-
поинтересовался Забродов.
   - Мужик ты, Илларион, сложный, с тобой тяжело.
   - А без тебя еще тяжелее, - сказал генерал Глебов,  поддержав  своего
товарища.
   - Я слушаю. Какая у вас для меня работа?
   - Для начала, Илларион, мы  хотели  заручиться  уверенностью,  что  в
ближайшие пару дней ты будешь в Москве и мы сможем тебя найти.
   - Чтобы встретиться? - спросил Илларион.
   - Встретиться, поговорить. Дело серьезное, и здесь, за столом, нам не
хочется портить тебе праздник.
   - Какие-то неприятности?
   - Ты же знаешь, Илларион, если к тебе обращаются за  помощью,  значит
действительно неприятности.
   - Ни в какие грязные дела, генерал, я больше не полезу.
   - Не хочешь, не берись,  -  сказал  Глебов,  -  пусть  другие  дерьмо
разбирают, а ты будешь в белых перчатках и в  белом  смокинге  на  белом
коне разъезжать.
   - Тоже неплохо, - улыбнулся Илларион, - всю  жизнь  об  этом  мечтал.
Красиво жить, красивая женщина рядом, и никаких неприятностей.
   - Так не бывает.
   - Знаю, - ответил Илларион, - но помечтать не  вредно.  Сегодня  день
удался безо всякого дерьма.
   - По-моему", Илларион, все твои дни рождения  удавались,  разве  что,
кроме того, в горах, когда нас накрыли душманы.
   - О, да, о том дне рождения вспоминать не хочется. Сколько же это мне
было?
   - Сколько тебе было, - сказал генерал Глебов, - могу  сказать  точно:
тридцать два. Как сейчас помню, ты тогда пошутил,  что  год  остался  до
возраста Христа.
   Но как видишь, ты пережил критический возраст, да и  мы  все  -  твои
гости, живы.
   - Не все живы, генерал, много наших и там осталось.
   - Много, много.., лучше об этом не вспоминать.
   - Вот и я говорю. Не хочется опять во все это окунаться.
   - Но согласись, Илларион, сорок четыре года -  это  не  тот  возраст,
когда можно начинать новую жизнь, не так уж много осталось.
   - Кто знает, - Илларион опять улыбнулся,  -  сколько  кому  всевышний
отмерил. Вот Аким жив.
   - Но он новую жизнь не начал. Он по-прежнему ваш, спит и  видит,  что
его позовут, и он опять будет заниматься тем, к чему привык и что знает.
Ты  же  профессионал,  Илларион,  не  зря  же  к  тебе  прилипли  клички
Инструктор, Ас? От них ты никуда не денешься, о тебе же  в  ГРУ  легенды
ходят, хотя многие и не знают, что Ас - это ты, Илларион Забродов.
   - Наверное, генерал, им это знать не положено по уставу.
   - Наверное, не положено.
   Даже среди рослых и сильных мужчин  майор  Лев  Штурмин  выделялся  и
шириной плеч и ростом, и огромными кулаками, похожими на качаны капусты.
   Правда, держался  он  среди  полковников  и  генералов  довольно-таки
застенчиво, словно стеснялся своей силы.
   Он походил на огромного породистого пса,  который  вдруг  оказался  в
стае менее рослых собратьев и не изъявляет желание стать их вожаком.
   Пил он немного, а вот закусывал с аппетитом. Единственным недостатком
Льва Штурмина было то, что он много курил. Создавалось впечатление,  что
зажженная сигарета приросла к его пальцам, и он  с  ней  не  расстается.
Никто из присутствующих не видел, как он  прикуривает,  как  выбрасывает
окурок - дымил непрерывно.
   Забродов подошел к нему, убедившись, что генералы заняты разговорами,
и махнул рукой Мещерякову.
   Тот, извинившись перед  Болотовой,  с  которой  пытался  кокетничать,
подошел к двум мужчинам. Он уже догадался, о чем пойдет разговор.
   - Ну, что, Лев, он с тобой уже  поговорил?  -  кивнув  на  Забродова,
произнес Мещеряков.
   - Нет, полковник.
   - Ну, тогда  я  скажу,  если  Илларион  такой  нерешительный.  Ты  же
понимаешь. Лев, генералам сделать  это  легко:  отдал  приказ,  поставил
подпись на бумаге и механически ты оказываешься на месте Иллариона -  на
месте инструктора.
   Забродов согласно кивнул и улыбнулся.
   - А ему вы предлагали вернуться? - поинтересовался Штурмин.
   - Не согласился, так что вся надежда на тебя.
   - Место не сладкое, - произнес Лев Штурмин.
   - Да, Лев, не сладкое, - согласился Забродов.
   - Наверное, если бы было хорошее, ты бы не ушел с него.
   - Да нет, Лев, дело не  в  этом.  Уходить  надо  всегда  чуть  раньше
нужного, чтобы о тебе пожалели.
   - Вот это-то и плохо. Я-то понимаю, - негромко говорил майор Штурмин,
- я не смогу заменить на этом месте Забродова.
   - А вот он так не считает, - вклинился, перебивая  майора,  полковник
Мещеряков и, тронув за плечо Иллариона, посмотрел ему в глаза,  дескать,
что молчишь, давай, поддержи меня.
   Забродов только пожал плечами:
   - Решать, в конце концов, Штурмину. А я  даже  советовать  ничего  не
хочу.
   - Как это не хочешь? Ты же сам мне сказал,  что  лучшей  замены,  чем
Штурмин, не видишь.
   - Я не вижу. Но я - это одно, а те ребята, - Забродов кивнул  головой
в сторону сгрудившихся у костра, - у них свои интересы, свои мысли.
   - Да-да, Штурмин,  -  заговорил  Мещеряков,  обращаясь  к  майору  по
фамилии, - ты мужик бывалый, как раньше говаривали, вся грудь в  крестах
и голова пока не в кустах, а на плечах.
   - Медали - это одно, -  рассудительно  произнес  Штурмин,  -  ордена,
медали, благодарности... Да, я хлебнул, на пятерых хватит. Но одно дело,
самому действовать, а совсем другое - учить. Там отвечаешь за них.
   - А что, разве ты не отвечал за своих парней?
   - Отвечал, конечно, - произнес Лев, - но они были не моими учениками,
их Забродов до этого натренировал. И случались моменты, когда  я  видел,
его ребята знают побольше меня. Но мало  того,  что  знают,  а  и  умеют
побольше.
   Подобная похвала грела душу  Иллариону  Забродову,  но  он  продолжал
сидеть на краю деревянной скамьи с непроницаемым лицом.  Выражение  было
таким, словно разговор полковника и майора  его  абсолютно  не  касался,
словно он сидит на троллейбусной остановке, а рядом с ним  беседуют  два
посторонних человека.
   Вот сейчас подъедет троллейбус, с шумом откроется дверь,  он  войдет,
возьмется рукой за поручень и лишь увидит, как за  стеклом  спорят  двое
мужчин, каждый из которых по-своему прав, у каждого есть свой резон.
   - Ну, что ты молчишь, черт тебя подери, Илларион? - уже начал злиться
и нервничать Мещеряков.
   - Ты же сам понимаешь, не хочу я, чтобы человек не по своей  воле,  а
приказом...
   - Так и я же не отдаю приказ. Зато ты его можешь убедить.
   - Лев, я тебя убеждаю, - улыбнулся Илларион и,  подняв  правую  руку,
поводил перед лицом Штурмина. - Смотри внимательно на мои пальцы, смотри
на кончики пальцев, - говорил Илларион вполне серьезным тоном,  которому
трудно было не поддаться.
   Хохот разбирал Штурмина,  но  он  продолжал  сидеть  с  непроницаемым
лицом. И вдруг почувствовал,  что  у  него  начинает  кружиться  голова,
словно бы гипноз и в самом деле подействовал, и он вот-вот  грохнется  с
лавки прямо на землю.
   - Кончай, Илларион! Шаман чертов! В самом деле, голова кругом пошла.
   - Я его убедил, - замогильным голосом произнес Илларион, и его правая
рука застыла уже перед лицом Мещерякова.
   - Пошел к черту! - крикнул полковник ГРУ Мещеряков, схватив Иллариона
за руку, положил ладонь на стол, придавил сверху кулаком.
   - А, Мещеряков, боишься! Не  любишь  гипноза,  не  любишь  оккультные
науки, а зря. Если бы ты в этом деле  разбирался,  ты  бы  сам  Штурмина
загипнотизировал, он бы все подписал. И подпись была бы не поддельная, а
самая что ни на теть настоящая. Сделал бы из него зомби.
   Майор Штурмин тряхнул головой:
   - Слушай, Илларион, а что ты сделал? У меня в голове шумит.
   - Поколдовал немного.
   - А если серьезно? Научи!
   - Если серьезно, то капнул тебе в водку, сам знаешь чего...
   - Клофелина, что ли?
   - Штурмин, брось, буду я тебя клофелином травить,  тебя  и  цианистый
калий не возьмет. Я тебе глазных капель накапал.
   - Ну вас к черту!
   - Значит, ты согласен?
   - Ничего я не согласен, подумать надо, с женой посоветоваться.
   - Вот и началось... Как что серьезное, ты,  Штурмин,  сразу  с  женой
советуешься.
   - Тут уж ничего не поделаешь. Она у меня такой человек - вроде тебя.
   - То-то я смотрю, ты все на Наталью Болотову поглядываешь.
   - Нравится она тебе? - спросил Забродов.
   - Ничего, нравится, - честно признался майор.
   - Это, наверное, потому, что она абсолютно не похожа на твою жену.
   - Наверное, - согласился майор Штурмин, - на одну смотреть  с  другой
жить.
   Он по  своему  характеру  не  походил  на  классического  гээрушника,
слишком уж был прямым, честным,  откровенным  и  не  любил  полунамеков,
полутонов.  Он  всегда  стремился  говорить  людям  правду,   какой   бы
неприятной она ни была, и очень переживал, если его в этом не  понимали.
После подобных разговоров он зажимался и сильно переживал,  иногда  даже
доходило до того, что свои переживания он начинал  топить  в  стакане  с
водкой.
   Майор Штурмин отошел от стола.
   - Зачем ты так не него, Андрей? - сказал Забродов.
   - В каком смысле так?
   - Зачем ты на него так круто наезжаешь?
   - Ничего не круто. Я просто хочу, чтобы он сам согласился.
   - Нормальные методы, - ухмыльнулся Забродов. - Это почти то же самое,
что добиваться искреннего признания, зажав человеку пальцы в дверь.
   - Ну, ты и скажешь! - хмыкнул Мещеряков. - Я же на него генералов  не
напускал, они бы с ним быстро, без церемоний, по  стойке  "смирно"  -  и
пошел в должность.
   - Знаешь, Андрей... Конечно, знаешь,  -  сам  за  полковника  ответил
Забродов, - на этой должности человек должен работать лишь тогда,  когда
ему это самому близко и нравится. Вот тогда он и  станет  выкладываться,
стараться. А если будет стараться, то и толк будет.
   - Нет, но согласись, Илларион, мужик он бывалый?
   - Бывалый, - кивнул Забродов.
   - Если кому и учить, так  только  ему.  Понятно,  лучше  тебя  мы  не
найдем, ты человек уникальный, не зря же тебя Асом за глаза называют.
   -  А  мне  все  равно  как  называли,  -  тут  же  поправил  Забродов
Мещерякова.
   - Почему называли? Сейчас тоже называют.
   - Попомни мое слово, Андрей, он сам согласится.
   Пусть время пройдет, пусть он с этой мыслью свыкнется. Даже  пусть  с
женой посоветуется, она у него баба не глупая,  я  с  ней  разговаривал,
знаю. Стервозная, правда, донельзя, но в кадровых делах понимает не хуже
любого из наших генералов. Не зря же она вышла замуж за него,  а  не  за
тебя?
   - Да, не зря. Но я бы с его женой и трех дней не прожил.
   - Так это же ты.
   -  Да,  я,  -  сказал  Мещеряков,  как  бы  этим  подводя  черту  под
разговором. - Пойду, - сказал он, - а то генералы  сейчас  твою  Наталью
Болотову охмурят и от тебя уведут.
   - Пусть попробуют, - ухмыльнулся Забродов, -  думаю,  взять  Болотову
посложнее, чем дворец Амина в Кабуле.
   - Ты хочешь сказать, она такая неприступная?
   - Уж не знаю, как  насчет  неприступности,  я  с  ней  знаком  совсем
немного, но то, что она на генерала не клюнет, нюхом чую.
   - Ей капитана подавай, чтобы четыре звезды на погонах было?
   - Не в звездах, Андрей, дело. Она любит про искусство порассуждать, а
с тобой об этой эфемерной материи не поговоришь.
   Мещеряков обиделся, хотя это был  постоянный  прикол.  Если  разговор
заходил в тупик, Илларион упрекал своего начальника и друга, ловя его на
элементарной необразованности.
   - Ну, да, я не  знаю,  кто  какую  оперу  написал,  кто  какой  собор
построил или кто какую книжку напечатал, но  скажи,  много  тебе  это  в
жизни помогло?
   - Много, - произнес Забродов  и  рассмеялся.  Анекдот  есть  хороший,
Андрюха, на эту тему...
   - Какой? - спросил Мещеряков.
   - Ты его, наверное, знаешь, старый анекдот, вот с такой бородой, -  и
Илларион провел ладонью по широкому ремню.
   Но  анекдот  рассказывать  не  стал,  оставив  Мещерякова  в   легком
недоумении. Легко поднялся и пружинистым шагом двинулся к костру. Он шел
так, что ни одна ветка, ни одна травинка не  шелестела  и  не  хрустела.
Когда Мещеряков смотрел вслед Забродову, ему казалось, что трава даже не
приминается, словно Забродов идет по воздуху и абсолютно невесом.
   "Дьявол какой-то! Хорошо, что не дал ему рукой перед лицом водить,  а
то точно, голова закружилась бы, а  потом  дал  бы  щелчка  в  лоб  и  я
оказался бы под лавкой. А генералы подумали бы, что напился до чертиков,
до синих соплей".
   Забродов подошел к костру, генералы расступились.
   Генерал Глебов посмотрел на Забродова и поинтересовался:
   - Ну, что, поговорили с Штурминым?
   - Поговорили, - произнес Забродов.
   - Он дал "добро"?
   - Даст, - уклончиво ответил Илларион.
   - И как скоро?
   - Вот этого я сказать не могу. Думаю, не раньше, чем через месяц.
   - Надо это дело ускорить, - и  шепнул  на  ухо  другому  генералу.  -
Наверное, придется послать в дальнюю командировку  Штурмина,  чтобы  его
жена почувствовала одиночество и стала  его  пилить,  чтобы  перешел  на
такое место, где каждый вечер будет возвращаться домой, откуда  не  надо
ездить в чертовы  командировки,  а  из  них  возвращаться  израненным  и
усталым.
 
Глава 10 
 
   Так уж случается, что люди,  знающие  друг  друга,  иногда  абсолютно
неожиданно встречаются в гостях у общих знакомых.  Известный  российский
скульптор Савелий Ефимович Ямщиков праздновал  пятидесятилетний  юбилей.
Ему не хотелось устраивать пышных торжеств, но тем не  менее  друзья  не
дали забыть об этой дате. Тем более  дела  у  Ямщикова  шли  как  нельзя
лучше, в последние два года он едва успевал  выполнять  заказы,  которые
буквально десятками плыли к нему в руки.
   Заказы  были  важные,  как  никак  приятельские  отношения  с  мэрами
провинциальных городов сделали свое дело, и государственная казна  денег
на монументальную  пропаганду  не  жалела.  Объекты  строились  по  всей
стране.
   Москва жила своей жизнью, и деньги к Савелию  Ямщикову  плыли  не  из
столицы, тут царствовал Церетели.  После  знаменитого  грузина  Ямщикову
доставались лишь крохи. Правда, и эти, малые  столичные  крохи  дорогого
стоили, в других  российских  регионах  Савелий  Ямщиков  обскакал  даже
Церетели.   И   если   в    Соединенных    Штатах    проекты    главного
российско-грузинского скульптора  оказывались  ненужными,  то  небольшие
скульптурки Савелия Ямщикова пришлись по душе и  американцам.  В  Европе
его тоже жаловали.
   Последняя работа Савелия Ямщикова - памятник императору Наполеону для
небольшого французского  городка,  название  которого  и  сам  скульптор
выговорить не мог. Не мог, потому как слово было длинное, а Ямщиков  был
косноязычен. Наполеона он изготовил, как положено, в треуголке, с рукой,
заложенной за борт сюртука.
   Получил он за этот небольшой трехметровый памятник  в  стиле  чистого
реализма столько, как в лучшие времена советские скульпторы получали  за
пятиметрового Ильича для областного города. За  эти  деньги  можно  было
купить пять новых иномарок, причем хороших. Но машины у Савелия  были  -
две, и мастерская имелась шикарная, приватизированная почти за бесценок,
- мэр Москвы поставил подпись под важной для Савелия бумагой.
   Мастерская была огромная, скульптуры толпились по углам, как люди  на
коммунистическом митинге. Имелись среди  изваяний  и  дважды,  и  трижды
герои, космонавты и  колхозницы  со  снопами,  с  серпами,  сталевары  с
поднятыми забралами, сельские девицы  с  венками.  А  еще  на  стеллажах
стояло много бюстов всевозможных градоначальников и известных политиков.
   Даже Владимир Вольфович был тщательно протерт от  пыли.  Жириновского
скульптор изобразил чуть ли не ямщиком - в знаменитой фуражке, такой  же
любой народу, как Ленинская кепка или солдатская буденовка.
   Мастерская могла вместить человек пятьдесят, столько она и  вместила.
Торжества продолжались несколько дней. На торжестве один из приглашенных
- Леонид Хоботов, облаченный по случаю юбилея коллеги в костюм, и увидел
искусствоведа Болотову. Та со скептичной улыбкой рассматривала  гипсовую
скульптуру, иногда исподтишка делая снимки.
   Он подошел к ней и подмигнул:
   - Вот уж не думал встретить тебя здесь!
   - Что яс поделаешь, Ямщикова я не люблю, но редакция журнала заказала
о нем большую статью. Я человек подневольный.
   - И меня тоже заказали?
   - Нет, ты для души.
   - И что хочешь о нем написать?
   - Пока не знаю. Могу сказать лишь одно, что он на удивление плодовит.
   - Он всегда таким был, - осклабился Хоботов, - сколько  я  его  знаю,
мечет скульптуры, как рыба икру.
   Все они у него одинаковые, как чугунные болванчики.
   Смотреть тошно!
   - Тогда зачем пришли? - официально спросила Болотова.
   - Коллега как-никак, преподавал в свое время у меня. Тупой  тип,  как
все скульпторы. А амбиций - словно он Микеланджело или Роден.  В  начале
этого застолья или, вернее сказать,  сабантуя  он  рассказывал  о  своем
Бонапарте, как будто это что-то такое..,  покруче  Роденовских  "Граждан
Кале" или "Давида" Микеланджело.  Хотя,  честно  признаться,  -  Хоботов
махнул широкой ладонью и уж, было, хотел  сплюнуть  себе  под  ноги,  но
удержался, - ни то, ни другое, ни третье мне не нравится.
   - Зачем все-таки пришли?
   - Хочу на  бездарей  посмотреть.  Не  каждый  день  такой  паноптикум
увидишь, да еще и в одном месте.
   Церетели вот только нет, как-никак Ямщиков  ему  конкурент,  отрывает
кусочки от пирога.  Один  дедушку  ваяет  с  золотой  рыбкой,  другой  -
работника Балду. Но ни тот, ни  другой  попа  слепить  не  отваживаются,
как-никак, с православием конфликтовать не хотят.
   - Да и вы, по-моему, попов не лепили.
   - Не лепил, не леплю и лепить не буду. Они за гранью  эстетики.  Вон,
смотрите, смотрите, - и Хоботов взял за плечи  Болотову,  развернул  ее,
показывая на дальнюю стену, - видите, бюст патриарха? Все как  положено,
с крестом в голову  ввинченном,  в  головном  уборе,  только  что  крест
бриллиантами не выложил.
   Ну и сволочь же, этот Ямщиков! Берется лепить то, за что  браться  не
имеет права.
   Хозяин  застолья,  виновник   торжества,   заприметив   Хоботова,   с
приподнятой рюмкой двинулся к нему.
   - О, Леонид, как я рад, что ты пожаловал!
   - Я уже у тебя второй раз.
   - Ну, сам понимаю, и у тебя полтинник не за горами, так что готовься,
учись.
   - Чему, Савелий? - со своим учителем Хоботов разговаривал на "ты".
   - Как это чему - как встречать, как принимать, как провожать  гостей.
Хотя, думаю, ты это умеешь.
   - Умею, - сказал Хоботов.
   - Слыхал, у тебя дела идут ничего, но ни одной  твоей  скульптуры,  к
сожалению, не видел. Разве что на снимках. Хорошо ты устроился,  все  за
границу со станка сходу сплавляешь.
   - Я бы хотел в России оставлять, но здесь это никому не надо.
   -  Ты  просто  не  хочешь  идти  к  властям,   говорить   комплименты
градоначальникам. Так бы и твои работы пришлись ко двору. Правда, они  у
тебя странноваты, слишком уж.., на любителя.
   - Ты знаешь, Савелий, всем нравится только золотой  червонец  царской
чеканки, а скульптура - не червонец.
   - Это как сказать. Вон за первосвященника патриархия знаешь,  сколько
мне отвалила?
   - Ну и сколько?
   - Боюсь говорить. У нас церковь бедная, не поверишь мне, -  По-моему,
православная церковь вообще-то скульптур не признает.
   - Как же, знаю, знаю... Не сотвори себе кумира,  золотой  телец..,  и
все такое прочее. А вот я тебе скажу, бюст патриарха мне Синод  заказал,
и самое главное, патриарх исправно приезжал ко мне, сидел вот  здесь,  -
он показал на кресло, в котором сидела молодая артистка, закинув ногу за
ногу, с сигаретой на отлете и с  высоким  бокалом  шампанского  в  левой
руке, - на этом же кресле  сидел.  На  работу  меня  благословил,  хотел
поститься заставить. Так я ему и говорю: скульптор без  мяса  не  может,
силы ему нужны.
   - Это точно, - пробурчал Хоботов.
   - А вы, Наталья, что-то давно ко мне не заходили.
   - Вот и зашла, - улыбнулась Болотова.
   - А что бы так, без юбилея, без торжеств, по-дружески? Статейки  ваши
люблю, правда, злые они, но остроумные.  Ког