рудники  агентства,   не   сговариваясь,   называли   званцевского
порученца Васильком, хотя по паспорту он был  Леонидом  и,  более  того,
Ильичом - кличка Генсек к нему как-то не пристала, а вот на Василька  он
был похож, хотя никто не взялся бы объяснить, на  какого  именно  и  чем
конкретно.
   Впервые в жизни проникнув в чужое жилище без ведома  хозяев,  Василек
волновался, но далеко не так сильно, как этого  можно  было  ожидать  от
другого человека на его месте.
   Тому было много  причин,  но  главными  среди  них  были,  во-первых,
блаженная уверенность в  том,  что  с  ним  лично  ничего  по-настоящему
плохого произойти не может, а во-вторых, святая вера в то, что в  случае
чего Званцев не выдаст.
   И, кроме того, он ведь ничего не крал, - ничего, что принадлежало  бы
супругам Лопатиным,  так  что  волноваться,  по  мнению  Василька,  было
нечего.
   Он волновался бы гораздо больше, если бы мог видеть сквозь стены.
   Обладай он такой способностью, он сумел бы разглядеть мадам Лопатину,
которая в этот момент входила в подъезд в сопровождении своего отпрыска.
Мадам  Лопатина  весила  сто  двадцать  три  килограмма,  насаженных  на
крепкий, ширококостный скелет  работящей  российской  крестьянки,  волей
судьбы занесенной в большой город.
   Она была одета  в  поношенный  спортивный  костюм  фирмы  "Адидас"  и
начавшие расползаться по швам белые кроссовки, на голове - в бейсбольную
шапочку красного цвета. В одной руке она  держала  пустое  пластмассовое
ведро  из-под  рассады,  в  другой  -  лопату  с   аккуратно   обернутым
полиэтиленом штыком. Настроена мадам была весьма  решительно,  поскольку
вот  уже  почти  сутки  терзалась  дурными  предчувствиями   по   поводу
оставшегося в городе супруга, которого,  как  и  всех  мужиков,  считала
безмозглым кобелем (хотя и скрытым до поры до времени).
   Поспешавший  за  ней  по   пятам   отпрыск   не   терзался   никакими
предчувствиями. Он был до смерти доволен, потому что дачу не переваривал
еще сильнее Лопатина-старшего. На плече у него  висела  сумка  с  пустым
термосом и остатками взятых  на  два  дня  продуктов,  а  на  белобрысой
разбойничьей физиономии блуждала  довольная  ухмылка,  уступавшая  место
угрюмой сосредоточенности всякий  раз,  когда  ему  казалось,  что  мать
готова обернуться.
   Заметив  его,  дворовая  компания  разразилась  было  приветственными
воплями, но мадам Лопатина развернула свою орудийную башню,  и  вся  эта
банда  двоечников  и   хулиганов,   портившая   ее   сына,   моментально
улетучилась. Испытывая мрачное удовлетворение от очередной победы, мадам
Лопатина  величественно  проследовала  в  подъезд.  Отпрыск,  Юрий  свет
Константинович, оглянулся на приятелей, скорчил  унылую  рожу  и  нырнул
следом.
   - Мам, - канючил он, поднимаясь по ступенькам, - ну, ма-а-ам...
   Мадам Лопатина не ответила. Она была  сосредоточена  на  предстоявшем
разговоре с мужем, ни минуты не сомневаясь в том, что тема для разговора
найдется. Сам Лопатин не раз признавался, что  с  ее  чутьем  и  умением
вести допрос работать бы ей не кассиршей в культторге, а, как минимум, в
ФСБ, а еще лучше - в гестапо. Гестапо или не гестапо, а дерьмо из своего
благоверного она собиралась выбивать по всем правилам  и  хотела,  чтобы
сын присутствовал при этом процессе.  Она  никогда  не  упускала  случая
продемонстрировать Лопатину-младшему, какое  ничтожество  его  отец,  не
подозревая при этом, что сын, полностью соглашаясь с ней в этом вопросе,
придерживается о ней самой точно такого же мнения.
   Поднявшись  на  свой  этаж,  жена  следователя  прокуратуры  Лопатина
уверенно  повернула  ручку  двери  своей  квартиры.  У  ее   мужа   была
отвратительная привычка никогда не запирать за собой дверь, словно здесь
была не Москва, а какие-нибудь Малые  Зачухи.  Дверь,  как  и  следовало
ожидать, послушно распахнулась настежь, и гневному взору мадам Лопатиной
предстал прилично одетый молодой человек в черных перчатках и  с  черным
пластиковым пакетом под мышкой, застывший в дверях ванной в нелепой позе
бегуна, собравшегося рвануть сразу во все стороны.
   Мозг мадам Лопатиной в экстренных  ситуациях  работал  со  скоростью,
далеко  превышающей  быстродействие   самых   современных   компьютеров.
Незнакомец выглядел  как  вор,  застигнутый  на  месте  преступления,  а
следовательно, таковым и являлся.  Удивляться,  куда  подевался  супруг,
выстраивать логические цепочки, а тем более пугаться было  некогда:  вор
мог оправиться от неожиданности и, чего доброго, выхватить оружие.
   Мадам Лопатина нанесла колющий удар обернутой  полиэтиленом  лопатой,
по-прежнему держа ее одной рукой. Лопата - не самое  удобное  оружие,  а
прихожая  двухкомнатной  хрущевки  не  настолько  просторна,  чтобы  как
следует размахнуться даже карандашом, и  потому  вместо  сокрушительного
удара опешивший Василек получил  лишь  чувствительный  тычок.  Он  успел
увернуться, но налетел при этом на  косяк  двери  совмещенного  санузла.
Лезвие лопаты ударило его по руке, соскользнуло и вышибло у него  из-под
локтя  пакет.  По  полу  прихожей  веером  рассыпались  серовато-зеленые
бумажки. Мадам Лопатина даже не сразу поняла в пылу  сражения,  что  это
такое, но тут у нее за спиной,  как  вышедший  на  тропу  войны  индеец,
завопил отпрыск.
   - Баксы!!! - выкрикнул Юрий Константинович и, с трудом  протиснувшись
между дверным косяком и бронированной кормой своей  мамаши,  бросился  к
деньгам.
   Мадам Лопатина сделала отчаянную попытку ухватить своего  не  в  меру
сообразительного ребенка за шиворот, но в свободной от лопаты руке у нее
по-прежнему было зажато пустое ведро. Ведро огрело Лопатина-младшего  по
загривку, и он с коротким воплем свалился на поя, накрыв деньги животом.
Мадам  Лопатина,  не  рассчитывавшая  на  такой  поворот  событий,  тоже
потеряла равновесие и тяжело упала на одно колено, выронив орудия труда.
   Василек, успевший более или менее прийти в  себя  и  сообразить,  что
деньги пропали, а на очереди  стоит  свобода,  изо  всех  сил  оттолкнул
грузную женщину с дороги и, перепрыгнув через перегородившую прихожую ее
заднюю часть, устремился к выходу. Приземлился он неудачно  -  прямо  на
ведро, которое, смачно хрустнув, вывернулось из-под ног  и  отлетело,  к
счастью, не вперед, а назад, так что Василек,  в  свою  очередь,  вместо
того, чтобы опрокинуться на спину, полетел вперед и с размаха впечатался
лбом в дверной косяк. Перед глазами у  него  вспыхнуло  северное  сияние
небывалой красоты, но любоваться им было некогда: с неожиданным  для  ее
грузного тела проворством мадам Лопатина  развернулась,  стоя  на  одном
колене, и цапнула Василька за рубашку. Василек  рванулся,  с  треском  и
хрустом теряя пуговицы, и пробкой вылетел на  лестничную  площадку,  все
еще ничего не видя из-за реявших перед глазами белых  звездочек.  Слетая
вниз по лестнице, он почувствовал, как что-то со стуком ударило  его  по
затылку и, отскочив, с грохотом запрыгало следом по ступенькам.  "Ведро,
- сообразил Василек. - Хорошо, что не лопата." Добежав до первого этажа,
он заметил, что за ним никто не гонится, и остановился,  чтобы  привести
себя в порядок. Пуговиц на рубашке не осталось ни одной,  узел  галстука
уехал куда-то под левое ухо, а  на  лбу  наливалась  соком  здоровенная,
болезненная на ощупь гуля, пачкавшая пальцы красным.
   Василек торопливо затолкал в брюки выбившийся подол рубашки,  снял  и
спрятал в карман перчатки, поправил галстук, прикрыв им все,  что  можно
было прикрыть, пригладил волосы и доверху застегнул пиджак. После  этого
его внезапно разобрал дикий, ни с чем не сравнимый хохот.
   Он корчился  под  лестницей,  сотрясаясь  от  истерического  смеха  и
холодно думая в то же время, что ничего смешного в его положении нет: он
провалил дело, потерял деньги и вообще чуть было не оказался  повязанным
какой-то бабой. Тут ему пришло в  голову,  что  баба  в  данный  момент,
возможно, вызывает по телефону милицию, и смех как рукой сняло.  Василек
опрометью бросился на улицу,  и  только  добежав  до  своего  "опеля"  и
запустив двигатель, сообразил,  что  милиции  ему  следует  опасаться  в
последнюю очередь. Редкий  человек,  не  задумываясь,  позвонит  по  02,
увидев такую кучу денег. Сначала он их, как минимум, пересчитает,  потом
подумает, не присвоить ли, и только по том, если он полный идиот, начнет
звонить, надеясь, что  родные  органы  защитят  его  (и  чужие  баксы  в
придачу).
   Мадам Лопатина, стоя у окна,  проводила  убегавшего  Василька  долгим
задумчивым взглядом, прикидывая, не сплавить ли ему на макушку цветочный
горшок, который потяжелее, но, по здравом размышлении, решила  пока  что
отказаться  от  активных  боевых  действий.  На  глаз   она   определила
рассыпавшуюся по полу прихожей сумму как близкую к сотне тысяч  долларов
и  не  собиралась  пока  что  привлекать  постороннее  внимание   такими
эксцентричными выходками, как швыряние цветочных горшков из окон.  Когда
сгорбленная, словно в ожидании выстрела,  спина  взломщика  скрылась  за
углом  ближайшего  дома,  мадам  Лопатина  перевела  взгляд  на   своего
отпрыска, который,  притихнув,  стоял  рядом,  не  предпринимая  попыток
исчезнуть: железная рука мадам Лопатиной крепко держала его за шиворот.
   - Так, - сказала мадам Лопатина, - выворачивай карманы.
   - Ну, мам... - завел было отпрыск, но, поняв,  что  деваться  некуда,
покорно вывернул карманы и задрал футболку. Ни в карманах, ни за пазухой
денег не было - они оказались в трусах. Сумма, изъятая мадам Лопатиной у
своего отпрыска, составила около семисот долларов.
   - Теперь слушай меня внимательно, - сказала мадам Лопатина. - Если ты
хоть слово скажешь про деньги - неважно кому, - отправлю на все  лето  к
бабушке Кате. Если будешь вести себя хорошо и не станешь болтать языком,
куплю компьютер.
   - "Пентиум-3", - подсказал отпрыск.
   - Сам выберешь, - щедро пообещала мадам Лопатина.  Сейчас  она  могла
пообещать ему танк или реактивный истребитель  -  безразлично,  лишь  бы
молчал. Отпрыск верно оценил ситуацию.
   - И модем, - добавил он.
   - И билет до Зеленограда, -  подхватила  мадам  Лопатина,  и  отпрыск
увял: бабушку Катю он не любил.  -  Помоги  мне  собрать  деньги  и  иди
гулять.
   Оставшись одна,  мадам  Лопатина  убрала  деньги  в  пакет,  а  пакет
затолкала в свою сумочку, размерами больше  напоминавшую  средний  мешок
из-под картошки. Сумочку она поставила в  бельевой  шкаф,  дверцу  шкафа
заперла, а ключ положила в карман своих спортивных штанов.
   Теперь можно было спокойно подумать.
   Она заглянула в холодильник, вынула оттуда пятилитровую  кастрюлю  со
щами и поставила ее на огонь, мимоходом отметив, что муженек к щам  даже
не притронулся. Лопатин терпеть не мог щей, так что же? Она-то их любила
и, кроме того, была твердо убеждена в том, что щи полезны.
   Мыслительный процесс у  нее  всегда  шел  лучше  во  время  еды.  Она
наполнила щами большую эмалированную миску, отрезала внушительный ломоть
хлеба от уже начавшей подсыхать буханки и стала есть, отдуваясь и  шумно
втягивая в себя щи. Случалось, что во время обеда Лопатин, не доев, клал
ложку на стол и уходил из кухни - от этого зрелища его мутило. Ну и черт
с ним, решила мадам Лопатина,  так  ожесточенно  орудуя  ложкой,  словно
копала окоп полного профиля под ураганным огнем.
   Из всех пришедших ей на ум версий  наиболее  правдоподобной  казалась
одна: дурак Лопатин наконец-то поумнел, причем настолько, что не  только
начал брать взятки, но и стал прятать деньги от жены.., но, к сожалению,
не настолько, чтобы за ними не пришел  этот  красавчик  в  перчатках.  А
может быть, подумала она, эта взятка - далеко не первая? Денег-то -  сто
тысяч... Кто ему столько даст за раз, сморчку этому?
   Это было настолько возмутительно, что она  даже  на  время  перестала
есть. Да как он смел?!  Семья,  можно  сказать,  голодает,  жене  надеть
нечего, а он потихоньку прикапливает доллары. Интересно, на что?
   Да, подумала она. Вот так живешь, живешь, а потом в  одно  прекрасное
утро просыпаешься, а мужа нет. Сложил денежки  в  чемоданчик  и  ушел  к
какой-нибудь голоногой шлюхе с куриными мозгами и  грудью,  которую  без
лупы не разглядишь. Ну, я тебе покажу! Чуяло мое сердце...
   Она снова стала есть. Решение  было  принято.  Никакого  скандала  не
будет. И пусть только попробует спросить, куда подевались деньги.  Какие
такие деньги? У тебя что, были деньги?
   Это был исторический  момент:  мадам  Лопатина,  исполненная  великих
планов, начала свой путь навстречу неприятностям.

Глава 8

   Встав со скамейки, на которой остался сидеть Лопатин, майор Балашихин
неторопливо направился к выходу из парка. Охотившийся за бутылками  бомж
исчез - видимо, все-таки отчаялся, - и это почему-то тоже не понравилось
майору. Он никак не мог понять, чем ему так  не  понравился  бомж,  и  в
конце концов пришел к выводу, что это его плохое настроение дает о  себе
знать таким не вполне обычным образом.
   Солнце коснулось своим  пылающим  краем  верхушек  деревьев  и  пошло
понемногу проплавлять себе  дорогу  за  горизонт.  Балашихин  закурил  и
огляделся. То, что он увидел, заставило его удивиться: еще не было семи,
но на аллее, по которой он шел, не было видно ни одного человека, только
впереди, метрах в ста или ста пятидесяти сидел на скамейке какой-то  тип
в деловом костюме и, судя по периодически поднимавшимся над его  головой
синеватым облачкам дыма, курил, наслаждаясь вечерней прохладой.
   "Это еще что за чертовщина? - подумал  майор  Балашихин.  -  В  парке
полно  народа,  а  тут  ни  души,  как  на  заброшенном  кладбище."  Это
обстоятельство тоже не понравилось майору: было в нем что-то  не  то  от
мистики, не то от прозаической милицейской охоты  за  двуногой  дичью  с
оцеплением, поголовной проверкой документов и прочей ерундой. Как-то раз
майору довелось вместе с "братьями меньшими" участвовать в такой  охоте.
Ловили они тогда свихнувшегося сержанта из краснополянского автобата.
   Сержанту по пьяной лавочке начистили физиономию, после чего этот  сын
степей не придумал ничего лучшего, как, находясь в  наряде,  спереть  из
оружейки автомат с патронами и засесть в лесу за забором части, поджидая
обидчиков.
   После долгой и утомительной беготни "по долинам и  по  взгорьям"  под
неприцельным огнем совершенно  сошедшего  с  нарезки  сопляка  Балашихин
самолично вышиб автомат из рук сержанта, который  уже  затолкал  дульный
срез себе под китель и готовился спустить курок. Дело, впрочем, было  не
в этом, а в том, что оцепленный ОМОНом участок  прилегавшего  к  дачному
поселку перелеска, в котором скрывался беглец, выглядел точно  таким  же
безжизненным и пустым. Правда, Балашихин тогда стоял плечом  к  плечу  с
товарищами и ничего не боялся. Не то, что сейчас...
   Ему немедленно вспомнился Забродов с его дурацкой присказкой.
   - Ведь недаром сторонится  милицейского  поста...  -  пробормотал  он
негромко. - Тьфу ты, наваждение!
   Майор сплюнул и ускорил шаг,  убеждая  себя  в  том,  что  ничего  не
происходит, а если даже и происходит, то главный герой событий не он, а,
к примеру, вон тот чудак, что курит на скамейке впереди. А он,  майор  в
отставке Балашихин, просто совершенно случайна забрел в зону милицейской
операции по задержанию опасного преступника...
   Сидевший на скамейке человек лениво встал, не спеша  отряхнул  и  без
того  чистые  брюки  и  направился  навстречу  майору.  Теперь  до  него
оставалось каких-нибудь двадцать  метров,  и  Балашихин,  разглядев  его
лицо, понял, что проиграл. Проиграл потому, что ввязался в игру по чужим
правилам, даже не потрудившись как следует их изучить. В принципе, этого
и не требовалось, достаточно было заглянуть на последнюю  страницу,  где
жирным шрифтом было оттиснуто слово "смерть"...
   Навстречу ему, щурясь от бившего прямо в глаза  солнца,  неторопливо,
словно и впрямь вышел на прогулку, шел Званцев.
   "А вот это ты зря, - подумал  Балашихин,  запуская  руку  за  пазуху,
дотрагиваясь до висевшего в наплечной кобуре газового револьвера и снова
убирая руку - от газового пугача в такой ситуации толку не  больше,  чем
от новогодней хлопушки... Зря ты выбрал такую  позицию,  что  идти  тебе
приходится против солнца, - мысленно сказал он Званцеву.  -  Сверну  шею
ублюдку, а там хоть и к чертям в пекло..."
   Впрочем, не правильный выбор позиции был не в характере  Званцева,  и
Балашихин об этом прекрасно знал.
   Быстро обернувшись, он увидел, как из кустов  по  обе  стороны  аллеи
бесшумно полезли люди.
   - Ба! - поворачиваясь к ним лицом и все время помня о том, что позади
остался опасный, как очковая змея, Званцев, воскликнул майор. - Знакомые
все лица! Погулять вышли, ребятки? Зря! Пропустите!
   Ребятки кинулись, как стая  одичавших  собак,  и  Балашихин  принялся
бить, отчетливо сознавая, что никогда в жизни  не  давал  воли  рукам  с
таким удовольствием. Ребятки были не слабые. В общей  лавине  сыпавшихся
на него ударов Балашихин без" труда  различал  и  свинцово-тяжелые  хуки
бывших боксеров, и стремительные, хитро задуманные  атаки  самбистов,  и
затейливые,  с  вывертом  выпады  "восточников"  разных  школ,  но   они
разлетались во  все  стороны,  как  тряпичные  куклы,  и  майор  не  без
оснований предполагал, что  для  многих  из  них  дело  закончится,  как
минимум, больничной койкой.  Здесь,  в  этой  беспорядочной  свалке,  он
нагибался, приседал, подныривал, блокировал, перехватывал и бил, бил без
пощады, без оглядки, во всю силу своих ничего не забывших рук, и ребятки
коротко вякали, отлетая, и уже человек пять тяжело возились на асфальте,
мучительно решая, встать им или остаться полежать  до  конца  потасовки.
Еще двое лежали неподвижно, уже решив для себя этот сложный вопрос.
   Откуда-то сбоку вывернулся выгоревший, перепачканный какой-то  дрянью
брезентовый балахон, мелькнуло бритое  лицо  под  полями  невообразимой,
прожженной и потерявшей  первоначальный  цвет  шляпы,  и  майор  наконец
понял, чем ему так не понравился собиравший бутылки бродяга. Он рванулся
в ту сторону, раскрутившись смертоносной юлой, - нападавшие  посыпались,
как кегли, - и достал-таки обладателя  балахона,  угодив  ребром  ладони
точно  между  брезентовым  воротником  и  гладко  выбритым  подбородком.
Брезентовый балахон медленно осел на землю бесформенной грудой и  замер,
не подавая признаков жизни.
   В сплошных рядах нападающих появились проломы  и  просветы,  атаки  в
значительной мере утратили массированность и активность, и  Балашихин  с
легким удивлением подумал, что, возможно, еще сумеет  вырваться:  похоже
было на то, что он нужен Званцеву живым, раз уж до сих пор  не  пошли  в
ход ни ножи, ни пистолеты.
   Вспомнив о Званцеве, он вздрогнул и с  томительным  ощущением  только
что совершенной  непоправимой  ошибки  развернулся  на  сто  восемьдесят
градусов  -  резко,  но  не  настолько  быстро,  как  следовало  бы.  На
полуразвороте он почувствовал быстрый укол в плечо. Званцев еще не успел
до конца выдавить из шприца лекарство,  а  майор  уже  ощутил  нехорошую
слабость в ногах. Его  еще  хватило  на  то,  чтобы  закончить  поворот,
обломив иглу шприца, и от души засветить в грудную клетку своему, отныне
бывшему, начальнику и работодателю, но  потом  свет  начал  стремительно
меркнуть перед его глазами,  словно  кто-то  невидимый  одну  за  другой
задергивал в небе светомаскировочные  непрозрачные  шторы,  и  отставной
майор   спецназа   Николай    Викторович    Балашихин    повалился    на
асфальтированную дорожку парка, сильно ударившись при этом  лицом  и  не
ощутив боли. Голова его превратилась в надутый  южным  ветром  резиновый
мяч, ветер свистел, навевая сон, и последним, что он  успел  разглядеть,
были чьи-то - скорее всего званцевские - сверкающие туфли и растоптанный
окурок, лежавший у самой его щеки.
   - Игра закончена, -  сказал,  подх