осил таксист, запуская двигатель.
     - Обижаешь, - ответил Забродов. - Борода натуральная.
     - Это хорошо, - вздохнул таксист, выводя машину на дорогу и давая газ. - И форма у нее удобная. Напомни мне потом, чтобы я как следует тебя за нее потаскал.
     - Нет времени лучше настоящего, - смиренно произнес Забродов.
     Таксист повернул голову и с сомнением посмотрел на его бороду.
     - Нет, - сказал он с явным сожалением. - Боюсь увлечься. Надо немного остыть.
     Они проехали мимо тяжелого армейского грузовика, который с совершенно покинутым видом стоял на обочине.
     Тент, борта и кабина грузовика были разрисованы камуфляжными полосами и пятнами, фары были прикрыты круглыми жестяными колпаками с узкими прорезями. Анне показалось, что эту машину она уже видела.
     Таксист взял из гнезда на приборной панели микрофон рации, утопил большим пальцем клавишу тангенты и сказал:
     - Матвей, отбой.
     - Принял, - прохрипел в рации незнакомый мужской голос.
     - А я думал, он на губе, - сказал Забродов.
     - Всему свое время, - мстительно пообещал таксист. - А то вы хорошо устроились: один - на дачу, другой - на га уптвахту, а я, значит, за вас вашу кашу расхлебывай... Дудки!
     Я тебе сколько раз говорил: хочешь заниматься своими авантюрами - занимайся на здоровье. Сам. А спец.. Гм... - он бросил быстрый взгляд в зеркало заднего вида и поморщился, встретив там удивленный, ничего не понимающий взгляд Анны. - А наших людей в свои дела не втягивай. Им, в отличие от тебя, бежать некуда, они на государевой службе. И мундир наш марать ты не имеешь права, несмотря на свой пенсионный статус.
     - Может быть, отложим воспитательную беседу до более удобного момента? - проворчал Забродов. - Не понимаю, чего ты кипятишься. Обычная тренировка на местности. А что до чести мундира... Знаешь, если бы твои ребята засветились, вас всех следовало бы разогнать к чертовой бабушке, чтобы зря государев хлеб не ели. Было бы из-за чего пыль до небес поднимать! Кстати, познакомьтесь. Это Анна.
     А этого ворчливого типа зовут Андреем. Ты его не бойся, это он только с виду такой грозный, а на самом деле - мировой мужик.
     - Сам ты мужик, - огрызнулся Мещеряков. - Пейзанин недоделанный, авантюрист от ботаники... Здравствуйте, Анна. Вы ведь, кажется, научный сотрудник ботанического сада? Не понимаю, как вас угораздило связаться с маньяком.
     - Я тоже, - сдержанно сказала Анна. - Я вообще ничего не понимаю, если хотите знать.
     - А никто ничего не понимает, - утешил ее Мещеряков. - Сорокин мне с дачи звонит, считайте, в предынфарктном состоянии - кричит, что мы просто шайка бандитов, что вас повезли убивать и что раз я эту кашу заварил, то мне ее и расхлебывать. Я! Я заварил! Да я вообще ни сном ни духом...
     Представляете, Анна, до какой степени я ничего не понял?
     Правда, я быстро успокоился. Привык, знаете ли, за столько-то лет.. Стоит где-то появиться Забродову, и все моментально перестают что бы то ни было понимать. Скажи, - почти умоляюще обратился он к Иллариону, - ты когда-нибудь угомонишься?
     - А как же, - с готовностью откликнулся тот. - Обязательно. Все будет, как у людей: оркестр, почетный караул, венки, траурные речи, а под занавес, как водится, поминки, плавно переходящие в дискотеку. Этого никто не минует, Андрюха, потому что жить вечно - это неприлично и непорядочно по отношению к окружающим. Им же, наверное, обидно будет! Безобразие, скажут, сколько можно?! Пора бы и честь знать...
     - Да ну тебя, - устало отмахнулся от него полковник Мещеряков.
     Рация под приборной доской захрипела, закашляла и сказала:
     - Первый, я коробочка. Ответьте коробочке, первый!
     Мещеряков взял микрофон.
     - Первый слушает.
     - Куда нам теперь? - спросила рация.
     Мещеряков покосился на Иллариона. Тот протянул руку и отобрал у него микрофон.
     - Здравствуй, Матвей, - сказал он. - Всем спасибо, пока отдыхайте. Вечерком встретимся здесь же. Ну, примерно там, где вы сейчас стояли. Четырех-пяти человек будет достаточно.
     Анна обернулась и увидела позади, метрах в пятидесяти, давешний грузовик. Пятнистый тент хлопал на ветру, выпуклое лобовое стекло весело блестело на солнце, а над кабиной раскачивался ранее не замеченный Анной длинный ус антенны.
     - А начальство как на это смотрит? - осторожно осведомилась рация.
     Забродов повернулся к Мещерякову.
     - Как смотрит на это начальство? - кротко спросил он.
     - Один я под трибунал не пойду, - пообещал полковник.
     - Начальство смотрит вдаль, - сообщил Забродов в микрофон, - изучает перспективы и строит стратегические планы. Начальству не до нас. Оно только предупреждает, что одно, без нас, под трибунал не пойдет.
     - А оно и с нами не пойдет, - прохрипела рация. - Где это видано, чтобы начальство под трибунал ходило? Трибунал - он для простых смертных, а начальство, в крайнем случае, просто переведут на другую должность. С повышением.
     - Много вы понимаете, - проворчал Мещеряков. - Вольтерьянцы... Анархисты, уголовники...
     Он замолчал, явно подбирая слова, которыми можно было бы как следует обругать вольтерьянцев и анархистов в присутствии женщины. Забродов с заинтересованным видом подождал продолжения, не дождался и сказал в микрофон:
     - В общем, до вечера, Матвей. Ребятам от меня привет.
     После этого он вернул микрофон в гнездо, поудобнее расположился на сиденье и принялся с чрезвычайно довольным видом наматывать на указательный палец свою остроконечную эспаньолку.
     Все прошло как по маслу.

Глава пятнадцатая

     Утро выдалось теплое, солнечное, совсем летнее. Легкий ветерок шелестел травой, которую до сих пор никто не удосужился подстричь, и раскачивал за высоким каменным забором верхушки росших вдоль ручья деревьев. Флюгер на крыше гаража лениво поворачивался из стороны в сторону, по небу плыли редкие облака, похожие на клочки ваты в тазу с подсиненной водой, откуда-то тянуло густым запахом цветущей сирени. Вокруг была настоящая благодать, но в данный момент Виктор Майков предпочел бы ненастье, слякоть и грязь - тогда, по крайней мере, можно было бы списать хотя бы часть своей безнадежной тоски на дурную погоду. Яркие, не успевшие запылиться и поблекнуть краски поздней весны, ласковые прикосновения теплого ветра, солнечный свет и щебетание птиц - буквально все казалось ему сейчас исполненным какого-то зловещего, издевательского смысла, и он вдруг понял, как это несправедливо: знать, что ты умрешь, а солнце будет светить другим все так же ярко и беззаботно, как будто тебя никогда на свете-то и не было.
     - Как это случилось? - негромко спросил он, тупо разглядывая две большие неряшливые ямы, обезобразившие зеленый английский газон.
     Рыба подошел к краю ямы и рассеянно поковырялся в рыхлой земле носком ботинка. Земля была еще влажная, и от нее исходил густой запах свежевырытой могилы.
     - Не знаю, Андреич, - сказал Рыба. - Меня, блин, сразу выключили. В натуре, как телевизор. Вышел перед сном посмотреть, что да как, свернул за угол, и больше ни хрена не помню.
     Говорил он с трудом и старался держаться к Майкову профилем - правым, поскольку левый сейчас сильно напоминал резиновую грелку, наполненную водой сверх всякого предела. "Грелка" эта имела густой красно-фиолетовый, почти черный цвет, и из этой раздутой кошмарной маски жутковато выглядывал ярко-алый заплывший глаз.
     К ним, пыхтя, подошел Простатит и тоже стал смотреть в яму, как будто надеясь разглядеть там, на дне, что-то обнадеживающее. Майков тоже невольно посмотрел в яму и чуть не плюнул с досады: ничего там не было, кроме комьев рыхлой земли да нескольких бледных корешков. Даже дождевых червей не было, черт бы их побрал. "Плюнуть бы на все да закатиться с удочкой на озера, - с тоской подумал он. - Так ведь не поможет. Там, на озере, и найдут когда-нибудь. Когда всплывешь... Синий, вонючий, и морда раками объедена... Бр-р-р!.."
     - "Скорая" уехала? - спросил он. Просто так спросил, чтобы не молчать.
     - Уехала, - вздохнул Простатит. - Повезли пацанов...
     Слушай, Май, я чего-то не пойму, что тут было? Никто ничего не видел, никто ничего не помнит, а троих братишек в хирургию повезли, морды заново склеивать, ребра чинить...
     Простатиту было хорошо - он, как инвалид, сегодня ночевал дома и не попал под раздачу.
     - А чего тут понимать? - вяло откликнулся Майков. - Яму видишь? Можешь ложиться туда и ручки на груди складывать. И я с тобой рядышком лягу, да и Рыбе места хватит...
     Он вдруг заметил, что держит в руке пистолет, и попытался вспомнить, когда и, главное, зачем вынул его из кобуры. Вспомнить он этого не мог, хоть убей. Хоть убей, да... Кого убивать-то? Разве что себя...
     - Застрелиться, что ли? - задумчиво сказал он и заглянул в ствол.
     Девятимиллиметровая дырка в светлом холодном железе была непроницаемо черной, оттуда пахло машинным маслом.
     - Ты это брось, - невнятно и шепеляво сказал Рыба. - Это, брат, никогда не поздно и всегда рано. - Он немного подумал и простодушно добавил:
     - Хотя на твоем месте я бы, наверное, тоже.., того...
     - А крутой старикан попался, - заметил Простатит, закуривая и бросая в яму горелую спичку. - Непростой дедуля, с винтом. С левой, блин, резьбой... Красиво он нас кинул.
     Как в кино.
     - Думаешь, все-таки он? - втайне надеясь на отрицательный ответ, спросил Майков.
     - А ты сам как думаешь? Если не он, то кто - папа римский? Не знаю. Май. Может, надо было ему все-таки заплатить?
     Майков безнадежно махнул пистолетом.
     - Ерунда, - сказал он. - Было бы то же самое. Он же это все заранее спланировал, старый козел. Это же подстава была, неужели не ясно? Недаром мне почудилось, что он мордой на нашего агронома смахивает. Может, родственник?
     - На дачу надо ехать, - сказал Рыба. - Брать этого фраера очкастого за ноги и башкой об забор, чтоб стеклышки в разные стороны полетели.
     - Ага, - сказал Простатит, которого этой ночью никто не бил по голове и который поэтому сохранил способность относительно трезво мыслить. - А он, типа, сидит там и тебя дожидается. А может, и сидит. Только не один, а вместе с теми мужичками, которые вас сегодня ночью так красиво рихтанули. Слушай, Май, я, конечно, все понимаю, но только стоять нам тут не резон. Валить надо, Витек, пока Алфавит не пронюхал...
     - О чем это я не должен пронюхать? - как гром с ясного неба прозвучал позади них голос Букреева.
     Все трое вздрогнули, как дети, которых застукали во время кражи варенья из буфета, и оглянулись. Позади них, дымя небрежно зажатой в углу тонкого рта сигаретой и держа руки в карманах светлых брюк, стоял Алфавит собственной персоной, за спиной которого горой татуированного мяса громоздился Пузырь.
     - Ворота были открыты, - не дожидаясь ответа, объяснил свое внезапное появление Букреев. - Дай, думаю, зайду, спрошу, что у соседа стряслось, почему к нему "скорая" приезжала... Что это вы тут затеяли? Клад, что ли, ищете?
     - Спасибо, Прос, - едва слышно процедил Майков. - Удружил, брателло. Век тебе этого не забуду.
     У него было такое ощущение, словно он, набирая скорость, катится вниз по крутому, бесконечно длинному склону - голова-ноги, голова-ноги, все быстрее и быстрее, и зацепиться не за что, а склон все круче и круче, и уже недалек тот миг, когда он станет совсем отвесным, и тогда ты перестанешь кувыркаться и отправишься в свободный полет...
     - Слушайте, друзья, - прежним обманчиво доброжелательным тоном сказал Букреев, - а где моя яблоня? Вы что, пересадили ее? Виктор, я же тебя просил, не трогай до осени, дай ей немного отойти...
     Пузырь стоял неподвижно, с каменной рожей, и с острым профессиональным интересом разглядывал изувеченную физиономию Рыбы и облепленного пластырем, обмотанного бинтами Простатита.
     - Яблони нет, - сказал Майков и услышал собственный голос будто со стороны.
     - В смысле?,. - поднял брови Алфавит. - Ты что, дружок, шутки со мной вздумал шутить?
     - Это не шутки, - по-прежнему не чувствуя разом онемевших губ, тоскливо пробормотал папа Май. - Вернее, это не я. Понимаешь, ее... В общем, ее выкрали.
     Алфавит вдруг оказался совсем рядом с ним и, схватив папу Мая за концы воротника, принялся мелко трясти его, как грушу.
     - Ах ты стервец, - приговаривал он сквозь зубы, - ах ты пидор.., сопляк... Я что тебе говорил? Я о чем тебя просил?
     Сбереги, просил, проследи... Ах ты сучонок, ах ты падло!.. Сберег, да? Проследил, да? Тварь поганая! Животное!
     Простатит шагнул было вперед, чтобы оттащить этого окончательно взбесившегося идиота в сторону, пока он кого-нибудь не покусал, но Пузырь остановил его, вытянув вперед длинную, как стрела башенного крана, и такую же твердую ручищу. Другой рукой он придержал Рыбу. Несмотря на свое бедственное положение, Майков заметил, что его люди не очень-то и рыпаются, то ли хорошо помня свое знакомство с кулаками Пузыря, то ли считая, что все идет так, как оно должно идти. В общем-то, они были правы: это была личная проблема Виктора Майкова, и решить ее он должен был сам.
     Так уж вышло, ничего не попишешь...
     Алфавит продолжал трясти его и раскачивать из стороны в сторону. Он оказался неожиданно силен, но папа Май был моложе и сильнее. Он вцепился руками в запястья Алфавита, покрепче уперся ногами в землю и для начала перестал раскачиваться и трястись, как тряпичная кукла.
     - Ну, хватит, - процедил он сквозь стиснутые зубы. - Хватит, я тебе сказал!
     Алфавит, как безумный, ничего не видя и не слыша, продолжал рвать на нем рубашку, осыпая его отборной руганью, и Майкову никак не удавалось оторвать его цепкие пальцы от своего воротника. Что-то мешало ему, не давая работать правой кистью, и, скосив глаза, он увидел, что все еще сжимает в руке пистолет. В данный момент оружие было скорее помехой, чем подспорьем, и папа Май уже совсем было собрался бросить ствол на землю, но тут Алфавит вдруг боднул его головой в лицо. Ослепнув от боли и по-настоящему разозлившись, папа Май что было силы оттолкнул своего более легкого противника прочь от себя. При этом раздался приглушенный хлопок, как будто кто-то откупорил бутылку шампанского, и, снова обретя зрение, папа Май увидел, что Алфавита перед ним больше нет.
     В воздухе остро и кисло воняло чем-то до боли знакомым. На лицах быков застыло одинаковое выражение тупого изумления.
     - Ой, „, - тихонько сказал Рыба и рассеянно утер ладонью распухшее лицо, по которому густо текло что-то красное, густое, с беловатыми комками. Картина была знакомая, папа Май пару раз видел, как людям вышибают мозги выстрелом из пистолета, вот только непонятно было, чьи же это мозги текут сейчас по физиономии Рыбы. Сам Рыба как будто был жив и здоров, да и все остальные тоже.
     Все, кроме...
     Майков посмотрел вниз, прямо себе под ноги, и увидел Букреева. Вор по кличке Алфавит лежал на спине, запрокинув к небу вдребезги разнесенный сделанным в упор выстрелом подбородок, и был мертвее мертвого. Теперь папа Май понял, что за запах витает в воздухе, и, подняв правую руку, тупо уставился на пистолет, из ствола которого все еще тек ленивый синеватый дымок.
     Все произошло так неожиданно и было так нелепо, буквально немыслимо, что даже тренированные рефлексы Пузыря сработали с некоторой задержкой. Впрочем, задержка эта была совсем коротенькой, почти микроскопической; эхо выстрела, казалось, еще звучало в ушах, а Пузырь уже выхватил откуда-то тяжелый "стечкин" и одним отработанным движением навел его на Майкова. Щелкнул взведенный курок, а в следующее мгновение Простатит, вцепившись в руку с пистолетом забинтованными ладонями, резко рванул ее в сторону и вверх. Одновременно с этим вышедший из ступора Рыба вцепился в другую руку Пузыря, выхватил из кармана пружинный нож и с размаху вогнал его в живот букреевского быка по самую рукоятку.
     - Э-к, - сказал Пузырь и начал медленно складываться пополам.
     Простатит все еще удерживал его руку с пистолетом, хотя в этом уже не было нужды. Лицо Пузыря буквально на глазах посерело, на губах выступила темная, почти черная кровь и тонкой струйкой потекла из угла рта по подбородку.
     Глаза Пузыря стремительно стекленели, в них появилось выражение удивления и муки, совсем как у сбитой машиной собаки, подыхающей на обочине дороги.
     - Это тебе за Хобота, педрила, - сказал Рыба.
     Он с усилием выдернул нож из раны и, когда Пузырь окончательно сложился вдвое, нанес еще один удар - сверху вниз, с размаху, прямо в ямку у основания черепа. Нож вошел в загорелую шею блатного с отвратительным хрустом.
     Оставив его торчать в ране, Рыба отступил на шаг, уперся подошвой ботинка в отставленный зад Пузыря и столкнул поверженного гиганта в яму. После этого он осторожно, двумя пальцами, вытащил из кармана белоснежный носовой платок, старательно вытер сначала лицо, потом окровавленные руки и бросил платок туда же, в яму.
     - Вот такая ботва, пацаны, - сказал он и полез в карман за сигаретами.
     Майков принялся засовывать пистолет за пояс брюк и никак не мог попасть - руки тряслись, совсем как когда-то у Хобота, и вороненый ствол раз за разом скользил по ткани и все время мимо.
     - На предохранитель поставь, - сказал Простатит. Голос у него был бесцветный, мертвый. - Алфавиту башку ты уже отстрелил, теперь очередь за твоими причиндалами.
     Майков взял себя в руки, поставил пистолет на предохранитель и, старательно прицелившись, засунул-таки его за пояс.
     - Машину вести сможешь? - спросил он у Рыбы.
     - А надо? - отозвался тот. - Все равно мы покойники.
     Блатные нас из-под земли достанут.
     - Руки у них коротки, - процедил папа Май. Челюсть у него все еще подрагивала, и говорить приходилось сквозь зубы. - Не знаю, как в Штатах, а в Австралии им нас точно не достать.
     - А уж в Антарктиде" - скептически протянул Простатит.
     - Можешь оставаться, - сказал ему Майков. - Давай, Рыба, выгоняй машину, я пошел собираться.
     Перед тем как уйти, он не отказал себе в удовольствии набрать побольше слюны и харкнуть на труп Алфавита, который ухитрился своей смертью окончательно сломать Виктору Майкову жизнь. Наблюдавший за тем, как он это делает, Простатит задумчиво покивал мордатой башкой, и было непонятно, одобряет он поведение Майкова или, наоборот, осуждает.
     Впрочем, теперь это уже не имело никакого значения. Все счета были погашены или просто перечеркнуты крест-накрест, впереди была дальняя дорога с пустыми хлопотами.
     Папа Май намеревался отдать старым корешам последний долг - вытащить их из России, увезти куда-нибудь подальше и ссудить на первое время деньгами. А дальше пусть сами решают, как быть. Если, к примеру, Виктор Майков вдруг перестал кому-то нравиться, что же тут поделаешь, насильно мил не будешь...
     Сборы были недолгими. Папа Май сбегал к себе в кабинет и вытряхнул в дорожный саквояж содержимое потайного сейфа - кое-какую наличность, заранее заготовленные паспорта с открытыми визами, - словом, все, что сберегал на черный день, на случай непредвиденного и поспешного отъезда. Спускаясь по лестнице, он на секунду остановился, осененный неожиданной мыслью: а на кой черт ему в Австралии эти два покалеченных быка? Друзья юности? Ох, не надо меня смешить, не до смеха мне сейчас... Ведь с ними же нянчиться придется, как с детьми малыми, да и во время паспортного контроля из-за их рож могут возникнуть проблемы.
     Впрочем, он быстро справился с собой по той простой причине, что отделаться от Простатита и Рыбы в данный момент было намного сложнее, чем взять их с собой.
     Джип уже стоял у крыльца, приглушенно ворча работающим на холостых оборотах двигателем. Папа Май бросил саквояж на заднее сиденье, поставил ногу на подножку и в последний раз оглянулся на дом и двор, в которые вложил столько денег и нервов. Да, если бы не этот дом, если бы не его глупая тяга к красивой жизни, не проклятое желание быть не хуже других, сейчас ему никуда не пришлось бы бежать.
     "Смешно, - подумал папа Май. - Из-за чего, спрашиваетс