ним...
   - А почему ты не остался?
   - Он хотел побыть один.
   - Так и сказал?
   - Я понял, что ему лучше всего посидеть, поду мать, взвесить все "за"
и "против".
   -  Взвесил...  -  зло  произнес  Мещеряков.  -  Лучше  бы  он   сразу
согласился, тогда ничего бы этого не было.
   - Было бы, - сказал Забродов. - Если человеку на роду  написано  быть
убитым, то его наверняка убьют. А у меня  даже  предчувствие  было,  что
Штурмин странный.
   - Илларион, ты опять начинаешь мистические  теории  излагать.  Ничего
этого нет! - Нет, можешь не верить, если не хочешь, но я знаю, что так и
есть.
   От полковника Сорокина Илларион вернулся домой в еще более  тягостном
состоянии. На душе стало паршиво, словно бы туда вылили ушат помоев.  Он
не находил себе места, руки ни к чему не лежали. Брал книгу, вертел, тут
же ставил на полку, брал вторую, открывал, пробегал несколько строк и со
злостью захлопывал. Схватил нож,  бросил  в  спил  липы,  послушал,  как
дрожит и гудит лезвие, чертыхнулся.
   Теперь у него был фоторобот. Он взял лист бумаги со стола полковника,
и то и дело возвращался к рассматриванию изображения бородатого мужчины.
***
 
   Только через два дня после того, как Хоботов убил  и  выбросил  возле
акведука тело майора ГРУ Льва Штурмина, скульптор понял, что  его  жизни
угрожает опасность. А ведь он еще не успел сделать то, что  задумал,  не
успел отлить из бронзы уже законченную скульптуру. Он съездил на  завод,
договорился с мастерами, что через несколько дней они  прямо  у  него  в
мастерской снимут форму, а затем форму  осторожно  перевезут  на  завод,
соберут и отольют скульптуру из бронзы. Деньги на это  у  Хоботова  были
отложены. А даже если бы денег и не было, то он прекрасно  понимал,  эта
скульптура последняя в его жизни, и ради того, чтобы начатое довести  до
конца, он продаст все - мастерскую,  квартиру,  машину,  но  обязательно
отольет "Лаокоона" из бронзы.
   Наталья  Болотова  принесла  статью,  Хоботов   прочел   ее,   статья
понравилась. Ведь там была изложена его теория о том,  что  произведение
становится только тогда великим, когда вокруг него,  как  оправа  вокруг
бриллианта, существует миф, легенда. И чем  страшнее,  таинственнее  эта
легенда,   тем   притягательнее    и    величественнее    воспринимается
произведение.
   С легендой все было в порядке, легенда существовала. Правда, она  еще
не стала известна публике,  но  Хоботов  понимал,  придет  время.  Может
неделя, может, две или месяц, и все всплывет,  а  его  "Лаокоон"  станет
одной из самых известных скульптур в истории искусств.
   "Да, тогда обо мне станут говорить не  только  специалисты,  тогда  я
стану великим".
   Он вполне дружелюбно простился с Болотовой, поблагодарил ее за работу
и на прощание сказал:
   - Скоро обо мне заговорят все.
   - Из-за статьи?
   - Да нет, не из-за статьи, - сказал Леонид  Хоботов  и  расхохотался,
причем так, как может хохотать лишь человек, сошедший с ума.
   От  этого  смеха  даже  мороз  пробежал  по  спине  Натальи,  и   она
постаралась ни на секунду не задерживаться в мастерской, а  покинуть  ее
скорее.  Закрылась  дверь,  а  Хоботов  бегал   по   мастерской   вокруг
скульптуры. Он даже схватил газету с заметкой, подчеркнутой маркером,  и
размахивал ею как воин, захвативший окоп, размахивает флагом.
   - Вот! Вот! - выкрикивал он. - Скоро о тебе заговорят, - как к живой,
обращался  он  к  скульптуре,  укрытой  влажной  мешковиной.  -  О  тебе
заговорят все, фотографии напечатают во всех  журналах.  О  тебе  снимут
фильм, все будут смотреть  и  удивляться.  Нет,  восхищаться  не  будут,
смотреть на тебя станут со страхом, с ужасом. Только бы  успеть!  Только
бы успеть!
   Хоботов остановился, словно наткнувшись на невидимую стену.
   - Этот щенок! Мерзавец! Он  же  меня  может  опознать,  может  выдать
раньше времени.
   Щенком и мерзавцем Хоботов назвал официанта, который обслуживал его и
Штурмина в кафе.
   - Да, да, сволочь! Да, да, мерзавец!  Ты  меня  можешь  опознать,  ты
свидетель, - и Хоботов стал раздеваться, - э, нет, приятель,  никому  ты
ничего не скажешь, правда?  Конечно,  никому  не  скажешь.  Мы  с  тобой
встретимся. Правда, встретимся? И ты станешь еще  одним  предложением  в
страшной легенде вокруг моей  скульптуры,  ты  станешь  еще  одним  моим
подвигом. Уж не сомневайся в этом. Я тебя запомнил. Может,  ты  запомнил
меня не очень, а я твое круглое личико с гладкими волосенками,  гаденыш,
запомнил, хорошо запомнил. Если б  ты  знал,  приятель,  как  мало  тебе
осталось, ты бы, наверное, от страха наделал в штаны. Вы же  все  трусы,
для вас жизнь - самое ценное, а самое ценное в жизни - не сама жизнь,  а
легенда, миф, который делает жизнь полной смысла.
   В ноль пятнадцать официант кафе "Парадиз" покидал свое рабочее место.
Он был в дубленке, в теплой шапке. В  правой  руке  Борис  нес  бумажный
пакет с едой. Он простился с коллегами и вышел во двор,  где  стоял  его
серый "фольксваген-гольф". Он достал из  кармана  ключи  от  автомобиля,
сработала сигнализация. Борис открыл дверцу.
   - Добрый вечер, - услышал он за спиной немного хрипловатый голос.
   - Добрый вечер, - как-то механически, одновременно  потянув  на  себя
дверь и обернувшись, произнес официант.
   Он увидел мужчину, который сидел за столиком в тот злополучный вечер.
   - Вы!? - воскликнул Борис.
   - Я. Садись в машину.
   Борис дернулся, хотел закричать, но огромные руки с могучими пальцами
сошлись на его шее, и изо рта официанта вместо крика о  помощи  вырвался
негромкий хрип, который с каждой секундой становился все  тише  и  тише.
Выпал из рук бумажный пакет, рассыпались по грязной мостовой  котлеты  и
бутерброды. А пальцы все сжимались и сжимались.
   Когда официант был уже  мертв.  Хоботов  усадил  его  в  машину,  сам
забрался на заднее сиденье и вырезал на затылке официанта свой знак.
   - Ну, вот так-то будет лучше.
   Затем   запустил   двигатель,   проехал   квартала   четыре,   загнал
"фольксваген" во двор, где стояло  дюжины  четыре  самых  разных  машин,
выбрался из автомобиля, закрыл дверцу и, улыбаясь, поднял ворот  куртки.
А  затем  направился,  словно  ничего  и  не  произошло,  к   автобусной
остановке. Он стоял на задней площадке, смотрел на поток  автомобилей  и
улыбался. А его толстый сильный указательный палец рисовал на запотевшем
стекле кресты. Крестов же нарисовал Хоботов ровно столько, сколько  было
жертв.
   Он покинул автобус на той же остановке, где всегда выходила его дочь,
направляясь к отцу, чтобы выклянчить денег. Войдя в мастерскую.  Хоботов
снял влажную мешковину и  осмотрел  скульптуру.  Он  ходил  вокруг  нее,
иногда прикасался пальцами к глине.
   Вытащил из ящика бутылку виски, сделал несколько глотков.
   - Да, славная работенка! - эти  слова  относились  одновременно  и  к
жертвам, и к скульптуре.
   Они для Хоботова слилось  воедино  -  в  одно  произведение,  жуткое,
страшное,  но  в  то  же  время   величественное.   Скульптура   дышала,
пульсировала, конвульсивно сокращалась, она была как последний вздох его
жертв  -  великолепна.  В  ней  еще  теплилась  жизнь,  она   остановила
мгновение, когда живая плоть становится мертвой. Тот  маленький  момент,
очень короткий, Хоботов сумел зафиксировать, ему это удалось.
   А какой ценой, для него не имело значения.
   Спортсмен живет лишь для того, чтобы установить рекорд, чтобы  взойти
на пьедестал. Так же жил и поступал Леонид  Хоботов.  И  сейчас  он  уже
чувствовал под ногами ступеньки пьедестала, чувствовал запах  славы,  но
не дутой, а настоящей.
   - Обо мне станут говорить. Пока живут люди, обо мне  будут  говорить,
меня будут помнить всегда!
   Он сел на диван, развалясь, и принялся лакать виски. Он  пил  до  тех
пор, пока бутылка не опустела, и он не почувствовал, что  сердце  бьется
ровно, а на душе воцарилось спокойствие.
   - Послезавтра приедут мастера, а еще через пару недель скульптура  из
глиняной станет бронзовой, заблестит. Она станет вечной.
 
Глава 16 
 
   Прошло еще несколько дней. Естественно, "фольксваген-гольф" с мертвым
официантом был найден. Сомнений не оставалось, чьих рук это  дело,  Удав
оставил подпись - крест на затылке, прикрыв его зимней  шапкой.  И  если
сотрудники следственных органов и ФСБ, под влиянием и давлением из  ГРУ,
сумели информацию о смерти майора Штурмина  скрыть  от  журналистов,  не
сделать достоянием гласности,  то  с  официантом  Борисом  Алимовым  это
сделать  не  удалось.  И  газеты  запестрели  фотографиями,  статьями  о
похождениях ужасного маньяка, который на этот раз выбрал  своей  жертвой
безобидного и далеко не могучего  телосложения  человека.  Жертвой  стал
заурядный  официант.  Фотография  Бориса  Алимова   и   фоторобот   были
напечатаны  во  многих  изданиях,  а  сюжеты  прошли   почти   во   всех
информационных программах.
   Хоботов ликовал.
   - Вот она, слава, вот она!
   Единственное,  что  приносило  досаду,   так   это   то,   что   пока
застопорилось дело со снятием формы с его скульптуры. Мастер, с  которым
Хоботов договорился, повредил руку, и  к  работе,  тем  более,  к  такой
тонкой и ответственной, был не пригоден. Хоботов же все эти дни ходил по
городу и скупал  газеты.  Газет  в  мастерской  собралась  уже  изрядная
стопка. Нужные статьи были отчеркнуты желтым и красным маркерами, и  они
для Хоботова были дороже, чем  диплом  Нобелевского  лауреата.  Еще  что
сделал Хоботов, так это полностью сменил имидж: он сбрил бороду и так же
наголо обрил голову. Даже дочь, войдя  в  мастерскую,  не  сразу  узнала
отца. Она немного испугалась, отшатнулась.
   - Ну, чего ты, - сказал Хоботов, - это я, твой отец.
   - Брр, какой ты страшный! - воскликнула Марина, тряся головой.  -  Ты
похож на водяного.
   - Какого еще водяного? Тебе нужны деньги? Скоро вы станете богатыми.
   - Да? Вот хорошо, - воскликнула Марина.
   - У вас будет море денег, ведь я стану фантастически известен.
   Подобные истории девочка слышала уже не впервые и особого значения им
не придавала. Отец дал ей двести долларов, и  она,  радостная,  покинула
мастерскую.
   "Матери расскажу, чего он над собой утворил. Вот удивится. Был  похож
на художника, а превратился черт знает в кого.  Голова,  как  бильярдный
шар. Ну да ладно, мне с ним по улице не ходить, хотя, может быть, так он
даже интереснее".
 
*** 
 
   Чтобы хоть как-то развеяться и выйти из  того  состояния,  в  котором
Илларион Забродов пребывал уже почти неделю, он  решил  наведать  своего
старого приятеля Марата Ивановича Пигулевского. Сел в джип и  покатил  а
антикварную лавку на Беговую.  Марат  Иванович  оказался  на  месте.  Он
обрадовался Иллариону,  тут  же  схватил  его  за  локоть  и  потащил  в
маленькую комнатку пить чай.
   - Что-то ты мне не нравишься, - немного шепеляво  говорил  старик,  -
вид у тебя какой-то...
   - Какой?
   - Да словно жену похоронил или кого-то из близких.
   - Вы прозорливы, Марат Иванович.
   - На самом деле? - старый антиквар даже немного побледнел.
   - Похоронил... Без  меня  похоронили,  ну,  да  ладно,  что  об  этом
говорить. А ты-то как?
   - Что я, Илларион... Дела идут помаленьку, правда, у нормальных умных
людей как-то денег становится все меньше и меньше. Красивые  вещи  почти
совсем перестали покупать, лишь интересуются, смотрят. А к очень дорогим
даже и не прицениваются.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Денег нет у народа, довели.
   Кто довел, Забродов  спрашивать  не  стал,  ответ  Пигулевского  знал
наперед.
   - Даже серебряным браслетом никто больше не  интересуется,  понимают,
им не купить.
   - Это тот, с поломанной застежкой?
   - Застежку-то я починил.
   - Починил? -  воскликнул  Илларион.  -  Ты  же  говорил,  нет  сейчас
мастеров.
   - Мало ли что я говорил... Есть мастера, были и будут,  только  найти
их тяжело. А браслет этот лежит у меня в лавке второй год, вот я и решил
починить его.
   - Что же за мастер такой отыскался?
   - А, - махнул рукой Марат Иванович, - я  давным-давно  его  знал,  он
часы  чинит  старинные.  А  тут  пришел  как-то  ко  мне,  я  стал   его
подначивать,  говорю,  мол,  мастер  ты  хороший,  а  вот  браслетик  не
починишь.
   И знаешь, так его завел, что он даже затрясся. "Какой такой браслет?"
- говорит. Я браслетик вытащил, лупу ему  подал.  Он  смотрел,  смотрел,
пыхтел, как паровоз под парами, а потом и говорит: "Назло  тебе,  Марат,
сделаю и даже денег с тебя не возьму".
   - И не взял?
   - Конечно, нет! Слово, оно ведь не воробей, вылетело -  не  поймаешь.
Да и мужик он, слово держит, ни разу не  подводил.  Я  ему,  знаешь  ли,
Илларион,  без  расписок  такие  часы  в  починку  отдавал,  что  дороже
"мерседеса" стоят и никогда никаких проколов. Сегодня он браслет принес,
полюбуйся,  -  и  Марат  Иванович  Пигулевский  положил  на  стол  перед
Илларионом серебряный браслет в виде змеи, к которому в день  знакомства
с Забродовым присматривалась Наталья Болотова...
   Забродов смотрел на него, смотрел долго, внимательно. Его глаза  были
полуприкрыты. И если бы не Марат Иванович, возможно, он еще пребывал  бы
пару минут в таком состоянии. Но Пигулевский поставил на  стол  чашки  и
предложил приступить к чаепитию.
   - Марат Иванович, не продашь ли ты его мне?
   -  Тебе,  Илларион?  На  кой  черт  тебе  нужна  такая  вещь,  вроде,
драгметаллы и антиквариат ты не собираешь. Тебя же,  насколько  я  знаю,
книги интересуют, карты старинные, это не твой профиль.
   - Подарить хочу.
   - Чертовски дорогой подарок. Значит, человек должен быть очень важный
для тебя.
   - Хочется сделать...
   - Нет, если хочется, то забирай. Я даже сделаю для тебя скидку.
   - Не надо делать скидку. У меня есть книга по хиромантии, помнишь,  я
тебе показывал?
   - Львовское издание?
   - Да, - сказал Забродов.
   - И что ты предлагаешь? - Марат Иванович оживился, даже забыл о  чае,
который стыл в чашках.
   - Я тебе отдам эту книгу, и сколько скажешь, столько доплачу.
   - Да ты что, Илларион, за кого ты меня держишь?
   Я-то знаю, сколько стоит эта книга начала девятнадцатого  века.  Одна
обложка... Она дороже браслета стоит, правда, ненамного, но...
   - Ловлю на слове, - тут же сказал Забродов, - если ты  говоришь,  что
дороже, пусть так оно и будет.
   Значит, в счет включаем и ремонт застежки.
   - Согласен, - тут же сказал Марат Иванович.
   - Только книга у меня не с собой, лежит дома.
   Хочешь, завтра привезу? ; Марат Иванович положил браслет в деревянный
футляр и подвинул его к Забродову.
   - Браслет можешь забрать хоть сейчас. Тебе я верю.
   - Еще бы ты мне не верил! Я у тебя почти все свои  книги  хранил,  не
боясь за их сохранность, - и они оба, глядя друг на друга, улыбнулись. -
Можно я воспользуюсь телефоном?
   - Илларион, тебе в моей лавке можно все, я разрешаю  даже  на  голове
ходить.
   - На голове не умею, а  на  руках,  пожалуйста.  Но  не  стану  этого
делать,  а  то  твоя  помощница  перестанет   меня   считать   серьезным
человеком.:
   - Тебя-то она серьезным считать не перестанет, а вот  обо  мне  может
подумать, что старик Пигулевский в маразме.
   Илларион снял трубку, а Марат Иванович, покинув  маленькую  комнатку,
направился в торговый зальчик.
   Он не  хотел  мешать  своему  другу  разговаривать  по  телефону,  он
понимал, что, скорее всего, Илларион будет звонить женщине.
   Так оно и случилось.
   - Алло, - услышал Забродов голос Болотовой.
   - Здравствуй, Наталья, это я.
   - Илларион, ты?
   - Я, - коротко бросил Забродов.
   - Где ты пропадал? После того вечера...
   - Я все знаю, Наталья. Как ты?
   - Ничего, вроде бы работу закончила, вроде бы  все  довольны.  Устала
чертовски, в квартире холодно.
   - Все еще не включили отопление?
   - Да ну их к черту! Они раскопали весь двор, то ли трубы, то  ли  еще
что. Горячую воду дадут через четыре дня, так что я страдаю от холода.
   - А что если я к тебе приеду?
   - У меня холодно, - произнесла женщина, - у меня даже еды в доме нет,
даже угостить тебя будет нечем.
   - Чай у тебя есть?
   - Чай есть, кофе есть и даже коньяк.
   - А ты говоришь - ничего. Я еду.
   - Как скоро? - спросила Наталья, глядя на свое  отражение  в  зеркале
оценивающе.
   "Господи, я плохо выгляжу", - подумала она.
   - Да, приезжай, - сказала она в трубку.
   - Через час у тебя.
   - Во двор не въедешь, Илларион, все перекопано.
   - Я это понял.
   Распрощавшись с Маратом Ивановичем, Илларион бросился к  машине.  Ему
хотелось как можно скорее увидеть Наталью, он понял, что скучал по  ней,
что, может быть, сейчас эта встреча сможет развеять  ту  тоску,  которая
его охватила, не дает ему жить.
   Он поднялся на площадку, позвонил. Наталья открыла.
   - Проходи, - она  посмотрела  на  Иллариона,  словно  бы  не  решаясь
впустить.
   Забродов сам сделал шаг навстречу. Наталья  привстала  на  цыпочки  и
поцеловала Иллариона в холодные губы.
   - Это тебе, - Илларион подал женщине деревянный футляр.
   - Что это?
   - Открой, посмотри.
   Наталья подняла крышечку и ахнула:
   - Ты купил этот браслет? Но ведь он стоит бешеные деньги!
   - Нет, - покачал головой Забродов, - я его выменял. Когда я  был  еще
мальчишкой, мы с друзьями часто менялись между собой: фонарик на  ножик,
значок на медаль. Короче говоря, обмены были самые  невероятные.  Вот  и
сейчас я выменял, вспомнив  детство,  и  заполучил  вещь,  которая  тебе
нравится.
   - Да, мне очень нравится этот браслет. Но ведь  сломана  застежка,  и
антиквар говорил, починить его невозможно.
   - Починили, иначе я не стал бы тебе его дарить.
   - В самом деле, починили... - немного грустно произнесла Болотова.  И
он стал, как его собратья, а раньше отличался, но  теперь  о  нем  можно
говорить, это тот самый браслет, застежку которого никто не мог починить
целых два года. - Проходи же, раздевайся.
   В квартире было тесно.  И  как  у  большинства  тех,  кто  занимается
искусством  или  связан   с   ним,   в   квартире   царил   своеобразный
художественный беспорядок.
   - Садись, садись на диван, - сказала Наталья,  аккуратно  опуская  на
черный комод футляр с браслетом. - Сейчас я  приготовлю  чай,  кофе.  Но
коньяк...
   - Ты правильно догадалась, коньяк я пить не буду, за рулем.
   - Ну, что там.., по тому делу?
   - Пока ничего.
   - Я пойду домою чашки, - извиняясь, произнесла Наталья.
   Она успела привести себя в порядок, но грязную посуду вымыть  времени
не хватило, и теперь ей предстояло заняться именно этим.  Она  удалились
на кухню, а Илларион сидел, осматривая большую комнату.
   Спальня, как он догадался, за стеклянной дверью, которая изнутри была
затянута темной шторой. В квартире действительно было прохладно и  сыро,
дом старый, стены толстые.
   И  тут  он  увидел  фотографии  скульптора  Хоботова,  приколотые   к
компьютеру. Сразу он не обратил на них внимания, вернее, увидел, но даже
не  стал  присматриваться,  А  сейчас  произошло  какое-то  удивительное
явление: тот фоторобот, который был у  него,  наложился  на  изображение
Хоботова и практически совпал.
   Он подошел и почти минуту рассматривал  одну  фотографию  за  другой.
Затем перешел на кухню:
   - Наталья, а что это за скульптор у тебя над компьютером?
   - Это... Я уже закончила о нем статью,  забыла  снять  фотографии,  -
женщине было немного не по себе от обилия грязной  посуды,  оттого,  что
кухня не убрана. Ей хотелось как можно скорее  выпроводить  Иллариона  в
большую комнату. - Ты мне мешаешь, - сказала она.
   - Погоди, погоди, Наталья, где он живет? Адрес ты знаешь?
   - Ревнуешь?
   - Нет, мне нужен адрес.
   - Конечно, знаю, - и она назвала адрес.
   - Спасибо, - произнес Забродов, понимая, что ему уже не до чая, не до
кофе и даже не до объяснений.
   Слишком явным было совпадение фоторобота и Хоботова на фотографии.  -
А что он лепил?
   - Скульптура у него называется "Лаокоон", ремейк. Да, да, по  мо