етке, который выглянул на площадку в тот самый момент, когда он, Илларион,
в маскарадном костюме Козинцева возился с замком  своей  двери.  -  Вот  он,
маньяк!"
   В таком предположении имелся некоторый резон, поскольку в прошлом  соседа
была одна темная история, тянувшаяся  несколько  лет.  Правда,  тогда  сосед
Иллариона оказался ни в чем не виновным, но кто мог знать,  как  повлиял  на
психику этого заурядного человечка тот мрачный период его жизни?  Может,  на
сей раз он свихнулся по-настоящему? Может быть, он решил отомстить Забродову
за смерть своей жены и  избрал  для  этого  вот  такой  длинный,  запутанный
путь?..
   "Чушь, - мысленно одернул себя Илларион. -  Полный  бред  и  бессмыслица.
Ничего себе, месть! Месть - это либо банальный удар  ножом,  либо  не  менее
банальная анонимка, либо  что-то  сложное,  спланированное  на  много  ходов
вперед, безотказное и изуверское - естественно, в том случае, если  мститель
еще и эстет. А тут нелепость громоздится на нелепость. Нет, это  не  версия.
Изложи такую версию Сорокину, он будет хохотать до сердечного приступа".
   Забродов добрался до больницы  немного  быстрее,  чем  рассчитывал,  и  в
течение долгих пятнадцати минут вместе с  другими  посетителями  неприкаянно
мыкался в просторном, прохладном и благоухающем больничной пищей  вестибюле.
Поглядывая на часы и от нечего делать разглядывая информационные стенды,  он
украдкой косился на заполнявшую  вестибюль  публику,  гадая,  нет  ли  среди
пришедших навестить больных матери Пантюхина. Впрочем, время было рабочее, и
Забродов не видел причины, по которой мадам Пантюхиной стоило  брать  отгул.
Жизнь ее сына была вне опасности,  а  необходимость  зарабатывать  на  жизнь
никуда не пропала.
   Прогуливаясь по вестибюлю, Илларион сочинил более или менее  убедительную
легенду, которую намеревался  рассказать  строгой  медицинской  сестре.  Его
старания оказались напрасными: в травматологию  пускали  всех,  кто  выражал
желание  посетить  это  печальное  место.  Ровно  в   пятнадцать   ноль-ноль
послышался лязг отодвигаемого засова, и закрывавшие  окно  гардероба  ставни
распахнулись настежь.  Сердитая  старушенция  с  длинной  седой  щетиной  на
подбородке и под носом выдала Иллариону белую накидку, и он уверенно вошел в
стеклянную   дверь,   украшенную    сделанной    по    трафарету    надписью
"Травматологическое отделение". Навстречу ему немедленно попался гражданин в
полосатой пижаме, который бережно нес  перед  собой  закованную  в  гипсовую
броню ногу, опираясь при этом на два облупленных казенных костыля.  Илларион
узнал у него, как  пройти  в  нужную  палату,  свернул  согласно  полученным
разъяснениям за угол  и  двинулся  по  освещенному  люминесцентными  лампами
длинному  коридору  с   цементным   полом   и   выкрашенными   в   тоскливый
светло-бежевый цвет стенами.
   Огороженный полукруглым барьером пост дежурной сестры оказался пустым.  В
коридоре тоже  было  пусто.  Теоретически  охрана  могла  находиться  внутри
палаты, но Илларион  в  этом  сомневался.  Ему  казалось,  что  он  опередил
Сорокина, если тот вообще имел намерение предпринимать какие-то шаги в  этом
направлении.
   Забродов вошел в палату, держа перед собой, как  пропуск,  полиэтиленовый
пакет с купленными по дороге апельсинами. Он улыбался, хотя поселившееся под
ложечкой мерзкое холодное животное продолжало  увеличиваться  в  размерах  и
проявляло растущую активность.
   Палата оказалась трехместной, но две койки в ней пустовали, поджидая,  по
всей видимости, беспечных граждан, которые должны  были  в  ближайшее  время
заработать разнообразные  травмы  и  угодить  в  эту  скорбную  обитель.  На
третьей,  безучастно  глядя   в   потолок   ярко-красными   от   внутреннего
кровоизлияния глазами, лежал Пантюхин. Его левая рука была туго  забинтована
почти до плеча, голову тоже украшал марлевый тюрбан. В  углу  стояла  пустая
капельница, а под кроватью Илларион  заметил  полупрозрачную  полиэтиленовую
утку. Утка ему не понравилась. "Какого черта надо было делать эту  хреновину
прозрачной?" - подумал он, поспешно отводя взгляд от  не  полюбившегося  ему
сосуда.
   Прямо над головой Тюхи из  кафельной  стены  торчал  кислородный  кран  с
блестящим хромированным вентилем  и  какой-то  полустертой  сопроводительной
надписью,  сделанной  по  трафарету  столь  любимой  во  всех  отечественных
больницах красной масляной краской. Надпись была совершенно нечитабельной  и
сильно смахивала на брызги свежей крови, что тоже не поднимало настроения.
   Помимо кроватей и тумбочек, в палате имелось два жестких фанерных  стула.
Илларион вспомнил, что они называются гнутоклееными, и подумал, что не  смог
бы придумать более смешное название даже за большие деньги.
   Впрочем, смешно ему не было.
   Он положил пакет с апельсинами на тумбочку, придвинул к постели Тюхи один
из стульев и сел, подобрав под себя  полы  накидки.  Тюха  перевел  на  него
безучастный неузнающий взгляд.
   - Ну, привет, симулянт, - сказал Илларион самым веселым тоном,  на  какой
только был способен. Он понятия не имел, с  чего  начать  разговор  и  каким
образом вести его дальше, но решил положиться на авось.
   - Здравствуйте, - слабо, но вполне отчетливо ответил Тюха. - Вы  кто?  Из
милиции, что ли? Следователь?
   - Да как тебе сказать... Что-то в этом роде. Голова-то как?
   - Кружится, - признался Тюха. - Болит. Говорят, сотрясение.
   - Подумаешь, сотрясение, - легкомысленно заявил Забродов. - У  меня  этих
сотрясений знаешь сколько было? И, как видишь, ничего. Но я к тебе по  делу.
Апельсин хочешь?
   Пантюхин отрицательно качнул головой и тут же скривился - видимо,  голова
у него и вправду болела. Илларион испытал  укол  стыда,  но  отступать  было
некуда. Кроме того, нужно было поторапливаться,  пока  присланная  Сорокиным
охрана не вывела его отсюда.
   - Как ты думаешь, - продолжал он, - эта авария, в которую  угодили  вы  с
Алексеем, была случайной?
   - А как же, - все тем  же  слабым  голосом  отозвался  Тюха.  -  Салажата
какие-то играли. Пятый.., то есть  Пятнов.,  вовремя  не  заметил..,  ну,  и
вот...
   - Ясно, - сказал Илларион. - А зачем его вообще понесло  на  эту  детскую
площадку, ты не знаешь? Полихачить захотелось, что ли? де - Да при  чем  тут
полихачить? Просто так короче. Он всегда так ездит.., ездил.
   - А что, у него давно мотоцикл? - удивился Илларион.
   - Да нет же, мотоцикл он на днях купил. Раньше он на велосипеде гонял.  У
него хороший велик был, горный. Пятый на нем все рекорды  ставил,  типа,  по
пересеченной местности. Он  дорогу  от  универмага  до  дома  называл  своей
трассой. А тот турник как раз на дороге стоит. Чтобы по  прямой  к  Лехиному
подъезду, надо точненько в средний пролет вписаться. Вот он и "вписался"...
   - Так, -  сказал  Илларион  и  в  очередной  раз  ощутил,  как  уверенно,
по-хозяйски шевельнулось в груди ледяное скользкое животное. Он вдруг словно
наяву увидел перед собой наглую жабью ухмылку этой твари и понял,  что  дело
плохо - по-настоящему плохо. Он начинал бояться - не за себя, конечно, а  за
тех, с кем ему приходилось встречаться. Ему казалось, что кровать с лежавшим
на ней Тюхой накрыта серой тенью приближающейся беды.  -  Значит,  говоришь,
трасса... А кто-нибудь еще мог знать про эту его трассу?
   Тюха вдруг дернулся, словно из-под кровати его ткнули шилом.
   - Это вы про что? - подозрительно спросил он.
   - Да ни про что, - ответил Илларион. - Так как насчет  трассы?  Знал  про
нее кто-нибудь?
   - Да любая собака во дворе, - сказал Тюха. - Все же видели... Вы что?  Вы
думаете, его.., убили?
   - Я, брат, ничего не думаю, - соврал Илларион, - а вот  ты  подумай.  Вас
ведь там, на мотоцикле, двое было. Интересно было бы  узнать,  кому  вы  так
сильно мешали. У тебя на этот счет никаких мыслей нет?
   Тюха закрыл глаза, снова открыл и  впервые  за  весь  разговор  посмотрел
Иллариону прямо в зрачки. Забродов про себя порадовался тому,  что  Пантюхин
ни разу не видел глаз своего Колдуна и даже  понятия  не  имел,  какого  они
цвета.
   - Нет у меня никаких мыслей, - довольно грубо  ответил  Тюха.  -  У  меня
сотрясение мозга, какие там еще мысли?
   - Ну, ну, - успокаивающе сказал Илларион. - На нет и суда нет. И  вообще,
тебе виднее. Охраны возле твоей палаты, между  прочим,  тоже  нет,  да  и  с
соседями у тебя не густо. В отделение, чтоб ты знал,  пускают  кого  угодно.
Так что постарайся  все-таки  обзавестись  какими-нибудь  мыслями  по  этому
поводу. Надо учиться думать, Андрей, каким бы скучным ни казалось  тебе  это
занятие.
   Илларион спохватился, но  было  поздно:  роковые  слова  уже  прозвучали.
Конечно, голос Иллариона Забродова очень мало напоминал пришепетывающую речь
Козинцева, но последняя фраза была Пантюхину хорошо знакома:  он  сотни  раз
слышал ее от Колдуна.
   Тюха завозился на кровати и поспешно  сел,  опираясь  на  здоровую  руку.
Вжавшись спиной в угол между стеной и спинкой кровати, он беспокойно зашарил
по лицу Иллариона широко распахнутыми, налитыми ярко-красной кровью глазами.
Его собственная физиономия при этом приобрела цвет сырой побелки, и на  этом
грязно-белом фоне открылась черная дыра  готового  издать  панический  вопль
рта.
   - Тихо, - спокойно сказал Илларион. - Чего ты орешь?
   - А я и не ору, - немного дрожащим голосом возразил Тюха. -  А  вы  чего?
Тоже мне, следователь. Вы что, сбежали? Как это вы ухитрились?
   - Ну, ты ведь сам прозвал меня Колдуном, - ответил Илларион. - Ну,  тихо,
тихо. Это была шутка. Никакой я не колдун, и никакой я не  людоед,  и,  если
хочешь знать, никакой я не Козинцев. Только это должно остаться строго между
нами, ладно?
   -  Не  ладно,  -  огрызнулся  Тюха.  -  Приходит  тут  какой-то  и  мозги
компостирует, а я, выходит, молчать должен? Только попробуйте меня  тронуть!
Заору так, что вся больница сбежится!
   - Во-первых, - сказал Илларион, - я могу тронуть тебя так, что заорать ты
просто не успеешь. Ты об этом прекрасно знаешь, так что давай не будем,  как
ты говоришь, компостировать друг другу мозги. Во-вторых, я могу прямо сейчас
встать, повернуться и уйти, а ты лежи тут, ешь апельсины и жди,  когда  тебя
навестит кто-то другой.
   - Какой еще другой? - все еще настороженно и угрюмо, но уже гораздо более
спокойно спросил Тюха.
   - Тот, кто натянул проволоку поперек трассы Пятого. Тот,  кто  убил  всех
этих людей в вашем микрорайоне. Каннибал. Кто-то из  вас  -  либо  ты,  либо
Пятый - что-то про него знал, и он решил подстраховаться на всякий случай.
   - Ничего такого я ни про кого не знаю, -  буркнул  Тюха.  -  Если  я  про
кого-то что-то и знал, так это про вас. Вы-то кто такой?
   - Это пока что не имеет отношения к делу, - туманно ответил  Илларион.  -
Я, как говорят  в  американских  боевиках,  работал  под  прикрытием,  ясно?
Поэтому насчет меня лучше все-таки  помалкивать.  Если  ты  начнешь  трепать
языком, рассказывая всем, что Козинцев, дескать, никакой  не  Козинцев,  наш
неизвестный друг может решить, что ты слишком много знаешь.
   - Боитесь? - мстительно спросил Тюха.
   - Да, боюсь. За тебя и за всех, кто бывал у меня в  гостях.  Кто-то  ведь
подбросил ко мне в холодильник человеческую руку... Ты об этом не знал?  Ну,
вот видишь, я уже выболтал  тебе  тайну  следствия.  Болтун  -  находка  для
шпиона. Так ты уверен, что тебе нечего сказать?
   Тюха молчал целую минуту,  переваривая  полученную  информацию.  Он  живо
напомнил Иллариону компьютер первого поколения - старательный, надежный,  но
очень медлительный и с мизерным объемом памяти. На лице  Пантюхина,  как  на
экране монитора, последовательно сменялись выражения, отображая  непосильную
работу мысли. Наконец процесс, похоже, завершился. Тюха  принял  решение,  и
Илларион по его нахмуренным бровям понял, что это за решение, еще  до  того,
как он открыл рот.
   - Ничего не знаю, - буркнул Тюха.
   - Врешь, - сказал Илларион и  бросил  красноречивый  взгляд  на  часы.  -
Врать, друг мой Тюха, тоже надо уметь. Я не твоя  мама,  чтобы  делать  вид,
будто не замечаю твоего вранья. Кстати, о  твоей  маме.  Представь  себя  на
месте убийцы. Он убрал Пятого и пытался  убрать  тебя.  Он  уверен,  что  вы
что-то о нем знали. А если ты что-то знал, то вполне мог поделиться  этим  с
самым близким тебе человеком. Я-то знаю, что ты не  делился,  но  убийца  не
может рисковать. Ну, и чья, по-твоему, теперь очередь?
   - Сами вы врете, - огрызнулся Тюха, хмурясь сильнее прежнего.
   - Мне всегда казалось, что ты любящий сын, - сказал Илларион, вставая.  -
Сегодня я в этом убедился. Что ж, выздоравливай. Может быть, ты даже успеешь
поправиться.
   - Стойте, - сказал Тюха. - Пятый  говорил,  что  ходит  к  Кол..,  к  вам
потому, что у него там есть какой-то свой интерес. Сказал, что ему прикольно
смотреть, как вы кривляетесь. Что может на вас большие деньги заработать. Он
сказал; дело плевое, а бабки клевые.
   - Ну, и как? - заинтересованно спросил Илларион. - Заработал?
   - Так а откуда мотоцикл? - ответил Тюха. - Ясно, заработал. Предки у него
в порядке, упакованы, но я не думаю, что они бы ему "Хонду" подарили.
   - Действительно, клевые бабки, - сказал Илларион. - А  кто  ему  мог  эти
бабки отвалить, ты не догадываешься ?
   - Не знаю, - сказал Тюха. - Правда, не знаю.  Если  бы  знал,  сказал  бы
обязательно. Но не знаю.
   - Ладно, - сказал Илларион, - верю. Ну а чем вообще  Пятый  занимался?  Я
слышал, он как будто картинами торговал?
   - Угу, - подтвердил Тюха. - В  Измайлово,  на  вернисаже.  Сосед  у  него
художник. Пятый говорил, клевый мужик.
   - А сам ты его не видел? Как его хоть зовут-то?
   - Без понятия. - Тюха пожал здоровым  плечом.  -  Пятый  меня  с  ним  не
знакомил.
   Илларион понял, что  говорить  больше  не  о  чем.  Ощущение,  что  нужно
спешить, почему-то усилилось, хотя он и не мог  пока  что  понять,  чем  это
вызвано. Попрощавшись с Тюхой и взяв  с  него  слово  помалкивать,  Забродов
вышел в коридор.
   Прикрыв за собой дверь палаты, он увидел, что по коридору,  громко  топая
сапогами, идут двое омоновцев и еще какой-то тип в штатском.  Охрана,  понял
Илларион и, вздохнув, двинулся им навстречу.
 
*** 
 
   - Минуточку, - остановил его штатский. - Что вы делали в палате?
   - Навещал больного, - ответил Илларион тем полным  осторожного  удивления
тоном, которым трусоватые  обыватели  разговаривают  с  милицией,  когда  та
неожиданно останавливает их на улице. - А что, это противозаконно?
   - Все может быть, - заявил штатский. - Документы при вас?
   - Нет, - солгал Илларион. - Не имею привычки таскать с собой  паспорт.  А
вдруг потеряю?
   - Резонно. А кем, если не секрет, вы приходитесь Пантюхину?
   - Я его тренер по дзюдо. У нас соревнования скоро. Я хотел узнать, успеет
ли он поправиться до их начала. Жаль, не успеет. Перспективный  парнишка.  Я
могу идти?
   - Не торопитесь, - сказал штатский. - Горбунов, проверь, - обратился он к
одному из омоновцев.
   Тот кивнул, окинул Иллариона откровенно неприязненным взглядом и просунул
голову в палату, где лежал Пантюхин. Удостоверившись в том, что пациент жив,
он прикрыл дверь и снова кивнул.
   - Извините, - уже несколько мягче сказал  штатский,  -  но  нам  придется
задержать вас на некоторое время для выяснения личности. Горбунов,  останься
здесь. Найди какой-нибудь стул и сядь возле двери. Пойдемте, гражданин.
   Илларион покорно двинулся к выходу в сопровождении  штатского  и  второго
омоновца. Эта задержка была очень некстати, но он решил, что полчаса вряд ли
что-нибудь изменят. "Интересно, - подумал он, - зачем я  ему  наврал?  Дзюдо
какое-то приплел... Надо было еще  сказать,  что  вместе  с  Тюхой  тренирую
президента".
   На крыльце он неожиданно столкнулся нос к  носу  с  Анной  Александровной
Сиваковой.  Теща  погибшего  участкового  выглядела  встревоженной  и  очень
спешила. Она скользнула по лицу  Забродова  равнодушным  взглядом  и  прошла
мимо. Илларион с  облегчением  перевел  дух,  но  вдруг  у  него  за  спиной
послышался негромкий пораженный возглас,  и  тут  же  раздался  звенящий  от
волнения голос Сиваковой:
   - Козинцев?! Держите его, это убийца! Он бежал из тюрьмы!
   "Ах, как неловко получилось, -  подумал  Илларион,  опрокидывая  омоновца
хорошо нацеленным ударом в шею. - Сорокин мне за  это  голову  оторвет".  Он
нырнул под кулак оперативника в штатском и  толкнул  его  двумя  пальцами  в
солнечное  сплетение.  Под  легким  пиджаком  и  белой   рубашкой   оказался
бронежилет, и это едва не стоило  Забродову  пальцев.  Оперативник,  который
явно проводил в спортивном  зале  гораздо  больше  времени,  чем  у  себя  в
кабинете, воспользовавшись возникшей заминкой, успел чувствительно  съездить
ему по уху и даже попытался заломать Забродову руку за спину. Правда, он  не
знал, с кем имеет дело,  и  Иллариону  удалось  поймать  его  на  вульгарную
подсечку.  Оперативник  грохнулся  на  выложенный  плиткой  бетон   крыльца.
Илларион прыгнул сверху и ударил  его  по  шее  ребром  ладони.  Оперативник
уснул.
   Илларион огляделся. Сивакова исчезла - видимо, побежала за подкреплением.
Омоновец силился принять сидячее положение,  но  это  у  него  пока  что  не
получалось.
   - Черт бы  побрал  этих  сообразительных  дамочек!  -  в  сердцах  сказал
Илларион, не зная, что вторит полковнику Сорокину.
   Он сбежал с крыльца и прыгнул за руль "Лендровера". Наряду с  тревогой  и
раздражением Илларион испытывал смущение: ему почему-то  казалось,  что  его
маскарад был гораздо более удачным. Он был уверен, что  никто  на  свете  не
сумеет опознать в нем Козинцева, который бесследно исчез вместе  с  бородой,
темными очками, фальшивым шрамом и притворной хромотой. Тем  не  менее  даже
водитель Мещерякова расколол его буквально  с  первого  взгляда.  Его  узнал
Тюха, его узнала Сивакова, и, что было хуже всего, его узнал некто невидимый
и  неуловимый,  некто,  привыкший  решать  все  свои  проблемы   с   помощью
электрошокера и острого ножа. Его называли маньяком, говорили, что он  псих,
сумасшедший, но  Илларион  в  последнее  время  начал  в  этом  сомневаться:
каннибал-невидимка  был  чересчур  хитер   для   сумасшедшего.   Когда   ему
понадобилось убрать Пятнова, он не моргнув  глазом  отказался  от  привычных
орудий убийства и воспользовался проволокой, чтобы придать  всему  видимость
несчастного случая. Он рассчитал все очень тонко и провел всю  операцию  так
четко, словно перед этим долго репетировал  каждое  свое  действие.  А  ведь
репетировать ему было некогда: увидев где-то в городе Забродова и опознав  в
нем Козинцева, которого считал сидящим либо в  тюрьме,  либо  в  сумасшедшем
доме, убийца действовал без колебаний, и тем же вечером Пятнов умер,  так  и
не  успев  никому  рассказать  о  том,  каким  именно  образом  ему  удалось
заработать на мотоцикл...
   Илларион загнал машину в какой-то двор  в  двух  кварталах  от  больницы,
запер дверцу и торопливо зашагал прочь. Даже если ушибленный им омоновец  не
успел заметить номер автомобиля, на котором он уехал, задержать беглеца было
несложно: в Москве не так много старых оливково-зеленых "Лендроверов". Между
делом Илларион подумал, что не в первый раз попадает в ситуацию,  когда  его
любимый автомобиль, вместе с которым он прошел огонь, воду и  медные  трубы,
превращается в обузу. Виноват в этом, естественно, был не "Лендровер", а его
владелец, которому никак не сиделось на месте и который постоянно втягивался
в какие-то темные истории.
   Такси удалось поймать практически сразу - вероятно, в виде компенсации за
непредвиденную встречу с Сиваковой. Илларион назвал адрес Пятнова, откинулся
на спинку сиденья и попытался привести в порядок собственные мысли.
   Это оказалось довольно сложно. Он понятия не имел, что  скажет  родителям
Пятого, более того, он вообще не мог представить, как станет разговаривать с
людьми, чей сын ле