,  теоретически
Забродов мог бы пойти навстречу следствию и чистосердечно признаться  во
всех своих грехах, но в такой поворот событий Гранкин не верил: чокнутый
спецназовец выглядел крепким орешком, и майору предстояло долго и упорно
по  крупице  раскапывать  истину,  изнуряя   себя   и   подследственного
бесконечными допросами, опознаниями и очными ставками.
   Конечно, в деле существовала масса неувязок.  Неувязки  были  даже  в
эпизоде со Старковым, который Гранкин считал в общих чертах  доказанным.
В самом деле, почему Забродов не избавился от  улик?  Ведь  он  мог  это
сделать сто раз, и  тогда  его  можно  было  бы  только  подозревать  на
основании ссоры в казино. Камуфляж - ерунда, тут Шинкарева  была  права,
да и мотив убийства - ссора - выглядел бы  не  слишком  убедительно,  не
будь  прямых  улик.   Забродов   утверждает,   что   улики   подбросили.
Действительно, дверца машины была взломана.., точно так же, как  в  ночь
убийства Токаревой ему прокололи колеса.
   "Точно, сам, - уверенно подумал Гранкин.  -  Какой  умник  выискался.
Сам, сам, больше некому. Только это еще надо доказать".
   Он вздохнул. Легко сказать - доказать! Впрочем, суду будет достаточно
и того, что есть. Одного пистолета хватило бы  под  завязку,  чтобы  суд
признал Забродова виновным как по делу Старкова, так и по делу убитого в
прошлом  году  милиционера.  Тем  более,  что  за  год  все  уже  успели
основательно подзабыть, что милиционер в момент смерти лыка не вязал...
   Вот только дойдет  ли  дело  до  суда?  Если  Забродов  нормален,  то
привязать его к остальным эпизодам будет трудновато. А если он псих,  то
какой смысл его к чему-то привязывать? Принудительное лечение и без того
обеспечено.
   Есть  смысл,  сказал  себе  Гранкин.  Во-первых,  цель  следствия   -
установить истину. А во-вторых, существует ведь еще и  такая  вещь,  как
отчетность. Так  что  длительного  общения  с  Забродовым  наверняка  не
миновать.
   Гранкин  досадливо  поморщился:  казалось,  что  долгое   общение   с
Забродовым может его самого превратить в законченного психа.
   - Ничего, - вслух сказал он, - сдюжу как-нибудь. Не таких обламывали.
Только бы Сорокин не выдал.
   Он посмотрел на часы. До начала совещания у полковника оставалось еще
больше часа. Майор не  сомневался,  что  от  него  потребуют  подробного
отчета, и с новым вздохом придвинул папку с делом  Старкова.  Он  листал
дело, подбирая в уме  фразы  и  стараясь  построить  доклад  так,  чтобы
Сорокину сразу стало  ясно:  преступник  обнаружен,  взят  почти  что  с
поличным, и деваться ему некуда.
   Дверь кабинета без стука отворилась, и  на  пороге  возник  полковник
Сорокин, словно вызванный  из  небытия  силой  майорской  мысли.  Вид  у
полковника был озабоченный, под мышкой белела тоненькая картонная папка.
   - Сиди, сиди,  -  сказал  он  вскочившему  при  появлении  начальника
майору. - Здравствуй, Никитич.
   - Здравия желаю, товарищ полковник.
   - Какой ты нынче официальный." Как рыбалка?
   Гранкин стал  подробно  описывать  перипетии  вчерашней  рыбалки,  не
спуская глаз с лица полковника.
   Сорокин между тем демократично уселся на  краешек  стола,  закурил  и
слушал майора, покачивая в воздухе носком ботинка.
   Лицо  полковника  Гранкину  сегодня  определенно  не  нравилось,   и,
продолжая говорить, он в то же время ломал голову, пытаясь угадать,  что
случилось. Внезапно до него дошло: видимо, бывшие сослуживцы  Забродова,
спасая честь своего мундира, вышли  на  Сорокина  через  голову  майора.
"Правильно, - с горьким  разочарованием  подумал  Гранкин,  -  я  мелкая
сошка. Чего им со мной возиться? Как же я сразу не подумал, что  они  со
мной даже разговаривать не станут? Сейчас Сорокин отдаст приказ, и  делу
на этом конец. Чего проще?"
   - Ну, что замолчал? - спросил Сорокин.  -  Впрочем,  бог  с  ними,  с
твоими карасями. Покажи-ка мне дело Старкова.
   Гранкин молча протянул папку, но все-таки не выдержал и спросил:
   - Товарищ полковник, на вас что, наехали?
   Сорокин удивленно уставился на него поверх открытой папки.
   -  Что?  А,  вот  ты  о  чем...  Ох,  Никитич...  Точно,  наехали,  -
утвердившись в самых мрачных своих подозрениях, сказал Гранкин.
   - Да нет, брат, тут дело будет потоньше. Честно говоря,  не  хотел  я
ставить тебя в известность, но раз уж ты такой проницательный... На меня
не наехали, как ты выражаешься, а просто поставили в известность о  том,
что ты арестовал Забродова по подозрению в убийстве Старкова.
   - Не только, - внутренне готовясь к нелегкой и  заведомо  безнадежной
схватке, сказал Гранкин. - Я также подозреваю его в  убийствах  сержанта
Разумовского, скрипачки Токаревой,  пенсионера  Пряхина,  этого  бандита
Репнина и покушении на убийство несовершеннолетнего Гущина.
   - Вот это список, - покачал головой Сорокин. - Значит, маньяк с Малой
Грузинской взят и находится под стражей. Так?
   - Так точно, - ответил майор, твердо глядя ему в глаза. - И я его  не
выпущу. В гробу я видел ваше ГРУ.
   - Не трать порох вхолостую, - спокойно  сказал  Сорокин.  -  Пока  не
началось совещание, я тут у тебя посижу, полистаю дело.  А  ты  полистай
вот это, - он положил на стол принесенную с собой папку. -  Считай,  это
тебе от меня подарок и помощь. Только имей в виду, ты этой папки в глаза
не видел. Это не для широких масс.
   - Подписку о неразглашении дать? - ворчливо спросил майор.
   - Хватит честного слова. А  будешь  выкобениваться,  как  барышня  на
выданье, я тебе сам дам - и под письку, и под попку.  Так  дам,  что  не
обрадуешься.
   - А что это? - спросил Гранкин, нехотя открывая папку. Он терпеть  не
мог всякий бумажный хлам, предпочитая заниматься оперативной работой.
   - Это что-то вроде, заметок, - ответил Сорокин. - Я вчера убил  вечер
на то, чтобы записать все, что знаю о твоем маньяке. То  есть,  не  все,
конечно. Во-первых, я не все про него знаю, а во-вторых, половины  того,
что я знаю, мне знать не положено. А раз мне  не  положено,  то  тебе  и
подавно.
   - Так вы знакомы, - упавшим голосом сказал Гранкин. - Вот оно  что...
А я, если честно, на вас надеялся, как на господа Бога.
   - На Бога надейся, а сам не плошай, - ввернул Сорокин, с любопытством
разглядывая майора.
   Гранкин закрыл белую папку и стиснул зубы. Немного поиграв желваками,
он медленно, чеканя слова, сказал, глядя в подбородок начальника:
   - Имейте в виду, товарищ полковник, что я  не  намерен  принимать  во
внимание личные связи подозреваемого. Вы можете отстранить меня от дела,
но предварительные выводы представляются вполне очевидными...
   Он ожидал бури начальственного гнева, но Сорокин  лишь  неопределенно
хмыкнул и сказал:
   - Ты все-таки выкобениваешься, Никитич. Тебя еще за задницу не взяли,
а ты уже  верещишь.  Ты  почитай,  почитай.  Может,  тогда  твои  выводы
перестанут представляться тебе такими уж очевидными.
   Больше не обращая на майора внимания, Сорокин углубился в чтение дела
Старкова. Гранкин еще немного  посидел,  пыхтя  носом.  Настроившись  на
втык, он теперь никак  не  мог  заставить  себя  сосредоточиться,  -  и,
наконец, принялся читать то, что принес полковник.
   А в папке было всего три листка, исписанных от  руки  неудобочитаемым
почерком полковника Сорокина:  даты,  имена,  названия  дел  и  краткое,
точное и до предела сжатое описание роли Забродова в этих делах. О  том,
чем занимался Забродов до ухода на гражданку, была только  одна  запись:
"Инструктор спецназа ГРУ, кличка - Ас".
   Майор быстро пробежал содержимое папки глазами, вернулся к  началу  и
начал  читать  все  подряд,  в  задумчивости  теребя  кончик  носа.  Это
читалось, как приключенческий роман.
   Здесь было нашумевшее  дело  Удава,  дело  какого-то  Крестоносца,  о
котором майор даже не слышал, дело маньяка с  Ленинградки  и  -  ото!  -
шедшее параллельно с ним дело об убийстве генерала  Рахлина.  Ликвидация
сети нелегального вывоза редкоземельных металлов... Черт, не  раскрытие;
а ликвидация! Читай  -  физическое  уничтожение.  Ну  да,  так  и  есть.
Маршрут: псковские леса - Рижский порт - Москва. Сплошные  трупы,  никто
из главных фигурантов не смог отмазаться - просто не успели.  Не  успели
даже сообразить, что надо бежать в милицию, сдаваться и просить защиты.
   Дело этого вонючего охранного агентства, от которого осталось то, что
остается от осиного гнезда, когда на него  наступишь  каблуком  -  серая
плоская лепешка с какими-то  торчащими  ошметками...  Какая-то  странная
история про тоннели метро, о которой Сорокин упоминал лишь вскользь...
   Гранкин осторожно положил папку на стол. Да, подумал он. Значит,  это
он сбесился от безделья? Это  ему,  что  ли,  было  интересно,  как  нож
втыкается в спину?  Это  я  дал,  подумал  Гранкин  и  поднял  глаза  на
полковника.
   Полковник к этому времени тоже успел закончить чтение  и  внимательно
наблюдал за Гранкиным. Встретившись с ним взглядом, Сорокин  наклонился,
протянул руку и аккуратно выдернул папку у майора из пальцев.
   - Он что, платный киллер? - спросил майор.
   - Это ты - платный балбес, -  ответил  полковник.  -  Если  я  скажу,
почему он это делает, ты либо не поверишь, либо окончательно решишь, что
он псих.
   - А вы попробуйте, - сказал майор.
   - Попробуйте... - передразнил его Сорокин. - Просто, когда  он  видит
сволочь, он не может ее не прихлопнуть.
   - Как Репу, например, - подхватил Гранкин. - Или того же Старкова.
   - Ладно, - вздохнул Сорокин, - оставим пока мотивы, давай поговорим о
способах. Пистолет. Пистолет, снятый с тела милиционера. Кстати, убивать
этого сержанта ради пистолета у него не было никакой  необходимости.  Ты
ведь нашел револьвер? Где тут протокол обыска? Ага,  вижу,  нашел...  Ты
что же, считаешь, что он планировал убийство Старкова за год? Тогда твоя
версия, извини, рассыпается...
   - Ничего не рассыпается, - проворчал майор. - Кто же пойдет на мокрое
дело со своим оружием?
   - Да не нужно ему никакое оружие! Он мог  убить  этого  Старкова,  не
вынимая рук из карманов: локтем, коленом, пяткой, лбом,  носом,  глазом,
черт подери! Задницей своей он мог его убить! Зачем ему пистолет?
   - Для отвода глаз.
   - Каких  глаз!  Допустим,  он  незамеченным  проходит  мимо  сторожа,
дожидается Старкова и стреляет...
   Сторож слышит выстрел и идет посмотреть, в чем дело, и тогда он  бьет
сторожа по голове железякой... Так? Теперь скажи пожалуйста, каким  надо
быть идиотом, чтобы стрелять, рискуя  привлечь  внимание,  когда  можешь
убить человека двумя пальцами? И зачем бить сторожа по голове,  когда  у
тебя в руке пистолет? Вот она,  твоя  опись,  читай!  "Пистолет  системы
Макарова с шестью патронами в магазине..." А  он  подкрадывается  сзади,
дает сторожу себя как следует рассмотреть, и только потом  наносит  удар
какой-то железкой - заметь, даже не тем  же  пистолетом.  И  преспокойно
уходит, хотя видит, что сторож жив. Весьма профессиональные действия, ты
не находишь? Профессионал убил бы его без  единого  звука..,  ты  видел,
кстати, как Забродов управляется с ножом? Убил бы и ушел, как пришел,  и
до самой пересменки никто ничего не заметил бы. Молчи,  я  не  закончил.
Теперь  возьмем  твоего  Репнина.  Значит,  снотворное  в  бокале...   И
Забродов, и этот, как его... Дремучий показывают, что Репа  спустился  с
крыши по веревке. Забродов говорит, что пугал Репу, заставляя его  лезть
обратно по той же веревке под угрозой револьвера. Я уж не говорю о  том,
что у Репы был нож, и Забродов имел полное право  пристрелить  его,  как
бешеного пса. Он мог просто выбросить придурка в окошко и  сказать,  что
знать ничего не знает. Спал. А этот отморозок полез  в  пьяном  виде  по
веревке и сорвался. Пятый этаж, гарантированный летальный исход. Ну, что
скажешь?
   Гранкин немного помолчал, потом с кряхтением  потянулся  через  стол,
отобрал у Сорокина папку  с  делом  Старкова  и  с  гримасой  отвращения
швырнул в распахнутую пасть сейфа.
   - Эх, - сказал он, - а как все красиво получалось! Вечно вы,  товарищ
полковник, не дадите премию заработать... Да, типичная подстава.  Кто-то
нам его подложил, а теперь хихикает и руки потирает.
   - Причем  этот  кто-то  находится  где-то  совсем  рядом,  -  добавил
Сорокин. - Буквально у тебя под носом.
   Гранкин пощупал у себя под носом и с горестным вздохом развел руками:
   - Ничего нету...
   - Вот это уже другой разговор. Ищи, майор.
   Сорокин тяжело сполз со стола и пошел к двери, унося под мышкой тощую
белую папку. Он уже взялся за ручку, когда Гранкин окликнул:
   - Товарищ полковник!
   Сорокин обернулся.
   - А можно, я Забродова еще немного подержу? На живца."
   - Эх, ты, рыбак. Это уж ты с ним самим посоветуйся.  Хочешь,  я  тебе
открою еще одну секретную тайну?
   Помнишь полковника Мещерякова, к которому ты за консультацией  ходил?
Вижу, что помнишь. Так вот, они с Забродовым вместе прошли огонь, воду и
медные трубы, и  у  меня  имеются  совершенно  секретные  сведения,  что
Мещеряков втихаря набирает добровольцев для штурма тюрьмы.
   - Из кого? - не зная, как  это  воспринимать,  но  на  всякий  случай
холодея, спросил майор.
   - Из бойцов спецназа  ГРУ,  -  сообщил  Сорокин,  немного  постоял  в
дверях, наслаждаясь произведенным эффектом, хрюкнул в кулак и вышел.

***

   Убийца открыл глаза.
   Наверное, он все-таки задремал на какое-то время - между  половинками
неплотно задернутых штор пробивался голубовато-белый лунный  луч,  и  не
правдоподобно яркая полоска наискосок рассекала  темноту  спальни.  Там,
где похожий на шрам от сабельного удара мазок голубого  света  пересекал
угол кровати, он освещал лодыжки, связанные  бельевой  веревкой.  Раньше
луны не было, и,  значит,  он  все-таки  уснул,  хотя  делать  этого  не
следовало.
   В том, что убийцу  сморил  сон,  не  было  ничего  удивительного:  он
неимоверно устал и, ложась в постель, чувствовал, что в  голове  мутится
от недосыпания. Не помог даже дневной сон: в последнее время он  слишком
активно жил по ночам, сидевший внутри зверь не давал ему  покоя,  требуя
новых жертв, а день был неподходящим временем для отдыха:  днем  у  него
были дела, забросить которые тоже было нельзя. В отличие от  страдавшего
провалами в памяти Шинкарева, ночной двойник  отлично  помнил  все,  что
происходило днем, и это было тяжело; жить двумя жизнями  сразу  означает
нести двойную нагрузку. Правда, в отличие от все того же дневного Сергея
Дмитриевича,  убийце  не  приходилось  мучиться  сомнениями  и   глупыми
переживаниями, так что в этом они были, можно сказать, квиты.
   Убийца лежал неподвижно и смотрел на веревки.
   Веревки выглядели очень прочными, но убийца знал,  что  это  не  так:
узлы,  завязанные  женщиной,  не  могут  надолго  задержать  того,   кто
по-настоящему хочет освободиться. "Итак? - спросил себя  убийца.  -  Что
нас, в таком случае, удерживает?"
   Сон, хоть и был коротким, освежил, мозг очистился от удушливой  мути,
в которой вязли мысли и чувства, и  работал,  как  всегда  по  ночам,  с
четкой эффективностью компьютера.
   Убийца не обманывал себя - он знал, что держат его  не  веревки.  Его
удерживал страх окончательного разоблачения. Он и так прошел на  волосок
от  гибели,  как  какой-нибудь  несчастный  псих,  с  безумным   хохотом
протанцевавший по скользкому краю крыши, и только слепота  этого  идиота
Гранкина спасла его от наручников.
   Точнее, это была даже не слепота, а,  скорее,  шоры,  как  у  ломовой
лошади: майор смотрел строго перед собой И  видел  только  то,  что  ему
показывали. Убийца знал, что потерял всякую осторожность и, если бы  под
руку так удачно не подвернулся Забродов, его песенка наверняка уже  была
бы спета. Теперь, когда удалось так  удачно  утопить  соседа,  следовало
отлежаться, дать охотникам время успокоиться, утратить  бдительность,  и
только спустя некоторое время нанести новый удар.  "Тебе  не  мешало  бы
попоститься, -  мысленно  сказал  убийца  своей  ненависти.  -  Веревки,
отвары, холодный чай.., ха!"
   Убийца сильно сомневался в том, что отвары хоть  как-то  помогут  его
замороченной дневной половине.
   А если все-таки помогут.., что  ж,  тогда  он  найдет  другой  способ
поквитаться с миром. Мир заслуживает того, чтобы с ним поквитались.
   Лежавший в постели человек, уже в  значительной  степени  переставший
быть человеком, перевел взгляд с веревок на зашторенное окно.  Они  были
там: спали  в  своих  постелях,  жрали  в  ночных  кабаках,  просаживали
наворованное в игорных заведениях, мочились в подъездах,  совокуплялись,
как умели, маялись на нарах, разъезжали в патрульных машинах  и  дорогих
заграничных авто, рылись в помойках, жадно поедая  отбросы,  фланировали
по Тверской,  покупая  и  продавая  усталые,  сильно  накрашенные  тела,
похожие на испорченные  арбузы:  снаружи  -  упругая  бархатистая  кожа,
сулящая наслаждение, а внутри - гнилая забродившая жижа. Вскроешь такой,
добираясь до сути, и шибанет в нос кислой мерзостью...
   Убийца несколько раз сжал и разжал кулаки, кусая губы  в  мучительных
колебаниях. Ненависть ворочалась внутри, как голодное животное в клетке,
но и страх был силен. Вскрыть пару арбузов было  бы  очень  неплохо,  но
тогда весь огромный, ювелирно тонкий  труд,  затраченный  на  то,  чтобы
запутать гончих, пойдет прахом:  они  сразу  поймут,  что  рвали  зубами
набитое опилками чучело,  и,  оставив  его  в  покое,  снова  пойдут  по
следу.., по очень короткому следу. Можно будет  попытаться  обмануть  их
еще  раз,  но  тогда  резервов  не  останется  вообще,  и  нужно   будет
действительно затаиться  и  сидеть  в  своей  норе,  дрожа  и  обливаясь
холодным потом, не смея ничего предпринять и слыша снаружи лай гончих.
   Вот тогда и посидим, глухо прорычала внутри него ненависть, и  убийца
безмолвно откликнулся: "Да. Да, тогда и посидим. Еще  разок,  еще  всего
один разок, и тогда можно смело  переходить  на  сухой  паек:  вспоротые
шины, исполосованные двери, повешенные коты... Детские шалости,  но  все
же лучше, чем совсем ничего".
   Он понимал, что лжет самому себе.  Это  напоминало  то,  как  заядлый
курильщик клянется бросить, когда докурит вот эту пачку.., этот  блок..,
с первого числа.., с Нового года... "Ничего, - сказал он себе.  -  Когда
появляется реальная, а не теоретическая угроза  жизни,  люди  бросают  и
пить, и  курить,  и  даже  колоться.  И  я  брошу,  когда  по-настоящему
почувствую, что смерть дышит в затылок. А пока что об этом не может быть
и речи, особенно если действовать с умом и сменить район".
   Приняв  решение,  он  сразу  начал  действовать,  осторожными,  почти
незаметными,  продуманными   движениями   ослабляя   веревки.   Наконец,
последнее веревочное кольцо бесшумно легло на пол,  и  убийца  осторожно
встал, разминая затекшие  суставы.  Оглянувшись  на  постель,  он  криво
усмехнулся: спи, спи... Надо же - отвары!..
   Прихватив одежду, убийца  осторожно  выскользнул  в  прихожую  и  там
бесшумно оделся. Натянув кожаную куртку с  капюшоном,  он  прокрался  на
кухню и прихватил нож - тонкий, сточенный, но очень острый и  достаточно
длинный для того, что он задумал.
   Стараясь не шуметь,  убийца  открыл  стоявшую  под  зеркалом  женскую
сумочку и вытащил из нее деньги.
   Деньги Алла Петровна носила при себе с тех пор, как  Шинкарев  пропил
получку. Это правильно, подумал  убийца.  Пить  -  здоровью  вредить.  И
вообще, ненависть в водке не утопишь, ненависть трезва, она пьет  другой
напиток.
   Дважды щелкнул, открываясь и  закрываясь,  дверной  замок,  и  убийца
вышел на лестницу. Дверь квартиры  напротив  была  опечатана,  и  убийца
почувствовал, как губы сами собой медленно поползли в  стороны,  обнажая
зубы в издевательской ухмылке. Морочить головы охотникам было,  конечно,
не так увлекательно, как  пускать  кровь,  но  гораздо  интереснее,  чем
резать обивку на дверях и писать мелом на стенах разные слова. Это  было
т