ерьте,
все произошло не по злому умыслу. Я, видите ли, не  могу  объяснить  вам
деталей.., ну, вы меня, несомненно,  понимаете...  В  общем,  я  человек
подневольный и не вполне располагаю собственным временем, так  что...  В
общем, если вы не возражаете, я бы навестил вас прямо сейчас, чтобы  как
можно скорее загладить свою вину.
   - Ну,  не  расстраивайтесь  так,  молодой  человек,  -  сказала  Инга
Тимофеевна, заметно смягчаясь. - В конце концов, ничего  страшного  ведь
не произошло. Так, маленькая задержка...
   - Прискорбная задержка! - с жаром вставил собеседник.
   - Так уж и прискорбная. Я же понимаю: служба.
   - Да, - загрустил голос в трубке, - служба...
   И опасна, и трудна, как говорится. Так я приеду?
   - Разумеется. Сейчас я приведу себя в порядок и  через  полчаса  буду
готова вас принять.
   - В порядок? Зачем же приводить в порядок такую красоту?
   Инга Тимофеевна не удержалась и мелко захихикала в трубку, польщенная
комплиментом. Ее собеседник тоже испустил негромкий, очень корректный  и
сдержанный смешок, совершенно не обидный, а, напротив, располагающий.
   - До встречи, милейшая Инга Тимофеевна, - проворковал  он  и  повесил
трубку.
   Закончив  разговор,  Инга  Тимофеевна  решительно  выбралась   из-под
одеяла, оделась, привела в  порядок  волосы,  умылась,  и  только  после
этого, тщательно прополоскав, вставила на место зубы. Затем она убрала в
шкаф постельное белье, поправила на тахте сбившееся за ночь покрывало  и
пошла ставить чайник. В глубине души она  лелеяла  надежду,  что  гость,
которого  она  ждала,   догадается   прихватить   с   собой   что-нибудь
вкусненькое: годы, проведенные за столом секретаря,  настолько  приучили
ее к подобным подношениям, что она до сих пор считала их в порядке вещей
и могла обидеться, например, на почтальона, который принес ей  пенсию  и
не догадался купить хотя бы маленькую шоколадку.
   Звонок  в  дверь  раздался  ровно  через  полчаса.  Полная   радужных
предчувствий Инга Тимофеевна поспешила в прихожую и распахнула дверь.
   На пороге стоял мужчина лет сорока,  при  взгляде  на  которого  Инга
Тимофеевна  впервые  за  многие  годы  по-настоящему  пожалела  о  своем
возрасте. В этого элегантного красавца было легко  влюбиться  с  первого
взгляда, и его избранница наверняка никогда не пожалела бы  о  сделанном
выборе.
   - Еще раз здравствуйте и извините, -  бархатным  голосом  проворковал
гость и с поклоном протянул Инге Тимофеевне роскошную коробку шоколадных
конфет. - Примите это в знак глубочайшего уважения и благодарности.
   - Ах, что вы, стоило ли так  тратиться?  -  жеманно  прошамкала  Инга
Тимофеевна, вцепляясь в коробку обеими руками и пятясь,  чтобы  впустить
гостя в узкую прихожую. Здесь в ее душу закралась тень подозрения: а  не
куплена ли эта баснословно дорогая коробка на причитающиеся ей денежки?
   Гость, похоже, уловил ее сомнения и поспешил их развеять.
   - Прежде всего - дело, - солидно сказал он и  извлек  из  внутреннего
кармана  своего  просторного  плаща  хрустящий   конверт.   -   Извольте
пересчитать.
   - К чему такая спешка? - притворно изумилась  Инга  Тимофеевна,  беря
коробку под мышку и выхватывая у него конверт. -  И  не  буду  я  ничего
пересчитывать, мы же с вами интеллигентные люди...
   - Мы с вами - да, - согласился незнакомец, - а вот наш кассир..,  ну,
не то чтобы совсем нет, но как-то не очень. Вы меня понимаете?  Компрене
ву, так сказать? А я, грешным делом, так торопился, что даже не заглянул
в конверт. Так что вы пересчитайте, пересчитайте. Денежки счет любят.
   - Да вы проходите в дом, - пригласила Инга  Тимофеевна,  окончательно
растаяв и делая приглашающий жест в сторону комнаты. - Чайку  попьем,  я
только что заварила. С конфетами.
   Она немедленно пожалела о последней  фразе,  поскольку  у  гостя  мог
оказаться отменный аппетит. Впрочем, гость, кажется, угадывал  ее  мысли
еще  раньше,  чем  она  успевала  подумать,  и  был  очень   воспитанным
человеком.
   - От чая не откажусь, - не чинясь, признался он, - а вот что касается
конфет - увольте великодушно.
   С детства смотреть не могу на шоколад. Папа у меня был.., скажем так,
довольно высокопоставленный мужчина, в еде недостатка не знали.., ну,  и
вот, однажды няня не уследила, а  я  в  одиночку  сжевал  целую  коробку
"Пиковой дамы". Помните, были такие конфеты? - Очень хорошие конфеты,  -
высказала авторитетное суждение Инга Тимофеевна, семеня вслед за  гостем
в гостиную. То, что она  через  минуту  будет  распивать  чаек  с  сыном
высокопоставленного чиновника полузабытых брежневских времен, льстило ее
самолюбию.
   Кроме того, ее очень радовало  то  обстоятельство,  что  в  ближайшее
время никто не собирался покушаться на содержимое драгоценной коробки  с
яркой картинкой на крышке.
   -  Конфеты  хорошие,  -  согласился  гость,  осторожно  опускаясь  на
указанный Ингой Тимофеевной стул,  с  виду  находившийся  при  последнем
издыхании. Стул сделал некое волнообразное движение,  и  гостю  пришлось
поспешно ухватиться за край стола, чтобы не  рухнуть  на  пол  вместе  с
норовистым предметом  обстановки.  -  Только  съел  я  их  тогда  просто
неимоверное количество. Взрослому, наверное, и то  сделалось  бы  не  по
себе. Ну, а обо мне и говорить нечего. Отравился, можно сказать. Да  еще
отец, когда с работы вернулся и про мои художества услышал, взял ремень,
ну, и.., того. Я теперь из сладкого  только  варенье  могу  есть,  и  то
понемножку.
   - Зато зубы у вас - просто  загляденье,  -  сделала  комплимент  Инга
Тимофеевна, расставляя на столе чайные принадлежности. Она была уверена,
что зубы у гостя, как и у нее, все до единого искусственные -  настоящие
такими ровными и белыми просто не бывают.
   В этом она ошибалась, как, впрочем, и во многом другом. - Так  может,
вареньица? У меня вишневое.
   - Страсть как люблю вишневое варенье!  -  как-то  совсем  по-простому
ответил гость и для  наглядности  вооружился  ложкой,  зажав  черенок  в
кулаке, как двухлетний ребенок. Инга Тимофеевна опять хихикнула, едва не
потеряв вставную челюсть, и резво прошаркала на кухню, вернувшись оттуда
с начатой банкой засахарившегося варенья. Сражаясь с тугой крышкой,  она
не заметила легкой гримасы отвращения, промелькнувшей на улыбчивом  лице
гостя подобно облачку в ясный летний день. Розетку для варенья она так и
не подала.
   Гость после секундного колебания полез в банку ложкой и тут же замер,
бросив неуверенный взгляд на Ингу Тимофеевну. Старуха энергично кивнула,
давая понять, что он действует именно так, как нужно, и манерно откусила
кусочек конфеты. Конфета была просто чудесной, и Инга Тимофеевна  как-то
незаметно съела ее целиком, не успев даже  пригубить  чай.  Она  бросила
смущенный взгляд на гостя, но  тот,  прикрыв  глаза,  смаковал  вишневое
варенье - во всяком случае, так казалось со стороны. На  самом  деле  он
боролся с  легким  приступом  тошноты,  поскольку  в  банке  обнаружился
захлебнувшийся сладким сиропом  таракан,  навеки  вплавившийся  в  толщу
кристаллизовавшегося сахара, как муха в янтарь.
   Старуха воровато вытащила из коробки еще одну конфету  и  теперь  без
лишних церемоний затолкала ее за щеку,  как  делающий  запасы  хомяк.  У
конфеты был незнакомый, но очень пикантный привкус.  На  этот  раз  Инга
Тимофеевна запила конфету глотком жидкого,  едва  закрашенного  заваркой
кипятка, который у нее именовался чаем, и опять полезла в коробку.
   После третьей конфеты она решила, что пора остановиться хотя бы  ради
приличия: гость мог подумать, что она месяц не ела не только конфет,  но
и ничего вообще. Приняв такое в высшей степени  разумное  решение,  Инга
Тимофеевна вздохнула и взяла еще одну конфету.
   За чаем они болтали о пустяках. Инга Тимофеевна узнала, между прочим,
что  ее  гостя  зовут  Карлом  Андроновичем.  Сочетание  было   довольно
странное, но высокопоставленный родитель Карла Андроновича,  как  видно,
просто не принял этого во внимание, называя сына в честь основоположника
марксизма. Карл Андронович признался, что на самом  деле  он  не  просто
Карл Андронович, а майор контрразведки, и тут же,  жутко  перепугавшись,
взял с Инги Тимофеевны торжественную клятву никому не рассказывать об их
знакомстве. Инга Тимофеевна клятву дала, представляя в то же время,  как
разинут рты эти старые ощипанные курицы на скамейке, когда  она  как  бы
между прочим поднесет им  эту  историю.  Правда,  говорить  о  том,  что
послужило причиной их с  Карлом  Андроновичем  знакомства,  пожалуй,  не
стоило: ядовитая старуха Глебовишна, полжизни  отсидевшая  по  пятьдесят
восьмой статье, запросто могла обозвать ее сексоткой или еще  как-нибудь
похлеще - всевозможных слов  и  выражений  Глебовишна  знала  прорву,  и
вдобавок ко всему при ходьбе опиралась  на  трость,  больше  похожую  на
суковатое полено. Она была припадочная и  запросто  могла  бы  проломить
Инге Тимофеевне голову своей дубиной, если бы  узнала,  что  та  помогла
чекистам упечь в тюрягу соседа.
   Попив чайку, они мило распрощались. Карл Андронович пообещал ближе  к
вечеру позвонить и узнать, все ли в порядке, поцеловал  Инге  Тимофеевне
ручку (снова  внутренне  сжавшись  от  отвращения)  и  удалился,  что-то
неразборчиво, но очень мелодично напевая.
   Инга Тимофеевна вернулась в комнату и включила телевизор, где как раз
начался ее любимый сериал. Через несколько минут она почувствовала,  что
ей как будто чего-то не хватает. Почти не отдавая себе отчета в том, что
делает, она протянула руку и  нащупала  в  коробке  конфету.  За  первой
конфетой последовала вторая, за второй -  третья,  а  после  пятой  Инга
Тимофеевна почувствовала, что ее уже тошнит от шоколада. "Как  накаркал,
ей-богу, - с неудовольствием  подумала  она,  припомнив  рассказ  Майора
Карла Андроновича о том, как он в детстве объелся конфетами. - Еще чайку
выпить, что ли?"
   Она поднялась с дивана,  не  отрывая  взгляд  от  экрана  старенького
"Рекорда", и вдруг почувствовала,  что  ее  не  держат  ноги.  Это  было
странно: ей ни разу не приходилось слышать о подобных симптомах пищевого
отравления. Опускаясь на пол, она продолжала удивляться, но это  длилось
совсем недолго, потому  что,  падая,  она  ударилась  головой  о  пол  и
потеряла сознание.
   Если бы не это печальное обстоятельство, она удивилась бы еще больше,
потому что через несколько мгновений у нее отказали легкие.., да  и  все
остальное, если уж на то пошло.
   Инга Тимофеевна умерла, так и не придя  в  сознание.  Когда  ее  труп
обнаружили, никому и в голову не пришло подвергнуть оставшиеся в коробке
конфеты  химическому  анализу.  Впрочем,  анализ  ничего   не   дал   бы
криминалистам: отравлена была  одна-единственная  конфета  -  та  самая,
которую Инга Тимофеевна съела первой.
 
*** 
 
   Владелец ломбарда на  Петрозаводской  Валерий  Кораблев  второй  день
подряд ждал, когда же, наконец, за ним придут, чтобы взять  под  стражу.
Тот, кто думает, будто такой человек, как Валера  Кораблев,  мог  просто
сидеть, сложа руки, и дожидаться неизбежного конца,  глубоко  ошибается.
Внутри Кораблева жило томительное ожидание, глубоко запрятанное  на  дне
его серо-зеленых подвижных  глаз.  Снаружи  Кораблев  представлял  собой
сгусток кипучей энергии, направленной на решение первоочередных задач  в
порядке их возникновения.
   Проводив (на  четвереньках)  бешеного  быка,  назвавшегося  капитаном
милиции Нагаевым, Кораблев трясущимися руками запер  ломбард  и  опустил
ролеты, наглухо отгородив себя от улицы. Он понимал, что запирает  сарай
после того, как оттуда уже увели лошадь, но ему просто  необходимы  были
несколько минут покоя, чтобы поразмыслить и привести себя в порядок.
   В конце концов, не станешь же принимать посетителей в таком виде!  Он
чувствовал, что выглядит как жертва падения с крыши небоскреба  или  как
утопленник, которого яростный прибой несколько часов  подряд  молотил  о
береговые утесы. Последнее, пожалуй, было ближе к истине:  помимо  всего
прочего, Нагаев пытался утопить его в унитазе и чуть не преуспел в своих
попытках.
   Некоторое время Кораблев просто сидел на  забрызганном  кровью  полу,
привалившись ноющей спиной к перегородке и бездумно  ощупывая  кончиками
пальцев распухшую и потерявшую всякую чувствительность физиономию. Время
от времени он рефлекторно покряхтывал и постанывал - не столько от боли,
сколько от жалости к себе. На ощупь его  лицо  напоминало  кусок  сырого
мяса, посреди которого нелепо и криво топорщились жесткие усы.
   Две минуты  назад  Кораблев  ораторствовал,  как  Геббельс,  объясняя
капитану, где найти Муху. После этого он потратил несколько минут на то,
чтобы подавить  возникшее  вдруг  желание  повалиться  лицом  на  пол  и
заплакать, и лишь потом нашел в себе силы  встать  и,  придерживаясь  за
стену, добраться до подсобки.
   В подсобке все было перевернуто  вверх  дном,  словно  здесь  бушевал
торнадо. По  всему  полу  вперемежку  с  разбросанными  и  растоптанными
вдребезги безделушками  валялись  запятнанные  кровью  банкноты.  Чертов
мент, похоже,  совсем  свихнулся  -  он  даже  не  взглянул  на  деньги.
Поскольку в существование неподкупных  ментов  Кораблев  не  верил,  сам
собой напрашивался вывод,  что  капитану  кто-то  заплатил,  и  заплатил
весьма щедро.
   Мучительно кряхтя и постанывая,  Кораблев  опустился  на  корточки  и
собрал деньги, кое-как оттерев с  них  кровь  рукавом  своей  безнадежно
испорченной замшевой куртки. Положив кучу мятых,  покрытых  подсыхающими
бурыми пятнами бумажек на стол, который каким-то чудом не  перевернулся,
а только сдвинулся примерно на метр в сторону от того места, на  котором
обычно стоял, Кораблев вскрыл замаскированный сейф в стене,  двигаясь  с
медлительностью заводной игрушки, у которой сели батарейки. Он  выгрузил
хранившиеся там деньги  и  кое-какие  ценности  в  спортивную  сумку  и,
кривясь от боли во всем теле, задернул "молнию".  У  него  был  короткий
тайм-аут. Пока чокнутый капитан ловил Муху,  он  не  собирался  упускать
свой  единственный  шанс  только  потому,  что  ему  разбили   морду   и
основательно намяли бока.
   Некоторое время он стоял неподвижно, разглядывая массивный, тяжелый и
угрюмый главный сейф, в котором хранились взятые в  залог  драгоценности
клиентов.
   Ключи от сейфа лежали у  него  в  кармане,  а  синяк,  набитый  этими
ключами, когда он со всего маху грохнулся боком на  пол,  без  остановки
ныл и пульсировал на бедре.
   Кораблев запустил руку в карман и  задумчиво  побренчал  связкой,  на
время забыв о донимавшей его боли.
   В сейфе лежал крупный куш, но в то же время это была огромная  обуза,
возиться с которой у Валеры Кораблева не оставалось ни сил, ни времени.
   Он вынул из другого кармана превратившуюся в мятый, перекрученный ком
пачку сигарет, кое-как расправил ее  и  заглянул  вовнутрь.  Большинство
сигарет было сломано, но  парочка  все  же  уцелела,  сохранив  если  не
товарный вид, то хотя бы способность дымиться. С трудом ввинтив одну  из
них в щель между распухшими кровавыми губами, Кораблев отыскал зажигалку
и закурил. Его сразу замутило от дыма,  и  он  решил,  что  без  легкого
сотрясения мозга не обошлось - симптомы были налицо. "У тебя еще  не  то
будет, - мысленно сказал он  себе,  бездумно  вдавливая  тлеющий  кончик
сигареты в полированную крышку стола, - если ты и дальше  будешь  стоять
здесь, как шишкинская сосна посреди поля..."
   Затолкав лежавшие на столе деньги в боковой карман сумки, он  повесил
сумку на спинку уцелевшего стула  и,  прихрамывая,  побрел  в  крохотную
умывальную комнату, стараясь не обращать внимания на  лужи  подкрашенной
кровью воды, блестевшие на кафеле у дверей туалета.
   Он долго умывался над раковиной, а  потом  еще  дольше  посыпал  себя
стрептоцидом и заклеивал  пластырем,  хорошо  понимая,  что  нестись  по
улицам, истекая кровью, было бы просто глупо. Его нынешняя физиономия  и
без того способна привести в состояние боевой готовности  всю  столичную
милицию, а если с нее еще и будет капать...
   Он выключил свет в умывальной комнате и  в  туалете,  плотно  прикрыл
двери и обошел весь ломбард, повсюду гася свет и закрывая все, что могло
закрываться.
   Выходя из разгромленного кабинета, он прихватил свою  сумку,  щелкнул
выключателем и запер дверь на ключ.
   Прежде, чем покинуть ломбард через запасной  выход,  он  задействовал
систему сигнализации.
   В темном заднем дворе его  поджидал  неброский  темно-синий  "опель",
запертый в загоне из металлической сетки. Забросив сумку с  деньгами  на
заднее сиденье, Кораблев отпер сетчатые ворота и сел за руль.
   Прежде, чем запустить двигатель, он  немного  помедлил,  но  в  конце
концов запустил руку под приборную панель и  нащупал  пистолет.  Тайник,
хотя и довольно примитивный, до  сих  пор  оправдывал  себя,  но  теперь
настало время, когда  пистолет  мог  понадобиться.  Было  очевидно,  что
драчливый капитан действовал в чьих угодно интересах,  но  только  не  в
интересах государства или конторы, в которой  служил,  а  значит,  жизнь
Кораблева теперь не стоила ломаного гроша. Попытка  к  бегству,  пуля  в
затылок, а улики, с помощью которых его можно будет  посмертно  обвинить
во всех грехах, со временем отыщутся.
   Валерий  положил  пистолет  в  карман  куртки  и  закурил   последнюю
уцелевшую сигарету. На этот раз она прошла  как  по  маслу,  и  Кораблев
запустил двигатель только после того, как докурил ее до самого фильтра.
   Утро застало его очень далеко  от  Москвы,  но  все  же  недостаточно
далеко для того, чтобы почувствовать себя  в  безопасности.  Хуже  всего
было то, что он  не  представлял  масштабов  нависшей  над  ним  угрозы.
Возможно, дело  ограничивалось  одним-единственным  сошедшим  с  катушек
ментом, и тогда он зря бежал без памяти куда глаза глядят.  Но  вряд  ли
все было так  просто.  За  Нагаевым  наверняка  стояла  куча  народу,  и
верхушка этой кучи, похоже, упиралась прямиком в облака,  иначе  капитан
действовал бы гораздо осторожнее. Нет, чертов мент ничего не  боялся,  а
значит, над ним такая "крыша",  что  может  выдержать  прямое  попадание
ядерной боеголовки.
   Кораблев почувствовал, что у него слипаются глаза, вернее, то, что от
них осталось после того, как сначала Муха, а потом  Нагаев  основательно
потрудились над его физиономией. "Визажисты,  -  зло  подумал  Кораблев,
бросив короткий взгляд в зеркало на свое распухшее, как  у  утопленника,
черно-фиолетовое с переливами лицо.  -  Хирурги-косметологи,  мать  вашу
перемать..."
   Он снова посмотрел в зеркало  заднего  вида,  стараясь  на  этот  раз
рассмотреть  дорогу   позади   машины.   Изрытое   выбоинами,   медленно
приходившее в окончательный упадок шоссе было пустынно, насколько хватал
глаз, и напоминало фрагмент какой-то антиутопии про жизнь после ядерного
взрыва. Кораблев вел машину на  первой  передаче,  старательно  объезжая
самые глубокие рытвины, и все равно ее  трясло,  как  отбойный  молоток.
Это, конечно, был не автобан, но  Валерий  специально  выбирал  окольные
трассы, тем более, что  по  качеству  покрытия  большаки  были  немногим
лучше. Такая езда была убийственно тяжела, позади остался тяжелый день и
еще более тяжелая ночь, так что не было ничего удивительного в том,  что
он начал засыпать за рулем.
   "Была не была, - решил он  и  съехал  на  грязную  обочину,  поставив
машину так, чтобы на нее попало как  можно  меньше  грязной  воды,  если
какой-нибудь шальной грузовик  промчится  мимо,  не  разбирая  дороги  и
расплескивая скопившиеся в выбоинах лужи.  -  Надо  вздремнуть  хотя  бы
часок, а то ведь так и до беды недалеко. Свалюсь с моста в  какой-нибудь
ручей, где даже рыба не водится. Буду лягушек кормить.., если  они  моей
рожи не испугаются."
   Он заглушил двигатель  и  дисциплинированно  затянул  ручной  тормоз.
Зачем-то опустив солнцезащитные козырьки,  он  откинул  спинку  сиденья,
стиснул