аплывшие глаза.
   -  Ничего,  -  недовольно  поводя  длинным  хрящеватым   носом,   ответил
лейтенант.
   - Разит, говорю, от тебя, как от козла.
   -  Так  ведь  не  от  меня  одного,  -  миролюбиво  ответил  водитель  и,
перегнувшись через спинку сиденья, извлек откуда-то початую бутылку водки. -
Во, - сказал он, протягивая бутылку лейтенанту. - Дезодорант "Олд  Спайс"  -
только для настоящих мужчин.
   - Мужчина... Ты и так уже за рулем спишь. Смотри, упустим клиента -  мало
не покажется.
   - Обижаешь,  Петрович,  -  протянул  водитель.  -  Ведь  не  ради  пьянки
окаянной, а токмо здоровья для...
   Лейтенант с деланной неохотой принял бутылку и, высоко запрокинув голову,
сделал несколько больших глотков. Лоб его  моментально  покрылся  испариной,
глаза заслезились.
   - Теплая... с-сука, - сдавленно пробормотал он, утирая  глаза  рукавом  и
передавая бутылку сержанту.
   - Занюхай, Петрович,  занюхай,  -  сказал  сержант,  принимая  бутылку  и
вкладывая в слепо шарящую руку сухую горбушку. Лейтенант поднес  горбушку  к
носу и несколько раз с силой шумно втянул воздух. Взгляд его  прояснился,  и
он зашарил по карманам, ища сигареты. По кабине  поплыл  пронзительно-острый
запах свежего водочного перегара.
   - Ну, за успех гнилого дела, - сказал сержант, раскрутил бутылку и в  три
огромных глотка осушил ее до дна. - И вправду, теплая, -  констатировал  он,
переведя дыхание. - Надо будет в Думу написать: почему,  мол,  в  ментовских
"луноходах" холодильников нету? Через этот недосмотр  народ  терпит  великие
лишения... Пускай бы приняли закон, все равно им там делать нехрена... Даешь
портативный холодильник в каждую ПМГ!
   - Ага, - саркастически подхватил лейтенант, - и по резиновой Зине каждому
сержанту.
   -  Я  -  за,  причем  всеми  четырьмя  конечностями,  -  заявил  сержант,
примериваясь зашвырнуть бутылку в кусты.
   Лейтенант перехватил его руку и отобрал бутылку.
   - Баран ты, Степанов, - сказал  он,  тщательно  обтирая  бутылку  носовым
платком, - обезьяна в погонах. Учишь вас, учишь... Ты бы уж прямо пошел и на
щите расписался: тут, мол, был Степанов по мокрому делу, и тоже  петух...  И
писал бы потом в  Думу  из  зоны:  даешь,  блин,  каждому  пидору  по  мешку
гондонов...
   - Да пошел ты... -  обиделся  Степанов.  -  Тоже  мне,  вождь  и  учитель
нарисовался - хрен сотрешь. Эксперт-криминалист...
   - Ты,  Леша,  не  бухти,  -  примирительно  сказал  лейтенант,  самолично
отправляя начисто вытертую бутылку под ближайший куст. -  Нам  за  это  дело
хорошие бабки обещаны,  и  я  из-за  всякой  лабуды  на  киче  припухать  не
намерен... да и тебе не советую. Тем более, что долго  мы  с  тобой  там  не
протянем - сам ведь знаешь, как эти дела делаются. Так что соберись, дружок,
это тебе не на посту трешки стрелять. С МУРом шутки плохи, а  с  хозяином  и
того хуже.
   - Ладно, не лечи, - вздохнул Степанов, - считай, что осознал.
   Некоторое время  они  молчали,  дымя  сигаретами  и  равнодушно  провожая
глазами со свистом проносившиеся  мимо  машины.  Потом  Степанов  беспокойно
завозился и, цепляясь автоматом, полез наружу.
   - Ты куда? - спросил лейтенант.
   - Отлить  надо,  -  сказал  Степанов.  -  Давление  на  клапан  превышает
критическую отметку. Аида, я угощаю!
   - Что эк, - хохотнул лейтенант, - на халяву можно и отлить.
   Треща кустами, они продрались через подлесок и встали  рядышком  на  краю
канавы,  одинаковым  движением  задвинув  за  спину  свои   короткоствольные
автоматы.
   Обоих слегка покачивало: жара и водка делали свое дело. Правда, жара  уже
спала: дело шло к вечеру, и солнце наконец провалилось в тартарары где-то за
лесом, вплотную подступавшим к шоссе с запада.
   - Сделал дело - гуляй смело, - глубокомысленно изрек лейтенант, сплевывая
окурок в канаву и застегивая галифе.
   - Чего-то мне, Петрович, не по себе, -  возясь  с  пуговицами,  признался
Степанов. - Трясет меня чего-то. Это  ведь  и  в  самом  деле  -  не  трешки
стрелять.
   Лейтенант круто развернулся и пристально посмотрел на напарника. Выглядел
тот и впрямь неважнецки, даже губы побелели. "Вот сука, - подумал лейтенант,
- только этого и не хватало. Ты  еще  заплачь,  гнида".  Вслух,  однако,  он
произнес совсем другое.
   - Баксы, Леша, - проникновенно сказал он, - баксы. Знаешь, сколько за эти
деньги тебе надо на посту корячиться? Ты посчитай на досуге,  подумай.  И  о
том еще подумай, падла, - зашипел он вдруг, схватив сержанта за  портупею  и
притянув его к себе вплотную,  -  что  с  тобой  будет,  если  вздумаешь  на
попятную. Я тебя сам схороню, в этой самой трубе,  -  кивнул  он  в  сторону
смутно белевшего сквозь траву края кульверта, - вместе с  клиентом  схороню,
понял?!
   Напоследок крепко встряхнув ни с того  ни  с  сего  раскисшего  сержанта,
лейтенант отпустил портупею и, не оглядываясь, напролом двинулся  к  машине,
слыша, как Степанов тяжело вздыхает и трещит ветками позади. Он  хотел  было
остановиться и сказать сержанту что-то еще, но  тут  в  машине  пронзительно
запищал зуммер. В три прыжка добежав  до  автомобиля,  лейтенант  вскочил  в
кабину и сорвал с подставки трубку радиотелефона.
   - Шестой на связи, - успел бодро отрапортовать он,  прежде  чем  до  него
дошло, что зуммер продолжает пищать.
   - Твою мать, - с чувством сказал лейтенант и, не глядя швырнув трубку  на
сиденье, схватил лежавший на  приборном  щитке  сотовый  телефон.  Некоторое
время он молча слушал, сузившимися  глазами  глядя  в  сторону  видневшегося
сквозь занавес березовых ветвей шоссе. - Вас понял, - сказал он  наконец.  -
Приступаю.
   В открытой дверце со стороны водителя вопросительно маячило лицо сержанта
Степанова, похожее в сгустившихся сумерках на бледную луну.
   - Все, Леша, - сказал этому лицу лейтенант,  -  понеслась.  Через  десять
минут он будет здесь.
   Перегнувшись назад, он достал с заднего сиденья фуражку и полосатый  жезл
с подсветкой.
   - Заводи, - скомандовал  он,  и  патрульная  машина,  взревев  изношенным
двигателем, выкатилась из кустов и замерла на обочине шоссе.
   Двенадцатилетний  "опель-аскона"  явно   просился   на   свалку.   Сквозь
покрывавшую мятые  крылья  серебристую  краску  явственно  проступали  пятна
ржавчины, передний бампер бессильно отвисал книзу, как слюнявая губа идиота,
а изъеденный коррозией низ кузова напоминал причудливую  бахрому.  В  правом
верхнем углу лобового стекла красовался большой "паук", и во время  движения
вся эта конструкция натужно скрипела и дребезжала, грозя вот-вот развалиться
и остаться посреди шоссе грудой ржавого, ни на что более не годного  железа.
Это самоходное некротическое явление неизменно вызывало у всех  встречных  и
поперечных улыбки, в которых были и жалость, и  презрение.  Иногда  на  него
показывали пальцем.
   Тем не менее, двигатель этой развалюхи урчал ровно и  мощно,  и  повороты
она брала, не снижая скорости.  Процесс  разложения  явно  не  пошел  дальше
кузова.
   Человек, сидевший за рулем серебристого "опеля", был прекрасно осведомлен
о возможностях своего автомобиля и потому лишь кривовато усмехнулся, заметив
повисший на хвосте джип. Поначалу он  решил,  что  позади  просто  очередной
любитель легких побед на шоссе, какой-нибудь бритоголовый недоумок, решивший
покрасоваться перед новой девкой. Если это был "хвост", то вел  он  себя  до
неприличия нахально, просто лез в глаза своей наваренной на передний  бампер
хромированной  рамой,  на  которой  красовались  аж   шесть   дополнительных
противотуманных фар. Эти фары неотступно маячили в зеркале заднего вида,  то
приближаясь, то вновь отставая - недалеко, впрочем.
   Водитель  "опеля"  снова  улыбнулся,  в   который   уже   раз   припомнив
незабвенного Ремарка. Как же звали тот автомобиль в "Трех товарищах" - Карл?
Вроде бы да. А может быть, и  нет.  Надо  же,  забыл!  Он  честно  попытался
припомнить вылетевшее из памяти имя и обескураженно покрутил головой,  снова
поймав себя на том, что постепенно, совершенно незаметно для  себя  забывает
многое из того,  что  когда-то  составляло,  казалось,  самую  сущность  его
натуры.
   - Ремарка надобно перечитать, - вслух сказал он, зная, что  наверняка  не
дойдут до этого руки.
   Между тем болтавшийся позади  джип  не  отставал,  несмотря  на  то,  что
"опель" задал весьма высокий темп гонки. Это было подозрительно, тем  более,
что в один из моментов, когда джип приблизился  едва  ли  не  на  расстояние
вытянутой руки,  водитель  "опеля"  разглядел  сквозь  тонированное  лобовое
стекло двоих  сидевших  в  кабине  мужчин  в  солнцезащитных  очках.  И  что
характерно, никаких крашеных телок!
   - Паду ли я, стрелой пронзенный, иль мимо просвистит она? - спросил он  у
зеркала заднего вида  и  вдавил  педаль  акселератора  в  покрытый  потертым
резиновым ковриком пол кабины.  Форсированный  двигатель  бархатно  взревел,
принявшись с удвоенным аппетитом пить дорогой бензин, и утыканная  дурацкими
противотуманными фарами  хромированная  рама  начала  быстро  уменьшаться  в
размерах.
   Водитель "опеля" пошарил в бардачке и, наугад выбрав  кассету,  не  глядя
сунул ее в щель магнитолы. Грохот рок-н-ролла заглушил скрип  и  дребезжание
дышащего на ладан кузова. Хромированная рама далеко позади сверкала  бликами
заходящего солнца и вскоре совершенно пропала из виду. Хвост, если  это  был
он, безнадежно отстал.
   - Гут, матка, - одобрительно сказал водитель своему автомобилю.
   Он был даже отчасти благодарен тем двоим в джипе - сами  того  не  ведая,
они помогли  ему  проснуться.  Сказывалось  безумное  напряжение  нескольких
последних дней, и на протяжении примерно двухсот километров он клевал носом,
то и дело отключаясь от действительности,  то  забегая  мыслями  вперед,  то
возвращаясь назад,  в  полутемный,  провонявший  несвежим  пивом  и  лежалой
селедкой полуподвал, где за покрытыми  липким  светлым  пластиком  столиками
гомонили,  утоляя  жажду,  засаленные  гуманоиды  и  где  внешне  совершенно
неотличимый от них курьер с красными  от  недосыпания  глазами  передал  ему
безобидный с виду квадратик черной пластмассы - компьютерную дискету, сказав
при этом:
   - Учти, капитан, штуковина эта похлеще динамита, и покуда  она  с  тобой,
считай, что у тебя в кармане граната без чеки. Зазеваешься -  мокрого  места
от тебя не останется.
   - Зевать не обучены, - ответил он тогда, небрежным жестом убирая  дискету
во внутренний карман спортивной куртки, - доставим в лучшем виде, будь спок.
   - Желаю удачи, - все так  же  серьезно  сказал  курьер  и,  не  прощаясь,
поднялся и зашагал к выходу, сильно сутулясь и на ходу выковыривая из  мятой
пачки сигарету...
   А через две минуты снаружи громыхнуло, и в пивной посыпались стекла.
   Галдящая  толпа  возбужденных  гуманоидов  вынесла  его  наверх  как  раз
вовремя, чтобы  успеть  во  всех  подробностях  разглядеть  заворачивающийся
чудовищным штопором столб багрово-черного дымного пламени...
   Тряхнув головой, он постарался отогнать это воспоминание. Строго  говоря,
подумал он, чего-нибудь в этом роде и  следовало  ожидать.  Невозможно  даже
представить, чтобы эта мразь сдалась без  боя.  Как  же!  Столько  нахапано,
наворовано, а главное - власть, власть!..
   Он вздохнул. Сама смерть курьера не слишком выбила  его  из  колеи  -  он
прошел весь путь от Кабула  до  Грозного  и  навидался  всякого,  постепенно
приучив себя не  отворачиваться  при  виде  чужой  агонии.  Тем  более,  что
позволить себе малейшего проявления слабости он сейчас просто не мог  -  это
было  равносильно  самоубийству,  о   чем   красноречиво   свидетельствовала
незавидная судьба незнакомого курьера.
   ...Сила, думал он. Какую же огромную силу они набрали, сволочи! Огромную,
безжалостную, тупую. И реакция у них - будь здоров! Малейший укол, ничтожный
раздражитель - а зверь уже развернулся и - клыками... К черту, к черту!
   Не об этом сейчас надо думать, а о том, как живым добраться до  Москвы  -
всего-то километров двести! - и передать то, что надежно спрятано в  тайнике
под сиденьем...
   - Ты не обязан, - говорил ему генерал, тяжело облокотившись  о  гранитный
парапет и глядя, как струится внизу Москва-река. - Это моя война, а я больше
не твой командир. Риск большой, а орденов, сам понимаешь, не предвидится.
   - Какие уж тут ордена, - неловко усмехнулся он, уже зная, что  не  сможет
отказать этому человеку, какова бы ни была  его  просьба.  -  За  участие  в
гражданской  войне  ордена  не  полагаются,   -   процитировал   он   своего
собеседника,  не  принявшего  когда-то  звезду  Героя  России  за  чеченскую
кампанию.
   Тот улыбнулся  некрасивым,  чересчур  большим  ртом  и  привычным  жестом
поправил фуражку.
   - Да, капитан, - сказал он, - смотри-ка, до  чего  дожили...  Значит,  не
жалко отпуска?
   - Не жалко, товарищ генерал.
   - Тогда слушай. Дело это для тебя,  армейского  разведчика,  в  общем-то,
плевое. Всего-то и надо, что встретить курьера и доставить посылочку мне.  К
тебе обращаюсь потому, что посылочке этой цены нету, заднее  большой  кровью
плачено.
   Коротко говоря, кое-кто на самом верху толкнул чеченам  партию  оружия  -
само собой, не бесплатно, и думал, стервец, что все концы в воду спрятал. ан
кончик-то и отыскался! Тут большие деньги замешаны, говорю тебе сразу, и  не
могу я это дело кому попало доверять. ФСБ, КГБ -  все  одно  дерьмо,  только
вывеска другая. Не верю я им, капитан.
   - По-моему, товарищ генерал, они давно уже сами себе не верят.
   - Да, брат, это ты точно... Жена-то есть у тебя?
   - Да как-то не собрался... То некогда, то недосуг - сами знаете, как  оно
бывает.
   - Уже легче, - вздохнул генерал. - Запомни адрес и пароль...
   Мотор  успокаивающе,  монотонно  урчал,   километровые   столбы   неслись
навстречу - 182, 181, 180... Близился вечер, и над дорогой толклась мошкара,
собираясь в прозрачные подвижные облачка, разбивалась о  треснувшее  лобовое
стекло, налипала на решетку радиатора.  Капитан  армейской  разведки  Алехин
поморщился, представив, каково ему завтра будет отдирать все это  хозяйство.
И ведь до утра присохнет - зубами не оторвешь...
   "Опель", не снижая  скорости,  проскочил  пересечение  со  второстепенной
дорогой.  Мелькнул  пыльный  проселок,  кажущиеся  с   большого   расстояния
белоснежными стены каких-то коровников или свинарников -  в  этих  тонкостях
коренной москвич Алехин  разбирался  слабо.  С  проселка  вдруг  вылетели  и
увязались следом двое мотоциклистов - сплошь в черной запыленной  коже,  лиц
не разглядеть за глухими непрозрачными забралами шлемов... рокеры, в  общем.
Хотя нет, вспомнил Алехин, рокеры - это из древней  истории,  что-то  времен
Очакова и покоренья Крыма. Теперь это зовется как-то по-другому  -  байкеры,
что ли? Под одним из этих чернокожаных кентавров ревел,  надрываясь,  весьма
ухоженный, изукрашенный, но вполне тривиальный "урал", зато другой,  похоже,
являлся счастливым обладателем самого настоящего "харлея". Алехину ни к селу
ни к городу вспомнилось, что кто-то когда-то говорил ему, будто  у  "харлея"
заднее колесо закреплено в вилке жестко, безо всяких амортизаторов и  прочих
нежностей - такие, мол, в ихней Америке дороги, что амортизаторы  просто  не
нужны. Его так и подмывало выяснить, правда это или нет, и в другой ситуации
он, несомненно, так бы и поступил, но сейчас эта  затея  представлялась  ему
чересчур рискованной.
   Алехин присмотрелся к мотоциклистам повнимательнее.  "А  ведь  тяжеловаты
ребятки для тинейджеров, - решил он, - не та  стать.  Да  и  что  им  делать
здесь, в двух сотнях верст от Москвы? Ох, ведут они меня, ох, ведут!.. Хотя,
с другой стороны, чем мы хуже Америки? А  там  некоторые  и  в  сорок  знать
ничего не хотят, кроме  своего  мотоцикла  да  каски  с  рогами.  А  что  до
расстояния, так ведь для дурной собаки сто верст - не крюк..."
   Он немного снизил скорость, внутренне готовясь к самому худшему:  сейчас,
вот сейчас тот, что на "харлее", а может, и другой, а  может,  и  оба  разом
достанут из-под своих курток пистолеты и надо будет, как тогда, в Чечне...
   Мотоциклисты промчались мимо, ни разу не оглянувшись. У того, что ехал на
"Урале", поперек спины  красовалась  сделанная  по  трафарету  надпись-"FUCK
YOU."
   "Н-да. В другое время и при прочих равных  условиях  я  бы  тебе  показал
фак..."
   Словно надписи было мало, романтик шоссейных дорог сунул руку за спину  и
показал Алехину кулак с отставленным средним пальцем.  Козел.  Впрочем,  это
все-таки лучше, чем пистолет.
   Алехин дал байкерам скрыться  из  виду  и  только  после  этого  прибавил
скорость. Встреча оставила неприятный осадок, и, сколько он ни  укорял  себя
за мнительность, в глубине души Алехин не сомневался  в  том,  что  поступил
правильно.
   Интуиция что-то такое нашептывала, да и непохоже было, чтобы ему так вот,
запросто позволили въехать в Москву с этой бомбой под сиденьем.
   В сгущающихся сумерках, как призраки, мелькали белые километровые столбы.
   "А вдоль дороги мертвые с косами стоят, - вспомнил он, включая фары. -  И
тишина".
   139. 138. 135. Неужели все-таки пронесет?
   На сто тридцатом  километре,  прямо  под  столбиком,  стояли,  сцепившись
рогами, давешние мотоциклы. Немного поодаль Алехин заметил тлеющие оранжевые
огоньки сигарет. Когда ржавый "опель" на удивление тихо прошуршал мимо, один
из мотоциклистов вынул из нагрудного кармана своей кожанки сотовый телефон и
нажал кнопку вызова. Ему ответили не сразу, а когда ответили,  он  заговорил
не терпящим возражений тоном:
   - Шестой, ты? Объект только что проехал сто тридцатый километр.  Скорость
приличная, так что минут через десять наверняка будет у вас. Действуйте, как
договорились, только пусть сначала  отдаст  посылку  -  хозяин  хочет  лично
убедиться. Действуйте.
   - Ну так как, Саня,  -  обернулся  он  ко  второму  мотоциклисту,  убирая
телефон в карман, - как по-твоему: жив рок-н-ролл или уже помер?
   - Еще маленько жив, - осклабился  тот,  проверяя,  легко  ли  выходит  из
кобуры пистолет со спиленным номером, - но вскорости непременно помрет.  Как
по мне, так туда ему и дорога.
   - Даже странно слышать такие твои речи, - сказал его  товарищ.  -  Ты  на
себя-то посмотри! Ведь вылитый рокер!
   - Чего-то там у меня на спине  написано,  не  прочтешь  ли?  -  предложил
веселый Саня, и они, отсмеявшись, закурили еще по одной -  на  посошок.  Они
едва успели докурить до  половины,  когда  серебристый  "опель"  достиг  сто
восьмого километра.
   Фары выхватили из темноты квадратную корму патрульной машины с  забранным
решеткой  окошком.  Стоп-сигналы  "лунохода"  кроваво  сверкнули  отраженным
светом.
   Шагнувший на  дорогу  гаишник  в  белой  портупее  повелительно  взмахнул
светящимся жезлом, приказывая остановиться. Повинуясь устоявшейся  привычке,
за годы успевшей превратиться в условный рефлекс, Алехин принял к обочине  и
остановился, но подумал, что, возможно, делает он это  зря.  Однако  дебелый
детина в сержантских погонах с короткоствольным  автоматом  под  мышкой  уже
обнаружился прямо перед капотом, заслоняясь ладонью от режущего  света  фар.
Другая его рука лежала на автомате. Алехин выключил фары.
   Второй гаишник, небрежно  заткнув  свой  жезл  за  голенище,  неторопливо
приблизился сзади. Этот, как успел заметить Алехин, был в чине лейтенанта. В
позах и поведении обоих гаишников было что-то странное.  Алехин  пригляделся
повнимательнее. "Да они же пьяные, - понял он вдруг. - Не "под газом"  и  не
"вдетые", а именно пьяные. Вот те на. Только этого не хватало".
   Алехин медленно, с неохотой стал вылезать из  машины  навстречу  нетвердо
ступающему лейтенанту, но тот вдруг ускорил шаг и на ходу, уже беря  автомат
наизготовку, крикнул:
   - Сидеть, падаль!
   Внезапно оказавшийся рядом сержант грубо толкнул Алехина в  плечо,  силой
усаживая  на  место,  и  сунул  в  лицо  воронкообразный  раструб,   которым
закан