,  то  бишь  сыновей
Сергея Ивановича, то их судьба мало заботила Старика:  он  даже  не  был
уверен, его ли это дети. Те давно привыкли рассматривать папашу лишь как
станок для печатания денег.
   Старцева  охватило  вдруг  невыразимое  чувство   облегчения,   какое
испытывает, наверное, проигравший сражение генерал, знающий, что  теперь
вместо постоянной опасности, лишений и непомерного груза ответственности
его ждет теплая  чистая  комната  в  бараке  для  военнопленных,  вполне
сносная кормежка и - в перспективе - возвращение домой, а то и служба на
новой родине.
   Оставалось только три пункта, по которым до сих пор не  была  внесена
окончательная  ясность.  Первым  номером,  конечно,  шел  этот  мерзавец
Забродов, которого следовало во что бы то ни  стало  пришить.  С  другой
стороны, так ли уж это важно? Да леший с ним,  в  конце-то  концов!  Сам
где-нибудь нарвется, эта сволочь своей смертью не умрет. Хотя и  обидно,
конечно.
   Вторым пунктом шла малышка Вика, которая так  восхитительно  плакала,
когда он входил в нее. До нее было каких-нибудь несколько метров, и  эта
близость привычно волновала его, но гораздо меньше, чем обычно,  -  если
разобраться, до малышки Вики было сейчас дальше, чем до Луны. Будь здесь
Забродов, у него, возможно, и получилось бы,  воспользовавшись  всеобщим
бардаком и неразберихой, вторично умыкнуть девчонку, но Сергей  Иванович
не чувствовал себя в достаточной мере подготовленным к такой операции.
   Он даже замычал с досады. Как  было  бы  здорово,  уходя,  прихватить
девчонку с собой! Рано или поздно ее, конечно, пришлось бы  бросить,  но
пока она оставалась его любимой игрушкой: ни за какие деньги нельзя было
купить и малой толики  того  покорного  ужаса,  который  светился  в  ее
глазах, когда он принимался  расстегивать  ширинку.  Однажды,  выехав  в
столицу, Сергей Иванович попытался  добиться  этого  от  наемной  девки,
слегка придушив ее и пару раз съездив по  физиономии.  Дешевая  сучка  в
ответ едва не откусила ему ухо и так приложила острым коленом в пах, что
он два дня потом  ходил  в  раскорячку  и  больше  никогда  не  рисковал
заниматься платным сексом.
   Может быть, все-таки рискнуть?
   Он с  сомнением  посмотрел  туда,  где  на  латышской  стороне  часто
вспыхивали огни выстрелов и откуда  доносился  бойкий  треск  автоматных
очередей, и перевел взгляд на пункт третий - исклеванную пулями дорожную
сумку, в которой лежало пятьдесят тысяч долларов за вычетом той малости,
что он заплатил Забродову. Сумка лежала совсем близко, но  он  отчетливо
сознавал, что во второй раз ему, скорее всего, не повезет, и его  срежут
в тот же миг, как он сделает первый шаг по асфальту.
   Несколько секунд он сидел  неподвижно,  жестоко  терзаемый  чувством,
которое без труда идентифицировал как муки жадности. Он не видел в  этом
ничего зазорного, искренне полагая, что жадность  присуща  всем,  только
одни это скрывают, а другие находят в себе  мужество  честно  и  открыто
именовать  себя  жадными  людьми.  У  жадности  много  имен:   скупость,
алчность, скаредность.., а также бережливость и хозяйственность. Откуда,
по, вашему, на свете берутся богатые люди? Вот то-то...
   Он сделал неуверенное движение в сторону дороги, но автоматный  огонь
с обеих сторон вдруг по неизвестной причине  усилился,  став  неимоверно
плотным, и он отскочил обратно в кусты. И откуда у них столько патронов?
Ведь минут пять  уже  палят  без  перерыва,  и  хоть  бы  хны...  То-то,
наверное, народу покрошили. А уж машин поперекалечили! Он  вспомнил  про
свой "джип" и махнул рукой - было не до него.
   Вздохнув, Сергей Иванович снова посмотрел на сумку.
   Посидеть, что ли, в кустах, подождать,  пока  вся  эта  катавасия  не
закончится сама собой? Должно  же  им  это  когда-нибудь  надоесть...  А
зачем,  собственно,  сидеть?  Можно  ведь  и  прогуляться  -   лесочком,
лесочком, - посмотреть, как там наша малышка.
   А посидеть в кустах можно будет и вместе с ней. И не только посидеть.
   Старцев встал и, пригибаясь, лесом стал пробираться к тому месту, где
за скопищем других машин, одна из которых  чадно  горела,  смутно  белел
"мерседес" Плешивого Гуннара.  Ему  все  время  приходилось  бороться  с
собой, преодолевая желание круто забрать вправо, чтобы отделить себя  от
места перестрелки как можно большим количеством деревьев. Поступив  так,
он напрочь потерял бы из вида арену событий  и,  вдобавок,  рисковал  бы
свернуть себе шею в полной темноте.
   Навстречу ему кто-то внезапно и страшно  ломанулся  из  темной  чащи,
нечленораздельно рыча и громко треща сучьями. Это было  так  неожиданно,
что Старцев непроизвольно вскрикнул и, вскинув оба пистолета,  нажал  на
курки. В темноте полыхнуло оранжевым, и еще раз, а когда он в третий раз
надавил на спуск, раздался только звонкий сдвоенный щелчок, но черный  и
страшный уже съежился до вполне нормальных человеческих размеров, тихо и
вполне членораздельно выругался матом  и  лицом  вниз  рухнул  под  ноги
Старцеву, в последний раз затрещав сучьями.
   Сергей Иванович выбросил в лес ставший ненужным пустой  "парабеллум",
нашарил в кармане пиджака запасную обойму  и  со  щелчком  загнал  ее  в
"Макарова". Происшествие непонятным образом вселило в него уверенность в
благополучном исходе этой несуразной истории. Он пошарил  руками  вокруг
убитого им человека, гадливо одергивая ладонь всякий раз,  когда  пальцы
невзначай натыкались на мертвое тело, в надежде найти автомат, но ничего
не нашел - как видно, человек потерял оружие раньше, если вообще имел. В
общем-то, это была ерунда, но Сергея Ивановича она почему-то огорчила  -
ему вдруг показалось очень важным иметь трофей, взятый  у  застреленного
им противника. Действуя, словно во сне, он снял  с  руки  трупа  дешевые
электронные часы и нацепил их на руку поверх своих  -  разбитых.  Теперь
ему представлялось, что он вышел победителем в смертельной схватке.
   Он был уже на  латвийской  территории.  Об  этом  свидетельствовал  и
оставшийся позади полосатый шлагбаум с укрепленным на  нем  изрешеченным
пулями жестяным корпусом  прожектора,  и  попавшаяся  под  ноги  колючая
проволока  -  жалкое  напоминание   о   первой   и   последней   попытке
расквартированных поблизости  пограничников  обозначить  государственную
границу Российской Федерации  в  соответствии  со  своими  инструкциями,
уставами или чем там еще они руководствуются, оплетая всю страну колючей
проволокой. Сергей Иванович стал понемногу забирать  влево,  до  боли  в
глазах  вглядываясь  в  неясное  копошение  прячущихся  в  отбрасываемых
автомобилями тенях фигур, пытаясь  разглядеть  в  этом  хаосе  Викторию.
Белый "мерседес" был как на ладони, но есть ли кто-нибудь в кабине, было
не разобрать.
   Нужно было либо рисковать, либо отправляться восвояси. В десяти шагах
от  Сергея  Ивановича  на  пыльной   обочине   лежал   труп   латышского
таможенника,  все  еще  сжимавший  в  руке  табельный  пистолет  системы
Макарова. Поодаль, в  тени  тяжело  просевшего  на  простреленных  шинах
"опеля", кто-то надрывно стонал и ругался по-латышски. Посмотрев налево,
откуда все еще продолжали увлеченно палить  его  вчерашние  подчиненные.
Старцев увидел согнутую в три  погибели  фигуру,  которая,  выскочив  из
темноты,  опрометью  бросилась  к  лежавшей  посреди  дороги  сумке.  Он
напрягся, но где-то совсем рядом прогремела автоматная очередь, согнутая
фигура запнулась на полушаге и ткнулась  головой  в  асфальт.  У  Сергея
Ивановича  сложилось  впечатление,  что  с  мечтой  завладеть  долларами
придется расстаться: сумка  находилась  под  наблюдением,  и  весь  бой,
похоже, разворачивался именно вокруг нее.
   А это значило, что при попытке достать вожделенный предмет он рискует
получить не только латышскую, но и родную российскую  пулю.  Собственно,
удивляться тут было нечему: за пятьдесят тысяч  долларов  любой  из  его
знакомых как с той, так и  с  другой  стороны,  бился  бы  насмерть,  до
последнего патрона.
   Вылезать  на  дорогу  прямо  здесь  было  слишком   рискованно:   его
непременно заметили  бы,  а  заметив,  немедленно  пристрелили.  Старцев
отступил в темноту и двинулся  в  тыл  противника,  стараясь  как  можно
меньше трещать ветками, но очень мало преуспев в этом старании - если бы
не продолжавшаяся пальба, его непременно обнаружили бы  по  непрерывному
треску и периодически повторяющемуся  шуму,  какой  издает  при  падении
немолодой грузноватый человек.
   Он изорвал одежду, едва не  потерял  пистолет  и  уже  почти  решился
отказаться от своего намерения разыскать Викторию,  когда  услышал,  что
впереди кто-то пробирается лесом,  тоже  поминутно  оступаясь  и  падая.
Старик поднял пистолет, но тут до него донеслись знакомые  всхлипывания,
и он ощутил привычный прилив звериного желания.
   ...  Когда  началась  стрельба,  один  из  охранников  грубо  толкнул
Викторию обратно в машину. Она больно ударилась головой о верх  дверного
проема  и  прикусила  язык  с  такой  силой,  что  на  глаза   мгновенно
навернулись слезы, а  во  рту  почувствовался  отвратительно-солоноватый
привкус крови.  Она  попыталась  сесть  ровно,  но  тут  лобовое  стекло
"мерседеса" вдруг брызнуло внутрь тысячей осколков, и сидевший на  своем
месте водитель, протяжно закричав, схватился обеими руками за лицо.
   Виктория боком упала на сиденье, а оттуда сползла на пол и легла там,
боясь пошевелиться.  Сквозь  открытую  дверцу  ей  был  виден  охранник,
стрелявший с колена из пистолета, который он держал обеими  руками,  как
герой полицейского боевика. Расстреляв обойму, он метнулся под прикрытие
соседнего автомобиля и пропал из поля зрения.
   Виктория посмотрела  вверх  и  поспешно  отвернулась:  в  щель  между
спинками передних сидений на нее  глянуло  сплошь  залитое  кровью  лицо
водителя. Глаза его были  открыты,  а  точно  между  ними  в  переносице
чернело круглое отверстие с припухшими краями.
   По металлу корпуса снова с глухим звоном пробарабанили  пули,  заднее
стекло лопнуло, и на Викторию посыпались мелкие осколки. Из виденных  по
телевизору боевиков она знала, что от  случайной  пули  в  машине  может
взорваться бензобак, и решила, что будет  безопаснее  выбраться  отсюда,
пока ее не поджарили живьем.
   Помощь, о которой просил симпатичный Илларион,  оборачивалась  весьма
неприглядной стороной.
   Положение сильно осложнялось тем, что у нее были скованы руки. Сутки,
проведенные ею в охотничьем домике, принадлежавшем, судя по всему,  тому
человеку, которого застрелили на шоссе во время разговора со  Старцевым,
оставили у нее скорее приятное впечатление: обращались с ней  вежливо  и
обходительно. А главное, она верила, что  вот-вот  появится  Илларион  и
заберет ее отсюда. И только когда, защелкнув  наручники,  ее  вывели  из
машины  и  стали  обменивать,  -  как  она  поняла,  на  деньги,  -  она
почувствовала себя обманутой.
   Однако теперь, похоже, было не до обид.  Собрав  все  свое  невеликое
мужество, Виктория ногами вперед  (все  время  ожидая,  что  их  вот-вот
отстрелят напрочь) выползла из машины и опустилась на все еще  хранивший
тепло ушедшего дня асфальт. Поодаль,  глухо  бабахнув,  взорвался  синий
"форд", и Виктория похвалила себя за  предусмотрительность.  Первый  шок
прошел, и теперь творившееся смертоубийство воспринималось как данность,
с которой приходилось  мириться  и  в  которой  надо  было  жить..,  или
умирать, если не получалось по-другому. "Это задача, -  уговаривала  она
себя, - просто задача вроде тех, что мы  записывали  мелом  на  классной
доске. Дано: скованные руки, автоматная стрельба и полная  неспособность
разобраться в том, что происходит. Доказать: если человек хочет жить, то
он выживет при любых условиях..."
   Подбадривая  себя  подобной  чепухой,  она  проползла   вдоль   борта
"мерседеса" и с некоторым облегчением укрылась за его багажником.  Здесь
обнаружился второй охранник из тех, что привезли  ее  сюда,  -  лежа  на
животе, он сосредоточенно палил из какого-то уродливого короткого ружья,
после каждого выстрела передергивая  ручку  сбоку,  отчего  из  казенной
части его странного оружия, кувыркаясь, вылетала медная гильза. Виктория
решила, что это короткое ружье - обрез. Такой же она когда-то  видела  в
музее.
   Охранник оглянулся на нее, и взгляд у него сделался диким, словно  он
увидел привидение.
   - Уходи отсюда, - сказал  он,  перезаряжая  обрез.  -  Здесь  нельзя.
Убьют. Иди домой.
   - Снимите, - сказала ему  Виктория,  протягивая  скованные  руки,  но
охранник уже отвернулся от нее  и  снова  принялся  палить,  ожесточенно
орудуя  затвором.  Заднее  колесо  "мерседеса",  за  которым  он  лежал,
внезапно издало протяжное свистящее шипение, и машина медленно осела  на
одну сторону, как давший течь корабль. Охранник выронил обрез  и  уронил
голову на руки.
   - Мамочка, - тоненьким голосом пропищала Виктория  и  резво  поползла
прочь.
   Ползти со скованными руками оказалось чертовски трудно. Через  минуту
локти и колени у нее были стерты едва ли не до костей, и  она  пару  раз
чувствительно приложилась  лицом.  Через  некоторое  время,  решив,  что
отползла достаточно далеко, она поднялась на ноги и  бегом  бросилась  к
лесу.
   Она успела пробежать не больше трех метров, когда  ее  вдруг,  словно
палкой, ударило по левой руке чуть повыше  локтя.  Рука  сразу  онемела.
Виктория испуганно оглянулась, ища, обо  что  она  могла  удариться,  но
ничего не увидела и лишь тогда поняла, что ее зацепило  пулей.  До  леса
оставалось всего несколько шагов,  и  она  сделала  их.  Потом  села  на
податливый мох и заплакала.
   Впрочем, плакала  она  недолго.  Всхлипнув  еще  несколько  раз,  она
решительно  оторвала  полосу  ткани  от  подола  простенького  домашнего
платья, в котором унес ее из школы Илларион,  и  кое-как,  помогая  себе
зубами, перевязала рану. После этого она встала и,  углубившись  в  лес,
медленно, поминутно спотыкаясь и падая в  кромешной  темноте,  двинулась
прочь от побоища и, главное, от Старцева, все еще рефлекторно всхлипывая
и шмыгая носом.
   Не прошла она и сотни шагов, как ее  внезапно  схватили  за  плечо  и
грубо рванули назад. Едва не потеряв сознание  от  ужаса,  она  услышала
знакомый ненавистный голос.
   - Далеко ли собралась, кошечка? - спросил Старцев и  наотмашь  ударил
ее по лицу.
   В тот момент, когда  она  упала,  больно  ударившись  раненой  рукой,
откуда-то  сзади  донесся  приглушенный  звук  работающего  на   пределе
мощности дизельного мотора.

***

   Черная "Волга", непрерывно сигналя, поравнялась  с  кабиной  тяжелого
"мерседеса" и пошла параллельным курсом в левом ряду. Илларион покосился
на нее и усмехнулся - у полковника не выдержали нервы.
   Подтверждая  эту  догадку,  в  окно  "Волги"  высунулся  Мещеряков  и
принялся, яростно размахивая рукой, орать  что-то,  неслышное  за  ревом
двигателя. Илларион повернулся к нему и, постучав себя по  лбу  согнутым
пальцем, показал полковнику сотовый телефон.
   Мещеряков энергично плюнул на дорогу и скрылся в салоне машины. Через
несколько секунд телефон в руке Забродова запищал.
   - "Конкорд" слушает, - голосом автоответчика сказал он в трубку.
   - Ты что творишь, лишенец? - закричал Мещеряков. - Это что за  третья
мировая?
   - Это еще не третья  мировая,  -  успокоил  его  Илларион.  -  Третья
мировая впереди, полковник, потому-то я и тороплюсь. Боюсь,  знаешь  ли,
опоздать.
   - Перестань придуриваться и объясни, что происходит.
   - Вы фургон разгрузили?
   - Разгрузили.
   - Так о чем ты меня спрашиваешь?
   - А кто это горит там, под откосом?
   - Представитель поставщика, которого ты проморгал.
   - А та женщина...
   - Та  женщина  -  курьер,  которого  убил  представитель  поставщика,
которого ты проморгал.
   Мещеряков помолчал, как видно, услышав что-то  не  совсем  обычное  в
голосе своего друга и бывшего подчиненного.
   - Кстати, - вспомнил Забродов, - там, недалеко от закусочной,  должны
найти еще двоих...
   - Уже нашли, - недовольно буркнул  Мещеряков.  -  Можно  было,  между
прочим, и поаккуратнее.
   - Вот в следующий раз иди сам  и  делай  поаккуратнее.  Учти,  я  еще
обломаю твою коллекционную берданку о твою же  начальственную  спину.  Я
этот отдых на свежем воздухе не скоро забуду.
   - Я же предлагал Корсику.
   - Ты и Колыму предлагал.., а теперь я ее, похоже, заработал.
   - Ну-ну, ты еще поплачь. Знаешь...
   Мещеряков как-то замялся, через окно глядя на  бешено  вращающиеся  в
полуметре от него большие колеса грузовика. Сорокин,  которого  Илларион
не видел, толкнул Мещерякова в бок и тоже постучал себя по лбу  согнутым
пальцем. Мещеряков вздохнул.
   - Ты чего вздыхаешь, как влюбленный симментал? - спросил Забродов.  -
Что замолчал?
   -  Да  нет,  -  сказал  Мещеряков,  -  ничего.  Поговорим  на  месте.
Расскажешь подробно, что там и как, дернем с Борисычем самогонки...
   - Нету Борисыча,  -  сухо  сообщил  Илларион.  -  Отвали,  Андрей,  я
тороплюсь. Уж очень долго вы копались с перегрузкой.
   Черная "Волга" отстала, давая Иллариону свободу для маневрирования, и
пошла в хвосте трейлера.
   Седоки начали задыхаться в поднятой им  пыли,  и  Мещеряков  поспешно
поднял стекло.
   - Ну, что? - заинтересованно спросил Сорокин.
   Мещеряков  вкратце  пересказал  ему  то  немногое,  что  сообщил  ему
Илларион.
   - Ох, полковник, - сказал  Сорокин,  -  кисло  нам  будет.  Мещеряков
покосился на него, вздохнул и отвернулся.
   - Не то слово, - успокоил он Сорокина.
   В сгущающихся сумерках трейлер свернул на боковое ответвление  шоссе.
Асфальт  здесь  был  похуже,  и  глядя  на  то,  как   подскакивает   на
многочисленных  колдобинах  тяжелый  полуприцеп,  Мещеряков   болезненно
поморщился.
   Илларион гнал машину, снедаемый знакомым нетерпением. Больше не нужно
было хитрить и притворяться, оставалось покончить  с  этим  затянувшимся
отдыхом одним мощным ударом. Он ощущал себя чем-то  вроде  брошенного  в
цель копья. Ощущение это  многократно  усиливалось  мощью,  скоростью  и
огромной массой машины, за рулем которой он сидел.
   Вскоре по обеим сторонам дороги  замелькали  знакомые  пейзажи,  едва
различимые в потемневшем вечернем воздухе. Илларион включил фары.  Через
несколько километров он без  малейшего  удивления  увидел  установленную
посреди шоссе рогатку с "кирпичом" и стрелкой с  надписью  "ОБЪЕЗД".  Он
сильно удивился бы, не предприми  Старцев  чего-нибудь  в  этом  роде  -
почему-то Илларион был уверен, что появление посторонних  автомобилей  в
зоне  предстоящего  выяснения  отношений  не   понравилось   бы   Сергею
Ивановичу. Он готов был биться об заклад, что  очень  похожая  штуковина
перегораживает шоссе на латвийской стороне.
   Мощный бампер "мерседеса" с треском ударил в рогатку, разнеся  ее  на
куски, как  артиллерийский  снаряд.  Жестяной  круг  запрещающего  знака
взлетел высоко в воздух, приземлился на ребро и, дребезжа, покатился  по
асфальту,  описывая  широкую  дугу,  которая  закончилась  как  раз  под
колесами ехавшей позади трейлера "Волги".
   - Во, блин, дает, - восхитился  водитель,  не  поворачивая  головы  к
шушукавшимся позади полковникам. - Камикадзе.
   - Что там еще? - недовольно спросил Мещеряков.
   - Уже ничего, - пожал плечами водитель, - а был объезд.
   - А, - сказал Мещеряков. - Ну, это ерунда. Ты, главное, не прижимайся
к нему слишком близко.
   - Что  мне,  жить  надоело?  -  искренне  ответил  водитель,  немного
притормаживая, чтобы еще больше увеличить дистанцию между собой и задним
бортом трейлера.
   Илларион спешил. Он был уверен, что те, кто собрался на шоссе, никуда
не денутся, даже если он основательно опоздает, но ему не  давала  покоя
мысль о судьбе Виктории. Теперь он жалел  о  том,  что  подверг  девушку
опасности. Его расчет на то, что два шакала все-таки  договорятся  между
собой и дело обойдется без стрельбы, теперь  не  казал