верлить   переносицу
Иллариона взглядом и принялся копаться в сигаретной  пачке.  Наконец  он
выбрал себе сигарету, долго разминал ее в пальцах, а  потом  еще  дольше
раскуривал,  словно  это  была  не  дорогая  американская  сигарета,   а
свернутая  из  оберточной  бумаги  "козья  ножка".  Наблюдая  за   этими
манипуляциями, Забродов немного расслабился, поняв, что  разговор  будет
долгим, и окончательно расплылся по сиденью стула.
   - Амеба, - проворчал полковник, регулируя клапан зажигалки.
   - А помнишь, как мы обои курили?  -  спросил  Илларион,  оставив  без
внимания выпад своего бывшего начальника.
   - Помню, - буркнул Мещеряков.  -  И  обой,  и  кожуру  от  кукурузных
початков, и боевые листки.
   - Неужто и боевые листки тоже? - изумился Забродов. - Смотри-ка, а  я
и забыл.
   - Не ври, - строго сказал Мещеряков. - Это, между прочим,  была  твоя
идея - использовать боевые листки  на  самокрутки  и  вместо  пипифакса.
Знаешь, что мне потом сказал начальник политотдела?
   - Что? - с живейшим интересом спросил Забродов.
   - Не скажу по трем причинам: во-первых, у  меня  язык  не  повернется
такое повторить, во-вторых, ты теперь лицо штатское, так  что  для  тебя
это военная тайна, а в-третьих, ты все равно не поверишь, что наш  начпо
мог такое выдать.
   - Эх, - сказал Илларион, - мне ли не знать, что  мог  иногда  сказать
наш Петр Поликарпович! Ну-ка, попробую угадать. - Он воровато огляделся,
поманил к себе Мещерякова и, перегнувшись через стол, прошептал  ему  на
ухо несколько слов. - Правильно?
   - Силен, - Мещеряков  покрутил  головой  и  позволил  себе  сдержанно
улыбнуться. - Как это ты догадался?
   - Так это же была его любимая фраза, - спокойно сказал Илларион.
   Мещеряков приподнял рукав пальто, бросил быстрый  взгляд  на  часы  и
снова заозирался, отыскивая взглядом официанта.
   - Андрей, - окликнул его Забродов, - ты не ответил на мой вопрос.
   - На какой именно? - огрызнулся Мещеряков, продолжая вертеть  головой
во все стороны.
   Илларион с утомленным видом пожал плечами и сказал:
   - Я спрашивал: почему известие  о  том,  что  кто-то  меня  видел  на
Каширском шоссе, привело тебя в такое рептильное негодование.
   - Рептильное негодование, - с задумчивым  видом  повторил  Мещеряков,
словно пробуя словосочетание на вкус. - Интересное выражение. Надо будет
где-нибудь ввернуть.
   - Ага, - поддержал его Забродов, -  запиши  на  манжете.  Ручку  тебе
дать? А когда запишешь, будь добр, ответь на мой вопрос. - Он без спроса
взял из пачки полковника сигарету, вынул из кармана зажигалку и принялся
чиркать  колесиком.  -  Это  какое-то  наваждение,  -  пожаловался   он,
раздраженно бросая свою зажигалку на стол и беря полковничью.
   - Два месяца не могу заправить эту чертову штуковину. Побираюсь,  как
бомж. - Он прикурил и окутался густым синеватым облаком.
   - Итак, я слушаю, - донеслось из недр дымовой завесы.
   - Ты прав, - неохотно отозвался Мещеряков, на всякий случай  еще  раз
оглядываясь по сторонам и понижая голос. - Мне очень не понравилось  то,
что тебя там видели. И причина этого должна быть  тебе  известна:  мы  с
тобой знакомы много лет, и я желаю тебе только добра.
   Забродов вдруг резко подобрался на стуле, вынырнув из дымного облака,
и остро поглядел на полковника.
   - Извини, Андрей, - сказал он, - но я что-то не понял.  Сколько  себя
помню, разговоры  о  том,  что  мне  желают  добра,  кончались  если  не
выстрелом в спину, то, как минимум,  гауптвахтой.  Объясни-ка,  что  это
значит.
   - Нет, это  ты  мне  объясни,  -  свирепо  зашипел  полковник,  резко
подаваясь вперед, - какого черта тебя  туда  занесло?  Кто  тебя  просил
лезть в это дело? Свернешь себе шею, чертов старый дурак!
   Илларион откинулся на спинку стула,  закинул  ногу  на  ногу,  нелепо
перекосился на один бок и посмотрел на  старинного  приятеля  с  веселым
изумлением,  словно  тот  только  что  отмочил  веселую,  но  совершенно
неожиданную  шутку,  неподобающую  ему  ни  по  рангу,  ни   по   уровню
умственного развития.
   - Однако, - сказал он. - Выходит, ты решил, что я подался  в  частные
детективы и болтался вокруг развалин  на  Каширском  шоссе  потому,  что
решил в одиночку расследовать это дело? Прости, Андрей, но такого  я  не
ожидал даже от тебя!
   - Мне не нравится это "даже", - процедил Мещеряков.
   - Врешь, - сказал Илларион. - Я тебе  сейчас  весь  не  нравлюсь,  со
всеми потрохами, но, если хочешь, я возьму слово "даже"  обратно.  Итак,
подобной глупости я от тебя не ожидал. Как ты мог такое подумать?
   - А что, черт возьми, я  должен  думать?!  -  гаркнул  выведенный  из
равновесия Мещеряков. На них начали оглядываться, и Илларион укоризненно
покачал головой. - Что я  должен  был  подумать?  -  повторил  полковник
свистящим яростным шепотом, ложась грудью на стол, чтобы Забродову  было
лучше слышно. - Только  не  говори  мне,  что  ты  пришел  поглазеть  на
развалины! Ну, какого черта ты там делал?
   - Это что, допрос? - продолжая веселиться, спросил Забродов.
   - Если  хочешь,  могу  организовать  и  допрос,  -  сердито  пообещал
Мещеряков. - На Лубянке, мать  твою,  в  мемориальном  полуподвале,  где
проводил допросы Феликс Эдмундович.
   - Ну, чего ты кипятишься? - миролюбиво спросил Забродов. -  Я  же  не
виноват, что у твоего информатора непорядок не то с  языком,  не  то  со
зрением, а скорее всего - с мыслительными способностями. Меня он, видите
ли, заметил...
   - Да не тебя, - проворчал Мещеряков. - Машину твою он заметил.  И  не
он, а я. Лично я, понял? Машину заметил, а тебя не нашел.
   - А, - сказал Илларион и вдруг ухмыльнулся. - Это потому, что  я  был
на самом видном месте.
   - Парадоксами развлекаешься? - проворчал Мещеряков и вдруг заорал  на
все кафе, словно командуя батареей:
   - Официант!!!
   Забродов ухмыльнулся, все  присутствующие,  как  один,  вздрогнули  и
обернулись, но командный голос полковника возымел действие: в  отдалении
возникло и стало  неторопливо  приближаться,  лавируя  между  столиками,
некое видение в мятой белой куртке, натянутой  на  грушевидный,  заметно
расширяющийся книзу торс.
   Судя по усам и  короткой  стрижке,  видение  было  мужского  пола,  и
Мещеряков досадливо поморщился: он не  любил  мужчин,  занятых  в  сфере
обслуживания, по старинке полагая, что разносить напитки - совершенно не
мужское занятие.
   - У нас не курят, - неприветливо заявило,  видение,  приблизившись  к
столику.
   - У вас еще и не  обслуживают,  -  сварливо  парировал  Мещеряков.  -
Коньяк у вас есть?
   - Нет, - покорно складывая руки на животе, ответило видение.
   - Ты куда меня притащил? - набросился полковник на Иллариона.
   - Я тебя никуда не притаскивал, - безмятежно ответил Забродов. -  Это
ты сцапал меня на улице и  затолкал  сюда.  Тебе  нужно  было  о  чем-то
поговорить.
   - Ч-черт, - с чувством сказал Мещеряков. -  Принесите  сто  пятьдесят
водки, - бросил он официанту.
   - Мне кофе, - все так же безмятежно сказал Илларион. - И учтите,  что
если вы не вернетесь до Нового года, заказ вам  придется  оплачивать  из
своего кармана.
   - Переживу, - ответил официант и удалился.
   Мещеряков проводил его долгим  взглядом,  сухо  откашлялся  в  кулак,
зачем-то подергал узел галстука, словно тот вдруг начал  его  душить,  и
снова повернулся к Иллариону.
   - Ладно, - сказал он, - хватит дурака валять.
   Рассказывай, кой черт занес тебя на эти галеры. Что это за место,  на
котором я тебя не заметил?
   - Завал, - спокойно объяснил Илларион. - Нас там много  было.  Просто
униформа настолько  бросается  в  глаза,  что  на  лица  практически  не
обращаешь внимания. 1 - Ты хочешь сказать...
   - "Центроспас", - сказал Забродов и вдруг смущенно заерзал на  стуле,
пряча глаза.
   - Та-а-ак, - не в силах скрыть изумление, протянул полковник.  -  Вот
так вот, значит... Грехи замаливаешь?
   А тебе не кажется, что это попахивает маразмом?
   - Грехи? - Забродов перестал ерзать и сел прямо. - Какие грехи?  Если
за мной и есть грехи, то замаливать их не мне.., да и вряд ли  их  тогда
замолишь.
   А что до маразма, так в  прежней  моей  профессии  его  было  гораздо
больше.
   Мещеряков снова помянул черта  и  растерянно  замолчал,  с  интересом
разглядывая Забродова. Ничего не скажешь, Илларион во все  времена  умел
удивлять, но это уже не лезло ни в какие ворота.  "И  ведь  сказать  ему
нечего, - подумал  полковник,  глядя  в  непроницаемо-спокойное,  как  у
Будды, лицо своего друга, которого он никогда не мог понять до конца.  -
Потому что по большому счету  он  прав.  Интересы  государства  -  штука
скользкая, а Илларион  всегда  любил,  чтобы  под  ногами  была  прочная
опора."
   - Ну, куда ты лезешь? - сказал он вслух. - Ты же старый!
   Забродов только ухмыльнулся  в  своей  всегдашней  манере,  способной
добела раскалить айсберг и  заставить  черепаху  в  ярости  метаться  по
потолку.
   - Ну и черт с тобой, - сказал Мещеряков. - Чем бы дитя ни тешилось...
Я,  собственно,  только  хотел  сказать,  чтобы  ты  не  пытался,  гм..,
расследовать.
   Не надо.
   - А почему, собственно? - спросил Забродов  и  взял  из  полковничьей
пачки еще одну сигарету. - Я вижу, ты что-то  знаешь.  Бог  тебе  судья,
Андрей, но если я узнаю, что ты как-то причастен...
   Мещеряков  побледнел.  Это  выглядело  довольно  страшно:  его   лицо
сделалось грязновато-белым, как больничная простыня. Мгновенно произошла
перемена словно кто-то переключил телевизор на черно-белое изображение.
   - Вот дьявол, - растерянно пробормотал Илларион. -  Андрей!  Андрюха,
слышишь? Ну, прости дурака.
   Сморозил. Мне действительно жаль. Ну, ты же знаешь, это все мой язык.
Черт... Да прекрати же ты истерику, что за бабские штучки!
   - Не ори, - процедил Мещеряков. Краски постепенно возвращались на его
лицо,  на  нем  даже  проступил  странноватый,   пятнами,   румянец.   -
С-с-скотина... Дать бы тебе в рыло.
   - Ну и дай, - разрешил Илларион. - Нет, я правда не против. Все равно
я вряд ли что-то почувствую. Как отмерзло что-то внутри после той  ночи,
ей-богу.
   Шаркая подошвами, к столику подошел официант, неся фужер с  водкой  и
заказанную Илларионом чашку кофе. Поставив заказ на стол, он  утвердился
рядом в позе терпеливого ожидания. Забродов  удивленно  поднял  на  него
глаза, криво усмехнулся и бросил на стол мятую купюру.
   - Сдачи не надо, - сказал он. -  Передай  своему  дрессировщику,  что
нормальные люди водку из фужеров не пьют.
   - Какому дрессировщику? - спросил официант.
   - Тому, который дрессирует тебя и других тюленей, - ответил Забродов.
- Ступай, болезный, да не споткнись по дороге.
   Мещеряков тем временем в три  огромных  глотка  осушил  фужер,  шумно
потянул носом и запил водку чуть теплым кофе из Илларионовой чашки.
   - Гм, - сказал Забродов.
   - Не переживай, - утешил его  Мещеряков.  Голос  его  звучал  немного
сдавленно, зато лицо уже приобрело нормальную окраску. - Все  равно  это
был не кофе, а навозная  жижа.  Я  даже  не  думал,  что  в  Москве  еще
сохранились подобные местечки.
   - Извини, - еще раз сказал Забродов.
   - Ладно, проехали, - полковник махнул рукой.
   На часы он больше не смотрел. - Только скажи мне: что ты имел в виду,
когда намекал на мою причастность к этим взрывам?
   - Я верю, что лично ты здесь не при чем, - быстро ответил Илларион.
   - Веришь? Вера, брат, это такое  дело...  Но  тем  более.  Значит,  я
чистенький...
   - Лично ты, - вставил Илларион. - Ну, не знаю... может  быть,  и  все
наше управление. Все-таки мы  -  внешняя  разведка,  а  внутренние  дела
проходят  по  другому  ведомству...  Гексаген,  Андрей.  Дома   взрывали
гексагеном, а его не приготовишь в домашних  условиях  и  не  купишь  на
колхозном рынке. Это тебе не тротил.
   - Н-да, - сказал Мещеряков. - Буквально то же самое я на днях  слышал
по телевизору.
   - Телевизор не смотрю, - отрезал  Илларион,  -  но  уверен,  что  это
сообщение прошло не более одного раза.
   Так? Уверен, что так. Можешь проверить.
   - Уже проверял, - неохотно признался Мещеряков. - Так оно и есть.
   - А откуда им позвонили, ты не узнал? Впрочем, можешь не  пытаться  -
все равно не скажут. И потом, я все-таки не хочу верить, что  доблестная
ФСБ решила таким  образом  подогреть  патриотизм.  В  общем,  можешь  не
беспокоиться, ничего расследовать я не собираюсь.
   - Вот и слава богу, - сказал Мещеряков. - Не лезь  в  эту  мясорубку.
Честно говоря, я тебе даже немного завидую. Ты все-таки большой  хитрец,
Илларион.
   Умудрился пролезть в святые, когда все остальные по уши в  дерьме.  В
общем, занимайся своим  делом  и  ни  во  что  не  встревай,  а  то  еще
пристрелят ненароком.
   - Знаю, -  Илларион  скривился.  -  "Вихрь",  "Антитеррор".  Массовое
выселение из Москвы брюнетов в кепках.
   -  Тес!  Ни  слова  про  кепки!  -  предостерег  Мещеряков,  приложив
указательный палец к губам и страшно выпучив глаза.
   Илларион вгляделся в эти глаза и с удивлением  понял,  что  полковник
пьян.
   - Ну, Юрия Михайловича брюнетом не назовешь, - сказал он. - А ведь ты
готов, Андрей. Как это я не заметил, что ты еще раньше набрался?
   Полковник тяжело помотал головой.
   - Ничего я не набрался, - сказал  он.  -  Просто  не  сплю  четвертые
сутки, а годы уже не те. Помнишь, как  раньше?..  Неделями..,  месяцами,
черт подери!..
   - Годами, - сказал Илларион. - Не смыкая глаз и не  слезая  с  седла.
Пойдем, провожу тебя до машины, а то шофер не узнает.
 
Глава 7 
 
   На следующий день после похорон Антонины Андреевны  Снеговой  старший
оперуполномоченный капитан Нагаев вышел из дверей отделения  и  закурил,
невольно ежась под порывами сырого холодного ветра, дувшего вдоль  улицы
и заставлявшего поверхность грязных луж талой воды  собираться  похожими
на стиральную доску морщинами.
   Нагаев поставил торчком воротник кожаной  куртки,  поглубже  надвинул
подбитую овчиной кепку, жалея, что у  нее  нет  наушников,  и  шагнул  с
крыльца, сразу же угодив обеими ногами в лужу. Левый ботинок  немедленно
дал течь. Капитан коротко выматерился - весь тротуар,  насколько  хватал
глаз, представлял собой сплошное серо-коричневое месиво из талой воды  и
готового вот-вот превратиться в нее снега, так что о сухих  ногах  можно
было забыть.
   Разбрызгивая талую жижу, Нагаев миновал  уныло  стоявший  на  приколе
возле тротуара "уазик", из-под капота которого привычно  торчал  широкий
зад водителя Купцова. Эта  парочка  -  Купцов  и  его  машина,  -  давно
просилась на холст. Капитан подавил искушение пнуть Купцова  под  зад  и
прошлепал  мимо  "уазика"  к  тому  месту,  где  была  припаркована  его
коричневато-золотистая "десятка", оформленная на имя проживавшей  где-то
за Уральским хребтом двоюродной тетки. Это, конечно, был не  "мерседес",
но Нагаев вполне резонно считал, что слишком высовываться не стоит:  его
время раскатывать на крутых иномарках еще не наступило. Главное,  считал
капитан Нагаев, - это перспектива, точнее, ее наличие.
   Перспектива у капитана имелась, он был на хорошем счету у  начальства
и  исподволь  готовился  к  стремительному  броску  вверх  по  служебной
лестнице. Предстоящий бросок  требовал  некоторых  усилий,  связанных  с
дополнительной работой, но капитан не жаловался на судьбу, хорошо  помня
слова из популярной некогда песенки "Как хорошо быть генералом".
   Сложившись пополам,  капитан  втиснулся  на  переднее  сиденье  своей
машины. Он был крупным мужчиной, и погоны, когда он одевался  по  форме,
казались на его плечах какими-то ненастоящими. Сейчас погон  на  нем  не
было - там, куда он ехал, милицейская форма  не  пользовалась  особенным
уважением. Прежде, чем захлопнуть дверцу, Нагаев выплюнул в лужу окурок.
Окурок коротко зашипел и погас, сразу же  пропитавшись  темной  водой  и
превратившись  в  частичку  уличной  грязи.  Капитан  усмотрел  в   этой
трансформации некий глубинный смысл -  сегодня  с  самого  утра  он  был
настроен на философский лад, чему очень способствовало  одолевавшее  его
похмелье.
   "Вот и мы так же, - думал капитан, все еще глядя на размокший  бычок.
- Крутишься, суетишься, горишь па работе, чего-то хочешь, что-то можешь,
а потом - пшик! - и ты просто грязь. И всем  на  тебя  наплевать,  кроме
дворника с метлой. Пива выпить, что ли?"
   Он встряхнулся и  захлопнул  дверцу  автомобиля.  Никакого  пива  он,
конечно же, употреблять не собирался - во-первых,  потому,  что  был  за
рулем, а  во-вторых,  он  вообще  никогда  не  опохмелялся,  предпочитая
усилием воли перебарывать последствия собственной невоздержанности.
   Как ни глупо это выглядело, но именно это его качество  снискало  ему
среди коллег и подопечных репутацию железного человека, которую  капитан
поддерживал так старательно, что со временем и сам начал в нее верить.
   Он запустил двигатель и неторопливо поехал в сторону Центра, думая  о
предстоящем разговоре и не  забывая  бдительно  посматривать  в  зеркало
заднего вида: хорошая репутация - это еще не страховой полис, а погореть
на мелочи в наше время проще простого. На прошлой  неделе  по  отделению
целый день слонялся какой-то фраер с Петровки,  и  ребята  поговаривали,
будто бы он из отдела личного состава. Они там,  в  этом  своем  отделе,
круглые сутки пекутся о чистоте ментовских рук - с мылом, надо понимать,
их моют, а те, которые не отмываются, обрубают  на  хрен...  У  капитана
Нагаева были веские  основания  предполагать,  что  в  случае  чего  его
собственные руки обрубят в первую  очередь.  "Если  успеете,  ребята,  -
подумал он, на ходу прикуривая новую сигарету и немного  опуская  стекло
со своей стороны. - А времени у вас остается  не  так  много.  Еще  два,
максимум три месяца, и вам меня уже не достать. А через год  я  сам  вас
достану вместе с вашим долбанным Сорокиным."
   Полковника Сорокина Нагаев не любил, хотя  тот  и  не  имел  никакого
отношения к отделу личного состава. Сорокин служил на Петровке, и не так
давно Нагаев имел с ним короткий, но довольно неприятный разговор  -  он
что-то напорол в попавшем на глаза полковнику протоколе. Это  была  одна
из  тех  мелочей,  на  которых  сыплются  даже   самые   осторожные   из
профессионалов. Именно поэтому капитан сейчас был предельно осторожен  -
встреча, на которую он торопился, была поважнее  какой-то  неточности  в
протоколе допроса подозреваемого.
   Он свернул в  Столешников  переулок  и  через  узкую  арку  въехал  в
каменную щель между  двумя  старыми  домами.  Щель  заканчивалась  витой
чугунной  решеткой,  а  за  ней,  как  призрак  давно  ушедших   времен,
возвышался двухэтажный, заново отделанный и отреставрированный особнячок
под зеленой черепичной крышей.
   Ворота распахнулись сами собой, и Нагаев загнал машину во двор.  Двор
был просторным настолько, что это казалось каким-то  фокусом  -  снаружи
невозможно было догадаться об  истинных  размерах  участка,  на  котором
стоял особнячок. Да и сам дом был с фокусом: к старому зданию сзади было
пристроено новое  крыло,  вдвое  превосходившее  его  по  размерам,  что
позволяло владельцу дома жить с соответствующим размахом.
   Капитан припарковал машину рядом с густо забрызганным  грязью  черным
"мерседесом" и с трудом выбрался из кабины,  расправляя  широкие  плечи.
Никаких луж во дворе не было  и  в  помине  -  идеально  чистая,  слегка
влажноватая брусчатка благородно  поблескивала  под  ногами,  а  круглая
клумба посреди  двора  все  еще  зеленела  несмотря  на  морозы.  Нагаев
повертел в пальцах тлеющий  окурок,  прикидывая,  куда  бы  его  сунуть,
ничего не придумал  и,  снова  открыв  дверцу  машины,  затолкал  его  в
переполненную пепельницу под приборным щитком.  Запирать  машину  он  не
стал - с этого двора автомобили не угоняли.
   У предупредительно распахнутой двери его уже поджидал,  слегка  ежась
от холода, одетый в безупречно белую рубашку охранник. Капитан  вошел