аясь  под
широким кожаным ремнем. Даже ветер, порывами налетавший  неизвестно  откуда,
не приносил облегчения: он был горячим и нес с собой  тучи  колючего  песка.
Разомлевший Тюха уже начал подумывать о том, чтобы лечь прямо на газон и  не
двигаться с места, пока вечер не принесет с  собой  хоть  немного  прохлады,
когда вдруг заметил Пятнова, только что вышедшего из  перелеска  и  как  раз
переходившего дорогу.
   Пятый едва переступал ногами, изнемогая под  тяжестью  двух  здоровенных,
туго набитых чем-то матерчатых сумок. Ручки сумок он повесил себе на  плечи,
а их днища при этом колотили его по ногам чуть выше щиколоток.  Выглядел  он
еще больше разомлевшим,  чем  Тюха.  Его  ехидная  физиономия  покраснела  и
лоснилась от пота, а темные  стекла  солнцезащитных  очков  горели,  отражая
солнце, как фары автомобиля.
   При виде приятеля Тюха испытал некоторую неловкость. С одной стороны,  он
был рад встрече, а с другой - не знал, чего от нее ожидать. Дело в том,  что
неделю назад Пятого с треском выперли из училища. По идее, Тюху должны  были
выставить пинком под зад вместе с ним, но Пятый повел себя  по-мужски,  и  о
Тюхином участии в столь плачевно закончившемся мероприятии так  никто  и  не
узнал.
   История вышла довольно некрасивая и, честно говоря, уголовно  наказуемая.
На сухом и корявом языке милицейских протоколов то,  что  поначалу  казалось
Тюхе невинной шалостью, называлось попыткой изнасилования. Дуреха, с которой
они решили немного пошутить после второй бутылки  портвейна,  подняла  визг,
как будто ее резали тупым ножом. Тюхе повезло - он держал ее сзади, так  что
она не видела его лица, и успел вовремя рвануть когти. Замешкавшегося Пятого
замели на горячем. До возбуждения уголовного  дела,  к  счастью,  не  дошло,
поскольку Пятый только и успел, что забраться этой идиотке под  майку  (где,
кстати, по мнению Тюхи, не было ничего заслуживающего внимания), но педсовет
был единодушен и непреклонен  в  своем  стремлении  избавиться  от  Пятнова,
который давным-давно сидел у всего педагогического  коллектива  в  печенках,
селезенках и прочих внутренних органах. На историческом заседании  педсовета
Пятый  держался  стойко,  как  партизан,  хотя  сохранить  Тюхино  инкогнито
оказалось непросто: потерпевшая уже успела ляпнуть, что  "насильников"  было
двое, и имя второго из Лехи Пятнова тянули чуть ли не раскаленными щипцами.
   Именно поэтому Тюха испытывал  сейчас  сильнейшее  замешательство:  он-то
остался в училище и  даже  не  присутствовал  на  том  знаменитом  заседании
педсовета, где из Пятого делали отбивные. Теперь он невольно оказался  перед
Пятым в неоплатном долгу, который к тому же нечем было отдавать.
   Нерешительно  покрутив  на  пальце  перстень  с  коровьим  черепом,  Тюха
выплюнул сигарету и двинулся наперерез Пятнову,  издалека  поднимая  руку  в
ленивом приветствии. Он решил вести себя как ни в чем не бывало - а что  еще
ему оставалось делать? В конце концов,  идея  прижать  ту  дуру  в  углу  за
мастерскими принадлежала Пятому. И потом, окажись сам  Тюха  на  месте  Лехи
Пятнова, он бы тоже ни за что  не  раскололся,  хотя,  вылетев  из  училища,
потерял бы гораздо больше, чем Пятый, которому, похоже, все было трын-трава.
   Пятый наконец тоже заметил Тюху и остановился на проезжей части  у  самой
бровки тротуара, с облегчением опустив на землю свои неподъемные баулы. Тюха
обратил внимание на то, что он обращался со  своей  ношей  как-то  очень  уж
бережно, словно в мешках была электронная аппаратура или  хрусталь.  У  Тюхи
мелькнуло нехорошее подозрение: уж не спер  ли  Пятый  все  это  барахло  из
какого-нибудь киоска или, того хуже, из квартиры?
   - Салют, - сказал он, подойдя и нерешительно протянув Пятому руку.  -  Ты
откуда с таким багажом?
   - А, - небрежно отмахнулся Пятый, пожимая Тюхину ладонь и вытирая со  лба
обильный трудовой пот, - ерунда. Это я, типа, работаю. Маман, сам понимаешь,
уже неделю в истерике, только что ногами по полу не стучит, а папан  сказал:
раз ты, типа, такой здоровенный, что тебе твое здоровье девать некуда,  иди,
типа,  вкалывай.  Бабок,  говорит,  больше  не  получишь.  Хочешь,  говорит,
нормальный прикид, диски там или сигареты, так иди и заработай. На  завод  к
себе устроить предлагал, типа, учеником токаря.
   - А ты? - сочувственно спросил Тюха, вынимая из кармана сигареты.
   - А я, типа, разбежался, - небрежно ответил Пятый и отстранил  протянутую
Тюхой пачку. - Убери ты это говно. На, закури моих. Настоящие Штаты, не твоя
задрипанная Украина.
   - Не хило, - сказал Тюха, осторожно выуживая из предложенной Пятым  пачки
непривычно длинную сигарету с тройным золотым  ободком.  -  А  откуда  тогда
такое курево?
   - Тюха ты, Тюха. Я же говорю: работаю! Пристроился  к  соседу  продавцом.
Реализатором, типа.
   - Ух ты! - воскликнул простодушный Тюха. - В киоске? Ну,  теперь  у  тебя
курева будет завались! Слушай, а пиво у тебя в киоске есть?
   - Да какое пиво, баран?!  Какой  киоск?  Я  в  Измайлово,  на  вернисаже,
картины толкаю. Пять процентов от выручки мои. Ну и, ясный  хрен,  все,  что
поверх хозяйской цены  смогу  накрутить,  тоже  мое.  Сосед  у  меня,  типа,
художник, понял? Так что я теперь тебе не хрен собачий, а деятель искусства!
   - Что, в натуре? Картинки, да? Слышишь, Пятый, дай посмотреть!
   - Может, тебе еще пососать дать? - огрызнулся Пятнов. - Я  их  задолбался
упаковывать, а ты - посмотреть... Буду я тебе корячиться  посреди  улицы.  В
общем, перетопчешься. Хочешь - приезжай в Измайлово и смотри сколько влезет.
   - Счас, - лениво обронил Тюха. - Делать мне  больше  нечего  -  по  такой
жарище в Измайлово пилить. Покупают-то хоть хорошо?
   - Мне хватает, -  ответил  Пятый,  -  и  сосед  не  жалуется.  Он  вообще
нормальный дядька. Ну, ты огня дашь? В моей зажигалке бензин  кончился.  Она
его жрет, как старая "Волга", в натуре. Хрен напасешься.
   - Класс, - сказал Тюха, вынимая из кармана газовую зажигалку. -  Прикинь,
картина: подкатываешь ты к бензоколонке верхом на "Зиппо" и бакланишь:  але,
братва, залейте-ка мне двадцать литров "семьдесят шестого"!
   Пятый лениво фыркнул и склонился над сложенными лодочкой  ладонями  Тюхи,
чтобы прикурить. Тут в глаза ему бросился перстень с коровьим черепом.
   - Ого, - сказал он с невольным уважением. - Некислая хреновина!
   - Да ну, - почему-то  смутившись,  ответил  Тюха.  -  Смотрится,  правда,
клево. Я от нее тащусь, в натуре.
   - Не скажи, - задумчиво проговорил Пятый,  разглядывая  перстень.  -  Это
тебе не тот фуфелек, которым на каждом  углу  с  лотков  торгуют.  Зуб  даю,
ручная работа. Серебро?
   - Обалдел, что ли? Откуда у меня серебро? Обыкновенная  железка.  Правда,
если такой в рыло дать, классная дырка получится.
   -  М-да?  -  с  сомнением  произнес  Пятый.  Он  вырос   в   сравнительно
обеспеченной семье и, хоть и не был специалистом  по  драгоценным  металлам,
все-таки мог на глаз отличить железо от серебра.  Сказать,  где  серебро,  а
где, например, мельхиор, он бы уже не взялся, но железо есть железо, как его
ни декорируй. - А  ну  снимай  свою  "гайку"!  Дай-ка  мне  на  нее  поближе
посмотреть...
   Тюха привычно повиновался. Пятнов поднес перстень к глазам и повертел его
так и этак, разглядывая со всех  сторон.  Особенное  внимание  он  почему-то
обратил на внутреннюю поверхность кольца. Его поиски очень быстро увенчались
успехом. Он удовлетворенно кивнул и поморгал, давая  отдохнуть  уставшим  от
непривычного напряжения глазам.
   - Слушай, - сказал он, не торопясь возвращать перстень Тюхе, - отдай  его
мне, а?
   Что-то  в  голосе  приятеля  насторожило  туповатого  Тюху.  Кроме  того,
перстень ему нравился - и чисто внешне,  и  потому,  что  действительно  был
неплохим заменителем кастета.
   - Счас, - лаконично ответил он и,  чтобы  до  Пятого  лучше  дошел  смысл
ответа" добавил:
   - Только галоши надену.
   - Ну, тогда продай, - настаивал Пятнов. - Пять  баксов  тебе  хватит?  Ну
ладно, десять. Десять гринов, Тюха! Соглашайся, пока я добрый!
   - Ладно, добрый, - проворчал Тюха. - Давай сюда  гайку  и  кончай  гнилой
базар. Дела все равно не будет. Самому надо, понял?
   - Да подавись ты своим дерьмом, - сказал Пятый, возвращая перстень. В его
голосе не было злости. - Только на твоем месте я  бы  эту  штуку  втюхал  за
любые бабки. Ты же баран, тебя же с ней заметут.
   - Счас, - повторил  Тюха,  лексикон  которого  не  поражал  богатством  и
разнообразием. - С чего это меня вдруг заметут?
   - Ас того тебя заметут, - вкрадчиво сообщил ему Пятый, - что  гаечка  эта
наверняка паленая. Колись, Тюха, где ты ее стырил?  А  если  не  стырил,  то
нашел. Хрен редьки не слаще. Все равно отберут да еще и кражу пришьют -  для
отчетности, типа. Гаечка твоя - серебро высшей пробы. Всосал, дебил?
   - Я-то  всосал,  -  проворчал  Тюха,  с  усилием  насаживая  перстень  на
распухший от жары палец. - Десять баксов, говоришь? Что-то  ты  расщедрился.
Гаечка-то граммов на двадцать потянет, не меньше. И высшая проба... А насчет
ментовки не беспокойся. Мне эту штуку один мужик подарил.
   - Какой еще мужик? - презрительно спросил Пятый, не сомневаясь, что  Тюха
пытается навешать ему лапши на уши.
   Тюха вдруг  снова  засмущался,  целиком  сосредоточив  свое  внимание  на
сигарете, которая и без того вполне исправно  дымила,  распространяя  вокруг
аромат хорошего заграничного табака. Было видно,  что  Пантюхину  до  смерти
хотелось поделиться с приятелем какой-то буквально распиравшей его  новостью
и в то же время он опасался, что его поднимут на смех.
   - Ну, - чутко уловив эту странную перемену в настроении приятеля, надавил
Пятый, - чего жмешься? В голубые, что ли, подался?  Гайку,  небось,  спонсор
подарил?
   - А в рыло? - меланхолично поинтересовался Тюха.
   Пятый хорошо знал эту меланхолию. Знал он также и то, что  слова  у  Тюхи
обычно не расходятся с  делом.  Поэтому  он  поторопился  отработать  назад,
обратив все в шутку.
   - Да ладно тебе, - миролюбиво сказал он. - Чего ты в бутылку лезешь? Я же
о тебе, дураке, забочусь.
   - Не дурнее тебя, - огрызнулся Тюха.
   - Это как посмотреть. Мне мужики колечек не дарят. Нынче этих извращенцев
развелось, как грязи, в натуре. Ко мне недавно один в метро клеился, пока  я
его открытым текстом не послал: ПНХ, МДК.., ну, как положено, в общем.
   - Не, - длинно сплюнув на пыльный  асфальт,  лениво  произнес  отходчивый
Тюха, - этот не извращенец. Он знаешь кто? Колдун.
   - Ну, ты прикололся, - фыркнул Пятый. - Такого я даже от тебя не  ожидал.
Или это кликуха такая - Колдун?
   - Какая еще кликуха! Колдун, понял? Реальный.  Я,  когда  понял,  чуть  в
штаны не навалил. А потом присмотрелся - ничего, клевый мужик. Бакланит так,
что заслушаешься. Гайку вон подарил.
   - Слушай, - осененный внезапной идеей, воскликнул он, - а  давай  к  нему
вместе зарулим! У него этого барахла, как грязи. Говорит, это типа амулетов.
От дурного глаза, там, от импотенции, чтоб бабки водились... Пошли, Пятый!
   - Чтоб бабки водились? - насмешливо переспросил Пятый.  -  Не,  Тюха,  ты
все-таки лох. Давай, рассказывай, как этот  козел  тебе  мозги  запарафинил.
Только давай шевелить ногами, а то так и поджариться можно.
   Тюха выплюнул окурок, беспрекословно подхватил одну из сумок с картинами,
и они не спеша двинулись в глубь микрорайона. По дороге Тюха поведал  Пятому
о своем знакомстве с колдуном.
   Началось все с того, что мать Тюхи прочла вывешенное на столбе объявление
какого-то народного целителя.  Туманные  заявления  насчет  магии,  кармы  и
прочей зауми ее ничуть не смутили, зато коррекция осанки живо заинтересовала
мадам Пантюхину, которую давно беспокоила привычка ее сына  сутулиться.  Она
созвонилась с целителем, и  тот  назначил  встречу.  Время  было  не  совсем
удобным: в назначенный час мать Тюхи должна была находиться на своем рабочем
месте. Но она вполне логично рассудила, что ее оболтус уже достаточно  вырос
для того, чтобы самостоятельно пройти двести метров и не  перепутать  номера
квартир. Она снабдила сына энной суммой на оплату медицинских услуг и отбыла
на работу, пообещав своему отпрыску не оставить у  него  на  заднице  живого
места, если он вздумает пропустить сеанс.
   Таким вот образом Тюха и  попал  в  завешенную  портьерами  и  заваленную
всевозможным экзотическим хламом квартиру Ярослава Велемировича Козинцева. В
квартире ему понравилось, и, пока хозяин мял его и гнул во все стороны почем
зря. Тюха заинтересованно глядел по сторонам.
   Перстень с коровьим черепом он заметил сразу.  Тот  лежал  на  заваленном
какими-то книгами, курительными трубками,  подсвечниками  и  прочей  ерундой
журнальном  столике,  наполовину  скрытый   листком   пожелтевшей,   готовой
рассыпаться от ветхости бумаги - а может быть, и не бумаги вовсе,  а  самого
настоящего пергамента. "Баран! - решил посмеяться  Пятнов,  -  это  же  была
человеческая кожа!" "Может, и так", - согласился Тюха,  немало  удивив  этим
приятеля.
   Короче говоря, когда после  сеанса  массажа  хозяин  отлучился  в  ванную
помыть руки, Тюха дождался, пока он закрыл за собой дверь и пустил  воду,  и
втихаря  приватизировал   приглянувшийся   перстенек.   Вернувшись,   хозяин
отказался от предложенных Тюхой  денег,  а  уже  в  дверях,  перед  тем  как
отпереть замок, как бы между делом заметил, что воровать нехорошо - дескать,
кое-где на Востоке до сих пор сохранился обычай рубить ворам руки. При  этом
он с улыбкой указал на  карман  Тюхиных  джинсов,  где  в  это  время  лежал
присвоенный Тюхой перстень. Тюха, естественно, ушел в глухую  несознанку,  и
тогда хозяин сделал что-то, что Тюха так и не смог  до  конца  осознать,  не
говоря уже о том, чтобы описать во всех  подробностях.  Козинцев,  продолжая
улыбаться, шагнул вперед, а в следующее мгновение рослый, тяжелый,  сильный,
понаторевший в драках Тюха вдруг почувствовал, что пол стремительно уходит у
него из-под ног. После третьего кувырка в воздухе  он  окончательно  потерял
ориентацию в пространстве  и  очень  удивился,  обнаружив  себя  стоящим  на
прежнем месте. Хозяин стоял напротив и с улыбкой  показывал  Тюхе  раскрытую
ладонь,  на  которой  лежал  злосчастный  перстень.  При  этом  он  даже  не
запыхался,  что,  по  мнению  Тюхи,  противоречило  всем   известным   науке
физическим законам. "А главное, - с жаром сказал Тюха, - как он узнал, что я
взял этот чертов перстень?!"
   - Подглядывал, - предположил скептичный Пятнов.
   - Вот тебе - подглядывал! - Тюха сделал неприличный  жест  и  едва  успел
подхватить соскользнувшую с плеча сумку с  картинами.  -  Через  портьеры  и
закрытую дверь? Я тебе дело молочу, а ты - "подглядывал"...
   В общем, перстень Тюхе подарили, сопроводив дар продолжительным чаепитием
и не  менее  продолжительной  беседой,  в  ходе  которой  Тюха  узнал  много
интересных вещей, не имевших отношения ни к коррекции осанки,  ни  к  мелким
нарушениям  уголовного  кодекса.  Напоследок  его  пригласили   заходить   и
приводить, если будет желание, с собой друзей или подруг.
   - Вот такая, брат, ботва, - закончил свой рассказ слегка осипший Тюха.  -
Ну, так как, сходим?
   - А фиг ли нам, красивым бабам? - сказал Пятнов, скрывая под развязностью
тона жгучую заинтересованность. - Вечерком смотаемся, если будем живы. А  он
точно бабок не берет?
   - С меня же не взял, - пожал плечами Тюха. - Спрячь, говорит. Я, говорит,
у людей последнее не забираю. Ну вот скажи, откуда ему знать, "что мамане до
зарплаты еще две недели корячиться, а бабок в доме - ни хрена?
   Пятнов пожал плечами, не став говорить о  том,  что  финансовые  проблемы
Тюхиного  семейства  легко  угадать  по  его  не  слишком   интеллектуальной
физиономии и разбитым кроссовкам. Впрочем, даже это не  объясняло  странного
поведения Тюхиного нового знакомого: Пятый уже успел  как  следует  усвоить,
что в наше время никто не спрашивает, сколько дней тебе осталось до получки;
всех интересует другое - сколько с тебя можно содрать.
   - Ладно, - сказал он, - заметано. Вечерком, часиков в восемь, заскочи  за
мной, о'кей?
   - Угу, - сказал Тюха, - заскочу.
 
Глава 6 
 
   Восемнадцатого мая компания из  трех  девушек  и  четырех  парней,  среди
которых был и приятель Пантюхина и Пятнова Жека Малахов, отдыхала на  берегу
самого  дальнего  из  прилегавших  к  микрорайону  прудов.  Пруд  этот   был
небольшой, тенистый, сильно заросший водяными растениями и с таким  илистым,
захламленным всяким мусором дном, что в нем практически никто не купался. На
самых  подробных  картах  Москвы  и  Подмосковья  он   выделялся   крошечным
безымянным пятнышком бледно-голубого цвета; в народе же этот пруд без  затей
звался Круглым. Ходу до него по прямой было примерно  полчаса,  и,  как  уже
было сказано, бывали здесь редко: к чему тащиться в такую даль, если  нельзя
даже искупаться? Плоские, заросшие  густым  кустарником  и  смешанным  лесом
берега пруда посещала в основном молодежь,  искавшая  уединения,  чтобы  без
помех выпить вина, пыхнуть раз-другой запретным косяком и потискаться в свое
удовольствие на лоне подмосковной природы.
   Так было и в этот раз - с той лишь разницей, что травки никто не  принес.
Вина тоже было не слишком много, но это никого особенно не заботило: нет,  и
не надо. Когда кончится, можно будет смотаться в город и достать еще, а пока
что нечего забивать себе голову ерундой!
   Зато кто-то приволок волейбольный мяч. Парни, в особенности Жека Малахов,
от души  поржали  над  "спортсменом",  но  девушки  неожиданно  приняли  его
сторону, и, когда вино все-таки закончилось, решено было немного постукать в
волейбол. Играли на относительно ровном,  свободном  от  кустов  и  деревьев
пятачке над самой водой. Поначалу игра шла вяло, но  через  некоторое  время
парни разошлись не на шутку. Азарт игры не обошел стороной  и  девушек.  Они
визжали и неумело подпрыгивали, чтобы достать пролетающий над  головой  мяч;
их крепкие молодые груди при этом тоже подпрыгивали, так и норовя  выскочить
из мизерных чашечек купальников. Сексуально озабоченный Жека Малахов,  часто
облизывая губы, думал о том, что ему скоро придется выйти из игры, чтобы  не
осрамиться при всем честном народе. От этих мыслей  его  возбуждение  только
увеличилось, а вместе с ним увеличилось и кое-что еще. Жека невольно опустил
глаза, чтобы проверить, не вырвался  ли  его  одноглазый  приятель  на  волю
из-под резинки плавок, и в этот момент кто-то не  слишком  умело,  но  очень
сильно срезал высокий пас. Белый кожаный мяч чувствительно съездил  Жеку  по
макушке, отскочил и плюхнулся в самую гущу зарослей камыша и аира,  которыми
была покрыта почти вся поверхность пруда.
   Народ встретил  происшествие  дружным  ржанием.  Жеке  Малахову  было  не
столько  больно,  сколько  обидно.  Всякий  раз,  когда  мишенью  для  шуток
становился он сам, а не кто-нибудь другой, у него пропадало  чувство  юмора.
Обиженно надув губы, Жека обозвал приятелей козлами и полез в свои брошенные
неподалеку джинсы за сигаретами. "Эй, Малаха, - крикнули ему, - а мячик?" "А
я тут при чем? - сосредоточенно раскуривая сигарету, буркнул Жека. -  Пускай
автор  сам  за  своим  произведением  лезет.  Больно  мне  охота  в   дерьме
бултыхаться!"
   Он на всякий случай  проверил  валявшиеся  в  траве  пустые  бутылки,  не
столько надеясь  отыскать  глоток  портвейна,  которого,  как  он  знал,  не
осталось ни капли, сколько для того,  чтобы  не  видеть,  как  один  из  его
приятелей под шуточки остальных лезет в воду, раздвигая  камыш  и  брезгливо
поднимая длинные костлявые ноги.  Ему  почему-то  ни  к  селу  ни  к  городу
вспомнилась аналогичная ситуация, свидетелем которой он стал недавно. Только
тогда был не пруд, а кусты  и  лежал  в  этих  кустах  не  мячик,  а  Тюхина
знаменитая шапка. Микрорайон гудел от  слухов  о  маньяке-людоеде,  и  Жека,
плевавший  на  эту  болтовню  с   беспечностью   моло