форменным  болваном,
треплом и алкоголиком, годным только на то, чтобы двое  суток  в  неделю
оборонять входную дверь, которую никто и не думал штурмовать.
   - Здорово, Иваныч, - поздоровался с майором Званцев.
   Он всегда здоровался первым со всеми, кроме своих подчиненных:  ничто
не дается нам так дешево и не ценится так дорого.., ну и так далее.
   - Здравия желаю, Андрей Игоревич, - пробасил этот  усатый  истукан  и
даже привстал, демонстрируя высшую степень уважения.
   - Ну что, мою мебель никто не вывез?  -  традиционно  поинтересовался
Званцев, пока лифт спускался с четвертого этажа.
   - Да приходили какие-то, - столь же  традиционно  ответил  Иваныч.  -
Сломали дверь, осмотрелись, плюнули и ушли. Не нужна, сказали, им  такая
мебель. Пришлось пострелять. Во-о-он, под лестницей лежат.
   Званцев вежливо улыбнулся, кивнул и вошел в лифт.
   Плавно возносясь на четвертый  этаж  -  в  этом  доме  все  и  всегда
происходило плавно и с большим достоинством, - он подумал о том, что  не
мешало бы сменить ежедневный шутливый пароль и вообще как-нибудь сделать
так, чтобы можно было проходить мимо охранника молча.
   Этот обмен попугайскими репликами ему изрядно надоел,  хотя  когда-то
он получал от него удовольствие. "Приучил на свою голову",  -  с  легким
раздражением подумал он.
   Зажатая под мышкой фиолетовая  папка,  казалось,  ощутимо  пригревала
сквозь ткань пиджака. Званцев был доволен, как бывал доволен всякий раз,
когда ему удавалось успешно завершить  сложное  дело.  "Ну,  положим,  -
строго подумал он, - это дело  еще  не  завершено.  Осталась  еще  масса
хвостов и подчисток, но это уже мелочи."
   Он отпер дверь и вошел в  роскошно  обставленную  прихожую.  По  всей
квартире мягко горел нижний свет:
   Званцев терпеть не мог  шарить  в  потемках,  отыскивая  выключатель.
Званцев прошел в гостиную, небрежно бросил папку на  стеклянный  столик,
залез в бар, вынул оттуда начатую бутылку коньяку, блюдце  с  нарезанным
лимоном, прикрытое специальной крышечкой, и коньячную рюмку. Подумав, он
сменил рюмку на широкий  стакан  с  толстым  донышком,  упал  в  кресло,
включил телевизор и открыл папку. Особенной нужды в  этом  не  было,  но
Званцев считал, что имеет право  на  маленький  каприз  -  ему  хотелось
подробно и не торопясь прочесть содержимое папки.
   Он плеснул  в  стакан  коньяку  и  стал  пить,  как  чай,  маленькими
глотками. Строго говоря, ему следовало бы немедленно позвонить  Агапову,
но он не спешил это делать. Агапов в последний момент струсил и, выдумав
себе какое-то неотложное дело,  улетел  в  Швейцарию,  чтобы  пересидеть
события там. "Пусть  еще  немного  подергается",  -  мстительно  подумал
Званцев.
   Подумав о телефоне, он вспомнил еще об одном  неотложном  деле.  Взяв
лежавшую на столе трубку радиотелефона,  он  набрал  номер  своей  дачи.
Ответом  ему  были  длинные  гудки.  Он  представил  себе,  как  телефон
надрывается в пустом темном доме, и ему вдруг сделалось неуютно и зябко,
словно по комнате потянуло ледяным сквозняком.
   - Что за черт? - вслух удивился  он  и  набрал  номер  мобильника,  с
которым никогда не расставался Санек.  Ответа  по-прежнему  не  было,  и
благодушное настроение Званцева стало испаряться буквально на глазах.
   Он позвонил Саньку домой и вздохнул с некоторым облегчением,  услышав
голос Василька. Устроив этому  разгильдяю  разнос  и  отдав  необходимые
распоряжения, Званцев несколько успокоился и решил, пока трубка в  руке,
все-таки позвонить в Швейцарию. Ожидая соединения, он думал о Васильке и
в конце концов решил, что  все  складывается  не  так  уж  плохо;  кровь
лопатинского мальчишки скует парня по рукам и ногам, сделав  его  вечным
заложником собственного преступления.
   Когда Агапов ответил, Званцев доложил ему  обстановку,  не  вдаваясь,
естественно, в детали; сказал, что дело улажено  и  опасность  миновала.
Во-первых, Агапову вовсе не обязательно  было  слишком  много  знать,  а
во-вторых, не по телефону же обсуждать такие вещи, как шантаж, похищение
и убийство!
   Агапов, судя по голосу, был на седьмом небе от  счастья,  и  Званцев,
слушая его, презрительно улыбался: с одной стороны, плохо, когда  шеф  у
тебя - трусливая свинья, а с другой - такие обычно готовы хорошо платить
за собствен