к перилам и посмотрел  вниз.  Манюня  лежал  в  странной
позе, неестественно вывернув голову. Его левый глаз был залит густой  темной
кровью, а правый, широко  открытый,  водянисто-голубой,  смотрел  куда-то  в
потолок - смотрел и не видел.
   Следствие было коротким. Всем все было ясно, но доказать  что  бы  то  ни
было  не  представлялось  возможным.  Баландин  ушел  в  глухую  несознанку,
выносить  сор  из  избы  никому  не  хотелось,  и  все  закончилось  наскоро
состряпанным актом о  несчастном  случае  на  производстве.  Разумеется,  не
обошлось без ШИЗО, но Баландин был этому даже рад: у него  появилась  лишняя
возможность поразмыслить.
   Он думал днем и ночью, сутки за сутками,  и  его  размышления  напоминали
мысли засевшего в темном углу голодного паука. В редкие моменты просветлений
он находил в себе силы удивиться тому, что ничего не чувствует: ни боли,  ни
обиды, ни ненависти  -  ничего,  кроме  спокойной  уверенности  в  том,  что
действует именно так, как  нужно.  Теперь  он  словно  обрел  способность  к
провидению - по крайней мере,  собственная  судьба  на  ближайшие  десять  -
двенадцать лет была ему ясна до мельчайших подробностей.
   Когда срок штрафного заключения истек, в отряд вернулся молодой,  но  уже
познавший вкус крови волк-людоед.
   Игорь Баландин отыскал, наконец, свою экологическую нишу.

Глава 10

   Чек проснулся от того, что кто-то настойчиво тряс его за плечо. Он открыл
глаза и не сразу сообразил, где  находится.  В  верхнюю  половину  закрытого
игравшими роль занавески старыми газетами окна лился голубоватый свет  луны,
освещая замусоренный пол, рваные обои  и  дряхлые  скелеты  того,  что  было
когда-то обеденным столом, двумя жесткими  стульями  и  диваном.  На  диване
кто-то громко храпел, с головой завернувшись  в  рванье.  С  потолка  свисал
пыльный матерчатый абажур с  потраченными  молью  кистями,  внутри  которого
чернел пустой патрон. На краю захламленного стола  поблескивала  закопченным
стеклом керосиновая лампа.  В  комнате  воняло  спиртом,  табачным  дымом  и
какой-то кислятиной, ассоциировавшейся у Чека с грязными  тряпками,  которые
заменяли ему постель. Он обнаружил, что все тело у него затекло  от  лежания
на почти голом дощатом полу, и попытался сесть, невольно закряхтев при  этом
от боли в спине.
   - Тс-с-с-с! - прошипел кто-то прямо у него над ухом, и предыдущий день во
всех своих подробностях налетел на Чека, как выскочивший из-за угла  тяжелый
грузовик с пьяным водителем.
   Он вспомнил, как похожая на ушедшую в столетний запой  Бабу  Ягу  Агнесса
Викторовна пыталась вскрыть рану на плече Баландина, трясущимися  артритными
руками с  трудом  удерживая  сточенный  кухонный  нож,  продезинфицированный
водкой и для верности  прокаленный  над  пламенем  керосиновой  лампы.  Чека
мутило от этого кошмарного зрелища, но у него хватило ума понять,  что  если
он не возьмется за дело сам, Баландин попросту истечет кровью, пока  старуха
будет полосовать его своим тесаком. Он отобрал у Агнессы  Викторовны  нож  и
почувствовал, что не сможет разрезать этим варварским орудием  живую  плоть.
Потом Баландин, в которого в качестве общего наркоза влили почти две бутылки
водки, покрыл его трехэтажным матом и велел резать. Тогда Чек стиснул  зубы,
зажмурился,  снова  открыл  глаза  и  стал  кромсать  плечо  Баландина,  как
купленную на рынке говядину - спокойно и безжалостно.
   Баландин вскрикнул только один  раз  -  когда  Чек  за  неимением  других
инструментов поддел и выковырял пулю кончиком все того же хлебного ножа. Нож
при этом скрежетнул по кости, и Чек был уверен, что не забудет этот звук  до
самой своей смерти. Все остальное время Баландин то скрипел остатками зубов,
то говорил, временами переходя с жаргона на  чистую  феню,  которой  Чек  не
понимал  вообще,  а  старуха,  казалось,  понимала  отлично,  но  переводить
отказывалась. Перед тем, как влить  в  пациента  первый  стакан  водки,  Чек
все-таки изловчился задать свой вопрос, и в  процессе  операции  получил  на
него исчерпывающий ответ. Сомневаться в том, что Баландин говорит правду, не
приходилось: он был не в том состоянии, чтобы врать, да и вообще, похоже, не
понимал, где он и что с ним делают. Рассказ о том, как погибла сестра  Чека,
неоднократно прерывался лирическими отступлениями на тему лагерной жизни, от
которых Чека перекашивало. Страшнее всего ему почему-то показалась  старуха,
которая все время сидела рядом, мелко тряся головой,  и  бормотала  какие-то
невнятные  матерные  молитвы.  По  мнению  Чека,  старуха  была   совершенно
сумасшедшая, и он все время боялся, что она вот-вот зайдет к нему со спины и
вцепится в горло своими скрюченными лапами. На самом деле Агнесса Викторовна
была просто пьяна в стельку, но именно она, а не Чек,  сообразила  присыпать
изрезанное,  сплошь  покрытое  кровью  плечо   Баландина   черным   порохом,
извлеченным  из  охотничьего  патрона  в  тронутой  зеленью  медной  гильзе.
Впрочем, откуда Чеку было  знать,  что  в  этой  берлоге  водятся  охотничьи
патроны?
   Края раны смазали йодом,  высыпали  сверху  содержимое  гильзы  и  плотно
завязали взятым в автомобильной аптечке бинтом. Баландин к этому времени  то
терял сознание, то проваливался в сон, больше  напоминавший  глубокую  кому.
?Авось, не подохнет, - сказала Агнесса Викторовна, откидывая с  морщинистого
лба грязные седые пряди. - Здоровый бык, чего ему  сделается?.  После  этого
она  допила  остатки  водки,  рухнула  на  продавленный   скрипучий   диван,
замоталась в тряпье и захрапела.
   И вот теперь Баландин, который и в самом  деле  оказался  крепче  железа,
будил Чека, тряся его за плечо.
   - Тс-с-с! - повторил хромой волк и для убедительности поднес к губам один
из двух уцелевших на его левой руке  пальцев.  Чек  поспешно  отвел  взгляд:
смотреть на эту изуродованную клешню было выше его сил.
   - Ты что? - шепотом  спросил  он,  решив,  что  Баландин  в  бреду  и  не
понимает, что делает. - Ложись, дурак, тебе спать надо.
   - Какое, на хрен, спать, - хрипло прошипел Баландин, делая между  словами
длинные паузы, чтобы набраться сил. - Отсюда сваливать надо,  сява.  Ты  же,
пока меня сюда волок, наследил, как корова  в  валенках.  Тебя  же,  небось,
полмикраги видело, как ты меня на горбу пер. Не понимаю, почему здесь до сих
пор мусоров нету. Машина где?
   - Отогнал подальше, - прошептал Чек, с удивлением понимая,  что  Баландин
вовсе не бредит и, более того, отлично помнит все, что с ним было накануне.
   - Правильно, - одобрил Баландин. - И хрен с ней, забудь. Тачка,  конечно,
хорошая, но чересчур заметная. Заметут нас на ней,  как  пить  дать.  Теперь
так... Я спросить тебя хочу: ты как, со мной пойдешь или сам по себе?
   - А ты куда собрался? - спросил Чек.  Накануне  такая  ситуация  даже  не
могла прийти ему в голову: он собирался, проведя  под  крышей  этой  грязной
берлоги ночь, уехать куда-нибудь подальше, чтобы  без  помех  обдумать  свои
дальнейшие  действия.  Но  прозвучавшее  в   заданном   Баландиным   вопросе
предложение о сотрудничестве заставило его  задуматься.  -  Что  ты  думаешь
делать? - уточнил он свой вопрос.
   - Мочить эту падлу, что же еще? - удивился Баландин. - Или  у  тебя  есть
другие предложения?
   Чек задумался, придирчиво перебирая свои мысли и намерения, и понял,  что
других предложений у него нет. В самом деле, что же еще остается, когда  нет
другого выхода?
   - Я с тобой, - сказал он хромому полумертвому волку,  лежавшему  рядом  с
ним на грязном дощатом полу.
   - Тогда надо взять волыну, - горячо  и  хрипло  зашептал  Баландин.  -  У
старухи есть, она ее где-то на кухне ныкает. И патроны есть, я  видел.  Надо
найти, сява.
   - Я тебе не сява, - твердо прошептал Чек. - Я Чек, запомни. Теперь  скажи
мне, что такое волына.
   - Ну, пушка, ствол... Тьфу ты, тундра, да ружье же! Двустволка  охотничья
и патроны...
   Чек кивнул, бесшумно встал и осторожно двинулся  на  кухню.  В  прихожей,
куда не проникал лунный свет, было темно, как в угольной шахте. Чек  сослепу
забрел прямиком в вешалку, запутался в висевшем  на  ней  вонючем  тряпье  и
обрушил всю эту пыльную груду на пол,  в  последний  момент  каким-то  чудом
ухитрившись подхватить саму вешалку, не дав ей загрохотать по голым  доскам.
Старухин храп на мгновение прервался, но тут же возобновился с новой силой.
   Прокравшись на кухню, Чек осторожно отклонил закрывавшие  окно  газеты  и
огляделся. На кухне царили запустение, грязь и густая вонь гниющих отбросов.
Никаких шкафов, кладовок и антресолей, где можно было  бы  спрятать  длинное
охотничье ружье, здесь не было, но Чеку и в голову не пришло  сомневаться  в
словах Баландина: за короткое время их знакомства Чек успел убедиться в том,
что хромой волк не бросает слов на  ветер.  Если  он  говорит,  что  старуха
прячет ружье на кухне, значит, так оно и есть.
   Присев на корточки, Чек засветил зажигалку и принялся  при  ее  мерцающем
свете ощупывать кончиками пальцев грязные доски пола. В  противоположном  от
раковины углу он нашел то, что искал: одна доска немного  подалась,  уступая
его усилиям, и легко вышла из паза. Чек увидел узкую  черную  щель,  на  дне
которой тускло блеснул вороненый металл с серебряной насечкой  и  благородно
светилось гладкое красное дерево резного приклада. Патроны были здесь же, но
Чек не спешил вынимать их из тайника: длинное и тонкое, явно не  теперешней,
штучной работы ружье очаровало  его  изяществом  своих  линий,  заставлявшим
забыть о том, что он держит в руках инструмент для убийства.
   - Ишь, чего удумал! - раздался позади него  скрипучий  старческий  голос,
сопровождаемый беспорядочным клацаньем выпадающих вставных челюстей.
   Костлявая рука схватила Чека за волосы и с неожиданной  силой  отшвырнула
от тайника. Чек приземлился на пятую точку, ухитрившись не выпустить из  рук
ружье,  и  увидел  косматый  призрак,  надвигавшийся  на  него,   растопырив
костлявые руки и занеся для удара суковатую палку.
   - Положи ружье! - приказала  старуха.  -  Не  тобой  положено,  не  ты  и
возьмешь! Одна память от мужа осталась, и за той пришли!
   Суковатая  дубина  свистнула  в  воздухе.  Растерявшийся  Чек  заслонился
ружьем.  Эта  драка  со  старой   вонючей   ведьмой   в   освещенной   луной
полуразрушенной кухне напоминала кошмарный сон. Дубина с силой опустилась на
вороненую сталь ружейного ствола, отскочила, вырвалась из слабой  старческой
руки и откатилась в угол. Агнесса  Викторовна,  не  растерявшись,  вцепилась
обеими руками в ружье и рванула его на себя. Чек  с  ужасом  понял,  что  не
знает, есть ли в  стволах  патроны.  Если  они  были  там,  то  эта  игра  в
перетягивание каната могла закончиться плачевно.
   Он ударил старуху ногой, но остатки воспитания  не  позволили  ему  пнуть
старую ведьму как следует, в полную силу, и удар получился совсем  слабым  -
не удар, а скорее предупреждение о намерении ударить. Зато  старуха,  словно
только того и ждала, с невероятной прытью  задрала  свою  костлявую  ногу  и
наградила Чека полновесным пинком в пах, от которого он сразу потерял всякий
интерес к происходящему. Ружье он, тем не менее, не выпустил - скорее всего,
чисто рефлекторно. Он цеплялся  за  проклятую  железяку,  как  утопающий  за
соломинку, ничего не видя и ничего не чувствуя,  кроме  разрывающей  боли  в
паху.
   Старуха ругалась, как бывалый уркаган,  и  дергала  ружье  из  стороны  в
сторону с упорством бульдога. Каждый толчок вызывал  у  Чека  новую  вспышку
боли, и вдруг все кончилось так же внезапно, как и началось.  Старуха  вдруг
отлетела в угол, как отброшенное небрежной рукой старое пальто, и с  дробным
грохотом обрушилась на грязные доски пола. Звук  был  такой,  словно  кто-то
высыпал на пол полмешка картошки. Чек от неожиданности  потерял  равновесие,
упал, выронил ружье и наконец-то схватился  обеими  руками  за  низ  живота,
баюкая ушибленное место.
   Перед ним, пошатываясь от слабости,  стоял  Баландин  -  голый  по  пояс,
забинтованный, изуродованный, от шеи до пояса брюк  покрытый  корявой  вязью
татуировки, ощеренный и страшный.
   - Хорош у меня  корешок,  -  заплетающимся  языком  выговорил  он.  -  Со
старухой справиться не может... Бери гармонь, пошли отсюда на хрен.
   Чек посмотрел на Агнессу Викторовну. Старуха лежала в углу возле раковины
не шевелясь, похожая на кучу заскорузлого тряпья, из которой торчали корявые
и  грязные  босые  ступни  с  черными  ороговевшими  пятками  и  скрюченными
пальцами. Он вынул из тайника коробку  с  патронами  и  снова  посмотрел  на
старуху. Та по-прежнему не шевелилась и, казалось, даже перестала дышать.
   - Слушай, - сказал Чек, - ты ее, по-моему, убил. Баландин  оторвал  левую
руку от дверного косяка, за который он держался для устойчивости, подошел  к
старухе, с трудом опустился  перед  ней  на  корточки,  потерял  равновесие,
тяжело упал на одно колено,  упрямо  вернулся  в  прежнюю  позу  и  запустил
изуродованную руку в складки пыльной рванины, пытаясь нащупать пульс.  Потом
он повернулся к Чеку.
   - Шею сломала, старая коза,  -  сказал  он  удивленно.  -  Вот  же  тварь
тупая... Ну, кто ее просил соваться?
   Чек вцепился  зубами  в  костяшки  сжатого  до  боли  кулака  и  замычал.
Будничность и кажущаяся незначительность того, что только что  произошло  на
его глазах и при его непосредственном участии, были страшнее всего.
   - Не мычи, сява, - грубо сказал Баландин. - Ты Рогозина мочить  собрался,
а тут какая-то бомжиха. Если кишка тонка, лучше сразу беги в  ментовку.  Они
тебя пожалеют, сильно бить не станут.
   - Ты, - с ненавистью сказал Чек. - Ты  -  животное!  Она  же  тебе  жизнь
спасла, а ты...
   - Да ты не ори,  -  миролюбиво  ответил  Баландин.  Он  встал,  кряхтя  и
постанывая, и привалился здоровым плечом к стене, чтобы не упасть. - Что  же
мне теперь, удавиться? Видишь, как оно повернулось. Я ж не  специально,  это
понимать надо. Несчастный случай. Да она  сто  раз  могла  на  лестнице  шею
сломать... Кости-то старые, хрупкие, а туда же - драться. Ты прости, мать, -
обратился он к трупу. - Не со зла я, не  нарочно.  Собирайся,  сява,  линять
надо - А..,  она?  -  Чек  кивнул  в  сторону  трупа,  держа  в  одной  руке
злополучный ?зауэр?, а в другой коробку с патронами.
   - А что она? - не понял Баландин.
   - Но надо же что-то сделать, - сказал Чек. - Похоронить хотя бы...
   - Точно, - насмешливо прохрипел Баландин. - Закопаем  во  дворе  и  дадим
салют из этой берданки. Ты что, правда больной  или  только  прикидываешься?
Собирайся, дурак. Ружье заверни, здесь тебе не тайга. И помоги мне одеться -
видишь, у меня с одной клешней ни хрена не получается...
   Выходя из квартиры  с  завернутым  в  какой-то  грязный  и  рваный  мешок
коллекционным ружьем под мышкой,  Чек  на  секунду  остановился,  охваченный
странным чувством. Он был уверен, что  идет  навстречу  собственной  смерти.
Было просто невозможно вернуться к нормальной  жизни  из  этого  кошмара,  в
который он угодил, следуя собственным представлениям о том, как нужно  жить.
Смерть теперь шла рядом, сильно припадая на изувеченную ногу, одетая в мятые
серые брюки и какой-то невообразимый древний пиджак на голое тело. Чек почти
наверняка знал, что жить ему осталось совсем мало, но дал  себе  слово,  что
постарается умереть не раньше, чем увидит труп Рогозина. И еще одно обещание
дал себе Чек,  стоя  на  пороге  квартиры  Агнессы  Викторовны:  обязательно
повидаться с мамой прежде, чем все это так или иначе закончится.
   Потом Баландин, который уже  успел  спуститься  до  середины  лестничного
марша, окликнул его своим хриплым голосом, и Чек, вздрогнув, стал спускаться
по скрипучей деревянной лестнице.
   На улице они почти сразу свернули в какой-то темный двор  и  пошли  вдоль
ряда брошенных здесь на ночь беспечными хозяевами  автомобилей,  высматривая
подходящий.
   - Этот, - сказал Баландин, указывая на  дряхлый,  вручную  выкрашенный  в
бледно-голубой цвет ?иж-комби?, устало прижавшийся к обочине.
   Чек с сомнением  посмотрел  на  этот  раритет.  Одна  фара  у  ?москвича?
треснула, покрышки были лысые, а на  передней  дверце  красовалась  глубокая
вмятина. Чек нерешительно подергал дверную ручку со  стороны  водителя,  как
будто рассчитывая на то, что она откроется. Дверца была заперта.
   - Что ты его щупаешь, как бабу? -  прохрипел  рядом  Баландин.  -  Стекло
разбей, да поживее, пока не замели!
   Чек поднял завернутое в мешковину ружье и ударил прикладом по  окошку  со
стороны водителя. Стекло хрустнуло и со звоном посыпалось на  асфальт.  Звук
получился совсем негромкий и какой-то будничный. Чек просунул руку в салон и
открыл дверцу. Положив длинный сверток с ружьем на заднее сиденье, он сел на
водительское место и открыл соседнюю дверцу. Баландин  тяжело  опустился  на
пассажирское место, заставив заскрипеть старые пружины.
   - Ну, что ты телишься? - сказал он. - Заводи!
   - Ключ... - начал было Чек, но тут же махнул рукой и полез под  приборную
панель. Говорить о ключе было просто смешно. Пора было отвыкать  от  ключей,
чистых постелей, собственных имен и иных  благ  цивилизации,  которые  всего
несколько часов назад казались само собой разумеющимися. Пора было  приучать
себя к другой  жизни  -  без  горячего  душа,  компьютерных  игр  и  маминых
блинчиков, где надо убивать, чтобы не быть убитым, -  убивать  и  прятаться,
уходя от погони по темным кривым переулкам...
   Чек рывком вытащил  из-под  панели  спутанный  клубок  проводов,  оборвал
нужные и соединил их напрямую. Раньше он видел эту операцию только  в  кино,
но все получилось в лучшем виде: стартер закудахтал,  двигатель  кашлянул  и
ожил.  Чек  включил  первую  передачу,  поморшившись  от  хруста  в  коробке
скоростей,  отпустил  тугое  сцепление,  и  дряхлый  ?москвич?  неуверенными
рывками отчалил от бровки тротуара, держа путь в неизвестность.

***

   На столе Рогозина ожил и замигал лампочкой телефон внутренней связи. Юрий
Валерьевич не  торопясь  положил  дымящуюся  сигарету  на  край  пепельницы,
оттянул пониже узел галстука и утопил клавишу селектора.
   - В чем дело, Инга?
   - Здесь ваш водитель, - интимно прошелестела секретарша.  -  Он  говорит,
что ему нужно срочно повидать вас.
   Рогозин улыбнулся, радуясь тому, что телефонный аппарат в придачу ко всем
имеющимся наворотам не оснащен еще и экраном, на котором секретарша могла бы
видеть эту улыбку. Он хорошо знал, что собирается сказать  ему  водитель,  и
уже предвкушал облегчение, которое  испытает,  получив  радостное  известие.
Напьюсь, решил он. По такому  поводу  грех  не  напиться.  Закажу  столик  в
?Арагви? и напьюсь до поросячьего визга, пусть выносят на руках, как  героя,
павшего в неравной борьбе с зеленым змием...
   - Пусть войдет, - сказал он секретарше. - И не соединяйте меня ни с  кем,
пока мы не закончим разговор.
   Секретарша ничем не выразила удивления. Да она, вероятно, и не удивилась,
решив, скорее всего, что речь опять пойдет о съеме дорогих валютных баб  для
очередной  вечеринки.  Через  секунду  после  того,  как  селекторная  связь
прервалась, в кабинет вошел водитель Алексей,  к  услугам  которого  Рогозин
прибегал, когда был пьян или ехал на деловую встречу,  где  необходимо  было
выглядеть представительно  и,  опять  же,  всегда  существовала  вероятность
принять внутрь стаканчик-другой взрывоопасной смеси, которую  так  не  любят
инспектора ГИБДД - за исключением, само собой, тех нередких  случаев,  когда
пьют ее сами.
   Водитель  держал  в  руке  аккуратный  сверток,   завернутый   в   черный
полиэтиленовый пакет. Сверток выглядел точно так же, как  и  в  тот  момент,
когда Рогозин отдавал его водителю, а вот сам водитель явно пережил какое-то
весьма острое ощущение и горел желанием поделиться с шефом новостями.
   - В чем дело? - недовольно спросил Рогозин, который отлично знал,  в  чем
дело, но не собирался ин