с обоими. Старик в светлом  плаще  помог
мальчишке выскользнуть из лап смерти, и ненависть осталась  голодной.  А
бомж... Что ж, бомж - это лишняя пара глаз, а значит - лишняя опасность.
Если кто-то увидит,  разглядит,  догадается..,  нет,  бомжа  нужно  тоже
убить. Может быть, получив двойную  порцию  крови,  ненависть  на  время
угомонится и даст хозяину немного отдохнуть, отлежаться на дне. Старик в
светлом плаще, которого бомж называл Степановичем, был  абсолютно  прав:
милиция, хоть и вяло пока, но уже начала шевелиться, и несколько  ночей,
проведенных  в  своей  постели,  пошли  бы  убийце  на   пользу.   Пусть
успокоятся, пусть решат, что маньяк, которого  они  ищут,  сменил  район
своих действий...
   Кстати, сменить район тоже не помешает. У убийцы были такие планы,  и
он уже начал  подготовительную  работу  в  этом  направлении,  запасаясь
кормом для своей ненависти впрок.
   Так что же все-таки делать с бомжем? Убийца покрепче стиснул  рукоять
спрятанного под плащ-накидкой  топорика.  Два  точных  удара  -  и  дело
сделано. Рискнуть? А что, если что-то снова пойдет не так?  Все-таки  их
двое, а рисковать нельзя. Если хотя бы один из них увидит лицо убийцы  и
останется жив, все будет кончено прежде, чем наступит утро.
   Нет, с бомжем придется подождать.  Тем  более,  что  район  буквально
нашпигован милицией. Возле  дома  старика  приготовлена  засада,  убийца
отчетливо видел в темном салоне одной из припаркованных у подъезда машин
огоньки сигарет. Это было логично: менты знали,  что  старик  гуляет  по
ночам, и решили ловить маньяка на живца. Ну-ну...  За  любителем  ночных
прогулок наверняка следовал незаметный соглядатай, готовый при первом же
признаке тревоги броситься на помощь. Скорее  всего,  обнаружив  убийцу,
менты станут стрелять на поражение - так  будет  проще  и  им,  и  суду.
Человек в  плащ-накидке  не  собирался  подставляться  под  пули,  да  и
присутствие на собственном судебном процессе в его планы не входило.
   Осторожно  оторвавшись  от  сырой  стены,  убийца  сделал  медленный,
бесшумный шаг назад и окончательно растаял во тьме.

Глава 9

   Оперуполномоченный отдела по расследованию  убийств  лейтенант  Гусев
закинул руки за голову и потянулся так, что затрещало сиденье стареньких
"жигулей".  Гусев  был  человеком  рослым  и  очень   неплохо   развитым
физически,  и  после  трех  часов  заключения  в  тесном  салоне  самого
популярного в  России  автомобиля  чувствовал  себя  так,  словно  сутки
пролежал связанным в каком-нибудь не слишком  просторном  чемодане.  Это
"великое сидение" раздражало  его,  поскольку  представлялось  абсолютно
бессмысленным.
   - И какого хрена мы тут торчим? - недовольно пробормотал он.  -  Ведь
ясно же, что никакого толку от этого не будет.
   - Тебе-то какая разница? Сказано  сидеть,  вот  и  сиди  себе.  Скажи
спасибо, что на голову не капает, -  флегматично  ответил  его  напарник
старший лейтенант Волосюк.
   Волосюк был старше Гусева не только по  званию,  но  и  по  возрасту.
Всякому, кто слышал его фамилию, не видя  самого  Волосюка,  моментально
представлялся могучий, дочерна  загорелый  украинец  с  бычьей  шеей,  с
подстриженными скобкой смоляными волосами и  пышными  усами  на  широком
угрюмом лице. Этот стереотип был настолько силен, что, сталкиваясь с ним
впервые, человек получал легкий шок: Волосюк абсолютно не укладывался  в
рамки представления типичного москаля о типичном хохле. Он был  невысок,
худ, рыж и  вдобавок  ко  всему  в  свои  неполных  тридцать  лет  начал
стремительно  лысеть.  Правда,  усы  у  него  все-таки  были,  но   тоже
совершенно  не  казачьи  -  рыжие,  маленькие,   аккуратнейшим   образом
подстриженные, как английский газон, подбритые со всех сторон  так,  что
сразу  было  видно:  уходу  за  этой  деталью  своей  внешности  старший
лейтенант Волосюк посвящает много времени.
   - Эх, - со вздохом сказал Гусев, - выпить бы, что ли...
   Волосюк  немного  поразмыслил  над  этим   неуклюже   завуалированным
предложением и сказал:
   - Да. Выпить было бы неплохо.
   - Так я сбегаю, - оживился Гусев.
   - Сиди, чучело,  -  все  так  же  флегматично  остановил  Волосюк.  -
Сбегаю... Нам утром перед Гранкиным отчитываться. Унюхает,  что  от  нас
перегаром разит, вот тогда побегаем.., по потолку, мать его.
   - Да, блин. Это точно. Пятый угол будем искать.
   - Хорошо, если пятый угол. Хуже, если искать придется новую работу. -
Волосюк поскрипел кожаной курткой, вынул  из  кармана  пачку  сигарет  и
протянул Гусеву. - На-ка вот, закури лучше.
   - Спасибо, у меня свои.
   Гусев тоже полез в карман и вынул штампованный жестяной  портсигар  с
рельефно выдавленным на крышке памятником Минину и Пожарскому.
   - Видал-миндал, - с легкой иронией удивился Волосюк. - Да  ты  у  нас
солидный бобер! А часов на цепочке у тебя, случаем, нету?
   - Нету, - ответил Гусев.
   Он соврал: карманные часы у него были, и он  каждый  раз  клал  их  в
карман, идя в бар или на свидание.
   Ему казалось, что это выглядит шикарно, но носить часы на  работу  он
стеснялся: у некоторых его коллег, в том числе и у Волосюка, были  такие
языки, что Гусев предпочитал с ними не связываться. Портсигар  -  Другое
дело. Это вещь нужная: сигареты в нем не мнутся, да и вообще...
   -  Минин  и  Пожарский,  -  задумчиво  сказал  Волосюк,   разглядывая
портсигар. - Слушай, - оживился он, - ты же у нас коренной,  московский.
Может, скажешь, куда эти князья Пожарские подевались?
   - В смысле? - не понял Гусев, - Ну, вот,  смотри.  Были,  к  примеру,
князья Шереметьевы, были Голицыны, Орловы там всякие...  А  Пожарский  -
один. Как пошел он с этим торгашом Мининым на поляков, так и не  слыхать
про него больше. Как будто один на свете был.
   - Может, его поляки и грохнули, - пожав плечами, предположил Гусев. -
А кстати, какие поляки? Откуда под Москвой поляки? Я думал, он на  татар
ходил.
   - Ясно, - сказал Волосюк. - Тогда конечно... Эх, ты, коренной...
   - А чего?  -  обиделся  Гусев,  хорошо  расслышавший  прозвучавшую  в
последней фразе  Волосюка  насмешку,  но  так  и  не  понявший,  к  чему
конкретно она относится. - Нужны мне  эти  твои  князья...  Да  я  и  на
Красной площади-то всего три раза был, когда  нас  в  оцепление  гоняли.
Чего я там не видал?
   - И то правда, - согласился  ядовитый  Волосюк.  -  Чего  ты  там  не
видал?
   Гусев надулся и, отвернувшись, потянул из портсигара папиросу.
   - Что это ты на "беломор"  перекинулся?  -  удивился  Волосюк.  -  На
экзотику потянуло?
   - Так-- односложно и неопределенно ответил Гусев.
   Он чиркнул зажигалкой, запыхтел, раскуривая  папиросу,  и  по  салону
потянуло сладковатым дымком. Волосюк принюхался.
   - Э, - сказал он, - вон оно что. Я и не знал, что ты пыхаешь.
   - Да я не взатяжку, - попробовал отшутиться Гусев.
   - Смотри,  -  предупредил  Волосюк.  -  Загремишь  из  органов  вверх
тормашками, и жаловаться некому будет.
   - А что, заложишь? - агрессивно спросил Гусев.
   - Дурак ты. Я тебя не заложу, а вот другой кто-нибудь может. Да и  я.
Имей в виду: увижу у тебя  шприц  или  коку,  сразу  к  Гранкину  пойду.
Прикажет рапорт  писать  -  напишу,  и  рука  не  дрогнет.  Сам,  дурак,
подставляешься,  и  меня  когда-нибудь  подставишь,  а  не   меня,   так
кого-нибудь другого. Вот забалдеешь сейчас,  а  этот  гад  откуда-нибудь
выползет. Упустим - что ты тогда запоешь?
   - Как же, жди, выползет, - огрызнулся Гусев. - Дурак он, что ли,  две
ночи подряд на одном месте отмечаться? И потом,  какого  хера  мы  этого
деда пасем? Зачем маньяку старик? Ему пацан нужен...
   - А скрипачка? - напомнил Волосюк.
   - Скрипачка... Что же он, гад, как оккупант, что ли: женщин, стариков
и детей? Специалист широкого профиля...
   - Ну, на мужиков эти  психи  редко  нападают,  -  авторитетно  заявил
Волосюк. - Мужик может и сдачи дать.
   Гусев со скрипом опустил стекло и выбросил косяк в мокрую темноту.
   - Весь кайф испортил, - пожаловался он.
   - Переживешь, - отрезал Волосюк. - Дать тебе нормальную сигарету?
   - Да есть у меня, есть, успокойся.
   Они закурили. Дым, лениво клубясь, нехотя выползал  из  салона  через
узкую щель между стеклом и верхним  краем  дверцы,  оставленную  Гусевым
специально для этой цели. В щель время от времени залетали мелкие  капли
сеявшегося с неба дождя,  но  эти  редкие  холодные  прикосновения  даже
нравились Гусеву: они лишний раз подчеркивали то обстоятельство,  что  в
салоне тепло и сухо, в то время как на улице дождливая октябрьская ночь.
Сквозь эту ночь где-то шагал полоумный старик, которому ни  в  какую  не
спалось вместе со всеми нормальными людьми, а за ним по пятам,  стараясь
оставаться  незамеченным,  крался  старший   лейтенант   Купцов.   Гусев
представил, как он продирается сквозь темные, заросшие  мокрыми  кустами
дворы, спотыкаясь о скамейки и бордюры и шарахаясь от каждой тени, чтобы
невзначай не спугнуть маньяка, как шлепает по лужам,  тиская  в  кармане
пистолет, и невольно хмыкнул.
   - Представляешь, каково сейчас Купцову? - сказал он.
   - Да, - согласился Волосюк, - не позавидуешь.
   Наша служба и опасна, и трудна, - закончил он со вздохом.
   Некоторое время они сидели молча, периодически посматривая  на  дверь
подъезда, в котором жил Пряхин.
   Потом Волосюк толкнул Гусева в бок.
   - Не спи.
   - А я и  не  сплю,  -  ответил  Гусев  и  только  теперь  понял,  что
действительно задремал.  Глаза  слипались,  словно  веки  были  намазаны
клеем, а негромкий стук дождя по крыше и капоту машины убаюкивал  почище
всякой колыбельной.
   Волосюк опять завозился, закуривая. Гусев подумал, не последовать  ли
примеру, но курить не  стал  -  за  последние  четыре  часа  он  выкурил
столько,  что  никотин  начал  оказывать  на  нервную  систему  обратное
воздействие: вместо того, чтобы бодрить, дым вызывал  тошноту,  а  спать
хотелось еще больше. Будь оно все  проклято,  подумал  Гусев.  Когда  же
кончится эта пытка?
   Ноги у него опять затекли, и он заворочался на сиденье, меняя позу.
   - Слушай, - предложил он, - давай по очереди покемарим, а?
   - И ты, конечно, первый, - иронически  ответил  Волосюк.  -  Потерпи,
Гусь, скоро этот старый хрен вернется со своего променада,  и  мы  будем
свободны. Тогда и выспимся.
   - Может, он уже окочурился, - проворчал Гусев. - Лежит  где-нибудь  с
дыркой в пузе, и Купцов поблизости... А мы тут ждем, как два придурка.
   - Думай, что говоришь. Смотри, накаркаешь.
   Волосюк беспокойно задвигался. Слова Гусева попали в точку: он и  сам
уже начал беспокоиться. Старика не  было  слишком  долго,  да  и  Купцов
давненько не выходил на  связь.  Волосюк  носил  милицейские  погоны  не
первый год и хорошо знал, что тщательно  разработанные  планы  часто  не
стоят выеденного яйца: у преступников тоже есть планы, и первый ход, как
правило, за  ними,  так  что  сплошь  и  рядом  все  идет  не  так,  как
представляется начальству в кабинетах.
   Особенно, если речь идет о маньяке. Психу наплевать на доводы  разума
и на опасность, его действия непредсказуемы. Поди знай, кого он  выберет
следующей жертвой. Конечно, одинокий старик - легкая добыча,  он  словно
вызывает огонь на себя, но это вовсе не значит, что маньяк  услышит  его
зов. Он вполне  может  напасть  на  кого-нибудь  другого.  Например,  на
Купцова.
   Некоторое время  Волосюк  мучился  сомнениями,  беспокойно  ерзая  на
сиденье. Портативная рация лежала в кармане, но кто  знает,  где  сейчас
Купцов? Сигнал вызова может его выдать, и хорошо, если о его присутствии
узнает только старик. А если убийца где-то рядом, он может испугаться  и
залечь на дно, и тогда ищи свищи...
   Он покосился на Гусева. Лейтенант опять дремал, бессильно  уронив  на
грудь тяжелую, как чугунное ядро, голову. Вот дерьмец, подумал  Волосюк.
Прокаркался и опять заснул. Он снова двинул Гусева в бок,  на  этот  раз
гораздо сильнее, Гусев вздрогнул и поднял голову.
   - Что такое? - недовольно проворчал он.
   - Купцов что-то давненько на связь не выходил.
   - Ну и что?
   - Да вот я думаю: может, его вызвать?
   Гусев душераздирающе зевнул.
   - Нельзя, - сказал он. - Гранкин запретил.
   - Запретил-то он запретил, - с сомнением произнес Волосюк, - но...
   - Что - "но"?
   "А в самом деле, - подумал Волосюк, - что - "но"? Мы получили  четкие
инструкции. Инструкции, между прочим, как  раз  и  придуманы  для  таких
случаев, когда не знаешь, как поступить. Вряд ли Купцов даст себя убить.
А если вызов его выдаст, несдобровать.
   Гранкин мне голову оторвет и выставит  на  всеобщее  обозрение,  чтоб
другим неповадно было. А если не выдаст, все равно меня дураком сделают:
а вдруг этот псих был в двух шагах от Купцова, услышал рацию и слинял?
   Доказывай потом, что ты не верблюд... Ну, а если Купцову все-таки  не
повезло, с меня взятки гладки: действовал по  инструкции.  Сидел,  ждал,
наблюдал.""
   И он продолжил наблюдение за подъездом Пряхина.
   По сторонам от подъезда росли  густые  кусты  -  в  темноте  было  не
разобрать, какие именно. Растительность  полностью  закрывала  фасад  до
второго этажа, так что сидевшим в машине милиционерам был  виден  только
тот подъезд, за которым они наблюдали. И, конечно же,  они  не  заметили
человека, который тенью проскользнул вдоль стены под прикрытием кустов и
бесшумно вошел в соседний подъезд. Убийца не хотел ждать,  у  него  были
совсем другие планы.
   Вскоре в поле  зрения  Волосюка  и  Гусева  появился  Пряхин,  хорошо
различимый в темноте благодаря светлому  плащу.  Старик  шел  не  спеша,
совершенно не боясь темноты и того, что  могло  в  ней  таиться.  Гусев,
который в очередной раз вынырнул из своего мучительного полусна,  первым
заметил пенсионера.
   - Явился, не запылился, - сказал он. - Смотри, вон  он,  ползет,  как
вошь по гребешку. Цел и невредим.
   Я же говорил, мы здесь только время теряем.
   Волосюк поспешно потушил сигарету и вгляделся в темноту.
   - Ага, вижу. Ну, и слава богу. Что-то нет у меня настроения  маньяков
ловить. Радуйся, Гусь, сейчас домой поедем.
   - Да чего мне радоваться, - Гусев пожал плечами. -  Ну,  поедем...  У
тебя хоть жена дома. Разбудишь ее и того.., тепленькую, а?
   - Да, - со вздохом сказал Волосюк, - ее сейчас разбудишь.
   - Ну, не буди. Можно же, наверное, и так...
   - Да ну ее, пусть лучше спит. А  то,  того  и  гляди,  в  самом  деле
проснется.
   В кармане у Волосюка, кашлянув, ожила рация.
   - Он вошел во двор, - раздался искаженный помехами голос  Купцова.  -
Принимайте.
   - Приняли уже. Видим, как на ладони. Все, отбой, подходит.
   Купцов отключился.
   Старик миновал машину, даже не взглянув в сторону, и вошел в подъезд.
Он закрыл зонт, энергично встряхнул его, обдав цементный  пол  брызгами,
и, стараясь не шуметь, стал подниматься к себе на пятый этаж.
   По дороге ему пришлось остановиться, чтобы перевести дыхание  -  годы
были уже не те, и никакой здоровый образ жизни не мог вернуть ему  того,
что  было  утрачено  давным-давно.  Он  немного  постоял  на  лестничной
площадке, опираясь на зонт, как на трость, и нащупывая в кармане ключ от
квартиры. Ему  вдруг  вспомнился  Васяня,  который  пугал  его  каким-то
маньяком. "Ну, и где он, твой маньяк? - мысленно обратился он к бомжу. -
Ты сам-то, небось, перетрусил. Живешь по подвалам, по чердакам,  ночуешь
в парадных. Вот на твоем месте я бы точно сон  потерял.  Того  и  гляди,
нарвешься..."
   Он усмехнулся. Здесь, на освещенной лестнице, все эти мысли  казались
пустыми и никчемными.  Маньяк  -  это  что-то  отвлеченное,  не  имеющее
отношения  к  реальной  жизни.  Все  маньяки  в  наше  время  живут   на
телестудиях,  снимаются  в  триллерах,   или   пишут   под   псевдонимом
детективные романы, давая  выход  больной  фантазии.  На  улице  маньяку
совершенно нечего делать - там ведь дождик...
   Покачивая головой в такт своим мыслям, Аполлон Степанович  возобновил
восхождение.
   Старый дом был  построен  с  большим  размахом.  Потолки  высоченные,
лестничные  площадки  поражали  своей  шириной.  Внутри  дом   подвергся
основательным изменениям: огромные, по восемь - десять комнат коммуналки
разбили  на  отдельные  квартиры,  понастроив  перегородок,   понаставив
дверей, понагородив каких-то невообразимых углов. В  результате  подъезд
превратился  в  пятиэтажный  лабиринт,  разобраться  в  котором  свежему
человеку было трудновато. Чтобы  здесь  жить,  требовалась  определенная
сноровка, которую Аполлон Степанович  давно  уже  приобрел.  К  примеру,
смотреть в дверной глазок, чтобы узнать, кто  пришел,  было  бесполезно:
слабая лампочка освещала только самую середину лестничной площадки, а  в
узких изогнутых тупичках, образованных возведенными здесь перегородками,
круглые сутки было темно, как в могиле.
   Стоя под лампочкой, Аполлон Степанович вынул из кармана ключ и крепко
зажал его в пальцах. Он давно научился отпирать дверь на ощупь,  но  вот
если ключ выпадет из руки, придется долго ползать на четвереньках,  шаря
по полу руками. Однажды с ним такое уже было, и, по  разумению  Аполлона
Степановича, это было пострашнее, чем встреча с маньяком.
   Сунув зонтик под мышку и держа наготове ключ,  он  шагнул  в  темноту
короткого, изогнутого под прямым углом коридорчика, упиравшегося прямо в
дверь его квартиры. Из  коридорчика  ощутимо  тянуло  сквозняком,  и  он
понял, что кто-то опять оставил открытым чердачный лаз. Это удивило его:
когда он выходил, люк был закрыт.
   Кому понадобилось лезть на чердак посреди ночи? Впрочем,  выходя,  он
мог просто не заметить сквозняка, а разглядеть люк в  кромешной  темноте
было и вовсе невозможно. Как и большинство из  нас,  Аполлон  Степанович
жил в твердой уверенности, что с ним лично ничего плохого  произойти  не
может, и потому немедленно забыл и о сквозняке, и  о  люке,  и  о  своем
удивлении.
   Он сделал шаг, и  тут  навстречу  ему  из  темноты  шагнула  странная
фигура.  Аполлон  Степанович  ужаснулся:  прятавшийся  у  дверей  в  его
квартиру человек был одет так же, как, если верить разным картинкам,  во
все времена одевалась Смерть: в широченный плащ без рукавов, но  зато  с
островерхим капюшоном, закрывавшим почти все  лицо.  Не  хватало  только
косы и песочных  часов.  Потом  Пряхин  различил  цвет  этого  странного
одеяния и понял, что его напугала обыкновенная офицерская накидка,  а  в
следующее мгновение полы широкого плаща взметнулись, как крылья, в свете
сорокаваттной лампочки тускло блеснуло лезвие  топора,  и  на  прикрытую
смешной клетчатой кепкой голову пенсионера  Пряхина  обрушился  страшный
удар.
   За первым ударом последовали второй и третий, и еще, и  еще".  Убийца
поднимал и опускал топор, как усердный дровосек, превращая труп Аполлона
Степановича в кровавое месиво - ненависть жаждала крови.
   Наконец убийца устал. Он разогнулся,  поправил  сбившийся  капюшон  и
негромко произнес, обращаясь к изувеченному телу.
   - Теперь можешь звать своих легашей, старый придурок.
   Он повернулся и исчез там, откуда  тянуло  сырым  и  холодным  ночным
сквозняком и запахом голубиного помета.
   Забираясь на чердак, убийца услышал,  как  далеко  внизу,  на  первом
этаже, негромко хлопнула дверь подъезда. Некоторое время  он  колебался,
но в конце концов решил, что на сегодня с  него  хватит:  у  милиционера
наверняка имелся пистолет, а ненависть молчала - она была сыта.

***

   Шинкарев чиркнул спичкой и прикурил, сосредоточенно скосив  глаза  на
огонек. За спиной по жестяному карнизу окна монотонно  барабанил  дождь.
На кухне царил полумрак - осенние рассветы ленивы, особенно  когда  небо
затянуто тучами, - но Сергей  Дмитриевич  не  торопился  зажигать  свет.
Сидеть в полутьме у себя на кухне и неторопливо  курить,  пуская  дым  в
потолок, было невыразимо приятно. В последний раз он  сидел  так  больше
десяти лет назад, и вот теперь снова...
   Сергей Дмитриевич курил, не