все времена видела  только  более  или  менее
пригодные для достижения своих целей орудия. В остальном же они были для
нее  просто  ходячими  спринцовками,  начиненными  спермой,  безмозглыми
рабами физиологии, и не более того.
   О женщинах она не думала  вообще  -  она  их  презирала,  как  низших
животных, вроде гиен или крыс с помойки.
   Неторопливо выкурив сигарету до конца, она  подняла  стекло,  закрыла
прорезанный в крыше лючок, автоматически выполняя программу-минимум  для
защиты от автомобильных воров, и  вышла  из  машины,  аккуратно  заперев
дверцу.
   Стоявшие поодаль подростки обменялись по ее поводу  парочкой  сальных
замечаний и протяжно засвистели вслед, но она  не  стала  оборачиваться.
Во-первых, ей было  не  до  них,  а  во-вторых,  она  ничего  не  делала
наполовину, а массовый расстрел среди бела дня в ее планы не входил.
   Поднимаясь по ступенькам, она посмотрела на часы.
   Было начало одиннадцатого - рановато, конечно, но в данном случае это
не играло существенной роли.
   Она поднялась  на  восьмой  этаж  в  изуродованном,  сплошь  покрытом
настенной живописью лифте, стараясь не дышать из-за острого запаха мочи,
такого густого, что он, казалось, лип к коже,  как  зловонный  туман,  и
позвонила в дверь, на которой отсутствовала табличка с номером квартиры.
Дверь была обита черной искусственной  кожей,  -  одна  из  тех  дверей,
которые реклама в  последнее  время  повадилась  беззастенчиво  называть
противовзломными.
   Звонить пришлось долго. Звонок был из тех, что в конце семидесятых  -
начале восьмидесятых годов считался  верхом  роскоши:  вместо  звона  он
издавал заливистые соловьиные трели и щелчки. , "Где  же  она  раздобыла
это дерьмо?" - без всякой эмоциональной окраски подумала Оля  о  хозяйке
квартиры, продолжая настойчиво давить на  кнопку  звонка  наманикюренным
ногтем. Соловей заливался не меньше пяти минут, прежде  чем  из  глубины
квартиры донеслись шаркающие,  спотыкающиеся  шаги,  и  хриплый  со  сна
женский голос недовольно пробормотал:
   - Какую суку принесло в такую рань?
   Дверной глазок потемнел, и после небольшой паузы  щелкнул  отпираемый
замок. Дверь распахнулась, и Оля увидела заспанную рыжеволосую женщину в
наброшенном  на  голое  тело  поношенном  шелковом  кимоно  и   домашних
шлепанцах.
   - Ты, Чучмечка? - зевая, спросила рыжая. - Ты что,  охренела?  Знаешь
ведь, что я раньше двенадцати не встаю. Чего тебе?
   - Может, ты меня все-таки впустишь? - спросила Оля.
   - - Блин, ну и голос у тебя, - снова зевнув, сказала хозяйка. - Никак
не пойму, это у тебя от природы или ты уроки берешь?
   Она посторонилась, пропуская Олю в квартиру, и заперла за ней  дверь.
Секретарша Званцева без приглашения направилась в комнату  и  уселась  в
свободное кресло, мельком отметив, что квартира  со  вкусом  обставлена,
наверняка с помощью дизайнера. Хозяйка, насколько помнила  Оля,  никогда
не могла похвастаться тонким вкусом.
   Она обладала недюжинным талантом в том, что касалось ее профессии,  в
остальном  же  как  была,   так   и   осталась   недалекой   телкой   из
провинциального райцентра, приехавшей в Москву по лимиту.
   - Говори, зачем пришла, - сказала хозяйка,  входя  следом  за  ней  в
комнату и тяжело бухаясь на развороченную постель:  второе  кресло  было
завалено одеждой. - Помираю спать хочу.
   Теперь, в безжалостном  утреннем  свете  и  без  искусно  нанесенного
грима, она выглядела даже старше, чем была. А было ей уже тридцать пять,
и только такой пьяный недоумок, каким был минувшей  ночью  Лопатин,  мог
этого не заметить. Сбившиеся рыжие волосы торчали  неопрятными  лохмами,
кожа под глазами  обвисла,  обещая  в  ближайшее  время  превратиться  в
полновесные мешки, а в уголках все еще красивых, чувственных губ залегли
предательские морщинки.
   - Давно я у тебя не была, - прозвенела Оля. - Ты неплохо  упаковалась
за эти годы.
   - Терпение и труд все  перетрут,  -  ответила  хозяйка  и  опять,  не
сдержавшись, широко зевнула, прикрыв рот ладонью с  непомерно  длинными,
тщательно ухоженными и накрашенными ногтями. -  Ты  за  этим  перлась  в
такую даль?
   - А вот выглядишь не  ахти,  -  безмятежно  продолжала  Оля,  начисто
игнорируя последний вопрос.
   - А ты, как я погляжу, все такая  же  сучка,  -  спокойно  парировала
рыжая. Она дотянулась до лежавшей на  ночном  столике  пачки  сигарет  и
закурила, выпустив дым через нос двумя толстыми струями.  -  Ладно,  Бог
тебе судья. Говори, что надо, и выметайся. Работу твою я сделала.., чуть
не облевалась, честное слово. Ты, может, деньги привезла?
   - Может, и привезла, - сказала Оля.
   Она поставила на колени свою сумочку и, порывшись в ней,  перебросила
хозяйке тугую пачку зеленоватых купюр в хрустящей банковской оклейке.
   Рыжая равнодушно подбросила пачку на  ладони,  словно  прикидывая  на
вес, пробежалась по ее срезу наманикюренным пальцем и  небрежно  бросила
деньги на постель.
   - Надеюсь, баксы не самодельные? - спросила она.
   - Всю ночь рисовала, - ответила Оля. - Впрочем, можешь сходить в банк
и проверить.
   - Ладно, верю... Кофе будешь? - с очевидным  усилием  заставляя  себя
быть любезной, спросила рыжая.
   - Не откажусь, - Не без затаенного злорадства ответила Оля.
   - Тогда пошли на кухню.
   Дымя сигаретой  и  шаркая  шлепанцами,  хозяйка  двинулась  в  кухню,
указывая дорогу. Оля пошла следом, прихватив с собой сумку. Заметив это,
рыжая сделала удивленное движение  выщипанными  в  ниточку  бровями,  но
промолчала. Она давно оставила всякие попытки разобраться  в  запутанной
и, как ей казалось,  не  вполне  человеческой  психологии  своей  бывшей
коллеги. Если она  боится  оставить  свои  сокровища  в  комнате,  пусть
таскает за собой. Какая ей, в сущности, разница?
   Кухня тоже была обставлена и оборудована по последнему слову, но, как
и следовало ожидать, до предела захламлена грязной посудой  и  какими-то
наполовину засохшими, наполовину  заплесневелыми  объедками.  Оставалось
только гадать, как при такой неряшливости хозяйке  удается  столько  лет
сохранять   "товарный"   вид   (а   о   том,   что    она    по-прежнему
конкурентоспособна,  яснее  всяких  слов  свидетельствовала   обстановка
квартиры).
   Рыжая с грохотом брякнула  на  плиту  джезву  с  водой,  не  скупясь,
засыпала в нее кофе и опустилась на стул, немедленно  стряхнув  наросший
на сигарете столбик пепла в  стоявшую  на  столе  грязную  тарелку.  Оля
поморщилась: в ее личном, тщательно оберегаемом от  внешних  воздействий
мирке не было места подобным вещам.
   - Дернешь? - спросила рыжая, до краев  наполняя  мутную,  захватанную
жирными пальцами рюмку из стоявшей здесь же, на столе,  начатой  бутылки
"Абсолюта".
   - Я за рулем, - коротко ответила Оля.
   - Можно подумать, что в пешем строю  ты  бы  выпила,  -  с  сарказмом
сказала рыжая и единым духом осушила рюмку. Крякнув и закусив сигаретным
дымом, она тряхнула головой и вернулась к плите. - Ну  вот,  -  ,сказала
она, - вроде начинаю отходить. Этот твой клиент пьет, как  лошадь  после
скачек, так и мне рикошетом перепало.
   "Похоже, что так оно и есть", - подумала Оля. - Рыжую заметно  повело
- глаза у нее заблестели, речь сделалась быстрой и  не  вполне  внятной.
Оля прикинула, сможет ли справиться с ней голыми руками,  если,  скажем,
споить ей еще рюмку-другую, и решила, что экспериментировать  не  стоит:
рыжая была гораздо крупнее и наверняка сильнее, чем она.
   - Ты деньги на место положила? - спросила она на всякий случай.
   - Не волнуйся, - не оборачиваясь, ответила рыжая. - Когда я  работаю,
я работаю честно. Пакет в ванной, в вентиляционной отдушине.
   - Почему в ванной? - спросила Оля. Ей вспомнился "Мастер и Маргарита"
- едва ли не единственный прочитанный ею роман, который она в свое время
заучила почти наизусть, потому  что,  цитируя  его,  было  очень  удобно
кадрить некоторых клиентов, наподобие сегодняшнего.  Томик  Булгакова  с
"Мастером" и "Белой  гвардией"  до  сих  пор  стоял  у  нее  дома  между
иллюстрированными журналами.
   - Да просто лень было придумывать,  куда  бы  еще  его  запихнуть,  -
равнодушно ответила рыжая. - А  в  ванную  идти  все  равно  пришлось  -
забрызгал всю, как бык-производитель. Видно, с  женой  у  него  сто  лет
ничего не было, застоялся жеребчик.
   Оля снова поморщилась, представив эту картину, и стала думать о своем
в  ожидании  кофе,  которого  ей  совсем  не  хотелось.  Мысли  ее  были
холодными, неторопливыми и  позвякивали,  как  кусочки  льда  в  бокале,
совершенно не отражаясь на ее кукольном, не подверженном времени личике.
   Рыжая разлила кофе  по  чашкам  и  уселась  напротив  Оли,  поплотнее
запахнув халат и забросив ногу на ногу.
   Оля заметила, что ее совсем развезло: глаза у нее расфокусировались и
подернулись туманной поволокой.
   - Ну что, Чучмечка, - сказала рыжая, во второй раз употребляя  старую
Олину кличку, бывшую в ходу во времена перестройки, - если  не  водочки,
так хоть кофейку... Давай дернем за старые добрые деньки.  Золотое  было
времечко! Теперь совсем не то...
   - Это мы теперь не те, - поправила ее Оля,  поднося  к  губам  чашку.
Кофе у рыжей, как всегда, был отменным, но на краю  чашки  Оля  заметила
неотмытый след чужой губной помады и с трудом подавила рвотный рефлекс.
   Пить кофе сразу расхотелось, и она осторожно поставила чашку на стол.
- Молодежь подпирает?
   - Не то слово, - махнула рукой рыжая  и  шумно  отхлебнула  из  своей
чашки. - Расплодилось шалав, и у каждой в сумочке пузырек с  клофелином.
Подрывают бизнес, вши лобковые. Поубивала бы, честное слово.
   - Ну и поубивала бы, - безмятежно предложила Оля.
   - Не моя специальность, - отмахнулась хозяйка. - Шуточки у тебя...
   - Шуточки в "Ералаше", - неопределенно сказала Оля. - Слушай, - меняя
тему разговора, сказала она, - у тебя сливок нет? Или хотя бы молока...
   " - Охота тебе продукт переводить, - пожав плечами, сказала рыжая.  -
Впрочем, надо посмотреть, что у меня там есть.
   Она встала и, повернувшись к  Оле  спиной,  подошла  к  холодильнику.
Открыв  дверцу  огромного  "электролюкса",  она  едва  ли  не  по   пояс
погрузилась в его осветившееся нутро и  принялась  копаться  там,  шурша
какими-то пакетами и звякая бутылками.
   - Есть! - сообщила она, выныривая на поверхность с бутылкой молока  в
руке. - Вот не думала, что у меня водится эта дрянь! Что...
   Она не договорила, осекшись на полуслове,  потому  что,  обернувшись,
увидела направленный на нее пистолет с глушителем. Но страшнее пистолета
были совершенно безумные,  горящие  глаза  Чучмечки,  глядевшие  на  нее
поверх пистолетного  ствола.  Зрачки  их  страшновато  пульсировали,  то
расширяясь во всю радужку, то сужаясь в точку. Смотреть на эту медленную
пульсацию было до невозможности  жутко,  и  рыжая  заслонилась  рукой  с
зажатой в ней молочной бутылкой в тот  самый  миг,  когда  Оля  спустила
курок.
   Пистолет приглушенно хлопнул, пуля вдребезги разнесла бутылку, окатив
молоком всю кухню, и вошла точно в переносицу. Не издав ни звука,  рыжая
опрокинулась назад, ударилась спиной о холодильник и боком упала на пол,
глядя в угол остановившимся взглядом широко открытых глаз.
   Из-под  ее  головы,  смешиваясь  с  разбрызганным  по  полу  молоком,
неторопливо расползалась кровавая лужа.
   Оля стояла, держа пистолет в вытянутых руках, и смотрела на эту  лужу
взглядом, в котором было не больше жизни, чем во взгляде  рыжей  хозяйки
дома. Губы ее раздвинулись, обнажая белоснежный оскал, дыхание сделалось
частым и прерывистым - казалось, она близка к оргазму.  Да  так  оно,  в
сущности, и было:  деньги  никогда  не  являлись  главным  побудительным
мотивом совершаемых ею убийств. Важнее денег было  возбуждение,  которое
она испытывала, видя, как жизнь покидает простреленное тело, - это  было
лучше любого секса. Даже кайф, получаемый ею от кокаина, к которому  она
пристрастилась пару лет назад, был меньше.
   Несколько раз глубоко вдохнув и выдохнув воздух через стиснутые зубы,
она немного успокоилась и убрала пистолет обратно в сумочку. Как  всегда
после удачного выстрела, она немного дрожала от возбуждения, но в  делом
чувствовала себя великолепно. Внизу живота ощущалась приятная тяжесть, и
она точно знала, что чудак со странным именем, разъезжающий по Москве на
уродливом старом "Лендровере", не пожалеет, если  пригласит  ее  сегодня
вечером к себе домой. А он пригласит, потому что она сделает  для  этого
все возможное. Было время, когда ей удавалось  на  спор  "завести"  даже
полных импотентов, а Забродов, судя по его реакции, импотентом не был.
   Положив  сумочку  на  захламленный  стол,  она  взяла   свою   чашку,
выплеснула из нее кофе в раковину и помыла чашку, тщательно  вытерев  ее
кухонным полотенцем.
   Для этого ей пришлось перешагнуть через тело, в  пальцах  левой  руки
которого все еще дымилась догоревшая почти до фильтра сигарета.  Заметив
поднимавшуюся снизу тонкую  струйку  дыма,  Оля  наступила  на  сигарету
каблуком и растоптала ее вместе с пальцами.
   Вернувшись в комнату, она взяла валявшуюся на  постели  пачку  денег,
бросила ее в сумочку, отыскала в прихожей ключи от квартиры и  вышла  на
лестницу, аккуратно заперев за собой дверь.
   Спустя двадцать минут  она  остановила  "Фольксваген"  на  набережной
Москвы-реки и выбросила ключи от квартиры в воду.

***

   Константин  Андреевич  Лопатин  открыл  глаза  приблизительно  в  тот
момент, когда ключи от  квартиры  его  рыжей  "провинциалки",  булькнув,
пошли ко дну. Глаза он открыл вовсе не по своей воле - будь  это  в  его
власти, он спал бы еще полдня, но настойчивая трель телефона разбила сон
вдребезги.
   Некоторое время он лежал с закрытыми глазами, не вполне понимая,  где
он и что с ним, и  надеясь,  что  разбудивший  его  надоедливый  трезвон
как-нибудь стихнет сам собой. Поначалу он не ощущал вообще ничего, кроме
желания неподвижно лежать с закрытыми глазами, но постепенно его  органы
чувств проснулись, и чудовищное похмелье ядовитым цветком распустилось в
его  организме.  Пока  он  лежал,  прислушиваясь  ко  все  усиливающимся
симптомам  алкогольного  отравления,  подробности  вчерашнего  безумного
вечера неторопливо проступали на экране его памяти, как на  опущенной  в
раствор проявителя фотобумаге, и так же, как на проявляемой  фотографии,
поначалу серые и размытые, они с каждой секундой приобретали все большую
резкость, оставаясь при этом плоскими, двухмерными. Когда  эта  резкость
дотла до  крайнего,  нестерпимого  предела,  а  надоедливое  дребезжание
телефона сделалось невыносимым, Константин Андреевич  с  хриплым  стоном
открыл глаза. Свет ударил по ним, словно перчатка, взорвавшись в  голове
вспышкой тупой боли, тошнота нахлынула всепоглощающей приливной  волной,
и Константин Андреевич, снова издав  слабый  предсмертный  стон,  уронил
голову на подушку.
   Телефон все еще звонил. Бормоча распухшими и шершавыми, как наждачная
бумага,  губами  страшные  ругательства,  Лопатин  героическим   усилием
заставил себя сесть. Телефон, словно только этого и дожидался, смолк.
   Константин Андреевич  со  вздохом  облегчения  повалился  на  бок,  и
телефон немедленно зазвонил снова.
   Придерживаясь за мебель, Лопатин кое-как добрел до  прихожей  и  снял
трубку, тут же уронив ее  и  едва  не  заплакав  от  бессилия.  Рядом  с
телефоном  на  столике  валялся  черный  кружевной  лифчик.   Константин
Андреевич взял  его  в  руку  и  некоторое  время  разглядывал  с  тупым
изумлением.  Из  прострации  его  вывело  доносившееся  откуда-то  снизу
неразборчивое кряканье. Опустив глаза, он увидел  болтавшуюся  на  шнуре
телефонную трубку и, с трудом поймав, поднес ее к уху, все еще  держа  в
левой руке лифчик.
   - Лопатин! - взывала трубка. - Алло, Лопатин!
   Голос был совершенно  незнакомый,  и  Константин  Андреевич  каким-то
неизвестно  откуда  взявшимся  шестым  чувством  уловил  исходившую   из
телефонной  трубки  угрозу,  хотя  голос  звучал  жизнерадостно,  словно
готовясь преподнести Константину Андреевичу какую-то хорошую весть.  Ему
захотелось немедленно положить трубку, и не просто положить, а  швырнуть
ее так, чтобы проклятый аппарат разлетелся вдребезги, но вместо этого он
с трудом отлепил от неба намертво присохший, огромный  и  шершавый,  как
дубовое бревно, язык и пробормотал  в  трубку  что-то  невнятное,  давая
абоненту знать, что он находится на проводе.
   - А! - обрадованно воскликнул голос. - Жив, курилка! - Ну что, хорошо
погулял? Оттянулся на свободе?
   - Кх-то это? - непослушными губами спросил Константин Андреевич. - Вы
кто?
   - Конь в пальто! - все так  же  жизнерадостно  ответил  голос.  -  Не
задавай глупых вопросов, лучше послушай.
   В трубке что-то щелкнуло, и голос, в котором Константин  Андреевич  с
трудом признал свой собственный, произнес:
   - Тихо, цыпленок. Я тебе что-то покажу. На что тебе эта  Третьяковка?
Тихо... Я сегодня знаешь кто? Я сегодня орел. Вскормленный в неволе орел
молодой. И не перечь...
   В трубке опять щелкнуло, и прежний голос спросил:
   - Ты еще там, Лопатин?
   -  Я  слушаю,  -  стремительно  трезвея  и  понимая,   что   трезвеет
катастрофически  поздно,  с  опозданием  на  добрых  полсуток,   ответил
Константин Андреевич.
   - Это правильно, - одобрил голос, -  слушай.  Да  не  вздумай  трубку
бросить! Не в твоих интересах...  У  нас  ведь,  помимо  аудио-,  еще  и
видеозапись имеется. Не интересуешься?
   - Врешь, мерзавец, - слабым голосом проговорил Константин  Андреевич,
уже зная наверняка, что незнакомец не врет. "Господи, -  подумал  он,  -
как же так?
   Неужели все так просто? Раз - и ты раздавлен в лепешку,  как  лягушка
на асфальте..."
   - И-кыто врет? - с утрированным кавказским акцентом возмутился голос.
- Как хочешь, Лопатин, - сказал он, бросая паясничать. - Хочешь  дурочку
ломать - на здоровье. В  принципе,  теперь  мы  можем  решить  все  свои
проблемы без твоего участия. Ты списан, Лопатин, так что этот звоночек -
просто акт гуманизма и доброй воли.
   - Кто это - вы?  -  спросил  Константин  Андреевич,  -  А  то  ты  не
знаешь... К тебе, козел, вчера на вокзале подходили? Тебя предупреждали,
что ты залез не в свою весовую категорию? А ты что ответил, а?
   - Слушай, ты, мразь, -  изо  всех  сил  стараясь  говорить  твердо  и
понимая, что ему это не удается, прогремел Константин Андреевич.  -  Все
эти ваши пленочки ничего не меняют. С кем я  сплю  -  мое  личное  дело,
понял?!!
   - Само собой, - покладисто согласился  его  невидимый  собеседник.  -
Твое.., и твоей жены, а это,  как  ты  правильно  подметил,  к  делу  не
относится. Но поверь, это только начало - первый, так сказать, шаг. Имей
в виду, второй шаг тоже уже сделан. Не уймешься - вылетишь  с  работы  и
сядешь.., сам знаешь куда. А если при этом сильно нас  достанешь,  то  и
сажать будет некого. Вынесут тебе приговор посмертно... Как  тебе  такая
перспектива?
   -  Твари...  -  совершенно  упавшим  голосом  пролепетал   Константин
Андреевич.
   Шантаж был  примитивный  и  потому  действенный  -  против  лома  нет
приема... Он почти не слушал  того,  что  его  собеседник  толковал  про
какой-то там второй шаг. Что ему второй  шаг,  когда  и  первого  вполне
достаточно? Мадам Лопатина, просмотрев видеозапись,  сделанную  минувшей
ночью, уничтожит его без помощи агаповской мафии, и  скандальный  развод
будет далеко не самой крупной из  его  неприятностей.  Жена  Константина
Андреевича  знала  тысячу  и  один  способ  отравлять  жизнь,  и  он  не
сомневался, что  в  случае  необходимости  она  способна  изобрести  еще
столько же. Так или иначе, пока будет длиться весь этот скандал,  Агапов
успеет уйти из-под огня, закрыться наглухо,  замести  следы,  сунуть  на
лапу кому следует...
   - Какие же вы твари, - с чувством повторил Константин Андреевич.
   - Чья бы корова мычала, - ничуть не обидевшись, ответил его  абонент.