восьмого   калибра   -
дополнительный козырь на случай непредвиденных обстоятельств.
   С кормы донеслись негромкие голоса, и через  мгновение  на  высокой  ноте
взревел мотор уходящего  к  берегу  катера.  Господин  Набуки  проводил  его
взглядом, любуясь тем, как разбегаются в стороны широкие пенные усы, и снова
посмотрел на пленника. Тот стоял, надменно запрокинув голову, и смотрел мимо
господина Набуки на покачивающуюся в отдалении  береговую  линию.  Губы  его
шевелились, непрестанно и беззвучно повторяя одну и ту  же  фразу.  Господин
Набуки догадывался, что это за фраза; "Аллах  акбар".  Пленник,  несомненно,
знал, что его ждет, и пользовался случаем напоследок восславить своего бога.
   - Глупец, - сказал ему господин Набуки, - скажи, зачем ты пришел? На  что
ты надеялся? Кто послал тебя на это бессмысленное дело?
   - Меня послал тот, кого ты предал, неверный пес, - процедил пленник.
   - Глупец, - повторил господин Набуки. - Я  никого  не  предавал.  Предать
можно друга, соратника, брата - словом,  того,  кто  доверяет  тебе  и  кому
доверяешь ты сам. Кто такой твой хозяин,  чтобы  я  стал  его  предавать?  Я
использовал его, вот и все. Вы сами  непрестанно  повторяете,  что  обмануть
неверного - не грех. Вы надругались над нашей верой и думали, что это сойдет
вам с рук. Скажи мне  хотя  бы  теперь:  неужели  вам  так  мешали  каменные
изваяния Будды - там, в Афганистане? Они стояли там за тысячи лет  до  того,
как ваши предки пришли на эту землю. Они  вас  не  трогали.  Зачем  было  их
разрушать?
   - Языческим идолам нечего делать на земле Аллаха,  -  сказал  пленник.  -
Наши братья в Афганистане поступили согласно его воле.
   Господин Набуки холодно улыбнулся.
   - Тогда, быть может, ты мне скажешь, согласно чьей воле поступили те, кто
таранил "Боингами" небоскребы Нью-Йорка? Кто послал их на смерть - Аллах или
кто-то другой? Кто призвал на ваши глупые  головы  американские  бомбы?  Кто
сделал так, что мулла Омар и ваш хваленый Усама вынуждены,  подобно  крысам,
прятаться в подземных норах,  дрожа  от  страха?  Кто  заманил  вас  всех  в
ловушку, из которой вам уже никогда  не  выбраться,  -  Аллах?  Ответь  мне,
глупец!
   Пленник  заскрежетал  зубами.  Зубы  у  него  были  длинные,   острые   и
желтоватые, как у хищного зверя.
   - Ты не будешь смеяться, пес, когда  воины  Аллаха  придут  забрать  твою
никчемную жизнь!
   - Мне нет дела до твоего Аллаха, ничтожный глупец. И уж подавно  мне  нет
дела до его воинов, один из которых стоит сейчас передо мной  со  связанными
руками и разбитым лицом. На что ты  надеялся,  когда  пришел  в  мой  дом  с
пистолетом в руке и с бомбой в холщовой сумке? Тысячу раз глупец! Даже  если
бы тебе удалась твоя безумная затея,  это  не  изменило  бы  того,  что  уже
сделано. Я заставил своих врагов перегрызть друг другу глотки, и это  только
начало. А твой несчастный Усама об этом даже не знает! Может  быть,  я  даже
помогу ему скрыться от мести  янки,  чтобы  он  мог  нанести  им  еще  один,
последний удар. Что ты на это скажешь?
   - Аллах да покарает тебя, лживый пес! Знай же, что дни твои сочтены!
   Господин  Набуки  рассмеялся  и  повернулся  к  Рю  Тахиро,   который   с
безразличным видом стоял у поручней,  зорко  наблюдая  за  каждым  движением
араба. Лицо  его  не  выражало  ничего,  кроме  готовности  в  любую  минуту
наброситься на пленника, и Набуки подумал, что парень или очень плохо  знает
английский, или не знает его вовсе. В данном случае это было весьма кстати -
если, конечно, Тахиро не притворялся. Впрочем, на такую тонкую игру  у  него
вряд ли хватило бы ума.
   - Запомни, друг мой, - по-японски обратился к  нему  господин  Набуки,  -
никогда не спорь с фанатиком. Фанатика  невозможно  переубедить,  его  можно
только физически уничтожить. Развяжи ему руки.
   Рю молча шагнул к пленнику и двумя резкими рывками освободил его запястья
от удерживавшей их вместе клейкой ленты. Господин Набуки подумал, что парень
очень силен: такой трюк был под силу немногим. Намотанный в несколько  слоев
скотч гораздо прочнее, чем кажется на первый взгляд,  и  порвать  его  почти
невозможно.
   Пленник недоверчиво уставился  на  господина  Набуки,  растирая  затекшие
кисти рук и прикидывая расстояние. Рю Тахиро предусмотрительно положил  руку
на его плечо, и мрачный угрожающий огонек, тлевший в  глубине  черных  глаз,
потух, сменившись бессильной злобой.
   - Так ты считаешь, что Аллах  на  твоей  стороне?  -  насмешливо  спросил
господин Набуки у пленника. - Что  ж,  я  не  прочь  это  проверить.  Юноша,
который стоит рядом с тобой, безоружен, как и ты. На его стороне только я, а
на твоей - Аллах. Попробуй одолеть его в честном бою. Если ты  справишься  с
ним, я позволю тебе уйти. Обретя свободу, ты сможешь еще раз попытаться меня
убить. Ну как, согласен?
   Вместо ответа араб  без  предупреждения  ударил  Рю  локтем  в  солнечное
сплетение, а когда тот согнулся пополам, с силой опустил все тот  же  локоть
на его шею.
   Господин Набуки привстал, проклиная собственную глупость: он не учел, что
Тахиро не понимает английского, и сам дал пленнику преимущество внезапности.
Краем глаза он увидел блеск вороненой стали в поднятой руке Сабуро и тут  же
понял, что выстрелить тот не осмелится: араб был слишком близко от господина
Набуки, а острота зрения Сабуро оставляла желать много лучшего.
   Пленник бросился к нему, вытянув перед собой руки с  растопыренными,  как
когти хищной птицы, пальцами. Несомненно, он  не  поверил  ни  одному  слову
господина Набуки (что было с его стороны  весьма  мудро)  и  решил  подороже
продать свою жизнь,  расправившись  с  виновником  своих  бед.  На  полпути,
однако,  его  что-то  задержало,  и  его  хищно  растопыренные  пальцы  лишь
скользнули по груди господина Набуки.
   Оказалось, что причиной задержки был Рю Тахиро. Он стоял на одном колене,
все еще согнутый в три погибели, и пытался перевести дух, но его правая рука
мертвой хваткой вцепилась в спортивную куртку араба. Прежде  чем  тот  успел
высвободиться, Рю мощным рывком притянул его к себе, нырнул ему под  колени,
и араб со всего размаха приложился спиной к теплым доскам  палубы.  Все  это
произошло в считанные секунды, и  господин  Набуки  не  мог  не  восхититься
молниеносной реакцией  этого  мальчишки  и  его  умением  держать  удар.  Он
окончательно поднялся, оттолкнув легкое кресло, и отошел к  поручням,  чтобы
не попасть под случайный удар.
   Араб мгновенно оправился от столь  неожиданного  падения  и  стремительно
перекатился на бок, чтобы вскочить. Как ни быстро это было проделано, Тахиро
успел наградить его точным ударом по  почкам,  от  которого  тело  араба  на
мгновение выгнулось дугой. Однако он, по всей видимости, был опытным бойцом:
следующий  удар  Тахиро  оказался  блокированным,  и  ответный  выпад  араба
опрокинул парня навзничь.
   Рю Тахиро дрался неплохо. Пожалуй,  ему  не  хватало  опыта,  терпения  и
изящества - того, что в конечном счете определяет стиль настоящего бойца, но
кто-то неплохо потрудился  над  этим  парнем,  заложив  хорошую  основу  для
будущего роста. Наблюдая за стремительным обменом ударами,  господин  Набуки
подумал, что с удовольствием даст мальчишке несколько уроков. Сам он был уже
слишком стар для настоящей схватки, но мог  бы  многому  научить  того,  кто
хотел учиться.
   Араб яростно сражался. Он заметно уступал Тахиро в  физической  силе,  но
был вынослив, хитер и обладал неизмеримо большим, чем у  соперника,  опытом.
Все это ставило исход схватки под сомнение,  и  господин  Набуки  уже  начал
подумывать о том, чтобы отозвать мальчишку. Ото дало бы  Сабуро  возможность
воспользоваться наконец пистолетом,  но  внезапно  Рю  свалил  араба  мощным
ударом в грудь. Араб рухнул на уставленный бутылками и стаканами  столик  и,
перекатившись  через  него,  упал  на  колени.  Зазвенело  бьющееся  стекло.
Привинченный к палубе на случай качки столик устоял. Тахиро перемахнул через
него одним прыжком, готовясь достойно  довершить  начатое,  и  в  это  самое
мгновение не утративший самообладания араб ударил  его  по  лицу  квадратной
бутылкой с виски, которая каким-то чудом оказалась у него в руке.
   Бутылка разбилась с отвратительным хрустом, и ее содержимое, смешиваясь с
хлынувшей из порезов кровью, брызнуло на лицо  и  одежду  Рю.  Он  откинулся
назад, схватившись обеими руками за лицо, и тогда араб  нанес  ему  жестокий
удар ногой в пах. Исход поединка был решен. Оттолкнув выведенного  из  строя
противника, араб бросился к поручням.
   У самого борта он задержался и, повернув к господину Набуки окровавленное
лицо с бешено оскаленными зубами, коротко бросил:
   - Мы еще встретимся, пес.
   Перемахнув через поручни, араб с громким  плеском  погрузился  в  ледяную
воду. Из рубки опрометью выбежал Сабуро и, остановившись у поручней,  обеими
руками  навел  пистолет  на  покрытую  быстро  тающими  пузырьками   воздуха
поверхность моря. Раздался еще один всплеск, намного  тише  предыдущего,  и,
лишь не найдя на палубе Рю,  господин  Набуки  понял,  что  парень  оказался
гораздо крепче, чем можно было предположить по его виду.
   - Увы, араб был неважным  пловцом,  и  уже  через  несколько  секунд  его
облепленная мокрыми волосами голова пробкой вынырнула из воды в каком-нибудь
десятке метров от яхты. Сабуро немедленно навел пистолет,  и  вокруг  головы
араба взлетели фонтанчики брызг. Сабуро успел выстрелить четырежды и ни разу
не попал, и тут с нижней палубы ударил автомат стюарда, о  котором  господин
Набуки, признаться, совершенно позабыл.
   Вода вокруг черноволосой головы араба,  похожей  на  уплывший  далеко  от
берега волейбольный мяч, буквально вскипела, разлетавшиеся  во  все  стороны
брызги обрели красноватый оттенок. В последний раз лязгнув затвором, автомат
стюарда  замолчал,  и  стало  слышно,  как  на  нижней  палубе   со   звоном
перекатываются  стреляные  гильзы.  Через  секунду   тело   араба   всплыло,
распластавшись на поверхности  косой  звездой,  вокруг  которой  неторопливо
расплывалось  широкое  красное  пятно.  Тело  начало  медленно  погружаться,
оставляя за собой расползающийся красноватый шлейф. По мере погружения  тело
уменьшалось в размерах, его  очертания  искажались,  оно  как  будто  таяло,
подобно куску рафинада... Господин  Набуки  оторвал  взгляд  от  поверхности
воды, лишь теперь  обнаружив,  что  это  зрелище  заворожило  его,  введя  в
состояние, близкое к гипнотическому трансу.
   Еще один враг господина Набуки ушел навсегда. Возможно, этот человек  был
счастливее других, кого постигла та же  участь,  потому  что  перед  смертью
успел узнать всю правду о том, кого так люто ненавидел.  Всю  правду...  Всю
ли? Пожалуй, всю, решил господин  Набуки.  Во  всяком  случае,  ту,  которая
касалась его и могла его заинтересовать. И потом, очень немногим  из  врагов
господина Набуки выпадала редкая возможность узнать, кто стал виновником  их
гибели, и даже столкнуться с ним лицом к лицу. Это была  настоящая  роскошь,
которую господин Набуки позволял лишь изредка.
   Раздался шумный всплеск,  и  господин  Набуки  сильно  вздрогнул,  когда,
повернув голову на шум, увидел показавшуюся над верхней ступенькой кормового
трапа мокрую черноволосую голову. На какую-то долю секунды  ему  почудилось,
что Аллах явил небывалое  чудо,  воскресив  араба,  чтобы  тот  мог  довести
начатое дело и все-таки свести счеты  с  обидчиком,  столь  пренебрежительно
отзывавшимся об исламе. В следующее мгновение он понял, что это  всего  лишь
Рю Тахиро, и с облегчением перевел дух.
   Кровь струилась по мокрому лицу Рю из рассеченной скулы. Соленая  морская
вода, попадая в открытую рану, должно быть, причиняла парню сильную боль, но
его лицо оставалось бесстрастным.  Вот  он,  дух  бусидо,  -  снова  подумал
господин Набуки. - Красной куртки на Рю больше не было (видимо,  он  сбросил
ее в воде, чтобы не мешала плыть), мокрая черная майка облепила  его  гибкий
мускулистый торс. Зато темные очки с каплевидными  стеклами  каким-то  чудом
уцелели:  густо  покрытые  капельками  воды,  они  теперь  сидели  у  Рю  на
переносице, скрывая глаза.
   - Не стоило стрелять, - просто сказал он, поднявшись на верхнюю палубу  и
остановившись перед  господином  Набуки,  который  сразу  же  вспомнил,  что
несколько  минут  назад  солгал  парню   относительно   наличия   на   борту
огнестрельного оружия.
   - Мы не могли позволить ему уйти, - мягко ответил господин Набуки.
   - Он бы не ушел, - по-прежнему бесстрастно возразил Тахиро.  -  Я  хорошо
плаваю.
   - Теперь я это знаю, - сказал Набуки. На ходу перезаряжая пистолет, к ним
приблизился Сабуро. Господин Набуки с неудовольствием заметил, что  глаза  у
него снова подозрительно блестят, а на впалых щеках без труда обнаруживаются
влажные следы. Конечно, это  могли  быть  просто  брызги  морской  воды,  но
господину Набуки в это не верилось: брызги не могли залететь так высоко.
   Сабуро загнал на место  обойму,  щелкнул  предохранителем  и,  перехватив
пистолет за ствол, ткнул рукояткой в выпуклую грудь Рю Тахиро.
   - Возьми, - сказал он. Голос  у  него  был  твердым  и  не  дрожал.  -  В
следующий раз не позволяй никому приближаться к хозяину ближе  чем  на  семь
шагов. Господин Набуки - очень хороший человек. Охраняй его как зеницу ока и
помни, что я за тобой наблюдаю. Если ты задумал что-то нехорошее, тебе лучше
застрелиться прямо сейчас.
   С этими словами он повернулся и, тяжело ступая, скрылся в кокпите.
   Вскоре на верхнюю палубу  поднялся  стюард  и  принялся  ловко  орудовать
совком и метелкой, наводя порядок.
 
*** 
 
   На сборы ему отводилось  только  два  дня.  Накануне  отъезда,  а  точнее
вылета, Иларион забрал из  мастерской  свой  "лендровер".  После  ремонта  и
покраски машина выглядела непривычно  новой  и  блестящей.  Даже  хорошенько
приглядевшись, Забродов так и не сумел обнаружить места, где свеженанесенная
краска  соседствовала  со  старой.  Из-за  сверкающего  великолепия   машина
казалась какой-то чужой. Удовольствие обошлось Илариону в кругленькую сумму.
В салоне непривычно пахло краской, и, усевшись за  руль,  Забродо  в  первым
делом опустил стекло и закурил.
   Все дела как будто сделаны, но Иларион чувствовал, что это  не  так.  Это
ощущение мешало ему, как попавший в ботинок острый камешек, и он нервно грыз
фильтр сигареты, ведя машину по запруженным улицам по направлению  к  своему
дому.
   Он отлично знал, в чем дело,  но  легче  ему  от  этого  не  становилось.
Мероприятие, которое они затеяли вдвоем с генералом Федотовым,  было  весьма
опасным, но Забродова беспокоило  не  это.  Он  трезво  смотрел  на  вещи  и
старался вообще не делать долгов по той простой причине,  что  его  в  любой
момент могли убить. Ему совсем не хотелось, чтобы,  придя  на  его  поминки,
кто-то вспоминал о пропавших деньгах или невыполненных обещаниях. А  теперь,
вопреки его желанию, на нем повис огромный долг, который к тому же он не мог
отдать из-за нехватки времени.
   Речь шла, естественно, не о деньгах, а  о  человеке  или  людях,  которые
пытались убить Мещерякова. Иларион еще не знал, что сделает с  этим  японцем
Набуки, когда доберется до места, и сделает ли что-нибудь вообще. Японец был
первопричиной  и,  вполне  возможно,  даже  не  подозревал  о  существовании
полковника ГРУ Мещерякова. Но здесь, в огромной, просторной, знакомой  вдоль
и поперек Москве, до сих пор жил  кто-то,  кто  непосредственно  организовал
покушение, а потом замел следы, без затей удавив исполнителя куском стальной
проволоки. Этот человек знал, что  делал,  и  его  существование  не  давало
Забродову покоя.  Иларион  не  хотел,  чтобы  этот  тип  продолжал  свободно
разгуливать по городу, пить водку и любезничать с девицами Черта с два! Если
ты, приятель, любишь красиво пожить, тебе не следовало трогать наших людей.
   Иларион зачем-то посмотрел на  часы,  вынул  изо  рта  сигарету,  оглядел
изжеванный,  измочаленный  фильтр,  недовольно  поиграл  бровями  и  выкинул
сигарету в окошко.
   Времени не было. Что такое сутки, когда надо разыскать в десятимиллионном
городе человека, про которого знаешь только то, что  его  необходимо  найти!
Разумеется, генерал Федотов предпринял кое-какие шаги в этом направлении. По
всем каналам новостей прошло сообщение о том, что человек,  ставший  жертвой
покушения на Можайском валу, жив и, по прогнозам врачей, должен скоро прийти
в сознание. Далее  шла  сплошная  дезинформация:  Мещеряков  якобы  лежал  в
институте Склифосовского. В институте  Склифосовского  действительно  имелся
отдельный бокс, в котором,  согласно  документам,  расположился  пациент  по
фамилии Мещеряков. На деле же там,  в  боксе,  как  паук  в  норе,  затаился
здоровый, как племенной бык, прапорщик спецназа Матвей Брузгин.  Изнывая  от
безделья и в нарушение всех  инструкций  каждую  ночь  уделяя  по  два  часа
отжиманиям от пола и прочим методам самоистязания, мнимый больной с  большим
нетерпением поджидал того, кто явится избавить его от мучений.  Представляя,
какой  сюрприз  ждет  этого  "избавителя",  Иларион  не  мог  удержаться  от
злорадной ухмылки: Матвей Брузгин тоже не любил  людей,  рискнувших  поднять
руку на тех, кого он считал своими друзьями.
   Но никто не мог поручиться, что убийца придет на свидание с любвеобильным
прапорщиком; к тому же Илариону очень  хотелось  разобраться  с  этим  делом
самому. Он  давно  не  испытывал  такого  неистребимого  желания  прикончить
человека - не в бою, не сгоряча и даже не  по  велению  воинского  долга,  а
исключительно  потому,  что  ему,  военному  пенсионеру   Забродову,   этого
хотелось. Не поймать, не сдать в милицию и не посадить в тюрьму, хотя  бы  и
пожизненно, а именно прикончить  -  быстро,  эффективной  наверняка.  Убить.
Разорвать на куски и расшвырять по всей Москве.
   "Ну-ну, - мысленно приструнил себя Иларион, - не надо  увлекаться.  Куски
по всей Москве - это, пожалуй, лишнее.  Грязно,  трудоемко,  да  и  люди  не
поймут..."
   Он с трудом протиснулся в крайний правый ряд и  остановился  у  тротуара.
Несмотря  ни  на  что,  способ  добраться  до  нужного   человека   все-таки
существовал. Илариону нужно было позвонить, хотя он сильно  сомневался,  что
его звонку обрадуются.
   - Это опять ты? -  неприветливо  спросил  полковник  Сорокин,  услышав  в
трубке знакомый голос. - Какого дьявола тебе снова  понадобилось?  Не  мешай
работать, Забродов, не то впаяю пятнадцать суток за хулиганство.
   - И штраф, - подсказал Иларион.
   - Это само собой, - подтвердил полковник.
   - Слушай, Сорокин, - сказал Иларион, - мне позарез нужен этот тип.
   Вопреки его ожиданиям, Сорокин не стал делать вид, будто не  понимает,  о
ком идет речь.
   - Мне он тоже нужен, - угрюмо сказал он. -  И  тоже  позарез.  И  не  мне
одному, заметь. Начальство наседает, Федотов  твой  названивает  каждые  два
часа... С цепи все сорвались, честное слово. Что я, по-вашему, подозреваемых
из фуражки вынимаю? И потом, кто ты такой, чтобы  я  выбалтывал  тебе  тайны
следствия? Тебе-то он зачем?
   Иларион деликатно покашлял в трубку.
   - Тем более, - строго сказал Сорокин. - Ты что,  мальчик  неразумный?  Не
понимаешь, кого ты просишь и о чем?
   -  Сорокин,  -  проникновенно  сказал  Иларион,  -  есть  вещи,   которые
разумеются сами собой и которые невозможно просто и ясно объяснить никому  -
ни маме, ни другу, ни лечащему врачу, ни полковнику милиции.  Тем  более  по
телефону. Ты меня прекрасно понимаешь, не так ли? Я тебя никогда ни о чем не
просил, Сорокин. Я никогда не напоминал тебе, сколько раз я по твоей просьбе
рисковал  своей  старой  задницей,  когда  вы,  законники,  задирали   лапки
кверху...
   - Тихо, ты, блаженный! - испуганно зашипел Сорокин. - Совсем ополоумел? Я
все прекрасно понимаю, все помню, но.., нет. Извини.
   - Значит, кое-какие наметки у тебя  все-таки  имеются,  -  уд